// «А вот и пташка, что хлопала по стропилам, которую я слышал всю неделю.» //
— ...Дазай Осаму? Хироцу лезет в сумку рядом с собой, вытаскивая маленькую деревянную коробочку, и у Чуи сжимается горло. — Ваша сестра согласилась и договорилась о приданом — церемония назначена через неделю после вашего дня рождения. — Так... — Чуя с трудом сглатывает, зная, что не может возмущаться, даже если этим можно было бы чего-то добиться — потому что речь не о нём, речь о его клане. — Так скоро? — Боюсь, что довольно многое зависит от того, чтобы решить этот вопрос быстро и гладко, — объясняет Хироцу, передавая коробку. Чуя слабо держит её между пальцами, не в состоянии по-настоящему осознать, что происходит, что всё это на самом деле означает. У него появилась возможность сделать это намного позже, когда он остался один в своих покоях, перевернувшись на живот и уставившись на коробку перед своим лицом. Это намного роскошнее, чем его последний подарок на помолвку — вероятно, из-за повышения статуса клана с момента их прежней договорённости. Золото мягко мерцает в свете свечей, рубины сияют, как жидкий огонь. — Гребни для волос, — размышляет он вслух, поднимая один из них. Тот ощущается тяжёлым в его руке, явно сделанный из чистого золота, и инкрустированные в него драгоценные камни очень солидны, — Когда я вообще буду носить гребни? Серьги, по крайней мере, были немного практичнее. — Я полагаю, вы наденете их на свадебную церемонию, ваша светлость, — отвечает Наоми. Она его новая служанка — его личная, которая работает только на него, а не на герцога, лорда или кого-либо ещё. — Это кажется пустой тратой, — указывает Чуя, проводя пальцами по рубинам лёгким, бережным движением. — Потратить столько золота на то, что я надену только один раз. — Я уверена, что вы будете носить их и на других особых случаях, — вздыхает другая омега, аккуратно складывая вещи Чуи, — когда он станет королём. Точно. Чуя переводит взгляд обратно на гребни, вспоминая, как он был очень маленьким, очень глупым, хихикая со своей сестрой о том, что однажды она станет королевой. О командовании целыми дворцами слуг, поедая столько булочек с красной фасолью, сколько захочет... И она всегда будет в центре внимания вместе с Одасаку. Только не он. Часть его задаётся вопросом, не тот ли это подарок, который Дазай подарил ему, когда он был ребёнком, но... Чем дольше он смотрит на гребни, тем больше замечает: например, то, как рубины и золотые листья подозрительно похожи на камелии, или тот факт, что по бокам гребней вырезано несколько журавликов, заставляющих его думать, что этот подарок не только новый, но и что...// «Улетай, пташка, я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.» //
...но что принц также выбрал его сам. Сами гребни — не единственные предметы в коробке, там также есть бесчисленное множество рассыпных жемчужин, бриллиантов и сапфиров — все они соединены тонкими золотыми цепочками, и когда он спрашивает Наоми, для чего они, она объясняет, что они будут вплетены в его волосы — как форма украшения. И когда она расчёсывает ему волосы, как раз перед тем, как он ляжет спать, он спрашивает: — ...Ты с ним встречалась? — ...С принцем? — когда Чуя кивает, она колеблется, — Я никогда не работала в доме клана Мори, но слуги разговаривают между собой. — ... — рыжий смотрит вниз, нервно перебирая пальцами на коленях. — ...Какой он из себя? Это звучит глупо, да? В конце концов, это не имеет особого значения, даже если тот ужасен, Чуя всё равно должен выйти за него замуж. (Стоит признать, мальчик, которого помнит Чуя, совсем не казался ужасным, но это была короткая встреча с тринадцатилетним парнем, а не со взрослым двадцатичетырёхлетним мужчиной, с которым он встретится через несколько месяцев.) — Он... — Наоми медлит, осторожно расчёсывая кончики его волос — они сейчас довольно длинные, потому что стили французского двора очень сложные, а Чуя терпеть не может носить парики, так что волосы доходят до середины его спины. — ...Очень умный. Чуя хмурится, потому что он не уверен, что хочет выходить за кого-то, где первым комплиментом, который тому могли дать, было "он очень умный". Он бы предпочёл, чтобы Наоми сказала, что он добрый, или терпеливый, или забавный. Всё то, чем был брат того, теперь, когда Чуя думает об этом. Он не может соврать и сказать, что у него никогда не было привязанности к Одасаку. Он знал, особенно после обмена письмами, каким добрым и внимательным всегда был альфа, даже на расстоянии. Но... отношения никогда не были такими глубокими, как у Одасаку с его сестрой, и поэтому он никогда не чувствовал, что имеет право грустить, когда помолвка была разорвана, или оплакивать того, когда он погиб. — Это всё? — ... — Наоми прочищает горло, возвращаясь к работе, — Он был самым молодым генералом в истории нашей страны, который победил имперскую армию на поле боя, — объясняет она, и челюсть Чуи немного падает. — Генералом? — Ближе к концу войны, да, — Наоми опускается на колени, дотягиваясь до самых кончиков его волос, — как я уже сказала — он очень умный. Чуя полагает, что это хорошая вещь. Он видел достаточно ярких, умных молодых омег, получающих пощёчины от самых тупых, самых неинтересных лордов французского двора. Если тот действительно такой умный, то, по крайней мере, с ним, вероятно, будет приятно вести беседы. — О, — Наоми оживляется, — и я слышала, что он отлично владеет мечом, — опять же, всё это неопределённо впечатляюще, но... это ничего не говорит ему о том, каков Дазай на самом деле. — ...Он хороший? Наоми задумывается, её расчёска останавливается. — ...Я знаю, что он был очень добрым, но... — Чуя прислушивается, не упуская из виду прошедшее время в её словах, — ...что после смерти лорда Сакуноскэ он может быть немного... — она с трудом подыскивает правильное слово, чтобы не сказать плохо о принце, — ...холоден. Чуя обдумывает это, скрестив руки на груди. — ...Холоден? — Это просто то, что я слышала, — она пожимает плечами, откладывая расчёску в сторону, чтобы помочь ему переодеться в ночную одежду. — Но каков мужчина на публике, и каков мужчина со своей парой, это две совершенно разные вещи... — она на мгновение задумывается, прежде чем добавить, — Хотя я слышала, что он очень хороший любовник. Чуя тупо смотрит на неё. На мгновение выражение его лица становится таким пустым, таким бесстрастным, что она вообще не знает, что и думать, но — — Очень хороший что? Наоми останавливается посреди того, где она расшнуровывала его корсаж сзади. — ...Любовник? — Я слышал, что ты сказала, — Чуя хмурится. — Что это означает? — ... — Наоми колеблется, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, каким образом она могла неясно выразиться. — ...Я слышала... что он может... — она изо всех сил подбирает слова, потому что формулировать подобные вещи перед высокородными омегами трудно, — ...очень хорошо удовлетворить омегу в спальне. — Я... — Чуя поджимает губы, пытаясь понять, что это значит; как он их удовлетворяет и почему это должно происходить в спальне? — ...Он в кого-то влюблён? — Не... — Наоми делает паузу, держа в руках его ночную рубашку, — Насколько я знаю, нет? — Тогда зачем называть его любовником? И... что он с ними делает? Он даже не должен оставаться наедине с омегами, разве нет? — Я не... — служанка запинается, понимая, что она задела что-то, что не должна была ему говорить, — Я не думаю, что это были высокородные омеги, ваша светлость, правила не те же самые... — А-а, — Чуя обдумывает это. Ну, для человека столь высокого происхождения общаться с крестьянами немного странно, но это звучит... мило. Равноправно. Прямо как американцы, и почему бы и нет. — Что ж... Я полагаю... это хорошо, — бормочет он, нахмурив брови. Наоми застывает на месте, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, действительно ли он понял. — Думаете? — Ну, матушка всегда говорила, что снобы были ужасными занудами, — отвечает Чуя, — Мне кажется, это хорошо, что у него есть друзья... повсюду. Это один из способов выразить это, да. Разумеется, у Наоми есть все намерения передать это Хироцу, у которого очень панический разговор с Рембо и Верленом. — В смысле он не знает? — Боже милостивый, — Верлен выглядит немного бледным, — мальчик был оставлен на наше попечение, я отказываюсь извиняться за то, что мой муж не воспитал его, чтобы он стал какой-то проституткой. — Я... — бета мотает головой, — Ваша светлость, никто бы никогда не предложил такого, но знает ли он вообще, чего можно ожидать в первую брачную ночь? Оба мужчины смотрят на Рембо, который неловко смотрит на свои руки, прежде чем, наконец, простонать: — Тц, проклятье, наши сыновья оба были альфами, мне никогда не приходилось делать этого раньше... — Mon dieu, cher... — Верлен щиплет себя за переносицу, — я... — он бросает взгляд на Хироцу, поднимая руку, — с мальчиком поговорят, — затем он бросает строгий взгляд на Рембо, — как можно скорее. — ... — омега-француз съёживается, выглядя совершенно несчастным от этой затеи. — Да, да, дорогой, я понял. Поначалу Чуя предполагает, что он сделал что-то не так. Так должно было быть, потому что Рембо бледен и по какой-то странной причине расхаживает взад-вперёд по гостиной с чётками в пальцах. — ...Всё в порядке? — тихо спрашивает он, и Артюр кивает, промакивая лоб носовым платком. — Да, птенчик, не волнуйся, — отвечает тот, явно чем-то очень встревоженный. — Ты знаешь, сейчас, когда приближается твой восемнадцатый день рождения, и... Ну, твой предстоящий брак... Есть определённые вещи... которые замужние омеги должны знать. Чуя моргает, оглядываясь вокруг, пытаясь понять, почему Рембо кажется таким напряжённым. — Например? — Что ж, — Рембо прочищает горло и перестаёт расхаживать, — Ты... ты ведь знаешь, какова главная цель брака, верно? — ... — Чуя хмурится, раздумывая, — ...Союзы? — Ну, да, да, ты всегда был умным мальчиком, благослови тебя господь. Это одна из причин женитьбы, но... но главная причина — причина, по которой бог создал омег и альф отдельно... это иметь детей, — аккуратно объясняет Рембо. — ...Оу, — Чуя хмурится ещё сильнее. Это имеет смысл. — Я буду..? — Как можно быстрее, да, — кивает старший омега, и Чуя... На самом деле ему не претит эта идея. Он всегда любил детей, всегда с нетерпением ждал, когда у него будут свои собственные, и его мать казалась очень счастливой, когда была беременна его младшей сестрой. Это не казалось таким уж плохим. — Хорошо, я могу справиться с этим. — Что ж, — Рембо горбится, крутя чётки между пальцами, — есть процесс, который нужно пройти, чтобы создать ребёнка. — ... — Чуя поджимает губы, пристально глядя. — ...Он сложный? — ...Он может таким быть, — Рембо сопротивляется желанию заплакать, потому что это самая неловкая вещь, которую ему когда-либо приходилось делать. — В первую брачную ночь... ты понимаешь, что после этого всё будет по-другому, верно? — ...Да, — кивает Чуя, — ему будет позволено входить в мою спальню... — затем он останавливается. — ...Подождите... — Что такое, золотой? — Почему Дазай-сама удовлетворяет других омег в их спальнях? — Чуя хмурится, пытаясь понять это, — И что значит "удовлетворять"? Он делает им комплименты? Или выполняет какое-то задание? — по крайней мере, это то, что удовлетворяет самого Чую. Это, и массаж спины, когда его течки действительно невыносимы, а вино не помогает. Но он всегда получал это только от своих нянь, и он сомневается, что альфа, особенно принц, когда-либо соизволит сделать такое. — Он ЧТО?! Чуя чуть не падает со стула с удивлённым воплем. — Господи ты боже мой, что я такого сказал?! — Я... — запинается Рембо, пытаясь взять себя в руки, — Он... ну, когда вы двое поженитесь, он будет заходить только в твои покои, а если он поступит иначе... ты сразу же расскажешь своей сестре, ты меня понял? Его голос звучит очень серьёзно, так что Чуя кивает. — ... — француз прерывисто вздыхает. — Хорошо, а теперь... когда он придёт в вашу брачную ночь, тебе придётся выполнить свои... обязанности, — он вновь вздыхает, возобновляя своё хождение туда-сюда. — ...Обязанности... — медленно повторяет Чуя. Это звучит как работа по дому или что-то такое, и Чуе никогда не приходилось этим заниматься, но теперь всё, что он может себе представить, — это убирать свою спальню или что-то в этом роде, пока Дазай наблюдает. Что кажется очень... странным. — Мне кажется, что это, возможно, просто французский обычай, который не— — Уверяю тебя, птенчик, — бормочет Рембо, его лицо слегка порозовело, — это универсальное занятие. Универсальное. — ...Что я должен делать? — Что ж, — мужчина хмурится, — на самом деле тебе ничего не нужно делать, но... тебе придётся раздеться. Чуя выглядит смущённым при одной этой мысли, и Рембо сочувственно кивает. — Я знаю, но обычно это длится не очень долго. — Зачем мне нужно быть голым?! — Э-это... физическая задача, — отвечает Рембо, — В конце концов, ребёнок же будет внутри тебя, — и этот размытый, странный подтекст — самое яркое объяснение "плотских отношений", которое в принципе получает Чуя. — И... обычно это больно. Ладно, теперь Чуя начинает чувствовать себя немного напуганным. — ...Насколько? — Довольно-таки поначалу, у тебя может немного пойти кровь, в зависимости от того, какой... он, — Рембо морщится, — но ты привыкнешь. — Это больно каждый раз? — Ну, никогда не так плохо, как в первый раз, нет, — заверяет Артюр, — И во время твоих течек это, в общем-то, довольно приятно, — он делает паузу, огорчённый тем, что только что использовал слово "приятно", чтобы описать это перед своим подопечным. — Но... самое главное, что нужно помнить, это то, что ты должен дойти до конца, чтобы забеременеть. Это твоя самая важная задача. — ...До конца? — переспрашивает Чуя, не совсем понимая, что это значит. — Как я узнаю, что это конец? — О, ты узнаешь, дорогой. Это когда он... — Рембо снова морщит лицо, заканчивая словом: — ...застрянет. — ...Застрянет в чём?! — Ты... — руки Рембо дрожат от дискомфорта, и он мотает головой, — Ты поймёшь, когда придёт время, это просто... то, чему должен научиться каждый омега. У тебя всё будет хорошо, — уверяет он. — Просто помни, что я сказал: это твоя самая важная задача как пары. Ты понял? — ... — Чуя немного обеспокоен своим благополучием, но да. Это буквально его единственная задача, которую он должен выполнить для своего клана, и он намерен сделать это хорошо. И, если он добьётся успеха, у него родится ребёнок. И это звучит неплохо, потому что он не знает никого из королевского двора, и его собственный ребёнок будет обязан любить его, верно? Так что, по крайней мере, если тот родится быстро, Чуя не будет один во дворце, полном людей, которым он не очень нравится. (Кроме Дазая, в теории. Но после описания Наоми, называющей того умным, но холодным, Чуя не уверен, что его паре так или иначе будет не всё равно на него.)***
Проходят недели, и чувство тревоги Чуи только растёт. Насколько сильно это будет больно, серьёзно? Должны ли они будут продолжать этим заниматься, пока не узнают, что Чуя беременен? Или только один раз? Если это приятно во время течек, могут ли они просто подождать, пока у Чуи не начнётся одна из них, чтобы это не было так плохо? Он даже заходит так далеко, что пытается спросить об этом придворного врача, но... Он получает такую же информацию. Что это будет больно, но что, если ему повезёт, его муж может предложить ему лекарства или травяные чаи, которые могут вызвать у него течку, и что, если это будет предложено, Чуя должен принять это. Он растянулся на диване, размышляя об этом, когда приходит письмо. — Почта для вас, ваша светлость. Это странно, потому что, кроме своей сестры, Чуя вообще не получает письма. Ещё более странно то, что его всё время называют "ваша светлость" — потому что в глазах французского двора, будучи суженым принца, Чуя поднялся на несколько ступеней. — Спасибо, Бьянка, — говорит он, беря конверт в руку, и в тот момент, когда он это делает, он замирает. Этот почерк... наклонные иероглифы кандзи на пергаменте перед его глазами... Он уже видел его. Бесчисленное количество раз.// "Пташка..." //
Он садится прямо, его сердце колотится в груди. Он... написал мне? — Боже мой, ваша светлость, с вами всё в порядке? — Да, — торопливо отвечает он, поднимаясь на ноги. — Да, я в полном порядке, мадам, я прочту его в своих покоях, — говорит он, чувствуя себя очень взрослым. С его собственным письмом от жениха, которое он будет читать в своих личных апартаментах. Потому что через два месяца ему исполнится восемнадцать, он уезжает домой через три дня, и его будущий муж написал ему письмо. Он запрыгивает на кровать, слегка подпрыгивая, и нащупывает нож для открывания писем, осторожно вскрывая верхнюю часть конверта, стараясь не испортить тот, потому что это всего лишь второе письмо, которое Дазай когда-либо отправлял ему, и он хочет сохранить его. Хорошо, что у него всё ещё есть первое, учитывая, как всё сложилось— | Накахара-сан, ...и-и-и улыбка тут же сползает с его лица. А теперь: Чуя провёл только первые одиннадцать лет своей жизни при дворе своей родины, поэтому он не очень осведомлён о том, как отправляются определённые виды писем. Например, он не понимает, что то, что он получил от Дазая в детстве, было личным письмом, тогда как то, на что он смотрит сейчас, — это тщательно подготовленный документ, который написал Дазай, но мать того вместе с несколькими другими советниками несколько раз видоизменяли некоторые вещи. И весь тон письма просто ощущается... Ну, безличный. Или, как Чуя недавно это услышал, холодным. Мне сказали, что вы отплывёте в течение недели после получения этого письма, и я искренне желаю вам счастливого пути. Вы слишком долго были вдали от дома, и я уверен, что вы, должно быть, очень скучаете по нему. Ваша сестра выразила желание разместить вас у себя за неделю до церемонии, но я заверил её, что в таких усилиях нет необходимости, и мы более чем готовы разместить вас во дворце до этого события. Чуя хмурится, слегка наморщив нос. Может, он и не знает, что такое плотские отношения, или что значит быть удовлетворённым в спальне, или что именно застрянет, но он провёл свою юность, читая романы Остин. И он знает, что это не романтично. Совсем не романтично. Надеюсь, что у вас хорошее расположение духа и крепкое здоровье. Ну, расположение духа у него уже не такое хорошее, это уж точно. Только одна часть письма заставляет его сделать паузу, уголки его губ приподнимаются почти против его воли — Навеки твой, Его пальцы пробегают по словам, а в сердце ёкает. Дазай Осаму. Одно мгновение он просто сидит там, глупо улыбаясь этой незначительной маленькой фразе, его лицо приятно нагревается— Пока он не вспоминает остальную часть письма, и... — Хмф! — фыркает он, отбрасывая его в сторону, и встаёт, подходя к своему письменному столу. Он ещё никогда не писал никому, кроме анэ-сан, но он понимает цель, и у него есть все намерения высказать этому человеку своё мнение. — Ваша светлость? Позже он выходит в коридор, тыча подписанный конверт в лицо Хироцу. — Отправьте это, пожалуйста, хорошо? Хироцу делает паузу, переводя взгляд на письмо, затем снова на свою будущую королеву, и... по выражению лица Чуи он может предположить, что содержание письма не является положительным, но он также не смеет ослушаться его. — Чуя-сама, я сделаю это, но... Мы отплываем завтра. — И что? — спрашивает Чуя, приподнимая бровь. — Письмо, вероятно, едва ли придёт раньше нас... — Ну, — отвечает он, поворачиваясь, чтобы уйти обратно наверх. — До тех пор, пока оно прибывает, мне всё равно. — Я... — Хироцу опускает взгляд на конверт, оседая. — Да, конечно.***
Последние недели перед свадьбой Дазая пронизаны приготовлениями, и каждый божий день он ждёт известий о том, благополучно ли корабль Чуи прибыл в гавань. Это может произойти в любой день, и Дазаю действительно почти жаль бедняжку, которому приходится проводить свой день рождения на корабле после стольких недель в море, но с этим мало что можно поделать, и Дазай мог бы, по крайней мере, попытаться сделать ему хороший подарок или что-то, чтобы компенсировать это— — Знаешь, — говорит Тачихара, один из других северных лордов, отважившихся отправиться в столицу при новой власти, — я удивлён, что ты не очень обеспокоен по поводу своей партии. — Ой, — Дазай вздыхает, медленно подбрасывая резиновый мяч в воздух и ловя его в руку, — его сестра, может, и презирает меня, но её семья богатеет от всей этой затеи. Я сомневаюсь, что между нами возникнут проблемы. — Оу, — Мичизо поднимает бровь, — я предполагал, что ты слышал о французах, но если тебе никто не говорил... Дазай делает паузу, ловя мяч. — ...А что там с французами? — ...Ну, — другой альфа пожимает плечами, — я уверен, ты знаешь о сделках моего отца с португальцами на протяжении многих лет. Дазай кивает — разумеется, он знает, на данный момент это один из их единственных торговых маршрутов. — Ну вот, и... он рассказал мне, что французская королева (которая, по слухам, души не чаяла в твоём суженом) берёт в свою постель нескольких омег одновременно, — Дазай таращится, и Тачихара добавляет, — И они по очереди обслуживают её. — Все одновременно? — Мне сказали, что она ставит по одному с двух сторон, да. У них даже есть специальное слово для этого, представляешь. — И Чуя—? — Насколько я слышал, нет, — Тачихара мотает головой, — Но он был любимцем придворных поэтов, многих из них, поэтому мне трудно подтвердить его девственность... хотя я уверен, что его семья должна клясться в этом. Дазай хмурится. Его первая реакция — наплевать (даже если он знает, что это будет беспокоить его, как только они спарятся), но рыжий — просто незнакомец, которого он смутно помнит с детства. Незнакомец, к которому он всегда питал нежность, да, но он даже никогда не видел лица мальчика, он просто— Он просто знает, что тому нравятся камелии и булочки с красной фасолью. Не совсем достаточное количество вещей, чтобы составить полное впечатление. (Одасаку, похоже, был о нём высокого мнения, и это имеет гораздо большее значение, чем любые слухи, которые мог услышать Дазай.) — Ну, слава небесам за это, — отвечает Дазай, снова подбрасывая мяч в воздух. — Последнее, чего я хочу, так это какого-то глупого, тепличного ребёнка, — говорит он, — Он и так уже моложе, чем мне бы хотелось. — Восемнадцать? Мне это кажется стандартным, ваше высочество. — Шесть лет — это долгий срок, Мичизо. Я каждый день имею дело со ссорящимися детьми при дворе — я не хочу, чтобы они были в моей постели, — Дазай вздыхает, откидывая голову назад. — Это правда очень плохо, что его сестра — альфа. Она неприятная, но, по крайней мере, мы родились в одно десятилетие друг с другом. — Ну-у-у... может, тогда французы всё-таки оказали хорошее влияние, Дазай-сама. — Остаётся только надеяться, — отвечает Дазай, и тут — — Ваше высочество? Для вас письмо. Из Франции. Он садится, и его первый инстинкт — подумать, что это, должно быть, новость о прибытии Чуи, но... Но когда он видит аккуратные, чётко выведенные кандзи, которые не принадлежат Хироцу, он поднимает бровь. — От кого это, ваша светлость? — ... — Дазай переворачивает конверт движением запястья, вытаскивая кинжал из рукава, чтобы разрезать его, — Полагаю, от моей будущей невесты. — Опа, он написал тебе сам? — Тачихара оживляется, — Звучит многообещающе. Дазай разворачивает пергамент и, прочитав всего одну строчку, издаёт удивлённый, восторженный смех. — Что такое, Дазай-сама? — Я... — он сотрясается новой серией смеха, мотая головой, — ничего, не беспокойся об этом. | Уважаемый Сэр, или Как там к вам обращаться, Дазай запрокидывает голову и снова смеётся, прежде чем ему удаётся закончить ещё одну строчку. Я в порядке, как и моё здоровье, но я не могу высоко оценить моё расположение духа, так как собираюсь провести шесть недель на корабле, путешествуя, чтобы встретиться с человеком, который не смог проявить больше, чтобы вступить в переписку с человеком, на котором он собирается жениться, кроме как спросить о моём благополучии. Я не, Дазай отмечает, что слово "не" было подчёркнуто три раза. Он полагает, для выразительности. впечатлён, особенно от кого-то, кто, как мне сказали, является очень опытным любовником— Дазай давится, жалея, что только что положил в рот кусочек своего обеда, потому что он почти задыхается от этого. Господи иисусе, кто ему это рассказал?! —который известен тем, что удовлетворил многих омег. Я хочу выразиться предельно ясно: я не, (Опять же, слово было подчёркнуто, поэтому Дазай предполагает, что это очень серьёзно.) удовлетворён. Ни капли. Я намерен очень усердно работать, чтобы угодить вам, и я осознаю свои обязанности, но у меня было много вариантов того, за кого выйти замуж, и я принял вас. Я очень надеюсь, что это не было ошибкой. Дазай смотрит, чувствуя себя... немного... Отруганным, даже если это письмо было не его идеей — он был тем, кто не хотел делать его таким формальным, но советники его отца настаивали на том, что всё слишком интимное будет считаться "неуместным", и что Чуя может вообще не получить его письмо, если он использует хотя бы старое прозвище— Но тут, когда он вспоминает "Как там к вам обращаться", всё это... складывается вместе. — ...Ваше высочество? Дазай делает глоток саке со своего стола, мотая головой. — Кажется... — говорит он, пытаясь решить, забавляет его это или раздражает, — ...Кажется, я имею дело с кем-то капризным. Ну серьёзно, кто закатывает истерику из-за того, что письмо недостаточно интимно, когда они никогда официально не знакомились? И он не может решить, заинтригован ли он тем фактом, что Чуя решил закончить письмо словами "от всего сердца", потому что это очень мило; или же это уморительно, учитывая общий тон письма. С каким же человеком он имеет дело? — Ваша светлость? — Дазай даже не потрудился опустить письмо, прежде чем ответить. — Да? — Ваша мать послал меня сообщить вам, что Накахара-сама прибыл в гавань, и что вы, как ожидается, вскоре примете в гостях Коё-сама. Дазай переводит взгляд с письма на слугу, обратно на письмо, и он— Он снова начинает смеяться. Какая великолепная синхронность.***
Тем не менее, в тот момент он не встречается со своим суженым, окститесь, это было бы неуместно. Нет, вместо этого он вынужден показывать сестре того дворец, ведя беседу о пустяках, которые никого из них особо не интересуют, в то время как Чуя идёт рядом с Мори, оглядывая комнаты, пока он идёт по дворцу, пытаясь осознать тот факт, что... Теперь это будет его дом, и хоть это и не Версаль, он также намного величественнее, чем любое из поместий, которые Чуя видел в детстве, это уж точно. А Мори, тем временем, определённо не был готов к тому, насколько странным будет их новое маленькое дополнение к клану. Говорит на своём родном языке с иностранным акцентом, одет в брюки вместо того, чтобы по прибытии переодеться в юката, и носит волосы распущенными, а не поднятыми, как могли бы другие придворные омеги, — и они действительно представляют из себя небольшое зрелище, учитывая длину и необычный цвет, заставляя многих останавливаться в залах и смотреть на длинные, рубиновые волны, падающие на спину мальчика, слегка пружиня от его быстрой походки. (Что необходимо, Чуя никогда не имел радости ходить медленно — не тогда, когда у всех вокруг него всегда были гораздо более длинные ноги. Поэтому у него нет медленной, достойной походки его придворных современников.) — Надеюсь, что тебе здесь понравится, — улыбается Мори, — Знаешь, очень приятно видеть тебя теперь уже взрослым. Чуя бросает взгляд на Мори, который, как он полагает, теперь королева, так как Фукузава был должным образом коронован. — Я помню ваш визит в поместье, когда мне было семь лет, с Рюноскэ было очень приятно проводить время. Мне бы очень хотелось поскорее увидеть его снова. Ещё более поразительно для Мори то, что даже если Чуя Накахара выглядит странно, тот, похоже, очень хорошо воспитан и при этом хорошо говорит. — Ох, он наверняка будет в восторге — мы все очень рады снова чувствовать себя в спокойствии, я уверен, что свадьба поможет в этом. Чуя кивает, радуясь, что рад Мори, потому что тот действительно кажется хорошим человеком, и как будущая тёща Чуи, он правда думает, что могло быть и хуже— — Но на самом деле, это была не первая наша встреча, мой дорогой. — ...Да? — О-о, нет-нет, — Мори мотает головой. — Тебе было чуть меньше года, я полагаю, ты был совсем крохой. Я был удивлён, что Осаму так хорошо тебя воспринял — он тогда переживал довольно скверную фазу. — ...Дазай-сама тоже там был? Мори не может удержаться от лёгкой улыбки, услышав тон голоса Чуи. — Да, был. Честно говоря, вы двое были просто очаровательны. Твои родители были очень довольны, — они останавливаются перед покоями Чуи (или тем, что будет его покоями в течение следующих трёх дней), — Мне хотелось бы думать, что они всё ещё были довольны, если бы были сейчас с нами. — ... — Чуя на мгновение погружается в тишину, уставившись на свою дверь, его глаза темнеют, и Мори задаётся вопросом, не был ли мальчик, возможно, слишком хрупким для этой темы... — Как и я, Мори-сама, — отвечает тот, низко сгибая колени, — спасибо, что так радушно приняли меня. — ... — дверь закрывается, когда он входит внутрь, и Мори остаётся стоять там, сбитый с толку. Чуя воистину чудесный молодой человек, честно, чем больше времени Мори проводит с ним, тем больше он доволен этим браком, но... — ...Что это было? Хироцу делает шаг вперёд, кланяясь. — Ваше высочество, при французском дворе это называется реверансом. — ... — Мори наклоняет голову набок, обдумывая это. — Знаешь, мне это даже понравилось. Как своеобразно... — бормочет он, разворачиваясь. В любом случае, что за странное создание они украли у клана Накахара?***
Упомянутый клан, как кажется, всего немного нервничает. — Я... — Коё трёт пальцами виски, — я дала вам, — она поворачивается к Верлену, тыча пальцем ему в лицо, — одну задачу, и она заключалась в том, чтобы обеспечить моего брата должным воспитанием... — И он был! — Верлен качает головой, явно раздосадованный, — Мы любили этого ребёнка и заботились о нём так же нежно, как и о любом из наших собственных, и он был в полной безопасности и за ним хорошо присматривали— — И, как мне сказали, он думает, что дети просто ПОЯВЛЯЮТСЯ после того, как человек помолится об этом какому-то христианскому богу! — Не глупи, — отвечает Артюр, потирая затылок, — мы сказали ему, что это был аист... — О боже, — стонет Йосано, закрыв лицо руками, — ради всего святого, принц подумает, что он— — Целомудренный? — Ненормальный! — Коё чуть ли не кричит. — В этой стране люди, которым предназначено рожать детей, знают, как те зачаты! — И он знает, — уверяет её Артюр, — у нас был разговор как раз перед отъездом из Парижа, он знает, чего ожидать в первую брачную ночь. — ... — Коё скрещивает руки на груди, постукивая ногой. — Неужели? — Если моя пара говорит, что он что-то сделал, — вмешивается Поль, убирая волосы с глаз, — значит, так оно и есть. Мы люди слова. — ...Ладно, — вздыхает Йосано, вставая и направляясь в коридор, — я сама с ним об этом поговорю. — Опять? — Артюр мучительно стонет, — Бедняжка уже был так раздосадован, когда мы обсуждали это ранее... Они составляют из себя странную толпу, шаркая все вместе по коридору, притихая, когда проходят мимо других групп людей. — С какой стати он был раздосадован? Это должен был быть простой разговор, — говорит Йосано, хмурясь. — И он проявился уже как пять лет назад, мне кажется, он пережил достаточно течек, чтобы знать что-то о том, что должно происходить. Оба француза кажутся озадаченными этим заявлением, и Йосано... она знает, что эти двое говорят по-японски, но она не уверена, что они понимают. — Да будет вам известно, — ворчит Верлен, качая головой, — он был одним из самых уважаемых, хорошо воспитанных омег Парижа. Какое-то время им даже интересовался дофин. — И как это должно помочь сейчас? — А так, что он хорошо воспитан, высокообразован и, откровенно говоря, ослепителен, — Верлен говорит с немалой долей гордости, даже если Чуя не его родной ребёнок. По ним обоим ясно, что они глубоко прониклись к мальчику. — Принц увидит это, как и все остальные, и... Все они останавливаются, когда входят в покои Чуи, где тот должен быть, и обнаруживают их пустыми. — ...И это очень не в его характере, — заканчивает Верлен, нахмурив брови.***
Чуя считает, что, поскольку это будет его дом, ему не нужно прятаться в своей комнате до дня свадьбы. И, если он хочет пойти на разведку, то он это сделает. Коридоры длинные и извилистые, за их путём трудно уследить — но они не больше, чем недры поместий в Париже и его окрестностях, так что он прекрасно справляется. Это почти как прогулка по воспоминаниям, когда он впервые с тех пор, как был ещё маленьким мальчиком, видит татами и ширмы сёдзи, слегка проводя кончиками пальцев по тонким бумажным перегородкам, когда проходит мимо. И хотя он шёл без чёткого направления и не делал никаких попыток спрятаться от каких-либо стражников, он каким-то образом оказался перед единственным местом, где ему не следовало находиться. Кабинет принца. И он, возможно, даже не знал бы, что это было, если бы не тот факт, что он услышал, как кто-то произнёс имя Дазая, и тихий смех в ответ. — Разумеется, вы просто немного нервничаете, ваша светлость. Мне говорили, что каждый альфа нервничает перед свадьбой. — Нервничаю... — Чуя замирает, у него перехватывает дыхание при звуке голоса Дазая, теперь намного более глубокого, чем он помнил, и тот отдаётся по всему его позвоночнику. — ...это не то слово, которое я бы использовал. — Почему? — Чуя напрягается, пытаясь разглядеть Дазая через щель в двери, не выдавая своего присутствия, — и он действительно мельком видит его, и— Живот Чуи наполняется бабочками. Чужие волосы всё ещё непослушные — омега хорошо это видит. — Говорят, что он самый красивый омега в стране — и, как я слышал, настоящая частичка пламени. Чуя ждёт, надеясь услышать, что Дазай согласится хотя бы с частью этого, как тут — — Я никогда не видел его лица, так что не могу знать, красив ли он... — справедливо. — Но я знаю, что он избалованный ребёнок. Чуя замирает, его челюсть слегка падает, когда он обдумывает эту формулировку. И-избалованный— Как... как он смеет— Он, должно быть, издаёт какой-то недовольный звук, потому что в комнате становится тихо, и он видит, как эта копна тёмных волос поворачивается к нему, и он— Он поворачивается на пятках, чуть ли не топая обратно по коридору, пока не вспоминает, что это было бы очень некрасиво, как сказал бы Рембо... и поэтому он переходит на большие, быстрые шаги, его руки сжаты по бокам, лицо покраснело от гнева. Да что он знает об избалованных детях? После всего, через что Чуя прошёл, что потерял, ни разу не пожаловавшись, потому что это был его долг... он даже должен позволить мужчине сделать с ним что-то очень болезненное и неопределённое в их первую брачную ночь, возможно, на регулярной основе, и рыжий даже не жаловался на это. И тут этот грубый, холодный, высокомерный хам называет Чую избалованным ребёнком? Он— Свежий воздух внутреннего двора приносит ему облегчение, и он делает глубокие, судорожные вдохи, пытаясь успокоиться. У Чуи всегда был вспыльчивый характер, который, как ему говорили, очень непривлекателен и неестественен для человека с его нравом. Его гувернантки обычно учили его тому, как контролировать дыхание: считать до десяти или кричать в подушку, когда он был один, — потому что его родители могли потакать его вспышкам в детстве, но как только тех не стало, это, безусловно, прекратилось. И Чуя не может себе представить, что его будущий муж будет терпеть их, и если это так, то он мог бы с таким же успехом научиться сдерживать этот новый уровень ярости сейчас. — Глупый... — рычит он, направляясь к большому дубу. Он правда такой, такой глупый, думая, что какие-то сладкие слова и цветок из его детства что-то значили. Он потерял реальный взгляд на вещи, так долго отсутствуя, и забыл, какова ситуация на самом деле. Что вся страна была разорвана в клочья войной, которую он не особо понимает — не потому, что он неспособен, а потому, что никто не счёл нужным потратить своё время на то, чтобы что-то ему объяснить. Но что он понимает, так это то, что его, по сути, отдают в семью предателей. Потому что таковы они есть, какими бы приятными ни казались, что бы ни случилось в прошлом. И разумеется, учитывая предыдущие конфликты между их семьями, Дазай никак не мог испытывать к нему каких-либо задержавшихся чувств. — Глупый! — снова рявкает он, пиная ствол дерева перед собой со всей силой, на которую способен — и её так-то удивительное количество, — но это больно, заставляя его с вскриком отступать назад, пока— Пока он не натыкается на что-то очень твёрдое и тёплое у себя за спиной. — Что ж. Боже. Всё тело Чуи напрягается, дыхание замирает в лёгких. Боже милостивый. Он прямо здесь, да? Этот голос, этот глубокий, раздражающе манящий голос, раздаётся прямо над его ухом, и когда тот снова говорит, Чуя поглощён: — Это могло бы пройти и лучше. Поначалу Чуя ничего не говорит, потому что всё, на чём он может сосредоточиться, — это руки на его плечах — тяжёлые, с длинными пальцами, тепло которых он чувствует сквозь ткань своих одежд, и— Тот прикасается к нему. Альфа, который не является Верленом, отцом Чуи или его сестрой, прикасается к нему. Такого ещё никогда не случалось. К нему не прикасались даже до руки, или даже не врезались в него в коридоре. Никогда. — ...Ты в порядке? — Дазай не уверен, так ли это, потому что этот вскрик действительно звучал довольно болезненным. Ответом служит тишина, и после долгой паузы он спрашивает, — Ты дал какой-то обет молчания? — Мне нечего сказать, — он звучит очень раздражённо и очень возмущённо для кого-то, кто фактически дрожит под руками Дазая в данный момент. Не очевидным образом, но альфа это чувствует. — Это определённо не кажется тем случаем, — отвечает Дазай, приподняв бровь. — Нечего сказать вам. Чуя не знает, что чувствовать, когда Дазай тихо посмеивается в ответ, и он не знает, что это за чувство у него в животе, но оно отвлекает, и ему это не нравится, совсем нет. — О боже, — это что-то медленное, почти... У Чуи нет для этого слова, оно выходит за рамки его словарного запаса, но он уверен, что оно где-то существует — в книгах, которые другие омеги носили при дворе, которые ему не разрешали читать, но... Самое близкое слово, которое может придумать Чуя, — хищный, но оно неправильное. Из-за него это приобретает плохой оттенок, а рыжий так не думает. Это просто звучит так... Ну, никто никогда не говорил с ним подобным образом, так что у Чуи нет представления о том, как это звучит, но он знает, что он не ненавидит это, он просто... Растерян этим, и его лицо пылает. Он что, заболел? Или он просто настолько зол? — Я сделал тебя немного холодным, м-м? Чужие пальцы медленно сжимаются на плечах Чуи, и из его горла вырывается тихий поражённый звук, и единственное слово, которое ему поначалу удаётся выдавить, это: — Немного. Это вызывает ещё один смешок, и... поддаться волнению, думает Чуя, так легко, что он почти забывает, насколько зол, но... Ключевое слово "почти". — Отпустите меня, — бормочет он, сначала тихо, но когда Дазай не двигается, его голос становится жёстче. — Сейчас же. Эти пальцы действительно расслабляют хватку, и Дазай звучит очень потрясённо, но не расстроено. — Говоришь так, будто я веду себя неподобающе. — Так и есть, — плечи Чуи горбятся, и Дазай удивлённо хмыкает, отпуская его. — Ты же понимаешь, что через два дня я буду твоим— — Но мой ли вы муж сейчас? — ... — брови Дазая хмурятся, потому что он снова чувствует, что его ругают, и он к этому не привык — не от кого-то намного моложе и точно не от омеги. — Пока нет... — Тогда не смейте прикасаться ко мне до тех пор. Дазай медлит, делая шаг назад, потому что... Обычно он не полагается на преимущества своего ранга, но он определённо считает, что может позволить себе делать то, что ему нравится. — Я не ожидал... — Не понимаю, как вы можете быть удивлены, — Чуя более чем счастлив показать ему холодность. — Я уверен, что избалованный ребёнок мог бы быть намного жёстче со своей речью, если бы захотел. Ах. Он со вздохом щиплет себя за переносицу. — Ты это слышал. — Очевидно. — Тогда ты должен понимать, что не делаешь ничего, чтобы препятствовать этому мнению— — В мои обязанности не входит препятствовать ошибочным мнениям высокомерного и самодовольного человека. А теперь Дазай начинает осмеливаться на то, чтобы больше не находить дерзость своего суженого очаровательной. Более того — она неуважительная. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь— — А что вы знаете обо мне? — Дазай также не привык, чтобы люди перебивали его. — Потому что вы точно не стали ждать, чтобы узнать что-нибудь, прежде чем начать оскорблять меня перед другими за закрытыми дверьми— — Я знаю, что всё, что нужно, чтобы разочаровать тебя, мой дорогой, — это очень вежливое письмо. Очень трудно спорить с кем-то, когда тот отвёрнут от него, но Чуя старается. — Мои извинения, ваша светлость, что я не занизил своих ожиданий от переписки с человеком, с которым мне суждено разделить свою жизнь. Я постараюсь исправить это. — Ты, — запинается Дазай, пытаясь перевести дыхание, потому что кажется, что рыжий ударил его прямо в живот, — понятия не имеешь, как делаются подобные вещи. Половину того, что там было, даже не я писал, моя мать— — О, тогда мне стоило ожидать, что вы вообще не напишете мне? — огрызается Чуя, его плечи напрягаются. — Простите меня, я не понимал. — Я писал тебе раньше, о чём, как я уверен, ты забыл— — Я не забыл, — Чуя мотает головой, и сейчас темно, но Дазай может видеть несколько коротких волн волос вокруг чужого лица, слегка пружинящих от силы этого движения. — Я был тем, кто попросил вас писать, но вы не снисходили до этого, пока мы уже не были помолвлены. — Я был ребёнком, прости меня, что я не знал, что тебе сказать. — Вы определённо находили время писать другим людям, но не мне. Дазай не знает, как, и не хочет объяснять тот факт, что он, попросту говоря, стеснялся. — Я писал тебе, когда считал это необходимым. Это, похоже, только ещё больше раздражает Чую. — И вы не сочли необходимым отправить мне что-нибудь, что угодно, в течение нескольких месяцев после нашей помолвки, чтобы дать мне какую-то уверенность в том, что вы не презираете меня? — Презираю тебя? — Дазай издаёт смешок — не удивлённый, а шокированный. — Когда я хоть раз намекал—? — Возможно, когда вы игнорировали меня, тогда как у вас были месяцы, чтобы связаться, или когда вы назвали меня избалованным ребёнком. — Да, ну, ты ведёшь себя как избалованный ребёнок... — Вы ничего обо мне не знаете, или через что я прошёл— — Я знаю, что ты провёл всю свою жизнь за стенами дворца, с гувернантками и светскими львицами, и что ты понятия не имеешь, каков мир на самом деле. — Я должен извиниться за то, что мне не разрешали сражаться за свою страну? — шипит Чуя, его руки сжаты в кулаки. — Если бы я мог, я бы с радостью сделал это. Дазай зажмуривает глаза, сдерживая собственное крайнее раздражение, что кто-то, кто не сражался на войне, кто не видел боли, опустошения и ужаса, вообще желал этого. — Если бы ты видел это, ты бы так не говорил. — Я видел, каково быть бессильным, а затем униженным теми же самыми снисходительными, высокомерными альфами, которые заставили меня быть таким, — рычит Чуя, — Не используйте моё воспитание как оружие против меня, сэр, я не выбирал его. Это, наконец, кажется, доходит до него — по крайней мере, немного, и когда Дазай замолкает, размышляя над тем, что говорит молодой человек, он замечает тот факт, что Чуя дрожит. От ярости или какой-то другой эмоции — Дазай не знает, но то, что он знает, это то, что он... ...Не гордится своим поведением. Чуя молчит, пытаясь восстановить дыхание, потому что он никогда ни с кем не спорил, только не так — он никогда не осмеливался. И уж точно ни один альфа не спустит это на тормоза— — Я не презираю тебя, — тихо указывает Дазай. — Ни в малейшей степени. Чуя не знал, насколько сильно ему нужно было это услышать, пока Дазай фактически не сказал это, и его плечи никнут. — Но я бы понял, — продолжает альфа — его голос мягче, гораздо нежнее, чем Чуя думал, может обладать кто-то, кого называют "холодным". — Если бы ты питал такие чувства ко мне. В конце концов, Дазай не дурак, и он понимает, что в оскорблении омеги не было необходимости, и что по независящим от него причинам Чуя, возможно, изначально был не очень высокого мнения о нём. — ...Это не так. Теперь его голос тихий — не тот рёв, который он предлагал Дазаю ранее, как у оскорблённого льва. Нет, теперь он больше похож на... неуверенного маленького домашнего кота. — ...Нет? — переспрашивает Дазай, делая шаг ближе, и Чуя снова напрягается, потому серьёзно, злость была единственным, что останавливало его от... От чувства... — Нет, — бормочет Чуя, очень крепко обхватив себя руками за талию, как будто это могло как-то успокоить его. — Я не презираю каждого мужчину, который оскорбляет меня. — ...Тогда тебе придётся говорить мне, — со стороны Дазая предпринимается осторожная попытка быть обаятельным, — если какой-нибудь мужчина осмелится это сделать. Я буду презирать его за тебя. — ...У меня нет привычки поощрять ненависть к себе, — бубнит Чуя себе под нос, и смех, который вызывает это утверждение у Дазая, не высокомерен или унизителен, тот... Тот ласковый. — Для этого уже поздновато, — чужой голос снова раздаётся у него за спиной, и они не соприкасаются, но Чуя чувствует чужое тепло, когда тот стоит так близко. — Но ты очень милый, да? Чуя может таким быть, когда хочет этого, и что-то в том, как Дазай разговаривает с ним... оно посылает по нему мурашки, его голова наклоняется вперёд, в сторону, и он не знает, что значит подставлять своё горло — это никогда не объяснялось, но... Но голод, который овладевает нутром Дазая, внезапен и силён, создавая напряжение в воздухе, которое даже Чуя замечает, даже если он не знает, что это значит. — Чуя? — ... — он тяжело сглатывает, его челюсть болит от того, как сильно она сжата, — ...Да? — Могу я осмелиться прикоснуться к тебе сейчас? Рыжий очень рад тому, что дерево так близко, потому что, если бы он не смог протянуть руку и опереться на него, он бы упал в тот момент, когда у него начали подкашиваться колени. Он не знает, для чего Дазай хочет прикоснуться к нему, или почему — потому что это не их первая брачная ночь, они не в спальне, и— И Чуя на данный момент израсходовал достаточно храбрости, у него не осталось лишней, и он недостаточно любопытен, чтобы задавать ещё какие-либо вопросы, которые могли бы навести Дазая на— — Нет. Дазай издаёт удивлённый смешок, наклоняя голову. — Нет? Чуя расправляет плечи и повторяет: — Нет, я... я очень устал, и если моя сестра или герцог узнают, что я был с вами наедине до... Дазай полагает, что это имеет смысл, потому что Чуя прибыл сегодня, и у него не было ни минуты для отдыха. — Конечно, — отвечает он, делая шаг назад. — Тогда позже. Ждать в любом случае не так уж долго. Но, по крайней мере, у Чуи есть больше времени, чтобы... Поразмышлять над этим. И он не знает, почему ему кажется, что его тело воодушевлено чем-то, что должно быть очень болезненным. Как только он снова чувствует себя уверенно на ногах, то собирается уходить... и тут же останавливается. — ...Дазай-сама? Принц поднимает глаза, удивлённый тем, что омега решил снова обратиться к нему. — Да? — ...Спокойной ночи, — тихо говорит Чуя, и Дазай не ожидал такого, но — — Спокойной ночи, Чуя. "Не холодный", — думает рыжий про себя, выходя со двора, и тихо пробирается по коридорам замка, медленно петляя обратно, пока не обнаруживает— Пока не обнаружит небольшую толпу в своей спальне. — ...Боже правый, — он останавливается в дверях, — я устраиваю званый ужин? Мне никто не сказал. Коё резко оборачивается, и в тот момент, когда она видит своего младшего брата, она— Она поражённо застывает. Он определённо не тот бледный, испуганный маленький мальчик, которого она посадила на корабль семь лет назад... хотя и не намного выше, она должна отметить. — Ты... — она забывает всё, что собиралась сказать, бросаясь вперёд, чтобы обнять его, — Ты теперь такой взрослый, родной мой, посмотри на себя— И тут же удивляется жёсткости объятий, которые она получает в ответ. — Так бывает, когда человека так долго нет. — ... — она отстраняется, осторожно отряхивая то место, где потревожила его одежду, её тон внезапно становится гораздо более мрачным. — Полагаю, ты прав, — соглашается она, — я рада, что ты благополучно добрался. Чуя кивает головой в знак благодарности, и Верлен сосредотачивается на насущном вопросе: — И где же ты был, птенчик? Мы ужасно волновались... — Перед тем как мы покинули Париж, придворный врач сказал мне, что физические упражнения могут помочь, — объясняет Чуя, — поэтому я решил прогуляться. — Помочь с чем, дорогой? — Рембо хмурится, и Чуя невинно смотрит на него в ответ. — Моими обязанностями. Такого совета не давалось, но Чуя очень быстро понял, что если он что угодно свяжет со своими обязанностями или течками, оба мужчины примут этот ответ без вопросов. — Ах, да, конечно, золотой, это очень хорошо... Но тебе следовало попросить кого-нибудь пойти с тобой... — Я буду жить здесь, разве нет? — Чуя пожимает плечами, заходя дальше внутрь. — Было бы глупо ожидать, что кого-то будут сопровождать по коридорам в их собственном доме. Не то чтобы это ощущалось домом, но... Но он будет им, и Чую учили, что, будучи супругом наследника этого клана, это его владения. Он не намерен отказываться от одного из своих немногих мест власти. Коё и Йосано не подвергают сомнению упоминание об "обязанностях" просто потому, что они понятия не имеют, к чему это может относиться, кроме, возможно, того, чтобы быть будущей королевой, и... И те много ходят, полагает Коё. — А теперь, — он оглядывает комнату, — как бы ни было приятно видеть вас всех, я очень устал и хотел бы поспать. Странно слышать, как рыжий говорит с таким командным тоном, но... Но, как человек, который будет замужем за наследным принцем через очень, очень короткий промежуток времени, он превосходит всех остальных в комнате, независимо от пола или нет. — Конечно, птенчик, — говорит Рембо, целуя его в щёку, — Приятных снов. Коё, похоже, сопротивляется уходить, но... Но у них будет время наверстать упущенное позже, и Чуя действительно кажется изнурённым. Они не знают, что Чуя пока не ложится спать — вместо этого он лежит в своей постели, уставившись на открытую коробку на своём комоде, золотые гребни, бриллианты и рубины сверкают ему, и когда он переворачивается, то находит два письма, одно старое, одно новое. Обе подписи одинаковые. "Навеки твой". Он проводит пальцами по пергаменту, как будто это может сказать ему, были ли слова правдой или просто формальностями. И всё же, в письмах, которые Чуя получал от своей сестры, или когда он переписывался со старшим братом Дазая... Никто из них никогда не подписывал ему что-либо таким образом. "Я не презираю тебя", Чуя переворачивается на спину, уставившись в потолок, прижимая оба письма к груди. "Ни в малейшей степени". Неужели он действительно так отчаянно нуждается в любви, что отсутствия ненависти Дазая достаточно, чтобы сделать его таким счастливым? Или дело в том, что есть что-то большее, и у Чуи может быть небольшой шанс на счастливый брак? А вдруг, если ему повезёт, им придётся заняться... чем бы это ни было... только один раз, а потом они даже смогут стать друзьями? Ему очень нравится эта идея. Дазай раздражает, но Наоми была права — тот очень умён, и... на самом деле было что-то очень захватывающее в том, чтобы препираться с ним, даже если это было немного напряжённо. И... Когда Чуя засыпает, он прижимает руки к плечам, вспоминая, как ощущались там руки Дазая.