Следующие два дня до
ужаса забиты. Чуя постоянно к чему-то готовится, или обучается какой-то форме церемонии, или знакомится с кем-то — с
кем угодно, кроме мужчины, который должен стать его мужем.
И за это время у Йосано нет ни минуты, ни единой
возможности побыть с ним наедине.
Единственная возможность, которая ей
наконец-то представляется,
коротка, когда бедолага уже одет и его передают от одного слуги к другому, и весь дворец — нет, весь
двор — пришёл в почти безумный ажиотаж.
Прошло тридцать лет с тех пор, как при дворе их страны состоялась
настоящая королевская свадьба, и после всех испытаний и разрушений последнего десятилетия, всем, похоже, не терпится увидеть что-то
счастливое для разнообразия.
Вот почему Йосано находит это очень неприятным и
удручающим, что её шурин кажется таким
напуганным.
— Оставьте нас, — просит она, опускаясь на колени рядом с другим омегой, занимая место, где одна из его слуг прикрепляла драгоценности, которые он должен носить в волосах.
— Миледи—
— Всего на минутку.
Двери закрываются, и когда они остаются вдвоём, она кладёт подбородок на плечо Чуи, её пальцы перебирают его волосы.
— Ты выглядишь
потрясающе, чтобы ты знал. Я
умираю от зависти.
Это вызывает усталую улыбку.
— Не стоит.
— Ой, не
скромничай, — Йосано улыбается в ответ, обнимая младшего омегу со спины, и в
этом объятии рыжий, наконец,
расслабляется. — Любой бы позавидовал такому лицу.
— ... — Чуя молчит, его взгляд отстранён, и Йосано настаивает:
— Чего ты так нервничаешь?
— ...Ничего, — бормочет он, глядя на свои руки, и Йосано...
Она не нежный или тактичный человек — но на этот раз она решает быть с ним
помягче.
— Ага, ну... — она возвращается к тому, чтобы поправить его волосы, — Как ты знаешь, я была очень счастлива в качестве пары, и, по сравнению с другими, кто мог бы поговорить с тобой о таких вещах, я была спарена
недавно, — указывает она, осторожно прикалывая один гребень на место.
Чуя прикусывает губу, обдумывая, потому что это
правда. Рембо и Верлен были спарены более двадцати лет, и, возможно... тот не... помнил всё
ярко.
— Поэтому, если у тебя есть какие-либо
вопросы, — Йосано пожимает плечами, принимаясь за другой гребень, — я с радостью отвечу на них.
— ... — Чуя ёрзает, неловко заламывая пальцы. — Это правда так больно? — спрашивает он тихим голосом, и Йосано делает паузу.
— Я... — она хмурится. —
Больно — это не то слово, которое я бы использовала. Это может быть неудобно — просто потому, что это новый вид ощущений, но как только ты привыкнешь, это на самом деле очень приятно.
— ...Не только во время течек? — Чуя морщит лицо.
—
Нет, нет, вообще нет, — Йосано мотает головой. — Это, конечно, зависит от твоего партнёра — это скорее похоже на
навык, честно говоря...
Чуя хмурится. Зачатие детей требует
навыка? Поэтому ли нужно пытаться несколько раз?
— Вот когда кусают — это
действительно больно, но не так сильно, как ты думаешь, если тебя как следует отвлекут.
— Я... — у Чуи замирает дыхание. — Он
укусит меня?
— Эм... — Йосано хмурит брови, и она останавливается посреди своей работы, — Я, разумеется, надеюсь на это, потому что именно так и должно быть... — она наклоняется, чтобы посмотреть ему в лицо, нахмурившись. — О боже, малыш, неужели тебе никто не
рассказал?
Совершенно очевидно, что
нет.
О
господи.
Не то чтобы она сейчас могла многое объяснить,
вообще нет — у них есть,
может, две минуты до возвращения слуг, и церемония начнётся почти сразу же, как за Чуей
придут.
— За твоё горло, да, и это будет щипать, но не слишком сильно — так запечатывается спаривание, понимаешь.
— ...Это зубы застревают? — медленно спрашивает Чуя, и глаза Йосано чуть не вылезают из орбит.
— ...Что?
— Рембо сказал мне, что что-то застревает, и таким образом ты узнаёшь, что всё закончилось...
О нет, о нет, нет,
нет—
— Я... — она слышит приближающиеся шаги. — Послушай, просто... — она испытывает огромные трудности, потому что она могла бы рассказать Чуе
всё, что ему нужно было знать — ради всего святого, она прошла обучение у
врача, — но у них вообще нет никакого
времени, и она изо всех сил пытается выбрать самые
важные вещи, которые он мог бы быстро
воспринять. — ... — она прикалывает последний гребень на место, после беря его за руки, крепко сжимая их, и смотрит ему прямо в глаза, — Ты должен понять: Дазай —
не жестокий человек, — указывает она, — Я знаю его как человека, способного на большую доброту. И он не причинит тебе боли.
— Но я думал... — Чуя хмурится, — Я думал, что это
должно было—
— Если будет больно, ты должен сказать ему, и он
остановится, — заверяет его Йосано.
— Я... — Чуя не имеет
реального представления о том, как выглядит этот человек — больше нет, но тот ощущался
огромным, стоя позади него в саду тем вечером. — А что, если он
не остановится?
Если тот решит этого не делать, Чуя сомневается, что сможет
что-то предпринять, чтобы остановить это.
— Он остановится, Чуя, остановится, — Йосано мотает головой, — а если нет... укуси его. Или
закричи. Он
послушает.
Знание этого делает всё немного
менее пугающим, если честно.
Раздаётся стук в дверь.
— Ваше высочество? Остальные уже готовы...
— Ещё секунду, пожалуйста, мы скоро выйдем.
— Но—
— Секунду, — она переводит взгляд обратно на Чую. — Мы можем поговорить об этом снова, после вашего медового месяца, но важно понять — альфы не обладают всей властью в браке. Я думаю, ты поймёшь, как только вы познакомитесь поближе, что это не только
приятно, но и что ты можешь использовать это в своих интересах.
В его
интересах?
— Потому что у тебя есть что-то, что он
хочет, и
ты решаешь, когда он это получит, — настойчиво объясняет Йосано, и Чуя
пытается понять, честно, но всё очень
расплывчато, он правда
не знает, о чём она.
— Ты имеешь в виду, когда он получит
детей?
Её челюсть падает.
— Я—
Очередной стук.
— Ваша светлость...
И затем времени действительно больше
нет.
Двери открываются, и несколько сопровождающих выходят вперёд, помогая Чуе поправить капюшон его кимоно, натягивая его на голову, и Йосано прямо там, помогает ему подняться на ноги, её губы плотно сжаты, потому что—
Что ж,
теперь уже слишком поздно, она может только... помочь ему сохранять
спокойствие, потому что...
Господь всемогущий, она видит, что мальчик в
ужасе.
Процессия больше, чем обычно, учитывая масштаб события: с несколькими священниками, знатью и служанками храма, ожидающими их, а также ключевые члены с обеих семей.
Чуя знал, разумеется, что Дазай будет сопровождать его в храм. Это
традиция, и он изучал церемонию со своими наставниками в течение нескольких месяцев, он знает её вдоль и поперёк.
К чему он, однако, не был готов, так это к тому, что это будет
первый раз, когда он увидит своего жениха так
близко, особенно
взрослым двадцатичетырёхлетним мужчиной.
И первое, что Чуя замечает в нём, это то, что тот
очень высокий. Вообще, он, кажется, самый высокий человек во всей группе, даже по сравнению со своим отцом — королём. Его рост кажется только более
устрашающим, когда они приближаются, потому что он также
широк. Не пухлый, как стражники, которые сопровождали Чую в Париже, нет, он худой — Чуя может сказать это по тому, как его хакама сидит на талии (которая узкая по сравнению с шириной его плеч), — и нетрудно поверить, судя по его фигуре, что он участвовал во многих битвах.
(Во Франции аристократия не
участвует в таких вещах, как сражения, и если альфа владеет мечом, то это для фехтования или других спортивных целей. Или, если он или она желает сразиться на
дуэли за честь омеги, находящегося под их опекой, тогда они должны научиться правильно стрелять из пистолета, но никогда ничего больше этого.)
Короче говоря, по сравнению с Японией, общество, в котором социализировался Чуя, было... они называли его "цивилизованным", но рыжий использовал бы слово
"мягким", если расщедрится. Защищённым от насилия.
Или же, если быть менее щедрым, — мошенническим — как и многие другие дворы при Европе, где места политической власти всегда были очень осторожны, чтобы
оградить себя от издержек войн, которые они вели.
Из всех альф, которые пытались ухаживать за ним там (и никому из них никогда не удавалось остаться незамеченным Верленом, бедолаги), никто из них не мог даже
назвать битву, не говоря уже о том, чтобы сражаться в ней.
Вот почему Чуя немного озадачен, когда видит бинты. С того места, где он находится, он может видеть их на шее альфы, прямо под его волосами, продолжаясь под воротником его хаори
.
Он
ранен? Война закончилась уже почти год назад, наверняка всё должно было зажить, разве нет? Тот определённо не звучал так, будто испытывал боль в ту ночь, когда Чуя прибыл—
Но любая дальнейшая мысль об этом
полностью исчезает, когда они подходят достаточно близко, чтобы Чуя мог увидеть его лицо.
Боже.
Те же резкие черты лица, которые он помнит с детства, но более
вычерченные, словно то, что видел Чуя, было только начальным наброском, а человек, стоящий перед ним, — полноценный
портрет. Сильная челюсть, острый подбородок, высокие скулы и—
И каждый раз, когда Чуя смотрел на него до этого, он никогда не был достаточно близко, чтобы увидеть чужие глаза, но теперь, подсматривая из-под капюшона, он видит, что они удивительно красивого оттенка карего. Не тёмные, но... достаточно светлые, чтобы ловить лучи заходящего солнца, выделяя хлопья золотого, зелёного и многих
других цветов. Чуе кажется, что он мог бы с радостью целый день только их и разбирать.
Дазай, однако, не испытывает такого же радостного
удивления от открытия, что его пара не
неприятна на вид, а на самом деле очень даже привлекательна.
Нет, он
вообще не испытывает таких открытий, потому что он не может видеть даже
сантиметра лица Чуи.
Конечно, для омег носить капюшоны в дни свадьбы — традиция, Дазай не стал бы обижаться на свою семью за это. Но капюшон намного
ниже, чем тот обычно носят, до самого
носа — Дазай не знает, как бедняга может даже видеть достаточно, чтобы
ходить — (что, как он полагает, Чуя и не может. Тот, похоже, довольно крепко держится за руку леди Йосано — должно быть, нервничает, чтобы не споткнуться и не упасть), — и даже если его рот и подбородок открыты, они скрыты тонким слоем кружева, укрывающим даже это от взгляда.
Дазай не считал себя человеком, жаждущим женитьбы, поскольку это было лишь сигналом более серьёзной проблемы в его жизни — короны, которую он вынужден унаследовать. В результате он никогда не позволял себе испытывать особого
любопытства по поводу своей будущей пары.
По крайней мере, он
думал, что именно таким себя и считает, но теперь, когда у него нет ни малейшего шанса увидеть лицо Чуи, он обнаруживает, что чувствует...
...растущее разочарование.
Его суженого подводят к нему, и у него не так много шансов поговорить, прежде чем Чуе покажут взять его под руку.
(И, опять же, Чуя слегка напуган тем, насколько
большим предплечье Дазая ощущается под пальцами, даже сквозь ткань чужой хаори и другие одежды под тем.)
Он
хочет ещё раз взглянуть на его лицо, но боится, что если он поднимет глаза прямо сейчас, то может... Не сохранить самообладания.
У них также вообще нет возможности много разговаривать, учитывая несколько священников, мать Дазая и сестру Чуи, которые маячат поблизости, и кажется, что прогулка до храма занимает целую
вечность, даже если рыжий уверен, что прошло всего пять или десять минут.
Есть один момент, когда Чуя спотыкается о незамеченный камень на земле, и рука Дазая крепче сжимает его собственную, удерживая на месте. И тот говорит так тихо, что только Чуя может это слышать:
— Осторожнее.
В то время как принц, возможно, молча ненавидит капюшон и вуаль, сейчас Чуя за них благодарен, потому что в противном случае тот факт, что его лицо горит, был бы полностью выставлен на всеобщее обозрение.
В конце концов они
прибывают на место, как раз когда солнце начинает садиться, и когда Чуя опускается на колени рядом с альфой на шёлковые подушки, наблюдая, как священники накрывают стол, чтобы можно было налить саке, он ловит себя на том, что осознаёт...
Он так
нервничал из-за Дазая, был так не уверен в том, что будет
дальше, всё остальное...
Чуя никогда не задумывался о том, что сегодня был день его
свадьбы, день, которого он с нетерпением ждал и о котором мечтал большую часть своей жизни.
И Чуя не может сказать, что он
несчастен.
Руки Дазая изящны, когда он наливает первую чашку саке, делая сам три глотка, прежде чем передать её Чуе.
(Когда их руки соприкасаются, это первый раз, когда они оба получают представление о том, насколько Чуя
меньше, или о том, что пальцы Дазая почти обхватывают его руку, когда чашка передаётся между ними.)
Мысли Дазая по этому поводу, естественно, не совсем
джентльменские, а Чуя просто думает, что тому, должно быть, ужасно трудно найти перчатки, которые будут впору. Понятное дело, что они, скорее всего, делаются на заказ, но их, наверное,
так долго изготавливают, жуть. Хотя, с такими должно быть очень удобно стрелять из лука—
Он морщится, когда саке попадает ему на язык. Оно намного крепче, чем вино, к которому он привык, но, опять же, это было то, к чему они готовились.
Далее теперь Чуя наливает ему, и глаза Дазая прикованы к нему, наблюдая за короткими, изящными движениями рук омеги, надеясь, что он сможет мельком увидеть что-нибудь, когда чашка снова вернётся к чужим губам—
Но
проклятье, вместо того, чтобы приподнять вуаль, создание просто просовывает чашу
под неё.
Понятное дело, что тот не
отвратителен, Дазай слышал истории из Парижа, достаточно рассказов от своих родителей и других товарищей, которые видели его с тех пор, как молодой человек приехал в город. Он
знает, что рыжий хорош собой — предположительно красив, хотя говорят, что все молодые высокородные омеги красивы, исключая тех, кто
взаправду выглядит неудачно.
Но Дазай предполагает, что Чуя
должен быть выше среднего, раз привлёк к себе столько внимания за границей. И если так, то зачем прятать своё лицо?
Их пальцы снова соприкасаются, когда ему предлагают чашку, и Дазай охотно берет её, поднося к губам — и он
чувствует, как глаза из-под завесы наблюдают за ним, даже если он их не видит.
Но он находит время облизать губы, когда заканчивает, довольно медленно — по его лицу расползается ухмылка, когда он
чувствует, как создание рядом с ним напрягается.
Что ж, значит, Дазаю не обязательно видеть его, чтобы оказывать на него влияние, м-м?
К тому времени, как они заканчивают с саке, у Чуи немного кружится голова — наполовину потому, что он никогда не переносил спиртное особо хорошо, и наполовину потому, что взгляд Дазая
тяжёл.
Родители Дазая и Коё приносят подношения, и когда с этим покончено, Чуя и Дазай отправляются дальше, каждый кладя на алтарь ветки дерева сакаки, и священник обращается к Дазаю, заставляя принца повторять свои клятвы — что он и делает, его голос низкий.
Клянётся быть честным, защищать свою пару и любых детей, которые у них могут быть, — и Чуя солгал бы, если бы ему не нравилось слышать, как Дазай произносит:
— Я буду чтить и защищать его — всю свою жизнь.
Это часть фантазии, которая есть у каждого, и Чуя может и отличается в других вещах, но в этой он не исключение.
Но даже более того, это заставляет его задуматься...
"Навеки твой".
Своими собственными клятвами Чуя наслаждается гораздо меньше, потому что ему нужно дать только одну:
Повиноваться.
Ожидаемо, и он был готов к этому — он
знает, в чём заключаются его обязанности. И, хотя он, возможно, имел трудности со своей ролью в детстве, он
понимает, что его способность быть надлежащей парой влияет не только на
его будущее и счастье, но и на его семью.
Представлены кольца, и руки Дазая намного
увереннее, чем его собственные, надевая золотое кольцо на палец Чуи. В пальцах Чуи есть малейшая взволнованная дрожь, когда он делает то же самое с альфой — но Дазай никак не комментирует это, и он, разумеется, не ухмыляется — не
тогда, когда видит, что рыжий, похоже, очень нервничает.
Но опять же, Дазай также не проводил много времени с омегами, не считая Мори и Рю, ни один из которых не является особо
обычным по темпераменту. Если бы такое поведение было ненормальным, принц просто
не знал бы об этом.
Однако это действительно кажется странным контрастом с гордым, несколько
свирепым маленьким существом, которое он встретил пару дней назад.
Но затем бьют в барабан, и...
Всё закончилось.
Молодой человек пытается осознать это во время процессии во дворец.
Они женаты.
Он замужем. Что-то такое постоянное, такое
необратимое, и это произошло так... так
быстро, так легко, что это почти не кажется
реальным.
И, конечно, также кажется нереальным, что мужчина, которого он держит под руку, его
муж.
Приём не такой долгий, как другие из его прошлого, учитывая, что свадьба состоялась во второй половине дня — так было
задумано, потому что Рембо настоял на этом.
Он сомневался, что Чуя сможет выдержать стресс от необходимости
часами сидеть за танцами и ужином, ожидая того, что должно было произойти.
Все остальные усмехнулись, не понимая, но сейчас Чуя испытывает большое облегчение, потому что весь ужин он был напряжён, не снимая капюшона (из-за чего Дазай
воистину растерян).
***
— ...Боже, — Коё хмурится, вытягивая шею с другой стороны комнаты, пытаясь получше разглядеть своего брата, — почему он так от него прячется?
— ... — Йосано откидывает голову назад, допивая свою чашку саке одним тревожным глотком. — Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе сейчас или после того, как мы удалимся?
— ...Ты звучишь так, будто я рассержусь, — альфа хмурится, а её пара пожимает плечами.
— Ты сто процентов рассердишься. Возможно, ты даже захочешь несколько раз выпустить со мной пар. Я знаю, это слишком великодушно с моей стороны, но что уж там, я —
благодетель...
— Почему ты пытаешься быть дерзкой? — тихо спрашивает Коё, её глаза сузились, смотря поверх края своей чашки.
— Тебе не нравится, дорогая?
— Ты
знаешь, что нравится, и очень сильно, — аристократка хмурится, — но я также знаю, когда меня
дурят.
— Я так понимаю, это означает, что ты предпочла бы знать
сейчас? — Йосано вздыхает, наливая себе ещё одну чашку.
— Да, прежде чем я начну представлять худшее.
Йосано выпивает и эту чашку одним отчаянным глотком.
— Ты хочешь, чтобы я выразилась мягко?
Коё вздыхает, потому что
знает, что её жена не была воспитана с придворными манерами.
— Ты знаешь, что я предпочитаю, когда ты говоришь со мной прямо, любовь моя.
Йосано прочищает горло, её язык теперь достаточно развязался от выпивки, чтобы она могла сказать это с серьёзным лицом:
— Я не совсем уверена, что он даже знает о том, что у принца
есть член, а если да, то куда вставляется.
Коё давится. Не просто лёгким, незаметным образом, а так сильно, что кому-то фактически приходится протянуть руку и постучать ей по спине, пока ей не удастся очистить дыхательные пути.
— Я...
нет, он не может—
— Всё, что он знает, — продолжает Йосано, — это то, что что-то
застревает.
— Нет, — шепчет Коё, побледнев. — Нет, это, должно быть, ошибка...
— Он спросил меня, был ли связывающий укус тем, как зачинаются
дети, — шипит Йосано, ставя свою чашку на стол. — Меня устраивает предположение, что он абсолютно
ничего не знает.
— Это—
— Коё, — умоляет её жена, дёргая её за рукав, — мы должны
что-нибудь сделать.
— Что? — альфа хмурится, сдвинув брови, — Для этого уже немного
поздновато, тебе не кажется?
— Мы... мы могли бы отвести его в
сторону или...
— Самое
большее, чего мы этим могли бы добиться, это провести с ним несколько минут, и даже в этом случае это
не тот разговор, который можно провести за такое количество времени. Честно, я... на данный момент, возможно, будет лучше просто позволить ему...
— Нет, — Йосано мотает головой, — Ты же
не можешь думать, что—
— Ну, ты была девственницей, и по тебе можно было сказать, что всё совершенно нормально...
— Мой отец был
врачом, я знала, чего
ожидать, а ты не была
принцем, который
на шесть лет старше меня, — фыркает Йосано. — Серьёзно, как ты могла даже подумать, что эти вещи хотя бы
отдалённо похожи...
— Да, но мне просто кажется, что объяснение
впопыхах, когда мы с тобой обе в
панике, может напугать его ещё
больше, — указывает Коё, — Я сомневаюсь, что из этого можно извлечь большую пользу.
Это...
Йосано поворачивает голову к королевскому помосту и вздыхает.
Вероятно, это
правда.
— Мы могли бы предупредить
принца?
— Матерь божья, с чего бы нам? — удивляется Коё, — Чуя был бы в ярости, если бы тот узнал.
— В смысле?
— Принц уже
знает, что мой брат девственник. Он точно не собирается попытаться взять его, как одну из своих
гейш. Если бы Чуя
знал, насколько был не осведомлённым в этом вопросе, уверяю тебя, он бы захотел сохранить
лицо. Ему не нравится выглядеть
дураком.
— Он
может таким выглядеть, если подумает, что его муж пытается
пронзить его, а он не понимает,
зачем.
— Или он может
подыграть.
— Это
не было бы наилучшим исходом! — шёпотом кричит Йосано, — И я
уверяю тебя, это могло не приходить тебе в голову, так как тебя никогда не
воспринимали подобным образом, но требуется хотя бы
некоторое понимание, чтобы
подыграть, не
паникуя...
Что ж, да, когда она преподносит это
так, Коё понимает и даже уже встаёт, чтобы подойти к молодым и украсть брата на пару слов—
Но вдруг приём — который
должен был быть коротким — закончен. И пока Дазай задерживается, разговаривая со своим отцом и двумя другими присутствующими лордами, Чую уводят слуги, и...
И уже
слишком поздно.
***
— Я... — Чуя делает паузу, когда замечает, что его ведут совсем в
другом направлении, чем он уже привык, — Куда мы идём?
— В ваши покои, ваша светлость, — терпеливо объясняет Наоми.
— Но... они находятся в другой стороне...
— Это были ваши временные апартаменты, — Наоми мотает головой. — Теперь вы будете жить с принцем, в его покоях.
— Оу.
В
его покоях? Разве принц не должен приходить к
нему, когда сочтёт нужным?
— Мы будем спать в одной постели каждую ночь? — озадаченно спрашивает Чуя.
— Да, ваша светлость.
Как
необычно.
У Чуи никогда раньше не было другого человека в его гнёздах. У него не было времени сделать его как следует в комнате, которую ему здесь предоставили, но кажется очень
странным, что он разделит его с кем-то таким
большим.
— Он кажется слишком высоким, чтобы спать с ним в одной постели, — говорит он себе под нос. — Я не знаю, найдётся ли там для меня место.
Один из других сопровождающих
хихикает, и Чуя не может понять, что в этом такого смешного. В конце концов, он действительно хочет чувствовать себя
комфортно...
(Наоми — единственная, кто понимает, что их новая принцесса
не шутит.)
— Не волнуйтесь, ваша светлость, покои принца очень большие, как и его кровать, там будет много места, — отвечает она, и это может и выходит за рамки её положения, но она успокаивающе сжимает руку рыжего, за что Чуя благодарен.
Когда они всё-таки
входят в его комнату, Чуя находит её...
Потрясающей, честно говоря.
Книги, много книг, свитки — некоторые из них на языках, которых даже
Чуя не видел, выстроились вдоль полок на стенах. Карты, которые выглядят так, будто они реально могут служить какой-то
цели, кроме декоративной...
И
пахнет по-другому. Приятно.
Странный, почти альпийский запах, похожий на тот, что он мог бы обнаружить на прогулке по лесу. Прямо-таки освежающий.
Через мгновение он понимает, что так, должно быть, пахнет
Дазай, и его сердце замирает.
— Ваши вещи уже перенесены, мы позаботились об этом во время церемонии, — говорит Наоми, помогая ему снять тяжёлый внешний слой кимоно вместе с капюшоном, и ему становится намного легче дышать, думать, не будучи отягощаемым одеждой. — Могу ли я что-нибудь принести вам, ваша светлость? Чтобы вам было комфортнее?
Чуя бормочет что-то неразборчивое.
— Простите—?
— Вина, пожалуйста, — хрипит он, чувствуя себя довольно бледным. — Я... если можешь, не могла бы ты принести бутылку и бокал.
— Конечно, — слушается она, склоняя голову. — Сейчас вернусь.
Она выходит из комнаты вместе с другими слугами, а Чуя тем временем... варится в этом всём.
Должен ли он... раздеться сам? Это то, что должно произойти, верно?
Рыжий расхаживает взад-вперёд, кусая костяшки указательного пальца и размышляя.
У него всегда была отличная переносимость боли, и после того, что сказала Йосано, он уже не так напуган, но... его беспокоит
неизвестность.
В детстве он был довольно болезненным. Что, если это повлияет на ситуацию? Что, если есть какая-то функция, которую он должен выполнять, а его тело не может делать это должным образом?
Что, если, как выразилась Йосано, Дазай не обладает "навыком"? Или, что ещё хуже, что, если Чуя
попросит его остановиться, а тот этого не сделает? Ему
правда придётся укусить его? Или закричать?
Придёт ли кто-нибудь, если он это сделает?
Он останавливается посреди комнаты, закрыв лицо руками, пытаясь сделать глубокие,
успокаивающие вдохи.
Всё
хорошо. Всё
должно быть в порядке. Люди женятся каждый день. Рождаются дети.
Йосано спарена и у неё есть ребёнок, она не кажется
травмированной.
Но...
Но она женилась на сестре Чуи по
любви.
Рыжий останавливается, его грудь сжимается. И хоть принц не
презирает его, тот точно не—
Он не любит меня.
Как тот
может, когда они разговаривали всего дважды: один раз в детстве, а второй раз, когда Чуя
настаивал на том, что не был глупым маленьким ребёнком, каковым он ведёт себя
прямо сейчас.
Но...
Он прижимает руки к вискам, стискивая зубы.
Но он
не ребёнок. Больше нет. Он совершеннолетний, он
замужем, и у него есть...
Обязанности.
Он садится на край кровати, тяжело сглатывая, и... и
думает.
Чуя сомневается, что у него хватит
смелости полностью раздеться — да он и не смог бы, учитывая, как его оби завязан на спине, но...
Но он может снять
часть, что он и делает, избавляясь от верхних слоёв — их так много в свадебных кимоно, что ему становится совестно за то, что он посмеивался над нижними юбками, с которыми приходилось страдать его друзьям в Париже, — аккуратно складывая их на комод, чтобы слуги позже забрали их вместе с вуалью.
А потом, когда Наоми всё ещё не вернулась, он...
Пытается...
Сесть...
В правильную...
...позу.
Это должно произойти в
постели, да? Значит, нужно ли ему просто...
Он забирается на неё, что немного неудобно, когда он всё ещё одет в кимоно, даже без всех дополнительных слоёв, но когда он лежит там, неловко пытаясь устроиться...
Нет, нет, это не может быть правильно, это
никуда не годится.
Как можно просто ждать, когда придёт твой муж и что-то с тобой
сделает, когда ты даже не знаешь, что именно.
Чуя лежит на спине, уставившись в потолок, как будто это какое-то зеркало, и он может прожигать себя взглядом через него за то, что он вот-вот выставит себя
полным дураком, и—
— Это просто
смешно, — ворчит он, с раздражением садясь.
Его желудок чувствует себя не лучше, и нет, он не просто сидит на краю кровати, как будто собирается помолиться или что-то в этом роде.
Он
должен всё сделать правильно. Это его
единственная работа, он
не опозорит свою семью — не так быстро после своего возвращения; не тогда, когда это единственное, о чём они
когда-либо просили его.
Когда он стоит на коленях посреди кровати, отвернувшись от двери, он просто размышляет: может, быть на кровати было плохой идеей. Может, ему следовало просто сесть за стол Дазая и постараться выглядеть красиво, или просто остаться стоять, или—
Дверь с тихим скрипом открывается, и его сердце
останавливается.
