***
Проходят недели, затем месяцы, и в то время как Дазай незамедлительно поглощает каждый отчёт, который может получить с юга, он не находит ни одного, содержащего имя Чуи, к добру это или нет. Вообще ничего. Если бы он умер, Дазай бы что-нибудь услышал, так? Хорошее или плохое? Но почему ничего? Что они скрывают? Это поглощает его мысли больше, чем он хотел бы признать. Он говорит себе, что это просто легче, менее тяжёлая головоломка, с которой нужно возиться в своей голове, чем реалии его жизни. Война обостряется, и вместе с этим кровь на руках молодого альфы только растёт. Сейчас ему восемнадцать, он мужчина, и его переход во взрослую жизнь был омыт ею. Он видел вещи, которые никому не следует видеть, особенно кому-то такому молодому. Делал вещи, которые не может забыть. Это лишает его сна по ночам, заставляет бродить между палатками в их армейских лагерях, разговаривая с самим собой, пересказывая отчёты о Накахарах, разрабатывая стратегию для следующей битвы. Некоторыми ночами это приводит его в палатку брата. Старший альфа не всегда бодрствует, когда Дазай приходит, но тот всегда терпит это, просыпаясь и обсуждая всё, что у молодого человека на уме, пока уже за ним не придёт сон. Но не этой ночью. Дазай толкает полог палатки, входя внутрь, и когда он это делает, первое, что его поражает, — это звук извиваний, доносящийся до его ушей, приглушённое ворчание и— Когда он отрывает взгляд от отчётов, которые держит в руке, то видит кого-то сверху на своём брате — тёмную фигуру, держащую молодого лорда за горло. И Дазай двигается быстро. Нападавшего отрывают от Одасаку за шиворот, и тот с удивлённым вскриком падает навзничь, будучи прижатым к земле коленом к груди, а к горлу приставляют кинжал. — Осаму— — Ты в порядке? — рычит он, держа незнакомца — альфу, которого он не узнаёт. Тот старше, загорелый, с длинными белыми волосами и гранатовыми глазами. — Да, — Одасаку садится, пытаясь отдышаться, его лицо побледнело, — Слезь с него... Дазай поднимает глаза, совершенно сбитый с толку. — В смысле?! Мы должны позвать... — он обрывается, заметив... что... На Одасаку нет рубашки, и боковые части его хакама расшнурованы, что неудивительно, он, скорее всего, спал, но— Альфа, зажатый под руками Дазая, находится в таком же раздетом состоянии. Оу. Дазай наконец видит, что ужас в глазах его брата не из-за того, что на него напали, а из-за того, что... Дазай явно увидел то, чего не должен был. — ... — он медленно поднимается на ноги, отпуская мужчину. Тот застыл на месте, переводя взгляд с одного брата на другого, явно опасаясь за свою жизнь, но... — Оставь нас. Приказ Дазая звучит чётко и ясно, и мужчина... быстро ретируется, не имея особого выбора в этой ситуации. Двое пристально смотрят друг на друга, тишина становится тяжёлой, неловкой. — Осаму, ты не можешь никому рассказать— — Да естественно я никому не скажу, — отвечает Дазай, оскорбленный самим этим намёком. Однако есть ещё кое-что насущное. Что-то более серьёзное. Дазай назвал бы себя прогрессивным человеком, да. Определённо опередившим своё время. Он не видит омег недолюдьми, как многие его сверстники. Честно говоря, его считали странным за то, что он относился к противоположному полу как к равному. Он на короткой ноге с низшими классами и никогда не считал себя выше или более способным, чем какой-нибудь крестьянин, просто по положению своего рождения. Да, в этом смысле он человек прогрессивный. Так было всегда. Но видеть своего брата в объятиях другого альфы... Это выходит за рамки всего, что может постичь сам Дазай. Выходит за рамки всего, что когда-либо могло прийти ему в голову. И его первый инстинкт — отрицать это, сказать себе, что он, должно быть, ошибся; что то, что он видел, — этого не могло быть. Но оно было. — ...Осаму— — Это не... — Дазай обрывает себя, прищипывая переносицу. — Это не было похоже на одноразовый случай. — ...Это не было им, — подтверждает Одасаку, всё ещё напряжённый и бледный. — ...Как его зовут? — Жид, — бормочет молодой лорд, — Но ты ничего с ним не сделаешь— — Есть другие? — ...Нет, — признаёт его брат, садясь немного дальше на своей койке. — Это не то, что ты... Ну, вообще, это не может быть именно тем, что думает Дазай, потому что Дазай не знает, что думать. — Как долго это... — Дазай не хочет использовать фактическое слово для того, что это такое. Содомия в Японии не является преступлением. Технически нет. Не так, как в Европе, Америке и тому подобном. Но она точно не принята, и... для первенца лорда, человека с определёнными... обязанностями... Существуют истории. Вещи, о которых шепчутся на приёмах, когда омеги покидают зал. Истории об альфах с чуть более грязными вкусами, и... когда эти слухи распространяются... Это не редкость, когда упомянутый альфа... умирает в результате какого-то не связанного с этим несчастного случая. Люди смотрят в другую сторону, допускают насилие, потому что— Потому что они этого не понимают и хотят, чтобы люди были наказаны за свои отклонения. — С тех пор, как... — Ода прочищает горло, — С тех пор, как я проявился. Это похоже на удар под дых. — Я... — его голос звучит почти беспомощно, — я правда не думал, что стану альфой. Это удивляет Дазая, потому что если и есть кто-то, кто кажется очевидно мужественным, так это его старший брат. Но... Одасаку также никогда не был доминирующим. — Это... — Дазай с трудом подбирает слова, ему очень некомфортно от всего этого. — Это всегда были только альфы..? — Я был с омегами, — отвечает его брат, подтягивая ноги к груди. — Во время моих гонов. Я просто... не предпочитаю их. — Вы... — Дазай тяжело сглатывает, пытаясь обработать эту информацию, даже если она кажется несовместимой с реальностью, в которой он жил час назад. — Вы с Коё когда-нибудь..? Его молчание — достаточный ответ, и выражение лица Дазая мрачнеет. — Я убью её— — Это не её вина, Осаму, я просто— — Она не знала, как отпустить это— — Это не её вина, что я такой, Осаму! — срывается его брат. Дазай стискивает зубы. Он знает это. Логически рассуждая, он это знает. — Она либо прикоснулась к тебе до того, как ты проявился, либо она предала своего брата, — указывает альфа. Но в то время как и то, и другое он находит низким... Учитывая его собственную затянувшуюся привязанность, он не может наверняка сказать, что бы он сам чувствовал, если бы Чуя оставался помолвленным с Одасаку достаточно долго, чтобы выйти замуж за него. Что, если бы они оба снова встретились взрослыми, и Дазай был бы вынужден наблюдать, как он выходит за кого-то другого? Удалось бы ему стоять в стороне и ничего не говорить? Он не знает. Но то, что он знает, это то, как Коё, казалось, была обижена на мальчика, когда он разговаривал с ней той ночью. И теперь, зная, что она обесчестила того, это... Дазай стискивает зубы при этой мысли, потому что, если бы он предал своего брата, у него, по крайней мере, хватило бы ума устыдиться этого. — Мы были влюблены друг в друга задолго до того, как я даже встретился с Чуей, — бормочет Одасаку, качая головой, — Это не— — И есть вещи, которыми нас просят пожертвовать, — отвечает Дазай, думая о своих личных трудностях, о том, от чего он был вынужден отказаться, и при этом всё это время они были... — Это было только один раз, — объясняет Одасаку, закрывая лицо руками. — Вскоре после того, как я проявился, три года назад. Я... — в его голосе нескрываемая печаль, — После этого она больше не хотела меня видеть. Это... — он с трудом сглатывает, — Она подумала, что раз это был я, то она могла бы... — он зажмуривается, — Но она не хотела других... — он заставляет себя сказать это, — других альф таким образом. — ...Но ты хотел, — заканчивает за него Дазай, его желудок сжимается. — ...Да, — колеблясь признаёт его брат, его глаза полны боли. Дазай не враждебен, как большинство других альф могло бы быть, но... — Если мы выиграем войну, — бормочет Дазай, — ты будешь... — Королём, — заканчивает Ода, выглядя измученным. — Я знаю. — И если тебя поймают— — Я знаю, — его брат качает головой. — Я... не то чтобы я выбрал это для себя, Осаму, — он прижимает колени ближе к груди, — Поверь мне, я никогда не хотел, чтобы даже ты знал... Это заставляет его брата поморщиться, будто ему дали пощёчину. — Почему? — Посмотри, как ты реагируешь сейчас, — Ода мотает головой, — Я не хотел, чтобы ты думал обо мне хуже. Я всё ещё тот человек, которым всегда был, это... это всегда было частью меня— — Одасаку— — И я просто хочу, чтобы ты понял— — Одасаку. — Что? — Поправь штаны, — просит Дазай, щипля себя за переносицу. — Я... что? — Ты всё ещё— Точно. Раздаётся шорох, когда он поправляет одежду, и как только его брат больше не обнажён, Дазай садится на край кровати, глядя прямо перед собой, в то время как другой альфа смотрит на него широко раскрытыми глазами. — ...Ты считал, я буду думать о тебе хуже? — тихо спрашивает Дазай, и когда его брат не отвечает, он качает головой. — Сакуноскэ, я... — он опускает подбородок, — Я люблю тебя, я просто... я просто боюсь за тебя. Это был первый раз, когда Дазай Осаму признался, что чего-то боится. — Я... я знаю, — Ода тяжело сглатывает. — И я был осторожен— — Сегодня ты не был осторожен, — Дазай поворачивает голову, глядя ему в глаза. — Я вошёл прямо сюда. Что, если бы это был кто-то другой? — Сегодняшнее не было запланировано, — бормочет Ода, смущённо отводя взгляд. — А что будет, когда ты станешь королём? Одасаку, я... — Дазай делает глубокий вдох. — Мы оба знаем, кто я, я не смогу заступиться за тебя, это было бы... — А кто сказал, что ты не сможешь? — спрашивает Ода, — Ты мой брат, Дазай, этого достаточно. — Нет, — другой альфа мотает головой, — Нет, не тогда, когда у нас разные— — У нас одна и та же мать, — Ода хватает его за руку, сжимая, — Этого хватит. — ... — Дазай со вздохом закрывает глаза. — В чём именно состоял твой план? — В чём? — От тебя ожидают, что ты спаришься, Одасаку. Обзаведёшься детьми, — всё было бы иначе, если бы их жизнь пошла в другом направлении. Одасаку мог бы делать другие вещи. Быть другим. Занимать позицию, в которой от него не ожидали бы того же самого, но вместо этого... — Ну, я думал... — Одасаку пожимает плечами, — Я не знаю, о чём я думал, это было глупо. — Что там? — Ты разозлишься... — Одасаку, — Дазай устало вздыхает. — Я не разозлюсь. — ... — его брат переводит взгляд на свои руки. — Я просто думал... — он тяжело вздыхает, — Ты никогда не сможешь жениться на Сасаки. Что подразумевает, что он вообще хотел этого, но Дазай молчит. — И я просто подумал, на ком бы я в итоге ни женился, люди... — Ода вздыхает. — Наши запахи достаточно похожи, люди могли бы не понять, если бы это была не моя метка... — ... — реальность этого сильно поражает Дазая. — Ты хотел, чтобы я спарился с твоей королевой за тебя? — Ты никогда... — руки Одасаку сжимаются в кулаки. — Я знаю, что это было бы не идеально... Он говорит это так, как будто это всё ещё то, чего он хочет. — Это предполагает, что тот, на ком ты женишься, вообще даже согласится, — Дазай мотает головой. — Я... ты знаешь, что я мало чего не сделал бы ради тебя, но это... — Но, — Одасаку садится вперёд, протягивая руку, чтобы взять чужую, — Когда всё это закончится, мы могли бы работать вместе, найти кого-то, кто нам обоим понравится... Дазай пытается осознать это, это так дико, так... это ощущается таким неправильным... — ...кого-то, кто согласится, и тогда... тогда не о чем беспокоиться. Если дети будут похожи на тебя, никто никогда не подумает ничего такого — ты же мой брат, — указывает Ода, и... Дазай даже не может сказать своему брату, что тот ошибается. Это разумный план, просто... — И ты мог бы оставить Сасаки, и если бы наши родители знали об этом соглашении... — (Дазай не может представить, что сказал бы их мать, но он не думает, что омега поддержит всё это), — они бы не упрекали тебя за то, что у тебя были отношения с ней. И они бы также и тебя не заставляли искать себе невесту. — ... — Дазай тяжело вздыхает, зажмурив глаза. Он не знает, как объяснить своему брату, что этот план — не шанс на счастье, как думает Одасаку. Что Дазай никогда не планировал надолго задерживаться в жизни после войны, и то, о чём просит его брат... Это заставляет его чувствовать себя в ловушке. — ...Ты говоришь "нет"? — Ты просишь меня? "Пожалуйста, — в отчаянии думает Дазай, — не проси меня об этом". — ...Да. Серьёзно, нет ничего, чего бы он не сделал ради него, даже если... Даже если это вызывает у альфы тошноту. "Я подарю ему наследника, — думает он про себя после этого разговора, — я проживу достаточно долго, чтобы подарить ему наследника, а потом покончу с этим". Знание этого истощает его, будто он бежит гонку, которая только что удвоилась по длине, но он перебарывает себя. Что, однако, становится только труднее после их первой попытки мирных переговоров. Обречённых на провал, разумеется, потому что они настаивают на одном: смещении короля. А другая сторона? Настаивал на его сохранении. Но это для Фукузавы и лорда Накахары — ругаться за столом переговоров. Мори пытается заставить их прийти к соглашению... Но Дазай может заметить только одно. Лорд Накахара и Коё присутствуют, но... Он находит молодую альфу, что затаилась в тёмных углах зала собрания, и она напрягается, когда он приближается. — Я не должна говорить с— — Где твой брат? — перебивает её Дазай, его взгляд напряжён. Было бы опасно оставлять его в поместье Накахар одного, с Коё и её отцом здесь. И если Чуя рядом, Дазай— Дазай не слеп к тому факту, что с усугублением войны это может быть его последний шанс когда-либо увидеть его снова. Коё молча смотрит на него в ответ, её глаза печальны, и... Она делает сознательный выбор, позволяя другому альфе предполагать самое худшее. — Мне жаль, милорд, — говорит она, отталкиваясь от стены. — Мой брат больше не доступен в качестве фигуры в ваших играх. — ... — поначалу никаких мыслей нет. Только яма в животе, постоянно углубляющаяся. — ...Коё, — тихо повторяет он, — где он? Раздаётся слабый ропот, когда лорды начинают покидать стол переговоров — и, очевидно, разговор окончен. Она скрещивает руки на груди, отворачивается и с высоко поднятой головой следует за отцом к выходу. — У войн есть последствия, Дазай, — она останавливается, оглядываясь на него, — Моя мать, моя сестра и мой брат заплатили эту цену сейчас. Нет. — Я надеюсь, что однажды, — шипит она, её глаза блестят от слёз, — ты узнаешь, каково это. Нет. — Прощай, Дазай. (Она знала, что он никогда не стал бы оплакивать её мать. Никогда не стал бы оплакивать потерянного ребёнка. Но она была полна решимости заставить его почувствовать это.) И, какими бы гневными ни были её намерения, это сработало. Дазай обнаруживает себя в одиночестве на территории их поместья, подтянув колени к груди под деревом, далеко-далеко от всех остальных, пытаясь... "Ты напишешь мне?". Он крепче прижимается лицом к коленям, пытаясь овладеть искусством плакать беззвучно. Сожаление обжигает его язык. Он не знает, что мог бы сделать по-другому. Что могло бы изменить исход их жизни, где Чуя всё ещё мог быть... Его привязанности теперь не так идеализированы, как раньше. Он знает, что Чуя, то, что он помнит о нём, — это произошло в тот момент жизни Дазая, когда он в последний раз был счастлив. Легко романтизировать кого-то, кого он никогда по-настоящему не знал. Сказать себе, что, может, Чуя помнил его. Что, может, он не был далёким воспоминанием в детстве мальчика, которое легко забывается. Потому что, по правде говоря, Чуя, вероятно, не помнил. И Дазай знает, что ему сейчас незачем плакать по нему. Что он не имеет права на это горе, настолько удушающее, что он... Он в ужасе от того, что Чуи могло не быть здесь уже месяцы, а Дазай даже не знал. Что, вдруг, он должен был как-то это узнать, должен был почувствовать, что мир стал немного холоднее из-за его отсутствия. Забудь его. Его руки сжимаются в волосах, и он ненавидит себя за это глупое, затянувшееся чувство тоски, долга, привязанности к кому-то, на кого он не имеет права. "Ты напишешь мне?". Каждый раз, когда он слышит этот голос, такой по-детски полный надежды, просящий о такой простой вещи, а затем становящийся таким счастливым, когда Дазай сказал ему, что напишет... Это каждый раз вырывает из него новые слёзы. Ты должен забыть его. И вообще, почему это должно иметь значение? У Дазая нет намерений жить долго. (Он, однако, не спит ночью, жалея, что не писал ему больше.)***
Битвы выиграны, затем проиграны. Друзья похоронены. И Дазай ловит себя на том, что постепенно хоронит части себя. Становится более отстранённым, его всё труднее узнать. Даже Сасаки замечает, каждый раз, когда он возвращается в её постель, что прикосновения её любовника стали холодными. И теперь, когда он берёт её, то никогда не произносит её имени. Никогда не обнимает её после. Никогда не задерживается. Человек, которого она когда-то знала, превратился в пронизывающий ветер. Призрак, а не сущность, влетающий и вылетающий из её двери, как буря, которая всегда следует за ним. И Дазай правда думал, неужели это его конец был близок, и он может наконец-то просто… Но, как и всегда, в минуту, когда он думает, что близок к покою, тот ускользает сквозь его пальцы. — Знаешь, что я думаю? — вздыхает Ода, делая большой глоток из своей фляжки саке, прежде чем перебросить её брату, едущему верхом на лошади, пока они спускаются с горы. — Что? — спрашивает Дазай, поймав фляжку и откручивая крышку, делая долгий глоток. Его бинты немного удушающие вокруг груди, но с этим ничего не поделаешь. Ему повезло, что он жив. Или что-то типа того. Согласно словам врачей. — Я думаю, — руки Оды сильнее сжимают поводья, когда они проезжают крутой участок. — После того, как мы возьмём этот перевал, король сдастся. — Ну да, — фыркает Дазай, закатывая глаза, — и отправит нам подарочные корзинки прямиком из дворца. — Да ты подумай об этом, — настаивает Одасаку. — Перевал Мисака — самый важный контрольный пункт между нами и столицей. Дазай знает это. — Как только мы возьмем его, за нами будет весь объединённый север, — продолжает Ода, — после этого всё только вопрос времени. Какой смысл тянуть с этим после такого? — Не думаю, что смысл должен быть, братец, — отвечает Дазай, делая глоток из фляги гораздо дольше, чем Ода. — Не в его случае. Не в случае человека, который наслаждается страданиями, потому что те захватывают его. Для отца Дазая эта война... возможно, самое большое развлечение, которое у него когда-либо было. — Также есть шанс, что они станут сражаться до последнего выжившего, — указывает Дазай, — заставят нас цепляться за каждый километр, пока мы не доберёмся до дворца. Обратят весь Южный регион в море пламени, точно дракон, охраняющий свою крепость. — Как пессимистично, Осаму, — Одасаку тянется и выхватывает флягу из его руки. — Даже если он сделает это, мы справимся с этим вместе. Да, это успокаивает, предполагает Дазай. — И, — его брат подгоняет лошадь вперёд, — твоя маленькая стратегия одарила нас преимуществом, — отмечает он. — Мы победим сегодня. Дазай предлагает небольшую улыбку, лишённую гордыни или самодовольства, которые он мог бы проявить год назад. До битв. Болезней. До Ч— — Да, — соглашается Дазай, следуя за ним по насыпи, готовый к бою. — Думаю, мы сможем. Разумеется, это было так. План Дазая был тщательно продуман и гениален в своём исполнении. Втянуть имперскую армию в ущелье, вынуждая их пробивать путь вверх, чтобы достичь войск Дазая, в то время как на востоке небольшой отряд лучников ломает местную плотину. — Вы воистину находка, молодой лорд, — комментирует Хироцу, стоя рядом с ним. Дазай тих, наблюдая, как речные воды устремляются в долину внизу, лицезрея, как множество мужчин и женщин поглощаются тёмными волнами грязи и мусора. — Это требует решимости — смотреть, как так много людей тонут. — Быстрая, безболезненная смерть, в отличие от меча, — отвечает Дазай, поднимая свой шлем и надевая его на голову. Один из его пажей поправляет застёжки доспехов молодого лорда. — Вам так не кажется? Данный трюк выкосит армию лорда Накахары, пойманную между силами Фукузавы наверху и бушующими водами недавно образовавшейся реки внизу. Перебить оставшиеся силы, в сравнении с целой армией, является гораздо более лёгким подвигом. Однако это не значит, что это было просто. Передовая пехота и авангард выжили — оба состояли из офицеров и закалённых, опытных самураев. Лорд Накахара среди них. Тот сражается как одержимый, чёрные доспехи сверкают красным под заходящим солнцем, рассекая некоторых из самых опытных людей Дазая, словно горячее лезвие масло. Но Дазай видит это, ясно читает в чужих глазах. Этот человек не хочет жить. Даже сейчас, беснующий по полю боя, как бог разрушения, боевые кличи пронзают воздух, Дазай видит это в глазах старшего альфы. Закончи это. Человек, который потерял свою пару, своего ребёнка и жизнь, которую он однажды имел. Дазай понимает. И даже так, тот заслуживает внимания. Теперь Дазай может понять, почему они часто слагали легенды о семье Накахара. Старая кровь, могущественная кровь. Это не редкость для каждого японского клана под солнцем, связанного с королевской семьёй, заявлять о своём происхождении от бога. Распространённая ложь, но она приносит репутацию. Однако, наблюдая за старым генералом сейчас, Дазай может понять, почему Накахары утверждали, что являются потомками бога Арахабаки. Чёрное пламя. Разрушение. Безумие. Кенскэ спотыкается, когда стрела пронзает его плечо прямо насквозь, пробиваясь между твёрдыми, чешуйчатыми слоями его брони, и падает вниз на одно колено. — Прошу простить меня, милорд, — протягивает Дазай, опуская свой лук. — Вы уже порубили множество моих людей сегодня, и у меня нет запасных. — ...Неужели, — шипит лорд, дёргая свой шлем, пока тот не падает с его головы на землю рядом с ним. Дазай делает то же самое, и— И глаза Кенскэ Накахары расширяются, узнавая человека перед собой, когда он смотрит на мальчика, которого знал однажды, а теперь ставшего уже взрослым мужчиной. — Боже... — его подбородок опускается, и он издаёт рваный смех, длинные рыжие волны волос спутались от пота, грязи и крови. Кровь и сажа на его коже образуют красные следы, почти как трещины адского пламени, те самые, которыми больше всего славится его бог. Порча. — Боже, конечно же это должен был быть ты, — говорит он, обхватывая древко стрелы, прежде чем выдернуть его и подняться на ноги. Отец Чуи — верный человек, возможно, даже до глупости, но не жестокий. Ни один из них не испытывает презрения к другому — если честно, когда лорд смотрит на Дазая сейчас, в этом есть некоторая доля уважения. — Не окажешь чести сразить меня клинком? Дазай пожимает плечами, поднимая свой лук снова, прицеливаясь прямо между глаз мужчины. — Если бы я хотел погибнуть сегодня, то так бы и сделал, — отвечает он. — Я, — Кенскэ смеётся, мотая головой, — уже получил стрелу в свою ведущую руку, мальчик, — Дазай видит, как сильно он старается схватить свой меч. — Я готов... Но обеспечь мне достоинство уйти с мечом в моей груди. — ... — Дазай опускает свой лук вновь, его рука опускается к рукоятке его меча. — Есть что-нибудь, что вы хотели бы сказать? — Вежливый, — Кенскэ отрывисто смеётся, качая головой. — Я и забыл, каким вежливым ты был... И сейчас он вспоминает, как любопытный маленький мальчик заглядывал в кроватку его сына, с широкими глазами держа руку Чуи, говоря... Говоря, что однажды он будет защищать его. Кенскэ немного утешает мысль о том, что, даже если корону захватят их враги, Дазай Осаму не допустит, чтобы его сыну причинили какой-либо вред. — ...Мне правда жаль, — он улыбается, слегка морщась, когда поднимается во весь рост, — что я так и не познаю радости иметь тебя в качестве сына. В глазах Дазая что-то мелькает, и старший альфа поражённо понимает — Боже правый, он всё ещё волнуется о мальчике, да? — Вы бы ненавидели меня, милорд, — смех Дазая наконец-то звучит юно, полный горькой радости. — Мне говорили, что я могу быть довольно-таки невыносимым. — Полагаю... — Кенскэ пожимает плечами, веселье угасает, — мы никогда не узнаем. "Нет, — с сожалением думает про себя Дазай, поднимая клинок, — не узнаем". Но, прежде чем их клинки столкнутся, звук пронзает поле, а за ним следуют и другие. Шокированные, испуганные крики. Дазай колеблется, достаточно долго для того, чтобы Кенскэ смог нанести добротный порез на его руке, но его не волнует боль. Он использует свою броню как тиски, нанося Кенскэ один сильный толчок в грудь, отталкивая назад, и поворачивает голову, но тут видит— Нет. Лорд не преследует своего противника, когда младший альфа убегает, прорываясь сквозь поле боя. Вместо этого он погибает от рук других, менее важных людей. Безымянных, безликих. Но потребовалось тридцать стрел и три меча для того, чтобы генерал пал — тем самым запечатлев своё место в истории. Забавная вещь эта история. Дазай никогда не просил стать частью неё. Никогда не жаждал славы или известности. Никогда не хотел быть главным героем в его собственной истории, был счастлив своему месту среди строчек, сносках чужой жизни. Кого-то лучшего. Не имеет значения, как быстро он убивает людей, отталкивая своих лейтенантов в сторону — этого недостаточно, и время... оно замедляется. Нет. Ода Сакуноскэ был воином лучше остальных. Использовал меч как продолжение своей руки. В честном бою он никогда не был бы повержен. Но он всегда владел этим клинком с честью, и когда дело дошло до этого, это стало его концом. Предпочёв пощадить четырнадцатилетнего оруженосца, отказываясь выпотрошить мальчика. Мальчика, который обратит клинок против своего же спасителя, как только Одасаку повернётся к нему спиной. Любимый своими людьми, настолько, что даже на поле боя воздух пронзают скорбные крики. — ОДАСАКУ! Он тяжёлый в руках Дазая, но тяжесть того, что нельзя исправить, намного тяжелее. Они никогда не объясняют этого. Существуют разговоры, которые не ведут за обеденным столом, где могут услышать омеги и дети. Воспоминания, которые люди прячут глубоко внутри. Смерть не прославляют. О ней не слагают поэмы. Это пугающая, отчаянная серия моментов, где человек сражается за каждый свой инстинкт, который у него только есть, цепляясь за первый дар, что они когда-либо получали: Жизнь. Одасаку не был готов. Его пальцы сжимают переднюю часть брони своего брата совсем слабо, глаза расширены, губы дрожат. Не готов. — Д-дазай... Младший альфа поднимает глаза и видит, что их люди застыли вокруг них кольцом, не смея издать и звука. — Что вы стоите?! — прорычал он, — Позовите кто-нибудь чёртового лекаря! Никто не сдвинулся. Почему они ничего не делают? Руки Дазая дрожат вокруг его брата, зрение расплывается. Почему никто из них не двигается?! — Дазай— — Тш-ш, — выдыхает он, притягивая брата ближе. На нём тяжело сохранять хватку, когда здесь... здесь так много крови, он даже не может увидеть откуда она идёт. — Всё хорошо, ты... ты в порядке... Но затем он действительно смотрит на Одасаку. Волосы почти чёрные от пота и сажи, его кожа серая и бледная, и когда Дазай смотрит ему в глаза— Его старший брат, глаза которого видели, как он появился в этом мире, того, который объяснял ему, что монстров не существует, и позднее, когда Дазай усвоил, что это неправда, научил его, как убивать их— Брат Дазая в ужасе. Трудно держать его за руку, она такая скользкая от крови, но Дазай держит как можно крепче. — Всё хорошо, — шепчет он, — с тобой всё будет хорошо. — Кажется... — Ода изо всех оставшихся сил пытается говорить, его губы окрашены красным, — Кажется, оно настигло меня. — Нет, — Дазай трясёт головой, его голос дрожит, — нет, это... — его рука почти выскальзывает из руки Оды, но он держит крепко, очень крепко. — Это только выглядит плохо, доктор скоро придёт, — глаза напротив начинают закрываться, и Дазай встряхивает его. — Одасаку, доктор скоро будет— — Я не... — кровь стекает по его подбородку, — Я так не думаю, 'Саму... — Да, да, он придёт... — Дазай задыхается, — просто, не... — он в достаточном отчаянии, чтобы вплести команду в свои слова, а Ода слишком ослаб, чтобы пытаться держать веки открытыми, — не закрывай глаза, будь со мной, вот т— — Я с... — в его голосе боль — боль и страх, — Я сомневаюсь... что доктор сможет... — Он сможет, — Дазай рычит сквозь слёзы, укладывая брата на свои ноги, — Я заставлю его, я— Придумаю что-нибудь. Подкуплю кого-нибудь. Буду молиться. Что угодно. — Я не могу... — Ода не может сказать больше пары слов за раз, громкие хрипы прерывают каждый слог, — Дазай, я не могу... — Нет, нет, это только... это только выглядит— — Я не могу... пошевелить ногами... Всхлип от солдата поблизости разрезает воздух, но Дазай резко приказывает сохранять тишину. Никому не позволено плакать, нет, здесь нет ничего, ради чего стоит лить слёзы, ничего, это не по-настоящему, этого не могло произойти, брат Дазая не— — Дазай, — голос Хироцу твёрд позади него, но тот звучит как-то отдалённо. — Ты послал за—? — Дазай, — рука мужчины тяжела на его плече. — Ты впустую теряешь время. Нет, это не так, это они здесь теряют время, почему никто не послал за—? Нет. Его лицо опускается, прижимаясь ко лбу брата. Нет, нет, нет. — Найди... — Дазай едва может говорить, прислушиваясь к каждому рваному вдоху из чужой груди, и ему хотелось бы, чтобы он отсчитывал секунды до своей смерти, чьей угодно, но только не его. — Кто-нибудь, найдите нашего... отца. Ода слабо кивает, сжимая пальцы Дазая с тем, что у него осталось, и... и этого не так уж и много. — Прости... прости меня... — Не надо, — бормочет Дазай, не в силах поднять голову, — Не изви— — Я не... — голос Одасаку ломается от усталости, слёзы разочарования стекают вниз по его щекам, — Я не хотел, чтобы ты... делал это в одиночку. Дазай теснее прижимается к нему, как будто, если обнять его достаточно крепко, то он сможет уйти вместе с ним. Он не должен оставаться. Дазай... Рыдание вырывается из него, и он хочет вырезать собственные страницы, стереть любое будущее, любой конец истории, которую он мог бы иметь, если та не здесь, не с ним. Дазай... он не хочет оставаться. — Т-ты не можешь, ты... — он задыхается, потому что теперь, когда слёзы уже начали идти, Дазай не может остановить их, те безудержно стекают по его щекам, его рыдания пронзают воздух. — Это должен был быть ты, а не я! Герой истории. Тот, у кого нет незаконченных дел. Первый сын, сын— Сын, который был желанным, который никогда никому не причинял боли, который никогда не лгал, который всегда пытался поступать так, как было правильным. Как— Как хороший сын. — Я не... — его голос слабый, разбитый, беспомощный. — Одасаку, я не знаю, как я справлюсь. Чужая рука снова выскальзывает из руки Дазая, но на этот раз находит своё место на передней части доспехов брата, его кулак ударяет по нагруднику Дазая, прямо напротив сердца. — Ты... — старший брат слабо смеётся, — Осаму, нет... ничего, с чем бы ты не справился. Ты просто... — следующий приступ кашля приходит с брызгами крови. — Трусишь, временами. Глаза Дазая расширяются, и его сердце останавливается. — Мы оба знаем... — Одасаку старается, борется, чтобы выговорить всё остальное. — Мы оба знаем, кто ты... — его пальцы сжимаются напротив брони Дазая, дрожа. — И это то, что ты не можешь изменить. Кто я? Слова крутятся в его голове, и... и мысль о том, что он не сможет изменить это... Боже, значит ли это, что он всегда будет таким? — Прекрати... убегать, Осаму, — Ода тяжело дышит, его глаза теряют ясность. — Прекрати убегать. — ... — Дазай всё ещё смотрит на него, когда их отец опускается рядом на колени, беря своего сына за другую руку. — О-отец? — Я здесь, — голос Фукузавы твёрд, его выражение лица не меняется, когда Одасаку перекладывают в его руки, но Дазай наблюдает. Тихий, дрожащий, весь покрытый кровью. — Я не... — Одасаку всхлипывает, — Пап, я н-не хочу— — Я знаю, — отвечает серебряноволосый мужчина, помогая своему сыну устроиться поудобнее напротив своей груди. Одасаку никогда не был маленьким человеком, но их отец всё ещё крупнее его, имея возможность скрыть молодого солдата в своих объятиях. Помочь ему почувствовать себя снова в безопасности, снова маленьким. — Я знаю, всё в порядке, — он поглаживает волосы своего сына, его голос не дрожит. — Ты иди, — Дазай хлопает ладонью по своему рту, заглушая плач, — а мы останемся. Одасаку переводит взгляд на него, и Дазай кивает, придвигаясь поближе, чтобы взять его за руку, крепко сжимая её. — Всё... — слова застревают у Дазая в горле, но ему всё же удаётся произнести их. — Всё хорошо, нии-сан, — шепчет он. Он не называл Одасаку так с тех пор, как они были мальчишками. — Ты... — он дрожит, его голос колеблется, — Теперь ты можешь идти. — М... — напряжение покидает его, конечности трясутся, и он смотрит в лицо своему отцу. Одасаку уже почти не видит его. — М-моя мать... — Так гордится тобой, — вполголоса заверяет Фукузава. — Прямо как я. Это, кажется, приносит молодому человеку больше покоя, чем что-либо другое. Он уходит вот так, в объятиях своего отца, с братом под боком. Не тихо, а со сдавленными вздохами и стонами боли. Нет ни единого момента, где Фукузава колеблется, обнимая его, тихо успокаивая, не смея вздохнуть, пока тот не затихнет. Дазай знает, когда всё заканчивается. Пальцы Одасаку выпадают из его собственных, приземляясь на землю с глухим стуком. Их отец долгое время молчит, не поднимая своей головы. Просто держит обмякшее тело своего сына ещё долго после того, как молодого человека не стало. Никто не разговаривает, не смея разрушать тягостное молчание, но... Но даже так, с его лицом, опущенным вниз, Дазай может видеть слёзы, стекающие вниз по подбородку своего отца. Агония перетекает в оцепенение, с болезненными моментами, где всё снова становится реальным. Когда они должны перенести его, и Дазай не представляет, как он может позволить брату уйти. Фукузаве приходится заставлять его, позволяя юноше плакать напротив своей груди, потерявшемуся в море утраты, гнева. Это начинается снова, когда тело вымыто и переодето, потому что— Потому что это выглядит так, будто он просто спит, и Дазай хочет притвориться, что так оно и есть. Молва распространяется далеко и быстро, и Мори... Мори знал, что произошло, даже прежде чем они добрались до дома с телом. Он плакал ничуть не меньше. Ужасные, болезненные рыдания от противоестественной разлуки. Матери, в конце концов, никогда не должны уходить из жизни позже своих детей. Его первенец. Его сокровище. Его храбрец. Столп силы в их клане, и омеге требуется три дня, чтобы заговорить снова. Он носит Рю по коридорам, боясь отпустить его. Он спрашивает, было ли это быстро, было ли легко... и Дазай смотрит, как его отец лжёт. Смотрит, как Фукузава говорит Мори, что это было быстро, что ему не было страшно и он не испытывал никакой боли. Что Одасаку спрашивал о нём, и что в конце он знал, что его семья любит его. Ничто из этого не могло принести Мори покой, но, по крайней мере, избавило его от ещё большей боли. Похороны наступают на третий день, и Фукузаве приходится удерживать свою пару на месте, когда они зажигают погребальный костёр, потому что Мори почти не может заставить себя выстоять это, умоляя их подождать ещё немного, ещё чуть-чуть— Но к тому моменту всё уже сделано, и Рюноскэ цепляется за бок Дазая, мальчик всего девяти лет, его глаза расширены, когда он смотрит, как лицо их брата исчезает в языках пламени. — 'Саму? — его голос охрип от слёз, прямо как и у всех здесь, и рука Дазая сжимается вокруг него. — Что такое? — Я... — он поднимает свой взгляд на своего старшего брата, его глаза огромные и напуганные. — Я не понимаю. — ... — Дазай отворачивается от огня, встречая его взгляд. — Не понимаешь чего? — Зачем... — Рюноскэ тяжело сглатывает, прикусывая губу. — Зачем кому-то причинять боль 'Саку? Это такой простой ебаный вопрос. — Он был хорошим. Дазаю хотелось бы знать. — Я не... — он устал. Так устал. Он притягивает мальчика ближе к себе, положив свой подбородок на голову Акутагавы. — Я не знаю, — признаётся он, поглаживая чёрные волосы. — Но они пожалеют об этом. Рю кивает, уложив голову на грудь своего старшего брата, найдя в этом безопасность, комфорт. Дазай знает это. Потому что он приходил к своему старшему брату за тем же. — Ты же никуда не уйдёшь, правда? Он хочет. Хочет быть на этом костре рядом со своим братом. Уйти глубоко под землю, где его больше никогда не коснётся эта боль, но... — Я не уйду, — он вздыхает, обнимая мальчика немного крепче. — Я никуда не уйду. Наполовину ложь, наполовину правда. Дазай обещает не убивать себя, но он, конечно же, никогда не останавливает других людей от попыток. Сражается как одержимый. Зарабатывает новый шрам с каждой битвой, пока не превращается в лабиринт бинтов, которые, такое чувство, никогда не снимаются, а только заменяют свежей марлей. И он не против. Он не хочет исцеляться. Не хочет, чтобы это чувство исчезало. Не чувствует, что ему позволено двигаться дальше. — Прости меня, — шепчет он матери однажды ночью, прежде чем он отправится в путь снова, в сторону юга. Руки Мори крепко обнимают его, лицо прижато к каштановым волосам. — За что? — Что это был не я. — Никогда, — руки обвиваются вокруг его шеи с неожиданной свирепостью. — Никогда даже не смей этого говорить.***
Предсказания Дазая, как и всегда, сбылись. Юг превращается в море пламени, которое они захватывают километр за километром. С каждой битвой его бинты распространяются всё дальше, а боль под ними ослабевает. Его репутация растёт, заполняя все края, и... Дазай не может измениться. — Так жалко, — комментирует Тачихара годы спустя, когда они смотрят вниз на столицу. — Помнишь, каким красивым раньше было это место? Сейчас же это обгоревшие развалины после нескольких месяцев осады. — ... — Дазай поднимает свою фляжку, поднося её к губам. — Нет. — Как всегда разговорчивый, — беззаботно подшучивает молодой командир. Война бушует уже пять лет. Ныне Дазай не тот восемнадцатилетний юноша, который держит своего брата на поле боя. Ему двадцать три, он закалён в боях, и сейчас он более жёсткий человек, чем был раньше. — Знаешь, как они начали его называть? — спрашивает Мичизо, когда они начинают спускаться в город. Их встречают без особых восторгов, даже будучи армией, освобождающей охваченные ужасом анклавы мирных жителей от тирана. — Нет. — Последний дракон, — он низко присвистывает. Нет, тот на него совсем не похож. Город был огорожен стеной уже несколько месяцев, и внешние ворота пали только потому, что городская стража стала слишком голодной и слишком малочисленной, чтобы защищать их. Районы, мимо которых они проезжают, когда-то были процветающими деловыми областями, а теперь лежат в голоде и запустении. Болезнь свирепствует. Дети вцепляются друг в друга на улицах за монеты и кусочки хлеба, даже не обращая внимания на вражеских солдат, когда они проходят мимо. Теперь их хозяином стал голод, а не холод или страх перед клинком. Дворец, как ни странно, выглядит так же, как и всегда. Ни намёка на износ или трещину. Упитанные охранники стоят на страже, уставившись прямо перед собой. Дазай пристально смотрит, его люди позади него, руки крепко сжимают поводья. Фукузава находится в пятидесяти километрах к востоку, сражаясь с тем, что осталось от императорской армии. Дазай вместе со своим небольшим элитным отрядом был послан захватить столицу, пока та оставалась беззащитной. И Дазай в глубине души подозревает, что на самом деле есть гораздо более простой способ сделать это. Путь, который, как он давно предполагал, рано или поздно закончится, но... "Прекрати убегать". Он слезает с седла, его сапоги тяжело ударяются о землю, и он идёт ко дворцу. — Сэр, что вы—? — Оставайся здесь, Мичизо, — вздыхает Дазай, снимая перчатки. — Скажи остальным сделать то же самое. — Но... — капитан выглядит испуганным, наблюдая, как его лорд приближается к замку в одиночку. Вооруженный, но относительно беззащитный. — Это приказ. Чем ближе он подходит к главным воротам, тем очевиднее становится, что охранники обращают на него мало внимания. Когда Дазай проходит мимо них, он видит... дымку в их глазах, будто... они не совсем видят вещи такими, какие они есть. Но они позволяют ему пройти. Дазай не возвращался в это место с той ночи, когда узнал правду. Ночи, когда всё изменилось. Это было тогда, когда у него ещё был старший брат. Тогда, когда Чуя был— Дазай останавливается посреди каменной дорожки, поднося руку к виску, его лицо слегка хмурится. Он так давно не вспоминал об этом имени. Столько... Боже, столько лет прошло. Он стряхивает с себя эти мысли, поднимаясь по ступеням дворца, тяжело ступая сапогами по крашеному дереву, слегка позвякивая доспехами, когда идёт к парадным дверям, и... Как раз перед тем, как он их открывает, Дазай слышит что-то странное. Если честно, это было последним, что он ожидал бы услышать. Музыка. Слабая, но различимая. Дазай останавливается, положив руку на дверь, испытывая искушение просто... просто... он зажмуривается.// "Больше никаких сбеганий." //
Дверь распахивается, открывая взору... Мерцающий свет свечей, музыку, становящуюся всё громче, что звучит из бального зала. Ноги Дазая тяжело отдаются эхом от матов татами, не предназначенных для обуви военного класса. Никто из охраны не останавливает его, стоя на страже в каждом дверном проёме. С таким же успехом они могли бы быть пустыми доспехами, тупо смотрящими вперёд. Чем ближе он подходит, тем чётче становится песня, и Дазай понимает, что она не похожа ни на что, что он когда-либо слышал прежде. Там поют голоса, флейты, но также струнные и другие инструменты, которые он никогда не слышал, что-то слишком высокое, чтобы быть кото или шамисэном. И когда он проходит через двойные раздвижные двери, ведущие в большой зал, то обнаруживает... Пир в самом разгаре. Сверкающий фарфор, импортный, явно европейский, что странно; хрустальные люстры, которые выглядят крайне неуместно с остальным традиционным декором дворца, и... Бесчисленные лорды и леди кружатся по танцполу, танцуя всю ночь напролёт, и, несмотря на довольно грандиозное появление Дазая (он не пытался вести себя тихо), никто не реагирует странно или находит это необычным. Или тот факт, что молодой человек одет в доспехи и носит меч. — Так красиво, скажите? — говорит один лорд рядом с юным альфой, как будто они с таким же успехом могли бы обсуждать погоду. — Они называют это симфонией. Вот же странное название, да? Дазай хмурится ещё сильнее, когда смотрит на группу музыкантов в дальнем углу комнаты, многие из которых играют на инструментах, которых он никогда в жизни не видел, — в сопровождении хора. — ...Да, — соглашается Дазай, поджимая губы, и проходит мимо него вглубь зала. Это просто невообразимый контраст с адом снаружи, и бывают моменты, когда альфе хочется схватить других гостей за грудки, встряхнуть их и спросить, что с ними не так, но— Но у всех у них одинаковая дымка в глазах, и чем больше он смотрит вокруг, тем больше начинает понимать... Они все под... командой. Даже другие альфы в зале. И восседающий над всеми ними, беспорядочно перебросив ноги через подлокотники своего трона, наблюдая за своим творением, сидит их король. С кончиков его пальцев сыпятся драгоценные камни — королевские регалии, если Дазай правильно их распознаёт, — что отскакивают от ступеней королевского возвышения, когда он отбрасывает их в сторону, один за другим. — Будет моим... — задумчиво протягивает тот, держа один рубин между пальцами, прежде чем отбросить его небрежным движением. — Не будет моим... — он останавливается, рассматривая один аметист чуть внимательнее, словно тот мог ему о чём-то напомнить. Омега, давным-давно. Тёмные волосы, хитрые глаза цвета драгоценных камней. Отверг его. Отказал ему. Сбежал от него. Король обнажает зубы. Будет моим. Должен быть моим. ДОЛЖЕН БЫТЬ МО— Его взгляд с любопытством перескакивает, когда он видит молодого человека, стоящего перед ним, и медленно на его лице появляется улыбка. — Ах, — звенит его голос, отчётливо слышимый сквозь музыку, — возвращение блудного сына! Дазай молча смотрит на него. — Тебе нравится? — мужчина кивает в сторону симфонии в углу комнаты, глаза сияют в туманном, неравномерном свете, — Это Верди, хотя, предполагаю, эти северные дикари никогда не учили тебя... но он один из любимых Феди, — король мечтательно вздыхает. — Кого? — Ох, тебя так долго не было, — дуется король, раздражённо пыхтя, — Ты даже не знаешь эрцгерцога, да? Ещё и такая досада, он уехал только вчера... — Что... — Дазай оглядывает торжество вокруг них, понимая, что ни один человек в этой комнате не находится в их собственной власти, и что на самом деле он окружён заложниками, только с красивым названием. Кукольный театр, перед которым сидит скучающий маленький хозяин, старый, увядающий зверь, довольствующийся тем, что сидит на своей орде, в то время как мир вокруг него горит. — Что это такое? Глаза Шибусавы на мгновение слегка расширяются. — А что, тебе не нравится? — он оглядывается на других лордов и леди, обязанных танцевать и танцевать, сколько ему заблагорассудится. — Так они мне больше по душе, — отвечает он, прежде чем беззаботно добавить, — Менее болтливые. Спустя мгновение он оглядывает Дазая. — Это было довольно умно с твоей стороны — прийти одному. Я планировал использовать твоих собственных людей против тебя, но... — он надувает губы. — Я бы и не ожидал меньшего от своего истинного наследника. Желудок Дазая скручивает от отвращения. — Как ты—? — Тебе никогда не казалось странным, — мурлычет король, — что наша династия просуществовала тысячу лет? Знаешь, какая это редкость? Дазай замолкает, а Шибусава поднимается на ноги, его мантия развевается вокруг него. — ...Это команды? — Пф, — король смеётся, мотая головой, — это всё равно что сравнивать силу ветра с силой тайфуна, мальчик мой. Теоретически похоже, но... — он хмыкает, — Очень, очень сильно отличается, — он щёлкает пальцами, и два лорда немедленно подлетают к нему, буквально позволяя королю наступать им на руки, когда он спускается по лестнице, таким образом избавляя свои ноги от необходимости касаться пола. — ...Как долго ты уже можешь это делать? — тихо спрашивает Дазай, не двигаясь и даже не поворачивая головы, когда Шибусава начинает медленно кружить вокруг него. — Хм... — король размышляет, — С тех пор, как я был мальчиком, я полагаю — когда мой отец научил меня, — он наклоняет голову, и появляется медленная фирменная улыбка. — Тебе никогда не было интересно? Дазай не спрашивает, не подпитывает то безумие, в которое впал король, но ничего страшного. Шибусава не нуждается в подсказках. — Многие спаренные омеги скорее умрут, чем предадут своих альф, — говорит он, — Достойно восхищения, правда. С ними секс лучше всего, если хочешь знать моё мнение. Они куда более благородные по своей природе, чем мы, — желудок Дазая превращается в яму тошноты. — Как, по-твоему, я привёл так много людей в свои спальни? Как я привёл твою м— — Заткнись! — рычит он, его рука тянется к клинку. — Боже-боже... — цокает Шибусава, — в этом нет никакой необходимости... какой непослушный ребёнок, — он качает головой. — А теперь тихо. Команда тяжёлая, и челюсть Дазая внезапно закрыта. — Прошло слишком много времени с тех пор, как у меня был интеллигентный разговор, ты даже представить себе не можешь, — мужчина вздыхает. — У тебя есть твоя мать, в то время как я... — он раздражённо жестикулирует вокруг. — Окружён этими идиотами! Дазай почти указывает на то, что они, вероятно, представляли из себя собеседников получше до того, как Шибусава превратил их в безмозглых рабов, но передумывает. — Я правда думал, что смогу заставить леди Накахару привезти мне новую игрушку, прямо из Парижа — Федя рассказал мне всё о нём, понимаешь, — но, думаю, она должна что-то знать, потому что она избегала моего вызова... "Ну да, — думает про себя Дазай, оглядывая комнату, — что же могло быть её первой подсказкой". Шибусава вздыхает, беря Дазая за руку. — Ну, это неважно, — говорит он, проходя через бальный зал, таща за собой сына. — Теперь мы вместе, — его глаз раздражённо дёргается, когда Дазай молчит. — Ты собираешься ответить мне? — ему требуется мгновение красноречивого взгляда, чтобы понять, что он только что приказал молодому человеку молчать. Точно. — Говори. — Где Ацуши? — выпаливает Дазай, и король вздыхает. — Всё ещё преданный брат, как я посмотрю, — (Дазаю становится немного дурно, когда он слышит, как юного принца называют его братом). — Я не помню. Я запер его где-то несколько дней назад, мне стало довольно скучно... Я уверен, что одна из его гувернанток найдёт его, когда он слишком проголодается, обычно именно тогда начинаются крики... Ах! — он хлопает в ладоши. — Знаешь что? Кажется, это была южная башня, — они выходят из бального зала, оставляя музыку позади, и Дазай заставляет себя заговорить снова — — Куда мы идём? — О-о, — руки его отца длинные, как у паука, когда те лежат на его плечах, ведя по коридорам, — Я считаю, что уместно вести этот разговор там, где мы впервые встретились, как думаешь? Дазай тяжело сглатывает, глядя вперёд. — Ты собираешься убить меня? — Тебя? — одна из рук Шибусавы скользит вверх, нежно проводя по челюсти Дазая, пока они идут. — Нет, тебя — никогда, мальчик мой, я обожаю тебя... К его горлу подступает желчь. В итоге они оказываются там, где, как указал Шибусава, они начали. Находясь в тронном зале, с Дазаем, стоящим на месте предателя, и Шибусавой, кружащим вокруг него, как зверь, жаждущий крови. — ...Это действительно магия? — медленно спрашивает Дазай, склонив голову набок. — Или что-то другое? — Ох, сынок, никогда не называй это магией, — отвечает Шибусава, — Это никогда не могло быть чем-то настолько обычным. Дазай поднимает бровь, но не задаёт вопросов. — Тогда как же? — Мы не смертные люди, — объясняет король, качая головой. — Мы просто заперты в человеческой коже. На какое-то время. Теперь его брови приподняты. — Значит, Боги? — ...Ты никогда не чувствуешь себя богом, Осаму? — мурлычет Шибусава у него за спиной, и в тусклом освещении тронного зала тот серьёзно кажется почти зверем. — Никогда этот мир не казался тебе таким никчёмным? Тишина звенит в воздухе так долго, что король начинает раздражаться, открывая рот, чтобы приказать молодому человеку говорить— — Да, — шепчет Дазай слегка хриплым голосом, как будто признание в этом наконец избавляет его от какой-то ужасной, болезненной тайны. — Бывают моменты... — он замолкает, разрываясь в сомнениях, но его отец, похоже, теперь горит желанием, наконец достучавшись до него. — Скажи это. Мышцы на челюсти Дазая напрягаются, его руки дрожат по бокам. — Бывают моменты, когда... Я хочу, чтобы всё это сгорело, — он выплёвывает слова резко, словно они причиняют боль его горлу. — С этим непрерывным шумом, мелочными ссорами и... — Да, — соглашается Шибусава, крепко сжимая плечи Дазая, — и тогда они — эти крошечные людишки — понимают, что могут думать сами. Младший альфа насмешливо фыркает. — Это когда-нибудь проходило успешно? — Никогда, — Шибусава мотает головой. — Никогда. Но теперь тех, кто может, становится всё больше и больше. Это противоестественно... — Вот почему ты хотел, чтобы я однажды пришёл к тебе? — тихо спрашивает Дазай. — Их слишком много даже для тебя? — Какой умный мальчик, — восхищённо выдыхает король. — Такой умный, прямо как твоя— — Покажешь мне? — голос Дазая мягкий, располагающий, как будто он говорит на змеином языке. — Как командовать? — Шибусава делает паузу, отклоняясь в сторону. — Ты, должно быть, считаешь меня дураком. — Нет, — Дазай мотает головой. — Мне не нужно командовать ими, я просто... — он поворачивается лицом к королю, и в его глазах появляется злой огонёк, отчаянная жажда насилия, которую Шибусава всегда понимал. — Я просто хочу увидеть, как они горят. — ...Оу, — король хмурит брови, — что ж... — Покажи мне, — на одном дыхании просит Дазай, — или тебя зря называют Последним драконом, отец? Шибусава пристально смотрит, и тот же самый свет, тот же самый голод присутствует там, только гораздо более неустойчивый. — Разумеется, не зря— — У меня не сложилось впечатления, что драконы прячут свои зубы, — размышляет Дазай. — Какое разочарование. — ... — выражение лица Шибусавы мрачнеет, потому что его можно было бы назвать по-разному, но никогда не разочаровывающим. — Ты смеешь сомневаться во мне, мальчик? — рычит он, подходя к одной из деревянных колонн, поднимая жаровню. — Мне нечего скрывать— — Такое крошечное пламя вряд ли кого-нибудь убедит, — Дазай хмурится, его тон становится тоном дующегося ребёнка. — Придворный маг мог бы сделать то же самое. — Не принимайте меня за какого-то дешёвого фокусника... — рычит король, теперь уже немного более неистово. — Я заставлю тебя пожалеть о такой дерзости— — Почему не использовать это? — спрашивает молодой человек, доставая из кармана маленький золотой флакончик с маслом. — Это без сомнений убедило бы кого угодно. Шибусава смеётся, издеваясь, и берёт его у Дазая. — Ты думаешь, я не вижу тебя насквозь, дитя? — он мотает головой. — Ты такой же, как и все остальные, маленькие людишки с маленькими умами, — он поворачивается, держа флакон над головой, и разбивает его между пальцами, не обращая внимания на осколки, которые режут его кожу, и масло капает ему на голову, в волосы, стекает по горлу. — И я пережил каждого. До. Единого, — он поворачивается, держа жаровню над головой, пальцы дрожат. — Как и я, ваша светлость, — голос Дазая становится жёстче, а глаза становятся непокорными. — На колени. Король открывает рот, чтобы сказать ему, что он дурак— А затем его колени подгибаются. Шибусава замирает, его рука над головой дрожит, жаровня всё ещё в его хватке. Снаружи музыка прекращается. Теперь, похоже, песня подошла к концу. — Как... — Я наблюдал за тобой, — шипит Дазай, — И я схватываю на лету. — Ты... — Шибусава тяжело сглатывает, пытаясь подняться на ноги или отбросить жаровню в сторону, но не может. — ...показал занятный маленький трюк, но когда я освобожусь из-под этого— — Нет, — теперь Дазай кружит вокруг него, тёмные глаза время от времени ловят тусклый свет жаровни, свет огня подчёркивает черты его лица, делая то более резким, почти звериным. И если один из мужчин в тронном зале и выглядит так, будто может дышать огнём, то это не король. — У меня нет намерений отпускать тебя. — ...Осаму, — начинает он— — Ты не имеешь права называть меня этим именем, — рычит младший альфа, — Его дала мне моя мать. — ...Ты убьёшь своего собственного отца? — Мой отец, — тёмноволосый останавливается перед ним, — не здесь, — он опускается на корточки, глядя Шибусаве прямо в глаза. — Но в тот момент, когда я узнал, что ты привёл меня в этот мир, — шипит он, — я знал, что заберу тебя из него. Шибусава открывает рот, но Дазай не даёт ему шанса. — Тихо. Его челюсть сжимается, и мальчик, мужчина, блудный сын смотрит на него глазами его собственного палача. — Ты должен гордиться, — протягивает Дазай, — тем человеком, которым я стал, — он может видеть в глазах короля, на каком-то уровне, что так оно и есть. — Но я хочу, чтобы ты знал... — он хватает Шибусаву за подбородок, не обращая внимания на то, что его пальцы покрываются маслом. — ...что я могу занять твой трон, я могу править твоими землями, — его глаза сужаются, — но твой род закончился. — ...До тех пор, пока твой наследник занимает моё место, — улыбается Шибусава, его зубы сверкают на свету, — он будет продолжаться. — Знаешь, мне потребовалось очень много времени, чтобы понять, зачем ты мне рассказал, — продолжает Дазай. — Я думал, что это глупо, бездумно и жестоко. Что ты просто делаешь то, что всегда делал: дёргаешь людей за ниточки, ожидая, сколько времени им понадобится, чтобы сломаться, — его глаза блеснули, и он качает головой, — Но потом я понял. Ты хотел, чтобы я вырос, не так ли? Даже сейчас, затуманенные гневом, безумием и жаждой крови, в глазах другого альфы сияет гордость. — И посмотри, кем ты стал. — И посмотри, кем я стал, — слабо соглашается Дазай. — Знаешь, это были нелёгкие уроки. Как и у его матери, уроки Дазая, как правило, оставляют шрамы. — Всё стоящее никогда не даётся легко, — подтверждает король. — Сначала я был медлителен, — признаёт Дазай. Слишком отвлечённый собственной болью. Его собственной ненавистью к самому себе. — Но я научился. Боже, он научился. О людях, войнах и власти. — Но самый важный урок, как мне кажется, — пальцы Дазая сжимают подбородок до такой степени, что король морщится, — заключается в том, что историю пишут победители. Это... — Дазай наклоняет голову, — Как книга, понимаешь. И какую бы историю мы ни решили написать в ней, это становится реальностью прошлого. Люди никогда не узнают ничего другого. Глаза Шибусавы расширяются, когда он медленно начинает понимать. Дазаю приносит удовольствие говорить то, что за этим следует. — Никто никогда не узнает, что я был твоим сыном, — слова сладкие, приторные, и они режут, как нож. — Твоё имя будет вычеркнуто из нашей истории, — продолжает Дазай. — Никакого последнего дракона. Никакого тирана. Просто... — он отпускает его, вставая. — Просто дряхлый старик, — его слова эхом разносятся по залу. — Который умер в одиночестве. Чужое дыхание прерывистое, глаза широко раскрыты, пальцы крепко сжимают жаровню. — Это не сработает, — шипит он дрожащими губами. — Ты глупец, если думаешь, что ты... что ты можешь убить меня, я-я дракон— — Так покажи мне, — командует Дазай, его глаза полны решимости. — Покажи мне, как ты горишь. Жаровня выпадает из его пальцев, опускаясь на голову, и как только это происходит, масло загорается, и— И Дазай был прав. Шибусава Тацухико не был последним драконом. По сути дела... Крики того пронзают воздух, и он корчится на полу, его тело охвачено небольшим адом. ...Он вообще не был драконом. В ту ночь пламя поглотило половину дворца — большая часть двора уцелела, за исключением нескольких несчастных, вместе с самим королём. Рассказы, естественно, все будут говорить одно и то же — что он, наконец, по-настоящему сошёл с ума, поджёгши себя в своём собственном тронном зале. — ...Как ты узнал, что он сгорит? — спросит его мать позже, когда они будут осматривать реконструкцию дворца. Дазай поначалу молчит — он сейчас почти всегда молчит. Сын Мори — это оболочка того мальчика, которым он когда-то был. — Его ногти. Мори поднимает бровь, поворачиваясь, чтобы посмотреть на него. — Его что? — Они не были чёрными от чернил или сажи, — Дазай мотает головой. — Если присмотреться внимательнее, то можно было увидеть это. Он столько раз обжигал их, что ногти отвалились, а плоть под ними почернела. — ... — Мори пристально смотрит, и он уже не в первый раз обнаруживает, что его пугает интеллект сына. — ...Вот почему ты отправился во дворец один? — ... — Дазай просто не хотел терять больше людей. Он устал от смерти. Но он пожимает плечами, с радостью позволяя его матери думать всё, что тот пожелает. — А как ты узнал, что ты не сгоришь? — Я успел проверить это, — отвечает Дазай. — Какой бы ни была эта способность, она не передаётся по наследству повсеместно. Война не заканчивается тут же. Некоторые низшие лорды предпринимают попытку захватить Ацуши и выдвинуть его в качестве теневого лидера, которая быстро проваливается. Наконец, наконец, через шесть лет война заканчивается. Дазай начинал как неопытный подросток, второй сын лорда, который думал, что его лишили единственной вещи, которую он когда-либо хотел. Сейчас он мужчина — наследный принц, — который понимает, что никогда не осознавал, как много у него было. А к тому времени, когда он это сделал, было уже слишком поздно. Он стал тенью давно минувших дней, опустошённой, с пустой, зияющей пропастью внутри него. И нет ничего, ничего, что могло её заполнить. Лишён даже смерти — потому что, если он умрёт, то наследника не будет, а если наследника не будет... Всё это было зря. Мори наблюдает, Мори сожалеет. Сожалеет о многих вещах, но об одной превыше всех остальных — За то, что сказал Дазаю уничтожить те части себя, которые делали его мягким. Которые делали его юным. Которые делали его счастливым. Свет, который он привык видеть в глазах мальчика, исчез так давно, что Мори почти забыл, как тот выглядел. По крайней мере, до тех пор, пока... До тех пор, пока много месяцев спустя Дазай не сел за стол для переговоров, его глаза внезапно стали острыми, внимательными, и он сказал слова, которые изменят... что ж... Которые изменят всё. — Твой брат жив?