Золотая клетка императора

Мин Сянь помассировал виски, морщась от головной боли. В последнее время из-за наводнения и его новой идеи с каналом забот у императора стало значительно больше. Практически весь день он сидел в кабинете, принимая различных чиновников и выслушивая бесконечные доклады. Он немного завидовал свободному и беззаботному Цзи Хэ, который проводил большую часть своего времени, во что-то играя или бродя по столице, или навещая бабушку – вдовствующую императрицу. А он, император, не мог выкроить время даже чтобы закончить рисунок. Чжоу Су беспокоился, что император, погрязнув в делах, станет питаться еще хуже, чем обычно. Он даже стал подумывать о том, что приглашать Второго принца Ци в кабинет – не такая уж плохая идея: император охотно делил с ним трапезу, и тогда его питание (по меркам евнуха) становилось более-менее. Или можно было позвать великого советника, однако здесь была велика вероятность того, Его Величество опрокинет на советника Шана стол или миску с рисом или еще что-нибудь. Чжоу Су, каждый раз думая об этом, качал головой – всегда спокойный и сдержанный император рядом с великим советником терял всякое самообладание. Евнух полагал, что тот очень сильно его не любит, несмотря на всегдашнюю почтительность со стороны советника. И причина ему была хорошо известна… – Чжоу Су, где ты витаешь? – в голосе императора слышалось редкое раздражение. – Простите, Ваше Величество! – покаялся евнух Чжоу, отмахиваясь от ненужных мыслей о прошлом. – Вам что-то требуется? – Ян Лэй не передавал Нам никакого доклада? – спросил Мин Сянь, глядя на груду докладов перед собой. Большая часть из них была жалобами чиновников на непомерную стоимость нового канала. Особенно яро выступал против министр Вэй – собственно, именно поэтому на стол императору посыпалась такая кипа жалоб. Мин Сянь подозревал, что вскоре все чиновники, ведомые правым министром, встанут на колени и вынудят его отказаться от строительства. И он ничего не сможет поделать. Это раздражало его, подобно порезу на пальце от бумаги – вроде мелочь, а неприятно и чешется. – Нет, Ваше Величество, – тут же отозвался Чжоу Су. – Послать за ним? – Нет… – тут же отмахнулся император. – Не стоит. Значит, у него нет новостей. После этого Мин Сянь надолго замолчал, обдумывая ситуацию. Уже прошло больше недели с последней аудиенции Ян Лэя, и до сих пор не было понятно, схватил ли он Ли Гана. Выполнил ли он его приказ? На утренних собраниях Мин Сянь вглядывался в лицо министра Лю, но тот выглядел таким же беззаботным, как и прежде. Успешно замел следы? *** Приближался день поминовения усопших – фестиваль Цинмин, а значит, император должен был снова отправиться в императорскую усыпальницу для традиционной церемонии поклонения предкам и церемониального сжигания ритуальных денег. Император ненавидел этот день, как, впрочем, и любой другой наполненный официальными церемониями фестиваль. Министерство церемоний уже вовсю готовилось к отмечанию Фестиваля Цинмин. В этом году, на пятую годовщину смерти прошлого императора, предполагалась пышная церемония со всеми чиновниками выше пятого ранга. Даже мысль об этом вызывала у императора головную боль. День, проведенный в окружении матушки, министра Вэя и великого советника, казался ему пыткой. Однако время не остановить – как бы ему этого ни хотелось. Утром фестиваля Цинмин он со вздохом поднялся, отдавая себя на милость служанок – опять эти тяжелые церемониальные одежды во множество слоев, давящий на шею головной убор и ни росинки во рту за весь день после завтрака. – Чжоу Су, – сказал он, глядя на евнуха. – Да, Ваше Величество, – евнух подскочил к нему с миской каши, вкладывая ее в руки императора. Тот с трудом принялся есть, пока ему поправляли бесконечные слои ткани и затягивали пояс. Он торопливо глотал жидкую кашу, зная, что по правилам сегодня нужно было поститься, однако он не собирался этого делать – умершим все равно, сыт он или голоден, как, впрочем, и живым. – Чиновники уже у городских стен, – сказал евнух, забирая пустую миску. – Хорошо, – кивнул император. – Министр Цао? – С самого раннего утра уже в усыпальнице, – отрапортовал Чжоу Су. – Отлично, – снова кивнул Мин Сянь. – Выдвигаемся, – он взмахнул рукавами, ощущая себя разодетой куклой. – Император отправляется! – громогласно провозгласил евнух, когда они покинули личные покои. Император уселся в повозку, думая о том, что еще даже не рассвело – на улице была весенняя прохлада утра, от которой он поежился, и сумрачный туман, стелящийся по земле. Они выезжали из дворца засветло, чтобы успеть к утреннему молебну в буддийском храме. Император откинулся на подушки внутри повозки и закрыл глаза, решив, что чиновники обойдутся без его светлого лика с утра пораньше. Сон быстро сморил его, и он даже не заметил, как они добрались до императорской усыпальницы. Только когда лошади встали, и повозка дернулась, Чжоу Су отодвинул занавеску и тихо позвал его: – Ваше Величество. Мин Сянь открыл глаза. Что ж, откладывать дальше смысла не было. Выбравшись из повозки с помощью евнуха, он тут же наткнулся глазами на великого советника, а затем на матушку, и чуть не скривился. Только годы самообладания заставили его лицо остаться равнодушным. – Матушка, великий советник, – поздоровался он. – Дядюшка, – он заметил министра Вэя позади вдовствующей императрицы. Все лица казались ему помятыми и заспанными. Все, кроме Шан Юя – тот, казалось, вообще никогда не выглядел небезупречно. Это было попросту невозможно. Отведя от него взгляд, император подозвал министра Цао. – Начинаем? – Да, Ваше Величество! – провозгласил тот, и вся процессия вместе с остальными чиновниками потекла в храм. Мин Сянь и остальные заняли свои места на полу буддийского храма, где множество монахов приготовились для молитвы. Мин Сянь сидел впереди всех, позади – вдовствующая императрица, затем министр Вэй и великий советник, а потом уже все остальные. Монахи ударили по колотушкам, и храм наполнил монотонный гул – молебен начался. Мин Сянь держал глаза широко открытыми, потому что понимал – стоит ему их прикрыть, как он провалится в сон. Он поднял связку желтых бумажных монет, бросая их в жаровню перед собой. – Ом-м-м, – пропели монахи, ударяя по колотушкам. Мин Сянь подкинул еще. Пепел взметнулся вверх, опаляя его лицо жаром, но он с трудом удержался от зевка. И вот это ему терпеть еще три часа… Позади него матушка, опустив голову, тоже подкидывала ритуальные деньги в огонь. В установленное время они все как один приподнимались, кланяясь покойному императору. Держа ворох бумажных денег в руках, Мин Сянь опустил их в жаровню с мыслью: «Это для тебя, старший брат». Мин Суну точно было достаточно денег на том свете, а вот его старшему брату – забытому и опозоренному – как мог он не превратиться в голодного духа? Наверное, только его природная доброта и мягкость не позволили этого. Мин Сянь украдкой подкинул еще денег, изменяя ход молитвы. «Тебе, А-Чэн [1], от непочтительного младшего брата. Прости меня». Он скосил глаза, глядя на матушку – лицо той оставалось спокойным, как гладь озера, как будто она сидела не на поминальном молебне, а у себя во дворце. Он чуть повернул голову, глядя на министра Вэя – тот склонил голову еще ниже, как будто задремал. Шан Юй перехватил его взгляд и улыбнулся краешком губ. Мин Сянь нахмурился и отвернулся – он был последним человеком, которого император хотел видеть в этот момент душевной тоски. Он снова обратился к монахам взглядом, глядя, как монотонно и речитативно они читают молитву. Этот звук успокаивал, но и усыплял. Он как будто погрузился в транс, и перед его взором возникли все те, кого он должен и не должен был поминать сегодня. «Тебе, А-Чэн. Прости, что для тебя не проводилась поминальная служба», – новая горсть бумажных денег. «Тебе, А-Шао. Прости, что навещаю тебя так редко», – еще одна связка. «Вам, императрица Чжэнь. Простите, что я ничего не смог сделать тогда», – огонь жадно пожирал ритуальные деньги. «Вам, отец… Надеюсь, что Янь-ван [2] рассудил все верно», – золотые бумажные монеты закончились, и последний удар колотушки провозгласил о конце молитвы. Монахи поднялись, кланяясь императору, и гуськом отправились через боковой проход. Мин Сянь тоже поднялся, чувствуя неимоверную усталость во всем теле – ноги затекли от долгого сидения, однако из-за того, что он, кажется, все же задремал, время пролетело быстро. Он покачнулся, и рука помощи тут же схватила его за локоть. Шан Юй улыбнулся: – Осторожнее, Ваше Величество. – Благодарю, – Мин Сянь высвободил локоть и направился вдоль прохода на улицу. Теперь ему предстояло еще несколько ритуалов в самой усыпальнице, где лежал Мин Сун, а затем еще пара ритуалов в усыпальнице циньванов… И прочее, и прочее… Император тяжело вздохнул. Что ж, по крайней мере, он отправил братьям немного ритуальных денег. Когда он вечером возвращался во дворец, он был совершенно вымотан. Множество поклонов, сожжения ритуальных денег, молитв, громкого звука трещоток – все это слилось для него в один невыносимый день. Он порой удивлялся хладнокровию матушки – та всегда держалась великолепно на подобных мероприятиях, словно была рождена вдовствующей императрицей. Пожалуй, эта роль подходила ей даже больше, чем роль самой императрицы – настолько хорошо она смотрелась в ритуальных одеждах. – Министр Цао хорошо потрудился, – не могла не заметить она, когда они вдвоем собирались обратно. Ее старший брат сухо кивнул на это, соглашаясь. Это могло означать, что количество доносов на Цао Юаня несколько снизится. Мин Сянь не мог не порадоваться – ему изрядно надоело отвечать одно и то же на эти докладные записки. Он понятия не имел, сколько еще способен сдерживать подобный непрекращающийся поток. – Да, действительно, – сказал Мин Сянь, просто чтобы что-то произнести. К ним приблизилась послушница с охапкой цветов магнолии – они были таким крупными, что Мин Сянь сначала не увидел ее лица, но потом понял, что это матушка Шуан. – Ваше Высочество, – поклонилась она, протягивая букет вдовствующей императрице. – Эта послушница знает, как вы любите эти цветы. Вэй Жуи с удивлением уставилась в лицо бывшей наложницы Шуан, словно не ожидая увидеть ее здесь – они не виделись со смерти императора, когда та добровольно отправилась в усыпальницу составлять компанию покойному мужу. Ее цепкий взгляд выискивал следы увядания и старости в лице бывшей соперницы, и с удовлетворением их нашел. Она с легкой холодной улыбкой приняла цветы. – Шуан Фан, я так давно тебя не видела, а ты все еще помнишь, что я люблю магнолии, – в ее облике сквозила надменность и высокомерие вышестоящей к нижестоящей, но матушка Шуан, казалось, не обращала на это внимание. – Да, Ваше Высочество. Это последние в этом году, – сложив руки перед собой в буддийском жесте, она, поклонившись, пошла прочь – ее светлые буддийские одежды колыхались на ветру. – Она так постарела, – удовлетворенно сказала матушка императору, и тот что-то промычал в ответ, не желая вступать в дискуссию. Видно, что эта встреча подняла настроение вдовствующей императрице – она передала магнолии служанке и первой забралась в свою повозку. Мин Сянь направился к своей, а министр Вэй, качая головой и видимо думая о том, как глупы и завистливы женщины, тоже засобирался обратно. Процессия двинулась, и император вспомнил слова матушки Шуан – «эти магнолии последние в этом году». _____________________________ [1] Напоминаю, что Чэнцинь – это имя мин Мин Сюаня. А-Чэн – прозвище. [2] Владыка ада, верховный судья потустороннего мира.