***
Первый курс, второе полугодие, я перестал существовать для Шнайдера. Одно желание — умереть. Да, я рассказывал Рихарду, как отчаянно пытался вернуть отношения, но нет, на самом деле я превратился в унылую серую массу, которая ежедневно сидела на парах, а потом шла в свою комнату и рыдала. Иногда с пивом, иногда с чаем, иногда под музыку, иногда нет, бывало, в плечо друга Петера, но соглашался он на такую терапию редко, поэтому плечо Тэгтгрена вместо подушки, стола или просто пола коридора, о-о-о-о, это для меня настоящий эксклюзив! До сих про. Было сложно, было больно. Доходило до того, что я писал матери: «Ненавижу всё! Не буду учиться, не могу, давит на меня сам факт моего никчëмного существования!», но я никогда не отправлял ей этих слов. Если кто-то и читал мои неотправленные письма, то только Петер. До сих пор мне не было понятно, что он во мне нашёл в то время?***
Дело клонилось к апрелю. Зачастую, самому чудесному месяцу в году! Нам объявили, что ученики — отличники, и те, кто заплатит, едут в Москву на несколько дней. А точнее на неделю, считая вместе с дорогой. Я не попадал ни в одну из компаний, да и не хотел. — Тилль, поехали со мной! — шикнул Петер. — Ты ж знаешь, я без тебя сдохну там! Мне уже не отвертеться. — Денег нет, — безразлично ответил я. — Я этот вопрос улажу. Ты просто скажи, что тоже едешь. Тогда в моей душе зажглось и тут же угасло что-то похожее на радость. Почти бесплатно путешествовать за границу — здорово ведь? Ненавижу свой характер, потому что вернувшись в свою комнату, не помню, что делал, но помню, что я не собрал вещи, у меня было несколько дней, но мне было безразлично всё. А когда проснулся в утро отправки, ко мне ворвался Тагтгрен и начал кричать, что мы опаздываем, что я очень его подвёл, ругал меня за безалаберность. Особенно ярко запомнилось мне, как я взял плеер, без которого из дома не выходил, и несколько дисков с американским альт-роком, поп-роком и прочим, а Петер посмотрел на них, схватил и выкинул в окно пятого этажа, а потом вручил мне пару боксов со словами: «вот это музыка! Это шведский блэк-метал!», я тогда сгоряча крикнул: «Ты нахуя всё повыкидывал, швед ебаный?!», он не сильно обиделся, но мне потом всё равно было стыдно…***
Ехали мы в автобусе, я, конечно же, сидел всё время с Петером и переслушивал его шведский блэк. Он потом дал мне ещё несколько дисков, но никакой попсы там не звучало. А Тагтгрен всё жаловался мне на то, что набрали всяких отбросов, они шумят и мешают ему насладиться красивыми видами равнин и степей под трэш-метал, дум-метал и что-то ещё. Ох, как же долго он объяснял мне, чем отличается викинг-метал от фолк-метал, а тот в свою очередь от фолк-рока и скандинавского фолка. Чем обычный фолк отличался от норвежского и много чего ещё. Когда стемнело, водитель остановился на ночь для безопасности. Нас заселили в непонятный мотель возле заправки. Петер принёс нам в номер еду, за что я был ему очень благодарен. Тэгтгрен был со всеми немногословен, он не любил никого из одногруппников, признавал только меня и чуть позже Кристофа. Но иногда выдавались дни, когда и я оставался без его внимания. — Всё, спать! — он выключил свет, и маленькая комната погрузилась в кромешную тьму. — Завтра рано вставать, Тилль. Но выспаться было не суждено. Спустя какое-то время за почти картонной стенкой раздались стоны и скрип кровати. — Ёбаные мудаки! — заорал Петер в подушку. Я лишь посмеялся. Через час, когда ничего не изменилось, Тэгтгрен достал из сумки бутылку алкоголя. — Это русская водка. Попробуй. Мы выпили понемногу из горла, Петер не брезговал пить после меня. Я почувствовал расслабленность, поднятие настроения и опустошение мыслей — то что нужно для нормального сна. Но и тут возникли проблемы… — Я видел тебя несколько раз с кудрявым каким-то парнем. Вы… Ну… За руки держались, а потом ты целовал его в… Вроде уши. Ты, ну, пидор? - варнякал Петер. Я промолчал, обдумывая, что бы такого сострить? — Да. Теперь собирать вещи и идти в коридоре спать? — всё, на что хватило моего остроумия. Прискорбно. — Разрешаю тебе не уходить. Сам ведь тебя позвал. Мы в ответе за тех, кого приручили, — важно изрëк он. В темноте ни черта не видно было, но я, что тогда, что сейчас, был уверен, что он поднял в воздух указательный палец. Снова наступила тишина, я надеялся спать, но Петер опять заговорил. — Я не против геев всяких там. Просто это не должно меня касаться. Господи, чем я тогда думал? К слову, так, как тогда, я давно не смеялся, да и Петер тоже. — Не должно касаться? — я вскочил с коцки, подлежал к нему, схватил его руки и скрутил под одеялом. Потом уселся сверху и другой рукой начал щекотать. Петер старался не издавать много громких звуков, потому что отвечать на вопросы пусть и нелюбимых, но всё равно одногруппников о том, что за шум доносился из нашего номера, было бы неловко. Ближе к рассвету мы всё-таки легли спать. Следующий день мы тоже провели, глядя в окно, и я, слушая пояснения о том, что такое дум, откуда взялось, как переводится и почему дум-метал так назвали, а Петер - всё это рассказывая.***
Ночь в мотеле тоже никак не описать, по крайней мере никто больше не трахался (или стены были нормальными).***
Половина третьего дня пути прошла в расспросах о том, что я запомнил из курса Петера о знаниях жанров, поджанров, ответвлениях от поджанров, направленностях и особенностях звучания гитар, ритма ударных и вокала. Я успешно завалил тест…***
К вечеру мы добрались до Москвы. Петер, счастливый, что может спать на приятно пахнущей, мягкой, удобной кровати, сразу пошёл восстанавливать силы. В то время как я разобрал наши вещи, сходил в душ и только потом лёг спать. На утро мы отправились в Кремль, потом знаменитое Московское метро, посмотрели на Собор Василия Блаженного и зашли в небольшой музей посмотреть картины. Но больше всего мне понравилась русская кухня. Перед тем, как поехать в гостиницу, мы с Петером напросились у экскурсовода в общую столовую. Тэгтгрен решил за меня заплатить, я был ему признателен. Чего мы только не набрали! Борщ, тонкие блины, котлеты, похожие на наш шницель, пирожки, в Германии были похожие, но нет... Русская кухня не имеет аналогов в этом мире… Мы наелись до дурноты и кое-как, придерживая друг друга, добрались до своего номера, выглядели, наверное, как будто пили, а не ели. А, впрочем, нас тогда мало заботили окружающие. Около пяти вечера в номер зашёл наш сопроводитель, профессор из университета, и сказал, что нам нужно написать что-то вроде доклада или сочинения на тему: «Город Москва. Достопримечательности». — Знал бы, что под такое будут прогибать, в жизни не поехал бы! — ворчал Петер, отсчитывая мне половину выданных листов. Я не понимал, в чём проблема и написал что-то вроде: «Россия прекрасная страна. Здесь красивая архитектура, вкусные пирожки, крепкое пойло и восхитительные девочки», Петер это прочитал и долго смеялся, попросил сохранить, потом просто забрал листок себе и предупредил, что лучше бы мне написать что-то более объёмное и больше о метро, чем о девочках. Долго мы ещё пытались что-то нацарапать, но ближе к полуночи во мне проснулся писатель, и я меньше чем за час настрочил неплохое сочинение. Потом помог Тэгтгрену. Легли мы поздно...***
Около семи утра меня разбудил Петер криками о том, что сегодня свободный день, и мы сами себе предоставлены. Я был рад, что он так рано встал, ведь это значило, что у нас было предостаточно времени на то, чтобы как следует набухаться — мне с горя, Петеру за компанию. Но у моего друга были несколько иные планы… — Мы идём в библиотеку! — Зачем? Ты всё равно русский не знаешь. — Там атмосферно! — сказал он и потащил меня за руку к большому красивому зданию в стиле классицизма, но там зачем-то были готические круглые окошки — розы на ордерах. Петер с очень заметным акцентом поздоровался с библиотекарем и пошёл бродить между высоких стеллажей с книгами. Через час я не выдержал и решил найти его, чтобы покинуть столь прекрасное место, но поиски затянулись ещё на полчаса. — Петер! Хватит тут блуждать, это бессмысленная трата времени! Ты хоть что-нибудь из того что видишь, можешь прочитать? — Ну это у русских буква «а», — он тыкнул в корешок толстой книги. — Отлично, молодец. Нас ждёт бар, — я настойчиво взял его за руку и повёл к выходу. Интересное наблюдение я тогда сделал: если Петера взять за руку, он становился спокойным и послушным. Думаю, такой фокус мог проделать только я. Это очень льстило мне и тешило самолюбие. — А теперь в книжный магазин! Вон там, недалеко. «Зачем?» — на этот вопрос я не получил ответа… Петер через полтора часа наконец-то выбрал пару книг и расплатился. Хорошо, что мы разменяли деньги как только приехали в Москву. — В бар, — сказал я. И это был не вопрос, а утверждение. — Тилль, последнее на сегодня место и в бар, — он посмотрел на меня своими красивыми глазами, в которых редко я видел что-то кроме безразличия, печали и пустоты. И сейчас в этом безграничном пространстве теплилось что-то похожее на радость. Пока Петер тихо напевал что-то, я всё не мог выкинуть из головы этот взгляд. Глаза — зеркало души, да ничерта! Или, как было бы культурнее сказать — ничуть… Я не мог понять Петера. Это было как с игрой на барабанах! Ты слышишь метроном, ты знаешь, куда бить, как часто. Ты всё знаешь! Но потом просто так начинаешь считать про себя: раз, и два, и три, и четыре и… Раз та и та, два та и та, три та и та, четыре та и та… И сбиваешься, не можешь понять, разобраться. Сидишь и думаешь: «Я всё выучил, понял, но, оказывается, не так уж и понял». Да, я знал Петера, выучил его характер, но смотрел в глаза — и сбивался. Он глянул в мою сторону, наверное, узнать, не потерялся ли я. Раз та и та… Сбавил ход, поравнялся со мной. Два та и та… Лёгкое прикосновение руки - намёк на то, чтобы я сделал, как в библиотеке. Три та и та… Я взял его за руку, почувствовал влажность и тепло его ладони. Четыре та и та… Он поднял на меня радостный взгляд. И всё, я сбился… — Мы пришли. Можешь за мной ходить, а можешь тут стоять. Рынок. Это был маленький рынок с дисками и винилом. Петер, на удивление быстро, решил свой вопрос, выполнил, так сказать, желание и пришёл ко мне. — Вот, смотри, это русская рок-группа, довольно известная — «ДДТ» называется, альбом «Мир номер ноль», придём в отель, послушаем, если там есть на чём, — он повертел передо мной пластинку. — А ещё пара дисков, тут вот «Кино» — легенда и что-то ещё, — он прищурился. — Не знаю, кто это, просто обложка мне понравилась на боксе. Потом он аккуратно сложил всё в сумку, предварительно взятую с собой. Теперь там был винил, диски, книги и стопка буклетов. — Теперь, Тилль, в бар, как ты и хотел, алкаш поганый.***
Мне очень хорошо запомнился момент, когда Петер, уже пьяный, стал рассказывать мне, как грустно и больно никого не любить, потому что когда ты кого-то любишь, тебе есть за что бороться, зачем жить и прочее. Казалось, что мои рассказы о том, как грустно, когда ты любишь, а тебя нет — он пропустил мимо ушей и напрочь забыл мои двух-трëхчасовые страдания в слезах на полу… Но дальше — интереснее. Он подался ко мне и поцеловал меня. — Эй, ты уже достаточно выпил, давай прекращай и, пожалуйста, держи себя в руках, - я взял его за плечи, немного отстраняясь. Он ответил что-то совсем невразумительное и, убрав мои руки, продолжил целовать меня во что попало: щёки, нос, губы, виски, плечо, ладонь, обратно к лицу. Я поймал себя на мысли, что мне очень даже нравятся его действия, меня это возбуждало, заставляло снова чувствовать. Заставляло меня быть живым и радоваться этому! Поэтому когда Тэгтгрен вновь разорвал безответный поцелуй, я резво подался вперёд и просунул язык ему в рот. На меня уставилась пара шокированных глаз, но после пары секунд они закатились, прикрываясь веками. Мы целовались долго и чувственно, Петер водил рукой по моей шее вверх-вниз, притягивая к себе сильнее. Я был благодарен Всевышним силам, что дали мне такого «друга». Когда мы решили всё-таки прерваться, Петер ничего мне не сказал, будто и говорить тут нечего. Для дальнейших событий я тогда не смог придумать достойного описания, но гораздо позже, я слушал «частушки» и нашёл идеальную фразу! Мы молча сидели и: «вдруг откуда ни возьмись, появился в рот ебись!», перед нами возникло нечто странное. — Здравствуйте, мальчики, развлекаетесь? К нам подошёл ледибой — это сейчас есть такое слово, а кем его тогда считали, не знаю и знать не очень хочу. Он сказал это сначала по-русски, а потом, поняв, что мы не андестенд, заговорил на ломаном, но понятном немецком. — Можешь что-то предложить? — оживился мой спутник. — Что угодно для Вас и вашего… — он покосился на меня и промолчал. — Цену назначаю по факту, зависит от вашего выбора. — У тебя есть комната какая-нибудь или что-то подобное? — заплетающимся языком бубнил Петер. — Ну… Сейчас есть свободная кладовка. Места немного, но нам всем хватит, — он пошло заулыбался. Кое-как мы туда пробрались, быстро разделись и понеслась. Я долбил его анал, не думая о том, чтобы специально попадать по простате, он весь прогнулся и подставил под ласки пышную грудь. Она была мягкой и приятной, но с мужскими сиськами ничто не сравнится! Наигравшись с ними, я взял его член и начал дрочить, а потом засунул два пальца во влагалище, начиная быстро двигать ими — должны же все получить удовольствие? Только спустя пару минут я заметил, что Петер молча сидел на какой-то коробке, голый, покрывался мурашками и пристально разглядывал или мой член или попу ледибоя. Я кончил, но без удовольствия, мне что-то не нравилось, а что, тут стоило понять. Из-за положения? Или партнёра? Впрочем уже неважно. — Что желаете? — подошёл блядун к Петеру. — Ничего, вот деньги, оставь нас. Парень с грудью оглядел стояк Тэгтгрена и шутливо обратился ко мне: — Вам не особо-то повезло… Только если в рот брать — удобно будет, ну а по горячей точке он вряд ли попадёт… «Выучил бы что-то ещё по-немецки! А не этот бред про размеры! Ещё и пример привёл, куда брать. Может возьму, а может и нет, а может пошёл ты! Урод!» Я разозлился. Что себе позволил этот сопляк?! Я рявкнул, чтобы он убирался и сразу же подошёл к Тэгтгрену. — Чего ты так? У тебя ведь правда больше? Да не спрашиваю я! — добавил он, видя, как я развожу руками. К тому моменту Петер сохранил свою оральную и анальную девственность, но со второй он, без видимых сожалений, распрощался. Секс с ним был недолгим. Не очень удобные условия сыграли против нас, будь мы на кровати, в нормальном доме и трезвом виде, было бы отлично. Потом мы быстро оделись и ушли, чуть не забыв сумку. Шли мы молча, понятное дело, почему… Меня терзали мысли о том, что одногруппник мог и влюбиться в меня после подобного. Не секса, а поцелуев... Хотя нет, я же не полюбил Флаке? Когда мы подходили к гостинице, Петер сказал что-то вроде: — Хуйня получилась… Испортил только тебе вечер. — Почему испортил? — Ты напиться хотел, как я понял, с горя, посидеть, подумать об упущенном, придумать, как своего, как там его… Кристофа вернуть. А тут я. — Я очень даже неплохо провёл с тобой время. Из какого-то внутреннего, до того момента неизвестного, побуждения, я робко поцеловал его в губы. Практически кромешная тьма мешала разглядеть эмоции, или я уже просто позабыл их. Помню только, что потом он обнял меня и, в силу роста, упëрся лбом с плечо. Это было очень трогательно и волнительно. Пусть я знал его ещё до поступления (познакомились мы классе в десятом в баре, когда я чего-то не поделил с «местной властью» и меня избивали, но Петер вступился за незнакомого человека и быстро разрулил конфликт. Потом я долго ещё покупал ему пиво, каждый раз, когда мы решали сходить в бар), он никогда не прикасался ко мне, только в Москве он решился брать меня за руку, обнимать и даже отвечать на поцелуи. Или было это и раньше? «Было и раньше» — вспомнил я. В любом случае чувствовать его тепло, от чего-то пьянящий аромат, улавливать сквозь кофту едва заметное сердцебиение, которое усиливалось, стоило мне провести руками вниз по спине, было приятно. — Меня всё устраивает, и если ты всё ещё чувствуешь вину за испорченный вечер, ты можешь загладить её в номере. Как мы поняли, здесь стены построены на совесть. А совесть у русских… Ух, какая бывает! В его глазах полыхнул игривый огонёк. Мы зашли в номер и, совершенно позабыв о пластинке и дисках, пошли к кровати. Я не знал, что делать, как делать правильно, потому что ледибоя я трахал на отшибись, лишь бы в дырку попасть, даже для себя конкурс устроил — максимальное количество попаданий без помощи рук. А теперь я хотел заняться любовью в самом прекрасном смысле этого слова. — Начнём с прелюдий? — робко спросил Петер. — Мне без разницы на самом деле, я ведь вину заглаживаю. «Играть, так играть, чёрт побери!» — огонь страсти распалился не на шутку и грозился сжечь меня заживо. — Раздвигай ноги, — я намеревался просто подрочить ему, но потом вспомнил слова шлюхи о том, что в рот будет брать легко. Внутри борьба тёмного и очень тёмного… В конце концов я вспоминаю фразу, однажды услышанную в баре: «в принципе, живу без принципов», — после этих слов какой-то мужик разделся и начал трахать другого мужика на виду у всех, разложив того на столе. Когда я прикоснулся к голени одногруппника, он вздрогнул. Но я же просто коснулся голени! — У тебя холодные руки, — мрачно изрëк он и отвернул лицо. Я пошёл в ванную и включил горячую воду, подставил руки под кипяток, от которого шёл пар и, поняв, что не выдерживаю такую температуру, вернулся в спальню. — Нагрел. Но всё равно при каждом моём касании или даже приближении к его коже, Петер вздрагивал и кривил лицо в жутких гримасах, будто ему заживо сдирали плоть с костей в тех местах, где я прошëлся пальцами. Сразу видно — девственник. Но я был не лучше… Меня очень смущало абсолютно всё, алкоголь не подарил мне возможности сделать Петеру приятно, он лишь позволил мне бояться что-то сделать и не мочь при этом объяснить, почему. В конце концов, после ещё одной неудачной попытки подобраться к его промежности, я выпил залпом полбутылки водки, которую видел у Петера в сумке и просто лёг рядом с ним. — Через пару минут ты будешь осчастливлен, — осведомил я друга. «Через пару минут» показались мне очень долгими. Но потом достаточное количество спиртяги в крови позволило мне снова нависнуть над Петером. Я что-то шептал, поглаживая его живот, спускаясь к лобку, поднимаясь к груди, так навернул пару сотен кругов и взял его член, действительно меньшего размера, чем у меня. — Сука, не оторви мне его, — прорычал Тэгтгрен, когда я видимо, слишком сильно сдавил головку. — Прости, прости, прости, прости, прости… — в пьяном бреду повторял я в поцелуи, выгибаясь под ласками парня, он рисовал какие-то пентаграммы на моей спине, пока я продолжал нависать над ним, одной рукой упираясь в матрас, второй надрачивая тому, кто хотел извиняться, а теперь просто лежит и кайфует. Постепенно я сполз к низу его живота, просунул язык во впадинку пупка, отчего Петера передëрнуло снова, потом сполз ещё ниже и наконец-то добрался до члена. Было сложно, я неумело брал наполовину, задевал зубами, один раз прикусил, не знаю точно, но, думаю, Петер до сих пор мне этого не простил… — Стой, сука, взгляд подними, я тебя сфоткаю. Я на него посмотрел, и он правда меня сфотографировал, потом ему на грудь сползла фотография. — Тилль, ты тут чертовски сексуален, — вздохнул он и показал листок. Он очень жестоко пошутил. Меня смазало самым худшим образом, плюс ракурс сверху вниз и его член во рту. Я надеялся, что он это не просто выкинет, а сожжëт. Но он отдал мне фото как сувенир на память. Недолго мучаясь в попытке настроить ритм и кончить, он поймал вечно убегающий в неведомые дали оргазм. — Ты мне на лицо кончил… — я досадно вздохнул. — Мне похер, что я там сделал, сам виноват, что полез, я не просил. «Чего?!» Я был обижен и расстроен. — Пойди умойся, Bög, твой Кристоф не будет любить шлюху, у которой рот в чужой сперме. — Fick dich, Schwule! Schwuchtel! Arschloch! Ich habe deine Mutter gefickt, Dreckskerl! Меня, помню, очень задели не столько его слова, сколько тот факт, что я доверил ему эту тайну, свои переживания, думал, что можно сказать только ему, а он потом использовал мою доверчивость и глупость против меня, засыпая раны солью с гранулированной кислотой, а потом поливая водкой, которую я пил, чтобы доставлять ему удовольствие и, наконец, прижигая раскалëнным металлом… Своим гребаным дэтом… Я пошёл умываться, гадая, что за смена настроения? Вернулся в наихудшем расположении духа. Мне предстояло ещё один день жить в Москве, спать здесь одну ночь, потом опять почти трое суток быть с ним рядом, а потом приятный бонус в виде четырёх полных лет обучения бок о бок с ним. Я уже, как обычно, продумал самый плохой вариант своего будущего. Продолжая продумывать свою печаль, буквально расписание истерик, я лëг на свою кровать и отвернулся к стене. — Тилль. — Fick dich, «Bö-ö-ö-ög»! — я, как мог язвительно, передразнил его шведское ругательство. — Тилль, — уже грубо позвал он. — Что? — Не смей на меня обижаться! Мы не зашторили окна и сейчас я видел, как в синевато-зелëном мраке блестели его глаза. Я отвернулся, бросив краткое, но понятное «Nej», понесло меня покрасоваться знаниями шведского языка, которого я вовсе не знал, а Петер на нём говорил редко. — Что нет? Слушай, нельзя быть таким чувствительным по отношению ко всему, что тебе какие-то уроды говорят! — Дело просто в том, что ты не какой-то урод. Вернее, не был им. Он спрыгнул со своей кровати и навис надо мной, щекоча патлами лицо. — Отстань! — Ты не считаешь меня каким-то уродом? Неужели? — он насмехался и не стыдился этого. — Всё равно, мать твою! Нельзя так близко к сердцу принимать пустые слова! Заметь, тебе плохо, а мне нет. Так? Слушай, ну ты ведь правда bög, я что с этим сделаю? А если ты bög — привыкай к осуждению и прочему дерьму. Умей не слушать, я тебе даже диски с музыкой подарил, которую когда слушаешь, больше никто не докричится, — он усмехнулся. Но, не получив ответа ни на один из многочисленных риторических вопросов, он склонился ещё ниже и коснулся губами моей скулы. — Прости. Резким движением я перехватил его шею, скользнул по спине к пояснице и притянул к себе этого грешника, чтобы он лёг рядом. Он повиновался. Не запоминал особо о чём мы говорили, да и пьяный сильно, что б я запомнил? Вот секс — очень яркое воспоминание, а то, что я наговорил, находясь на грани реальности и сна ушло в небытие. На утро мы с похмелья залпом выпили по несколько стаканов воды, повезло, что обошлось без приключений до унитаза и ближайшей аптеки в поисках хоть чего-нибудь, чтобы не умереть от отравления. — А давай гулять? — спросил Тэгтгрен, расчëсывая мокрые, только что вымытые волосы. — Там так тепло, солнце светит, в Берлине мы такое ещё не скоро увидим, к тому же, делать всё равно нечего. — Пластинку мы так и не послушали, неси её сюда. Он встрепенулся. — И вправду забыл уже про неё. Он настроил проигрыватель, который мы нашли на полке в шкафу, видимо, им никто не пользовался. Заиграла приятная мелодия, к акустической гитаре постепенно добавлялись новые электронные звуки, было красиво, потом подключилась электрогитара, и снова акустика. Приятный голос пел что-то, наверное, тоскливое, на русском. Я понимал только отдельные местоимения, звуки и несколько слов вроде «душа», «глаза» «не» и всё, в припеве было «е-и-е-и-е-е!» — это тоже было несложно понять. Петер сидел и листал русско-немецкий словарь, непонятно откуда взявшийся. Песня была длинной, с множеством переходов. Она трогала за душу, не то что Петерский блэк и дэт, в котором тоже было много чего интересного, но я не мог, например, выйти на балкон вечером, взять чашку кофе и, глядя на закат, слушать… Скрим. — Понравилась? — Тэгтгрен поднял на меня глаза, светящиеся надеждой. Я кивнул. Он молча встал и начал переодеваться. — У тебя волосы ещё мокрые. — Чуть-чуть совсем. Не будем время зря тратить, пойдём так. Первое место, куда мы пошли, была детская площадка, Петер был гораздо меньше меня и в плане роста и в плане веса, поэтому он смело стал раскачиваться на качелях, пока я оглядывался по сторонам, не видит ли этого кто-то ещё? Было очень рано, где-то часов семь, плюс рабочий день, но я всё равно боялся. Петер быстро развеял негатив. — Фотографируй меня, чего ты стоишь?! Я достал фотоаппарат из сумки, которую мне вручил одногруппник, и попытался выполнить приказ. Получалось очень смазанно, ведь Петер катался, а не стоял смирно на фоне какого-нибудь фонтана. Мы посмеялись, Тэгтгрен сложил фото в карман сумки и потащил меня в неизвестном направлении. — Русский рынок — волшебное место! — Петер развел руками перед аркой с вывеской. — Что ты тут хочешь? Вдруг потеряемся? Как потом домой попадëм? Ты даже языка не знаешь! Нет-нет-нет, я отказываюсь, и ты тоже никуда не идёшь! — Не бойся, я с тобой, — он усмехнулся и взял меня за руку. Мы только вошли, и мой взгляд притянули чёрные свитера. — Oh, Mein Gott! Ты посмотри на это! — я начал выгребать все купюры и монеты из карманов, насчитывая нужную сумму, пока я разбирался, Петер уже всё купил. — Нет, стой, дай, верну тебе деньги! — Ой, да забери ты свою мелочь! — фыркнул он. Мы прошли ещё немного и, как я говорил, заблудились. — Что делать? Ты можешь спросить на русском что-нибудь? Тилль, пожалуйста! - Петер оглядывался по сторонам, сильно сжав моё предплечье. — Где словарь? — Дома... — на лице у него читалась явная паника. Стрессоустойчивостью Петер не обладал, хладнокровием тем более. Эти качества все люди путали с безразличием и тихой ненавистью ко всем окружающим, которой у него было в избытке. Он бегал глазами по лицам прохожих и тротуарам в надежде вспомнить что-нибудь. Вдруг я увидел женщину, которая продавала пирожки. Я приблизился к тележке, тыкнул на два, как оказалось, с капустой и насыпал ей мелочи в ладони. Она кивнула и вручила мне покупку, завëрнутую в газету. — Держи, — я отдал один пирожок Петеру. — Сейчас что-нибудь придумаю, ты пока поешь, не позавтракали ведь. Только тогда я заметил в его глазах застывшие слёзы. Не боясь толпы, я отвёл прядь уже высохших волос ему за ухо и поцеловал в висок. — Тилль, — он прошептал моё имя с ноткой укора. Не понять, почему с укором, сложно. — Всё, всё. Я начал вспоминать все русские слова, которые когда-либо учил, слышал и читал — их оказалось гораздо больше, чем я думал. Стыдясь своего убогого акцента и неумения склонять по падежам, числам и прочему, я подошёл к одной бабушке, мне казалось, она добрая и поможет нам. — Здравствуйте, я прийти здесь. Потеряться. Мой друг не знать места, — «Господи, дай мне сил это выговорить!» — В не знать. Мочь помочь мне? Пожалуйста. — Немец, — презрительно сощурилась она. «Надо было Петера посылать. Он хотя бы швед». — Ja, ich komme aus Deutschland. — Ой, понаехали, языка не знают, что с вами делать? — она вздохнула и встала с места, позвав кого-то, чтобы её заменили ненадолго. Она вывела нас к арке. — Tack så mycket! — выпалил Петер на своём шведском. — Да идите уже! — рассмеялась женщина. Мы пошли искать площадку. — Жуткое место… Я не думал, что мы правда потеряемся, — сказал Петер. Я заметил, он даже не прикоснулся к еде. — Зато, смотри что у нас теперь есть! — я кинул взгляд на свёрток, пропитавшийся маслом. — А, точно. Вкусный хоть? — Конечно! Вот поэтому я теперь очень люблю пирожки с капустой — ассоциация. Потом Петер нахмурился. — Свитер конечно… В моём родном городе есть получше. — Серьёзно? Зачем тогда ты два купил? — Будем как два идиота ходить в одинаковых. Будем ведь? — Ну конечно. Потом Петер стал рассказывать мне о небывалых мастерски связанных свитерах, об узорах на них, о цветовых переходах и в целом о том, какие у него дома есть прекрасные свитера, и какие вот эти чёрные не прекрасные. Потом мы нашли площадку и Петер побежал занимать качели, хотя, во-первых их было две, во-вторых, я бы не стал кататься. Не было смысла бежать туда. «Нет, ну а почему нет-то?» — Тилль, ну давай! — он просил присоединиться. Но я ни в какую не соглашался, боясь что-нибудь сломать или порвать цепь. Помню, как я смеялся, когда какая-то женщина вышла к нам и сказала что-то Петеру, а он не понял и не слез с качели, тогда она побила его веником. — Не смешно! — он злился и оттирал ручейки крови со лба. — Блин, вот что она сделала? Веником по лицу! Я не мог успокоиться, хотя мне было действительно стыдно смеяться. Мы продолжили своё путешествие по Москве в столовой. — Отличное место, тут и не потеряешься, и веником никто не отметелит! — радостно булькал Петер, глотая борщ. Я согласно кивнул и отвернулся к окну, наблюдая за его отражением. В сердце почему-то закрался страх, но я быстро отогнал его, думая о том, что сейчас только обед, а мы уже сделали всё, что планировали. Лучше думать о хорошем... «Всё сделали, молодцы!» Хотя… Когда мы пошли к отелю и завернули за угол, я прижал Тагтгрена к стене и впился в его податливые губы. — Ты чего?! — Хочу тебя, verdammt noch mal! Ошибки молодости. Или нет, об этой «ошибке» я совсем не жалею. Мы наперегонки кинулись в номер, и тот, кто был первым должен был трахать проигравшего. Отдал бы десять своих зарплат, чтобы ещё раз увидеть лицо Петера, когда он понял, что проиграл, но не сдался, а потом я резко затормозил и открыл дверь, как джентельмен, пропуская его вперёд себя. — Ты… — Да, именно!***
Быстро расположившись на кровати, я приготовился страдать, а потом в полной мере наслаждаться жизнью. — И что делать? Я показал всё, как говорится, на пальцах. Он медленно растянул меня, чёрт, на сухую… Как же это было ужасно! Но мы суровые немец и швед, нам не нужен лубрикант, у нас есть кровь, пот, слёзы и сперма! Трахал Петер неумело. Ничего особенного кроме ужасной боли я не испытал, по простате он попал всего пару раз. Потом, когда уже кончил, просто подрочил мне. — Хрень. Надо было как вчера. Почему ты пропустил меня? Адекватного ответа не последовало. Петер предложил собрать вещи, упаковать свитера, сходить поесть и прогуляться в парке недалеко от гостиницы.***
Был довольно прохладный, но очень приятный вечер, мы только вернулись в номер. — Как тебе в целом отпуск? Что запомнилось? — расспрашивал Тэгтгрен. Я не ответил, завернулся в одеяло и уснул. Потом, сквозь дремоту, почувствовал, как он лёг рядом, прошептал : «Эх-х, Bög...» и обнял меня. «Приятно…»***
Дорога домой была скучной, весь автобус обсуждал красоты города и стоны, которые кто-либо слышал. Нас не обсуждали лишь из-за того, что постанывали мы днём. В дороге я незаметно держал руку Петера в своей ладони, он делал вид, что не замечает. А в мотелях, где мы заселялись вдвоём, тихо мирно спали, обнявшись. Спать в обнимку с каким-нибудь мальчиком очень классно... Особенно когда этот какой-нибудь мальчик буквально спас тебя от суицида.***
Берлин, привет, я по тебе не скучал… Нас выгрузили, и все пошли к остановке, чтобы доехать до университета, а Петер, снова тихий и мрачный, решил пройтись пешком шесть километров. Я увязался за ним. В полном молчании мы дошли до парка при территории универа. Я видел, как Петер изредка оборачивался на меня, но по большому счету не подавал знаков заинтересованности в моём присутствии. Мы остановились на развилке, Петеру идти направо, мне — налево. — Пока, — ледяным тоном отчеканил он. И тогда я подумал: «Не может всё так закончиться! Должен быть адекватный финал!». Я не знал, что могу сделать в этой ситуации, поэтому поцеловал его, не находя ответа. Он вытерпел мои жалкие попытки пробудить в нём былую страсть, но не отреагировал. — Тилль, — интонация, будто отдавал приказ расстрелять меня, начиная с конечностей и постепенно поднимаясь к голове, прикончить. — Ты любишь Кристофа. Я знаю это, — Петер поднял на меня тот же безразличный взгляд, что и всегда, но теперь в нём мелькала тоска, немая серая тоска, что вечно сопровождает каждого, с которой можно только смириться. — Тилль, я хочу тебя поцеловать, ты тоже этого хочешь. Но мы сможем это сделать только в Москве. Наша близость, страсть и то, что я с радостью считал бы любовью, пусть и ошибочно, осталось в России. Всё это вернётся, только когда мы снова окажемся там. Потом он достал из сумки пластинку. — На память, а ещё вот, — Петер вручил мне небольшой пухлый бумажный пакет. — Фотографии, подрочишь потом на мой член в твоём рту. Мы рассмеялись, было ведь чему. — Завтра понедельник, жду тебя в свитере! — я увидел тёплую улыбку, такая адресовывалась всегда лишь мне. Только теперь я понимаю, каким особенным был — Петер прикасался только ко мне, улыбался только мне, говорил со мной, тратил свободное время на успокоение меня, тратил на меня свои деньги, силы, время, эмоции. Я таким один был, к слову, даже на пятом курсе ничего не изменилось, он всё никак не находил, да и не искал, своего человека — замену мне. Помню как он кричал, когда я позвал его в бар после летних каникул и рассказал о Кристофе и извинениях в Лейпциге. Правда верещал на весь бар: «Мой друг снова счастлив! Мужики, всем по кружке пива за мой счёт!», я отговаривал его платить за всех, но он тогда радовался, видимо, больше меня.***
Я покрутил в руках последний кусочек шоколада. Потом конец учёбы, связи потерялись, он не ходил на встречи, выходил из групп в соцсетях, если кто-то его добавлял, был, как и раньше, отшельником, а у меня всё не было повода звонить. Так мы и перестали общаться совсем… Вернуться в настоящее было больно, ведь я прикончил шоколадку, подаренную Круспе… Потом я, надеясь на то, что оно всё ещё там вскочил, ударившись о ножку стола, сорвался с места и побежал на чердак, который сам по себе был чем-то средним между мансардой и чердаком. Там можно было жить при условии, если сделать уборку и расставить мебель. Но нам с Кристофом это было ни к чему и мы хранили там всё на свете, барабанную установку, например. Интересно, Кристоф хоть иногда на ней играет? Я поднялся и решил не включать свет — рассветало, и всё пространство заливало красноватым светом. Оглядев установку, я улыбнулся — на поверхностях барабанов не было пыли, недалеко лежали новые палочки и стояли банки из-под пива. В одной из них я даже нашёл остатки. «Кристоф, Кристоф, до чего неэкономный, просто так алкоголь оставляешь где попало!» Я около часа как можно тише перетаскивал и переставлял разные коробки и наконец-то нашёл ту самую! Запечатанная со всех сторон скотчем, потрëпанная, с надписью «Leben in Moskau». <tad>В груди почему-то защемило. К горлу подкатил горький ком. «Как я мог выкинуть его из своей жизни?.. Он столько сделал для меня, а теперь он в полном одиночестве... Петер, прости меня, пожалуйста...» Я сёл на пыльный пол, роняя слëзы на грудь и коробку. Даже представить себе не мог, что меня так расторгает вид коробки. Или же надписи? «Вспоминать - одно. Видеть и держать в руках - другое... Совсем другое! А в руках у меня вся моя жизнь». <tad>Я попытался аккуратно распечатать всё, но бросил на половине «пути» и пошёл искать проигрыватель заранее. На его поиски я потратил не так много времени, как на «Leben in Moskau», но на то, чтобы привести его в рабочее состояние я убил где-то час. В итоге, было уже начало пятого, а я продолжал распаковывать заветную коробку, которую моя мать хотела выкинуть. И это вместо того, чтобы спать… Впрочем, неважно. Я достал пластинку, из картонного конверта вместе с винилом выпала бумажка. Поставив на проигрывание «Мир номер ноль», я нашёл начало той самой песни, которую мы слушали с Петером. Что за записка? Я развернул. Она была очень старая. «Сомневаюсь, что ты достанешь когда-нибудь винил и к тебе в руки попадёт эта макулатура, но если ты читаешь это, значит действительно что-то тебе запомнилось в нашем отпуске. Не ищи нормальный перевод, везде будет не то. Читай текст на следующем листе». — написал мне Тэгтгрен. Перевод тронул меня до глубины души… Теперь просто крутое «ие-е-еи-и-е-е-ие…» казалось мне криком души, но не вокалиста, а моего друга. Спустя много-много лет я понял, почему он смотрел на меня с надеждой, когда спрашивал, как мне песня. Потом я достал диски с дэтом, который слушал по пути в Москву, свитер в пакете (чтобы моль не поела) и конверт с фотографиями. Глаза защипало. Вроде светлое, хорошее воспоминание, а становилось больно. «Интересно, что с ним теперь?» Я бросил попытки найти его в соцсетях, как только забил имя и увидел множество результатов и левых аккаунтов. «Он будет орать, но это плата за секс со мной под Новый Год». — Флакон, привет. Знаешь номер Петера? Флаке никак не мог вспомнить его, но, после описания прически Петера, быстро сообразил. А потом начал ругаться из-за звонка, потому что у него жена и маленькая дочь спят, а тут я со своими хотелками. Потом я получил номер, мы немного поболтали о том, что там с нашей электронной версией «let's go» и Лоренц ушёл досыпать. Я ещё пару раз переслушал песню, перематывать было сложно, но оно того стоило. Долго собирался с мыслями. А потом написал: «Привет, это Тилль тебя беспокоит. Ты так и не подарил мне свитер. Обманул получается…» А потом решил добавить: «Или ты отдашь мне его в Москве?» Эх! Волнительное ожидание ответа как чуда, как мне тебя не хватало в жизни. Я нашёл «Метель» в интернете, скачал её и теперь слушал на повторе в наушниках. Вдруг песня прервалась и раздался звук пришедшего уведомления. Тихо, но от того не менее радостно, я вскрикнул и открыл сообщение. «Дебил, блядь, пять утра… Хотя, что ещё можно жать от bög?» Я сник, такого я никак ожидать не мог, но следующее сообщение значительно улучшило моё настроение: «Отдам не в этой жизни. А в Leben in Moskau». Эти строки не нуждались в моём комментарии и ответе. «Я обязательно назначу время и место встречи в Москве!» А пока что я спустился вниз, лёг рядом с мужем и попытался уснуть, ведь до срабатывания будильника оставалось меньше двух часов. Ощущая на плече тёплое дыхание Дума, я осторожно повернулся и поцеловал его в лоб. Бездумно трахнуть одногруппника, одногруппников… — одно, а вот действительно любить кого-то — что-то совершенно иное и нечто прекрасное.