Но вполне очевидный ответ буквально висел в воздухе.
Я смотрел на самого любимого человека взглядом, наверное, безэмоциональным, но изнутри меня разрывали эмоции и не самые положительные.
«Нужно уметь избавляться от отношений, приносящих боль».
«Но можно ли исправить ситуацию? Нет… Если мы будем жить, пытаясь раз за разом «исправиться», жизнь превратится в существование, не приносящее радости».
«Я приехал, чтобы проверить наши отношения, понять, любим мы друг друга только в моменты разлуки или всегда, при любых обстоятельствах. А в итоге теперь думаю не о том, что надо работать над собой, а о том, что меняться ради того, кто для тебя важнее жизни, сложно, лучше прекратить общение».
«Слабак».
Пауль медленно поднялся и вышел на балкон, закрывая за собой дверь. Я обернулся, но полупрозрачный тюль мешал разглядеть его силуэт. Вспыхнул огонёк. Значит, он курил. Значит, переживал. Значит, ему действительно плохо.
Он крайне редко курил, в отличие от меня, говорил, потом у него болела голова, тошнило, и перечислял прочие неприятные побочные эффекты курения, но в последнее время зачастил — ещё один знак, что я доставляю ему много проблем и переживаний.
«Но не может быть, чтобы было всё так просто… Раз, и пяти, почти шести лет отношений будто не было…»
Всё, что мне нужно было сейчас — заварить чай. Пока вода закипала, я пытался понять, как буду жить без Хайко? Как люди расстаются? Как избавляются от вещей, боли, воспоминаний? Я ведь так привык к нему, как потом просто взять и выкинуть?
«Я ведь буду скучать… Страдать… Даже если сам брошу его — это будет очень больно. Буду, наверное, рыдать, каждый раз, когда захочу написать ночью: «Спокойной ночи, Солнышко», каждый раз, когда будет годовщина, когда буду видеть его вещи, фото, или буду что-то вспоминать…»
«А что будет со мной, если я увижу его на улице?..»
В груди неприятно потянуло.
«… С другим…»
Чайник издавал противный свист, давай отмашку на прекращение размышления о далёком и ненужном. Я заварил чай и сел за стол. Сразу сделав пару глотков я обжёгся сладким кипятком с привкусом липы, поглядывая в окна, выходящие на балкон.
«Тилль и Кристоф… Тилль трахнул знакомого, Кристоф прекратил общение, даже разорвал отношения, потом он переступил через себя, свою гордость и, наверное, принципы, и ради любви поехал в Лейпциг, Кристоф работал в баре с тьмой продажных душ, но не изменил Тиллю. По крайней мере они из-за этого не развелись, а теперь на их пути встал я. Да, они оба целуют меня, обнимают и ласково зовут, но никто не бросит свою половинку из-за какого-то Круспе. Я для них существую недели полторы и всё, потом они снова будут целовать лишь друг друга. Так почему из-за недельного юношеского увлечения… Даже не знаю кем, или Кристофом, или Тиллем, или обоими сразу, я должен предать Пауля и его чувства?»
Глоток чая. Солёный привкус из-за слёз.
«Почему? С чего я взял, что дело в них? С чего я взял, что так легко отмоюсь? Потому что Пауль сказал, что любит меня? Всё переменчиво… Если я сделал много плохого, а теперь делаю ему одолжение, не бросая, то он… Что он? Он может бросить меня, и это будет правильным решением… Так?»
«С другой стороны… Может есть смысл пережить это? Мы переживём это так же, как выпускные и вступительные экзамены, как ссоры с родителями, которые выливались в наши отношения, как пропущенные звонки, как отсутствие Валентинки на день душевнобольного! Мы переживëм это и будем счастливы!».
«Да! Я изменюсь. Пока не знаю, что нужно сделать, но что бы Пауль ни сказал, я убью в себе то, что он не любит!»
«И мы будем вместе!»
— Пауль! — я был готов выбить стеклянную дверь ударами ладоней.
Он, шатаясь, подошёл и открыл её. На глазах Хайко блестели слёзы — они собирались в большие капли и скатывались по бледным щекам. Мокрые ресницы вздрагивали при каждом судорожном вздохе.
Он смотрел сквозь меня, куда-то в тёмное, безрадостное будущее, в котором видел себя одиноким, брошенным, преданным.
— Нет!
Взгляд Пауля сфокусировался на моём лице. Какое-то время происходило соединение с нашим настоящим, и на его лице растянулась поблëкшая улыбка.
— Хорошо… Это очень хорошо, — его голос был хриплым из-за плача.
Я решил, что могу коснуться его. Когда я взял Пауля за руку и втянул в комнату, он никак не отреагировал. Я закрыл дверь балкона и вернулся.
— Я буду стараться, чтобы ты был счастлив со мной… Пожалуйста, дай мне шанс… — так говорил, будто Хайко предложил расстаться, но никак не я.
Вместо ответа он многозначительно протянул ко мне руки. Ничего, кроме как подойти к нему вплотную, я сделать не мог.
Он обнимал меня символически, положив холодные ладони на талию, в то время как я полностью отдался страсти и прижимал к себе любимое тело, пытаясь слиться с ним — не поглотить, а стать хотя бы маленькой частью этого венца творения.
— Цвен. Я люблю тебя. Пожалуйста, не бросай меня, я не хочу быть один… Я ведь никогда не найду кого-то, хоть немного, столь прекрасного, как ты.
Я вжался в его плечо, прохрустев половиной позвонков, чтобы согнуться.
— Не брошу, сказал же тебе «нет».
Мы совсем недолго ещё стояли на кухне, Пауль вскоре поддался чувствам и крепко обнял меня. Я поднял его на руки и понёс в спальню.
— Нас ждёт первый сезон Металопокалипсиса. Первый — это минимум.
Но Хайко лишь отвернулся.
— Нет настроения… К тому же, уже десять ночи, пора спать.
Я был расстроен таким поворотом событий, но с другой стороны, чего я хотел? Я улëгся и распахнул одеяло, приглашая Пауля к себе. Но он взял плед и лёг спиной ко мне.
— Спокойной ночи…
А в ответ молчание.
— Хайко, спокойной ночи.
— Спи.
Всё моё воодушевление как рукой сняло.
«Как же я устал… От всего… Думал, что будет легко, а вот нет. Помирились, всё решили, обнялись и «спи». Каждый день ссоры, страх, ревность, боль, негодование: «А что же я сделал такого, что он молчит и не смотрит на меня даже?», и ты никогда не узнаешь, что ты сделал!»
До половины одиннадцатого я как-то сдерживал чувства и порывы открыть рот. Но потом решил ещё раз попытаться разговорить Пауля.
— Давай, может, всё-таки посмотрим? Ну пару серий, чтобы образы в памяти освежить? — вроде и неплохо было сказано.
Нет, ноль эмоций. Я видел как перекатывались желваки на скулах, как трепетали ресницы, и вот он привстал и перевернул подушку, но не ответил мне.
— Пауль, скажи, что не так? Мы ведь помирились, так почему ты спишь под пледом, а не со мной под одеялом, не отвечаешь, не хочешь ничего. Я, хоть и не до конца, но понимаю, почему ты со мной не говоришь, но в чём проблема-то на Токи посмотреть?
Когда он укрылся с головой — ясно дал понять, что «разговор» окончен. Я уронил голову на подушку и тихо, беззвучно рыдал, но продолжал дышать ровно, чтобы он не думал, что меня можно сломать простым молчанием.
Хотя так оно и было на самом деле.
Ближе к полуночи я уже не мог плакать тихо, сопли — главная тому причина.
«Почему бы снова не написать песню?» — в последнее время у меня это хорошо получается.
Ведь для этого нужны лишь листок, ручка или телефон и сильная эмоция — негативная. Или как ты, будучи радостным, сможешь написать что-то глубокое, философское, такое, что люди, читая текст или перевод будут плакать или хотя бы просто задумываться над скоротечностью жизни и иллюзорностью счастья? — это как минимум сложно, максимум — невозможно.
Вот и я сейчас, поддавшись чувствам (от которых можно было бы и избавиться), встал с кровати, натянул штаны Шнайдера, его майку, кожанку и, хватая кошелёк (понял уже, что без денег нельзя на улицу выходить) и скетчбук с ручкой, ушёл, оставляя телефон на прикроватной тумбочке. Чтобы теперь у Пауля было меньше поводов разбивать его, а заодно и остатки моей психики.
Гулять по ночному городу тот ещё экстремальный вид спорта, и сейчас я, отчего-то бегом, нëсся к ларьку с дешёвыми сигаретами. Но нужно мне было вовсе не курево, а слойка.
Расплатившись с полумëртвым кассиром, я пошёл к озеру.
Немного страшно…
Во тьме я быстро пробрался к берегу, нашёл бревно, на котором мы с Тиллем сидели ещё, наверное, сегодня, хотя, скорее всего, уже перевалило за полночь, и сидели мы тут вчера.
«Холодно».
Вокруг не было ни одного фонаря или чего-то, что давало бы свет, не видно ни зги, а я сидел со скетчбуком и ручкой, собирался писать текст…
Я, привыкнув к мраку, сделал несколько набросков, потом, снова вырывающийся наружу крик, позволил мне соединить всё в куплет:
«Амур, Амур,
Укротить тебя мечтаю,
Но желанного не получаю.
Амур, Амур!
И наконец,
Меня ты в пасть поймал, подлец…
Любовь, как дикий зверь ревёт.
Кусает больно, плоть грызёт…
В сто тысяч лап меня берёт
И в чёрное гнездо несёт,
И с потрохами там сожрëт,
А сердце всё тепла ждёт…»
— Херь.
Скомканный листок полетел в озеро. Настало время потешить себя вкусной слойкой.
Я совсем замёрз, но домой идти даже не думал — вместо этого ел, пока шёл в сторону дома, слойку. Проходя мимо нашей съёмки, я кинул ручку с наброском в наш почтовый ящик и пошёл в бар.
Что было в этом решении неправильным? Я за весь отпуск… А нет, выходил куда-либо один.
«Пофиг! Я расстроен, буду пытаться заглушить боль».
Я подошёл к бару, но когда мне навстречу из дверей вывалился устрашающего вида байкер, а за ним ещё один, и они от кого-то убегали, прошёл мимо. Если накачанные мужики кого-то испугались, то мне там точно нечего делать.
Пересчитав наличность, я очень обрадовался тому, что взял достаточно много денег с собой.
«Саша, ты, конечно не тот Шнайдер, который Шнайдер, но тоже можешь вкусно меня накормить».
***
Я почему-то совсем не удивился, когда понял, что его смена закончилась, и официанта не было в ресторане. Но приятным было то, что он заведение было открыто в столь позднее время.
Досадный факт отсутствия симпатичного паренька не помешал мне вкусно поесть.
Я заказал шницель, пару видов соусов, гарнир из вареного картофеля и всего лишь один бокал Урцигер Вюрцгартена. На удивление деньги у меня ещё остались.
Поздний ужин выдался тихим, спокойным, в зале почти никого не было, единственное, что было неприятно — целующаяся парочка за крайним от угла столиком.
«Что же теперь? Во-первых надо вернуться ближе к моему району, а во-вторых можно было бы и в магазин за продуктами сходить».
Мимо бара я старался побежать незаметно, но без приключений не обошлось…
— Э-э-э-э-эй-й-и-и-й-а-а! Кого я вижу?! — на меня набросился какой-то незнакомый юноша.
Только потом, когда его чёрные кудряшки защекотали мою щеку, я вспомнил, кто обладатель этой шевелюры — ударник группы, который над головой складывал крест.
— Эй! Отстань от парня! — по голосу я узнал вокалиста.
— Да ты посмотри на него, а-а-а?! Ты же выглядишь как депрессивный подросток — фанат ДСБМ! Ф-ф-фу-у!!! — не унимался вусмерть пьяный ударник.
— Полди, заканчивай… — к нам подошёл гитарист, который подарил мне винилку.
— Хэ-эй! Вот и Уола подтянулся, а то ходил тут, ну ей-богу, как ты, парень!
— Полди!
— Уо-о-о-оула-а!!! Уо-уо-уо-уола! Тихо. Значит ты?..
— Рихард.
— Рихард! Давай с нами выпьешь? Мы только-только концерт тут дали. Ну а ты же теперь тоже вроде как часть коллектива, — он ещё что-то пытался сказать, но моё внимание привлёк Уола, которого, как я позже узнал, звали на самом деле Уолахфрид.
«Но с барабанщиком разве есть возможность договориться о кличке?» — так он сказал о своём прозвище.
Мы всё-таки пошли в бар — я не нашёл (и не искал даже) поводов не идти.
У группы «Frosch im Brunnen» уже был занят столик, на котором стояли бутылки, всё добро охранял громадный бородатый басист. Он внушал страх и уважение.
— Мы отойдëм, вы тут Рихарда сильно не поите, ему ещё домой идти! — прокричал вокалист, поддерживая Полди, готового вернуть алкоголь.
Я влил в глотку полбутылки коньяка под руководством Уола. Когда стало мне совсем хорошо, он приблизился ко мне.
— Где паренёк, который с тобой был?
— А… Мы поругались… Это, кхм, наверное, конец.
— Ты плакал? — он осторожно взял меня за подбородок.
— Ну конечно… Как тут не это. А ты это? Как узнал?
— Видно по тебе. Ладно, ты достаточно выпил. Пойдём, провожу тебя домой, хорошо?
Умом я понимал, что добром это вряд ли кончится, но телу хотелось, чтобы кто-то его поддерживал во время прогулки.
— Не, сам дойду! — смело бросил я, краем глаза заметив улыбку басиста.
Сделав пару шагов, я беспомощно обернулся е Уола.
— Хелп? — сощурился он.
— Хилф…
Он вскочил с высокого барного стула и словно подплыл во мне, трепетно забирая моё безвольное тело в некрепкие, нежные, почти невесомые объятия.
— Помнишь куда?
— Само собой!
Мы шли по ночному Шверину. Было довольно прохладно, но я не чувствовал холода. Внешняя физическая оболочка исчезла, освободила полёт души. Мы медленно двигались по выложенной плиткой дороге.
Ближе к спальному району вывесок и огней становилось всё меньше. Нас окутывал призрачный лунный свет, ветерок путал длинные и очень красивые волосы Уола. Я запустил в них всю пятерню — а он оказался не против. Я только заметил, что руки его начали дрожать немного сильнее. А ведь он держит меня, нельзя, чтоб уронил.
Всю прогулку мы молчали, обмениваясь лишь касаниями.
Но всё приятное когда-то заканчивается… Вот и сейчас я увидел свой дом и тёмное окно квартиры, где мы жили.
— Прощай. Честно, хотел тебя где-нибудь зажать, но нет, я слишком проникся к тебе каким-то приятным чувством, чтобы причинять боль, — Уола смотрел на меня, поправляя волосы, отводя одну и ту же прядь за ухо, как делают обычно девушки. — Спасибо тебе. И ещё… Прошу тебя, будь счастлив, обязательно помирись со своим парнем! — он тоже был немного пьян, может поэтому и говорил о таких высоконравственных вещах, как отречение от своих чувств во имя счастья того, кто украл твоё сердце.
Я удивился, что он говорил мне это при второй встрече. Правда ведь, есть люди более открытые. Или это потому что он знал, что больше никогда не увидит меня?
Кивнув, я собрался уходить, но Уола взял меня за руку.
— А?
— Постой здесь ещё немного.
Мы стояли «ещё немного», он так и не отпустил моей руки. Через несколько минут парень всё-таки собрался в кучу и обнял меня. Всё так же нежно, еле касаясь. Но если в вечернем обьятии Пауля, когда он тоже еле касался, чувствовалось пренебрежение и даже брезгливость, то здесь совсем юношеская робость и стеснение.
— Auf Wiedersehen, meine Sünde… — он вздохнул и поцеловал меня в висок.
Уола был чëртом высоким, поэтому я бы не смог дотянуться не то, что до виска, даже до скулы…
— Tschau!
От Уола у меня с тех пор остались пластинка и приятное воспоминание о полётах над Фридрихштрассе…
***
Войдя в дом, я вспомнил о скетчбуке, чуть было тут его не забыл… Было бы интересно хозяевам рассматривать все мои зарисовки портретов Пауля, пейзажи, тексты песен, черновики и пару жутковатых, некрасивых существ.
Сколько было времени, я не знал. Тихо вошёл в квартиру, запаха сигарет не было, значит Пауль правда спал.
Я хотел идти в ванную, но потом решил спать. Выпив воды, какую-то таблетку от чего-то, если перепил — не знал я и не знаю ни названия, ни способа приёма, ни назначения, ничего. Просто как-то мне было очень плохо, блевал по три раза на день и мать принесла мне таблетки, я их пил, становилось легче. Их отпускали без рецепта, вот я и пользовался иногда. Сейчас чисто для профилактики.
Пошатываясь, но думая, что это незаметно, я пришёл к кровати. Пауль не спал… Молча смотрел в потолок.
— Привет, — тихо прошептал он.
— Ага, здравствуйте-пидоравствуйте, — я лёг на «свою половину» кровати, укрылся одеялом, а Пауль был всё ещё под пледом.
— Я думал ты ушёл до утра или конца отпуска вообще.
— А сейчас?.. — я взял телефон.
«Только начало четвёртого. Быстро я всё порешал».
— Рад, что ты вернулся, — буркнул Пауль, скидывая плед на пол, забираясь под одеяло и обнимая меня.
— Я тоже рад, что вернулся.
«Снова мир и гармония. В следующий раз нужно будет что-то более весомое, чем сомнения и несколько поцелуев в щёки и ключицу, чтобы я причинил моему мальчику боль…»
И эти мысли были такими глупыми…
Я понимал, что мы ещё обязательно поссоримся, может быть перестанем общаться, что-то обязательно произойдёт.
Не могло не произойти!
«Я буду прятаться за иллюзией, что любовь всё стерпит и переживёт…»
