«Утро? Обед? Мы должны были… Или нет?» — я стал постепенно приходить в сознание, мысли были совсем бессвязные.
Я зажмурился, когда перевернулся на спину, и хоть в комнате был полумрак — глазам было больно.
«Или я не упал? Дошёл до Пауля? Надеюсь, сейчас…»
Я протянул руку туда, где должен был лежать Пауль.
«Как же башка болит… Это невыносимо…»
Я не мог думать, любая мозговая деятельность приводила к боли. Перечисление букв алфавита — даже это было слишком сложно для меня, не то, что бы что-то вспомнить и осознать.
«Пауля нет» — это всё, что я смог чётко понять.
И то, не точно. Он мог быть и рядом, а я промахивался. Каким образом я промахивался по нему, изучив всю кровать — это уже другой, слишком сложный вопрос.
Мне срочно нужна была вода и жменя таблеток от головной боли и боли в заднице. А где их взять — тоже слишком сложно.
Внезапно и, к сожалению, совсем ненадолго, моё сознание включилось:
«Мы должны были съехать».
Это всё, что мне удалось понять перед тем, как я снова почувствовал сильную усталость. Если ничего ужасного не происходило — не было смысла вскакивать и желать умереть от головной, а вообще, повсеместной боли, а потом, хватаясь за башку, которая кружилась, будто сейчас отвалится, шататься, пытаясь подойти к двери.
Я снова провалился в сон, притянув к себе подушку.
— Запах, — пробормотал я.
Он был не Пауля. Это заставило меня нервничать.
Я всё же нашёл в себе силы открыть глаза и начать злобно их тереть. Приведя их в рабочее состояние, я огляделся — это была комната Кристофа.
«О нет…» — было очень неприятно и даже страшно, потому что это была спальня и Тилля тоже.
А ведь я ничего не помнил! Ни как сюда попал, ни из-за чего, ни зачем, ни с кем. Какая-то моя часть кричала, что нужно найти Пауля, а другая уверяла, что с ним всё в порядке, ведь мы у Кристофа, но потом снова начинались дебаты.
«Мы у Кристофа! Значит всё отлично!»
«Да! Мы у Кристофа! Значит всё плохо!»
«Почему? Мы же… Ох-х, чëрт…»
«Именно, «чëрт», мы в доме Линдеманна!»
«Так а Пауль?»
«Откуда ты знаешь, что он делал и что делали с ним?!»
«Согласен, есть повод для паники…»
«Но ты же ничего не сделаешь?»
«Да, мы ненавидим себя? За то, что это всё произошло и до сих пор происходит».
«Да…»
Я всё ещё не проснулся и не мог здраво что-либо оценить, поэтому, когда я, потянувшись к тумбочке за телефоном (которого там, почему-то, не оказалось), свалился с кровати, оказавшись между тумбой и самой кроватью — не стал ничего делать. Просто остался лежать на плитке в неудобной позе, задыхаясь от сильного удара спиной.
В какой-то момент стало слишком холодно, а поясница затекла, тогда пришлось найти ещё немного сил, залезть обратно, принять удобную позу и укрыться.
«Почему это кровать Кристофа?! Почему я ничего не помню!» — провал в памяти очень меня разозлил. Я выпил не так много, его не должно быть!
Сами по себе в голову стали лезть плохие мысли. Панику я не мог себе позволить, слишком измотан был последними событиями, чтобы лежать и, кусая губы, заламывать руки, гнуть и выворачивать ногти о деревянное изголовье большой кровати, обливая его кровью.
«Вдох-выдох. Я почти пришёл в себя! Быть может что-нибудь вспомню, пока буду ещё ждать чего-то».
А боль нарастала по мере того, как прояснялся ум, тело превратилось в один комок этого ужасного чувства.
— А-а-а… Hilf mir-r-r…
— Круспе? — дверь открылась и в комнату вошёл Пауль. Выглядел он плохо, но, думаю, не хуже меня.
— Хайко, можно тебя попросить?.. — я был готов умолять его убить меня, или принести таблеток, или оглушить, чтобы я снова потерял сознание.
Он был зол, ненавидел меня, я был уверен в этом, но всё равно просил помощи вместо прощения.
— Воды? — он протянул мне стакан и несколько разных таблеток, среди которых я заметил и те самые обезболивающие.
— Спасибо, — прохрипел я, залпом выпивая холодную воду.
— Как ты себя чувствуешь там? — он многозначительно кивнул в сторону моего таза и покрутил пальцем, вроде как мысленно переворачивая меня, я ведь на спине лежал.
— Болит жутко.
Пауль молча стоял надо мной, видимо, ждал, когда я окончательно приду в себя. На это потребовалось не так много времени.
— Почему мы здесь? — спросил я, почувствовав действие препаратов.
Пауль присел на край кровати и нагнулся к моему лицу.
— Ответь ты мне. Почему напился? Воняет от тебя ужасно, мне противно находиться рядом. Знал бы ты, насколько это отвратительно, если тебе, конечно же, интересно моё мнение!
Стало очень неприятно. Стыдно. Я ведь позволил себе слишком много и до того, как выпил. Можно было, нужно было остановиться.
А почему я этого не сделал?
— Не знаю, — я сказал правду. — Я, не думая, вышел на балкон и начал пить. Решил допить то, что взял у Шная. Прости?
Выражение его лица не изменилось — такое же холодное и непроницаемое, полное презрения к самому отвратному существу на свете. Губы сжаты, он весь напряжён.
Я видел его таким крайне и крайне редко… Обычно в подобных ситуациях и ссорах он выглядел больше напуганным и расстроенным.
Я всмотрелся в его глаза, стало не по себе. Они были поркасневшие и опухшие.
— Ты плакал? — спросил я, хотя ответ был очевиден.
— Рихард, ты мудак. Обещал не пить!.. — вскрикнул он дрожащим голосом.
— Я знаю! Знаю я… Сам себе так говорил, но мы были дома, ты спал. Пауль, я не думал, что меня так вынесет!
— Не думал он! Залить в глотку крепкий коньяк, выкурить пачку сигарет, непонятно откуда взятых, непонятно какой фирмы с хер знает какой дозой никотина и прочего дерьма! Мозг у тебя есть?! Я полночи потом блевоту твою с плитки оттирал! Ты просто вырубился на балконе, обоссался, заблевал пол, и, пока я тушу твою тащил в ванную, чтобы ты не захлебнулся в своей же рвоте, тебе, мать твою, днище прорвало, ты вообще понимаешь это?! Ты что-нибудь из этого помнишь?! — он вскочил на ноги, пиная деревянный борт кровати. Раздался хруст костей, но он не обратил на это внимание.
А я был уверен, что он выбил пару пальцев.
— Ты меня слышишь, нет?! — он замахнулся и отвесил мне звонкую пощёчину. — Всё было нормально, пока не… — начал он.
Но я его перебил:
— Пока Тилль всё не испортил!
— Ты сам всё испортил! Ты сам его спровоцировал, поддался, больше чем уверен, не желал бы ты этого, не позволил бы себя трогать! Ты — блядь! Тебе вообще плевать на всех! Вот, я такой разнесчастный, мне отсосал муж моего друга, с которым я целовался! Бли-и-иан! Пойду ночью непонятно где шарахаться, потом напьюсь, обкурюсь, а после вот это всё моему парню, он же там больше всех этот бред заслужил.
Мне стало жутко стыдно. Это всё было правдой? Меня настолько сильно разнесло?.. Блевать это ещё дело понятное от такого, надо же было чем-нибудь закусывать и не курить, чтобы как-нибудь смягчить эффект, но обделаться?
Как это могло произойти? Как мне в глаза Паулю смотреть? Как с этим жить?
Но даже для моего более-менее адекватного сознания эти вопросы были слишком сложными. Просто потому, что ответа на них не было. По опыту предков тут не пойти, по совету интернета тоже. Здесь ведь всё иначе. У каждой пары что-то, да и отличается от других таких же парочек.
— Не Тилль всё испортил. Ещё раз тебе повторяю. Рихард, я знаю, что тебе тяжело, неприятно, идеалы у тебя рухнули или что-то ещё. Но что было бы, не проснись я от звуков того, как тебя выворачивало? — его голос резко стих.
— Пауль, мне правда жутко стыдно. Сквозь землю готов провалиться… Ты не заслуживал этого, я не думал, что никто кроме тебя не виноват, и не хотел поручать одному тебе разгребать проблемы. Я не знал, что так будет, честно.
Нужно было говорить уверенным голосом, чтобы он всё слышал и понимал. Но я мямлил, кое-как открывая рот, выдавливая невразумительные звуки.
— Круспе, — сказал он, всё ещё возвышаясь. — Я не знаю, как на это реагировать. Это сложно. Вроде бы стоит тебя простить, но я так разочарован.
«Разочарован… Это слово такое же страшное, как расставание».
«Они, по сути, имеют похожее значение…»
— Это правда было ужасно, — он скривился.
— Что из трёх отвратительных вещей?
«Хотя как трёх? Их гораздо больше».
— Всё это, и вещей больше трёх, — он потëр шею, переходя на затылок и висок.
Я привстал на локтях, а потом, почувствовав, что всё ещё жив, сел на мягкий матрас.
— Ты можешь рассказать обо всём, что случилось? Мне, ты понимаешь, нужно знать, за что просить прощения. За всё по отдельности.
Он приподнял брови, присаживаясь на краешек кровати.
— Уверен? Как бы ты потом из чувства вины не решил избавить меня от этого. Под словом «этого» я имею ввиду не попойки, а отношения. Ты тот ещё упырь, но я без тебя никуда. Тем более ты уже пытался помочь мне только из-за моих слëз, а тут это.
Он отвернулся к стене, я видел его профиль. Он скривился ещё сильнее, будто подумал: «Какого чёрта? Что я говорю? Я должен был быть злым и разочарованным. Должен был обижаться. Как минимум быть с ним холодным».
— Ладно. С самого начала! Там и объяснение, почему мы здесь, будет. Не перебивай только.
Я сидел смирно ровно до того момента, как Пауль сделал вдох, чтобы начать рассказывать.
— Можешь принести мой скетчбук? Или скажи, где он.
— Зачем он тебе?.. — закатил глаза Хайко.
— Нужен.
Через минуту-другую я уже открыл чистую страницу и вооружился ручкой.
— Начинай, пожалуйста, я готов слушать.
«И записывать все свои проступки».
Пауль очень долго говорил, пару раз повышал на меня голос, потом смущался, продолжал говорить и всё же перешёл к части рассказа про Кристофа.
Шнайдер-Линдеманн — святой человек. Я правда благодарен ему за то, что он сделал для меня и Пауля.
За этот час я, как и просил, получил подробное описание ночи и половины следующего дня с точки зрения Пауля.
Узнал я, что…
Когда я уходил на балкон, Пауль проснулся и заметил это, но не придал уходу значения, ведь я мог просто поймать вдохновение и снова уйти, чтобы что-то написать.
Хайко рассчитывал на моё скорое возвращение, но потом, ожидая меня, попросту уснул.
Коньяк я допивал довольно долго, потом шумел, смеялся, тогда Пауль снова проснулся. Когда я стих он заволновался и через какое-то время вышел ко мне.
«Всё-таки проснулся ты не от того, о чëм сказал в начале, а от смеха?» — уточнил я, но ответом был лишь недовольный взгляд.
Я просто валялся на холодном полу без сознания. По словам Хайко моя кожа была никак не теплее плитки на балконе. Он сильно испугался, но я дышал, это было хорошо. Потом Пауль пошёл в комнату чтобы найти «живительные» таблетки, принести мне воды, но когда вернулся, меня уже выворачивало.
От испуга он уронил стакан, тот разбился.
Пауль быстро стал приводить меня в чувства, но я просто блевал, не понимая, что вокруг происходит и не открывая глаз. Когда я на пару минут прекратил, Пауль стал тащить моё тело в ванную.
Дальше просто очень неприятные вещи, а тем временем на листе оказалось следующее:
1) Сам факт того, что напился.
2) Стошнило и т.д. по списку.
Пауль рассказал, как его самого тошнило, пока он убирал за мной на балконе. Мне было его правда жаль… Самым правильным в той ситуации был бы другой выход: оставить меня там, собрать вещи и утром уехать домой, чтобы я сам разбирался с хозяином… Чтобы сполна получил за этот проступок.
Когда я озвучил эту мысль Паулю, он покачал головой и ответил, что никак нельзя было так поступать. Это было бы самое подлое предательство за всю историю человечества.
И так он продолжил рассказ с момента, когда ему пришлось мыть меня. Словом — сложно. Мне было как минимум трудно представить, как он двигал моё тело, таскал его.
В то время как я просто что-то говорил ему, потом кричал в полубреду. Да-да, пока он мыл меня, переодевал и волок на кровать, я ругался на него…
3) Пока он помогал — кричал. Грубил. Вёл себя как нехристь нечистивая.
После всего моего бреда он понял, что ложиться спать бесполезно. Нужно убрать всё, в прямом смысле слова, дерьмо, перепроверить вещи, найти документы, чтобы без меня сдать квартиру, посмотреть в интернете, как это делается и морально подготовиться к встрече.
4) Оставил одного разбираться с Северином.
Пауль во всех подробностях, вплоть до того, как тряпку отжимал, рассказал, как провёл уборку. Потом, как проверил вещи и собрал всю мелочь, вроде зарядок, в сумки, и как выносил ночью мусор. Я спросил, взял ли он мою канцелярию.
«Что было в списке я взял. А в списке было всё. Не переживай».
Со страхом в глазах он описывал внешность Северина.
«Я думал, что он приедет к обеду, но я совсем не ждал его в восемь утра!» — так начал он о нём говорить.
«Страшно было, ты бы знал, как! Обычно квартиры сдают милые бабушки. Может не милые, но бабушки. А он… Он! Здоровенный, мускулистый, волосатый, рыжий лесоруб!»
На вопрос о том, почему Пауль решил, что владелец лесоруб, он ответил:
«Он сказал, что у него смена — надо где-то в другом городе лес валить, и ему нужно спешить».
Тем не менее, со слов Хайко, Северин проверил абсолютно всё, кровати, кухню, каждый шкафчик, а зайдя на балкон, поморщился, но в ответ на оправдания сказал, что понимает всё и можно не продолжать.
«Но он был зол. Как минимум раздражён!» — заверил меня Пауль.
Потом Северин указал на спящего меня и спросил, что им делать.
«Я до последнего не хотел прибегать к этому выходу, но позвонил Кристофу. Поэтому мы здесь».
Пауль позвонил Шнайдеру-Линдеманну и попросил помощи.
«Я сказал, что мне нужно вынести тебя к такси и потом перенести в вагон, если ты к этому времени не придёшь в себя и сам этого не сделаешь».
5) Заставил искать помощи у Кристофа.
Северин ждал сколько нужно, хоть и не мог себе этого позволить. Прошло около часа, приехал Кристоф на своём авто.
Лесоруб и Пауль переносили вещи, а Кристоф меня.
«Пока он брал тебя на руки и пытался поставить на ноги, разбудить, чтобы ты сам, хотя бы, шагал, опираясь на него, ты что-то начал ему говорить, а потом полез обниматься и целоваться» — сказав это, Пауль замолчал.
Я наивно полагал, что он продолжит свой рассказ после этой драматичной паузы, и мне не придётся объяснять ему ничего.
«Ты целовал его в губы. Ты целовал. Его. В губы. В губы» — отчеканил он ещё раз, акцентируя внимание на губах.
Что я мог ответить?..
«Пауль, я не соображал совсем… Прости за это».
6) Целовал Кристофа В ГУБЫ. В. ГУБЫ. В ГУБЫ!
Пауль спросил, что я там записываю, но чёткого и вразумительного ответа не получил.
«Продолжай».
Кристоф на себе принёс меня на улицу к машине, где уже стояли Северин и Хайко. Пауль подал документы, и вроде бы всё в порядке, но Северин попросил доплатить за то, что я натворил. Ведь придётся не мало сил приложить к тому, чтобы вывести все эти запахи.
Пауль не знал, что делать, лишних денег не было, можно было занять у кого-нибудь из родных, снять со счёта в банке, но это было время. Которого, как и денег, не было.
Лесоруб не отпускал нас, требуя решения. И снова на помощь пришёл Кристоф. Он заплатил какую-то сумму, которую они обговорили с владельцем квартиры, и сказал Хайко не переживать об этом.
«Кристоф ехал молча, иногда посматривая на тебя, лежащего на задних сидениях на моих коленях…»
Приехав домой к Думу, они вдвоём попытались меня разбудить, у них почти получилось, по крайней мере я что-то сказал и, поддерживаемый под руку Кристофом, дошёл до входной двери, а там и до спальни.
«А потом ты упал и снова захрапел».
Пауль поверхностно рассказал, как жаловался Кристофу на эту ситуацию, но куда более подробно описал жалобы Шнайдера на супруга.
«Он вернулся домой, потом завалился спать, когда я ушёл. Кристоф пытался с ним говорить, почему он тебя изнасиловал. Если он так сделал, значит же это, что ты нравишься Тиллю больше, чем Дум. Линдеманн ответил, что просто хотел чего-то, а чего — не знал. Шнай понял, что допрос бесполезен».
Кристоф всю ночь плакал на кухне, не зная, что делать. Он очень тяжело это переживал. Хуже меня.
«Только вот, как я понял, напиваться он не стал» — резко, как бы невзначай, отметил Пауль.
«Плакал он на кухне сначала, а потом взял наушники и пошёл на качелю слушать блэк-метал. Это его, вроде как, успокаивает».
И вот часа три Кристоф катался на качеле, плакал, вспоминал о прошлых подобных случаях. Так встретил рассвет, когда солнце поднялось достаточно высоко, на улицу вышел Тилль.
Хотя нет, не вышел, а выбежал с криками «Кристоф! Пожалуйста, не уходи! Где ты?!», и стал носиться по двору. Через несколько минут он нашёл своего мужа и встал на месте.
Подробностей диалога не знал ни Пауль, ни, как следствие, я. Известно было лишь то, что Тилль сказал что-то интересное, раз Кристоф, ещё не простил его, но пообещал не уходить от супруга.
Они поцеловались и Тилль вернулся в дом готовить завтрак.
Через несколько минут, а точнее через две с половиной блэк-метал песни, позвонил Пауль с просьбой приехать.
На этом закончил свой рассказ Хайко.
— Я выговорил тебе всё, что хотел, но это не отменяет мою ненависть к этому… Даже не знаю, происшествию. Это было отвратительно, ужасно страшно и противно. Я боялся, что за невыплату штрафа Северин заберёт меня в рабство валить лес…
— Он не смог бы этого сделать. Это неправильно и нарушает законы.
Пока я пытался сформулировать в мыслях достаточно хорошее извинение, чтобы Хайко, как Кристоф, не простил меня, а хотя бы не стал бросать…
— Солнце, я… Я пытался придумать что-то действительно достойное, — начал я спустя минут пятнадцать. — Мне жутко стыдно. За абсолютно всё, что ты вынес в ту ночь. Знаю, что тебе нужно будет много времени, чтобы прийти в себя и прочее…
— Это необходимый этап отношений. Ты же, надеюсь, забыл уже или хотя бы не вспоминаешь лишний раз, как меня стошнило на остановке, вообще любые ситуации, когда мне было в той или иной мере плохо. Ты мне помогал. Был рядом. Так вот и я не обижаюсь на тебя, не злюсь. Но делать так не надо. Это вредно в первую очередь для тебя.
— Ты это к тому, что я мог захлебнуться? — я улыбнулся.
— Это одна из многих возможных смертей, — со всей серьёзностью ответил Хайко.
— Niedlich, es tut mir leid…
Пауль опустил глаза, а затем голову и кивнул. Я заметил, как на белый пододеяльник капнула слеза.
«Только не плачь, моё ты Солнышко!»
Я встал с кровати, шатаясь, подошёл ближе к Хайко и сел рядом с ним.
— Не плачь, — прошептал я, стараясь говорить в сторону, знал ведь, что несло от меня очень сильным перегаром. И обнял Пауля за плечи.
— Всё в порядке. Но я правда так испугался, когда увидел тебя без чувств, лежащего на полу… Как ты упал, а ведь мог сильно пострадать… — он запинался, резко вздыхая.
— Я как-то по стене сполз вроде бы, — попытка разрядить обстановку, пусть даже это была наглая ложь, ведь я просто свалился, поэтому голова так сильно и болела.
Так мы сидели, обнявшись, совсем недолго.
— Хочешь кушать? Что на поздний обед? — спросил он.
— А времени?
Он достал из кармана свой телефон.
— Начало пятого. Четыре семнадцать.
— Чай травяной. Есть совсем не хочется.
Хайко встал с кровати, убирая мою руку с талии и ушёл на кухню.
— Кристоф к тебе чуть позже зайдёт, может скажет что-нибудь от себя и позовёт чай пить.
Я кивнул.
7) Натерпелся из-за меня эмоциональных переживаний… Делал уборку.
8) Боялся, что я сдохну. Спас мне жизнь.
Вот за эти вещи я намеревался купить что-нибудь для Пауля. Сделать ему что-нибудь очень приятное в качестве извинения или благодарности.
«Кстати о благодарности».
9) Есть у меня и всегда рядом.
Будет сложно придумать что-то вправду стоящее по девяти пунктам, придётся стараться!
Я снова остался один в спальне с вполне сносным самочувствием.
— Па-а-а-ау-у-уль! — заорал я.
Он быстро прибежал ко мне, взглядом спрашивая: «Хрена я разорался?» или «Что случилось, милый?» — что-то из этого.
— Телефон. Пожалуйста.
Он сбегал вниз и обратно, принеся мне мобильник.
«Итак. Перевод «Detharmonic», пожалуйста» — я подумал, что было бы неплохо узнать, о чём там поётся прежде чем, даже в мыслях, приглашать Кристофа на вальс под эту песню.
«Если бы я мог списать твое убийство…
Я бы сохранил все свои квитанции.
Потому что я предпочел бы, чтобы ты умер.
Чем потерять крошечный клочок того, что я заработал в этом финансовом году.
Я бы предпочел, чтобы ты умер.
Чем размышлять о расставании со своим вторым домом.
Я бы предпочел, чтобы ты умер».
«Нет, определëно нет. Я не буду приглашать его на танец под эту песню. Нужно найти что-нибудь ещё».
И замена нашлась очень быстро.
«Быть может это и не совсем подходит, если брать песню целиком, но припев что надо!»
«System of a down, Roulette, скачать».
«У меня есть проблема, которой мне не объяснить.
Я не знаю, почему, всё должно понятно быть.
У меня нет вопросов, но есть оправдания.
Не пойму, почему я так смущен.
Я знаю, что чувствую, когда я рядом с тобой,
И не знаю, того же, когда я рядом с тобой,
Рядом с тобой, рядом с тобой…»
Мне оставалось лишь ждать, когда будет подходящий момент для танца. Не было смысла скрывать от себя свои же мысли — я очень хотел танцевать сегодня.
Ведь я вряд ли приеду сюда ещё раз в ближайшее время.
Даже не в ближайшее. Просто никогда не вернусь.
Я рассматривал список своих грехов и вдруг начал вспоминать, как кто-то приходил ко мне утром. Он лежал, вроде бы лицом, на моей груди, мял мои руки и плакал или вздыхал. Но это запросто могло быть неправдой, игрой разума, сном. Довольно реалистичным.
Но всё равно эти мысли роились в голове.
Это был точно не Кристоф, с какой стати он был плакал на моей груди? Это был или Тилль или Пауль.
Но теперь мне нужно было для самого себя доказательство, что это был кто-то из них. А точнее я делал рассудить, почему это был именно Тилль.
«Он любит меня, ему стыдно, он знает, что наше общение окончено. Если подумать, то он мог быть ещё дома, когда меня привезли и уложили спать. Кристоф сказал Паулю, что Тилль попросил у него прощения, они поговорили, и Линдеманн ушёл домой. Он был дома. Это мог быть он. Это скорее всего был именно он».
Стало как-то не по себе. Ещё один повод не пить — тебя может трогать кто угодно, пока ты приходишь в себя, обратно в родное тело.
Совсем недолго в голове крутились мысли о ненависти к Линдеманну. Конечно же, я не собирался брать вину на себя, как Пауль сказал: «Ты сам всё испортил! Ты сам его спровоцировал, поддался, больше чем уверен, не желал бы ты этого, не позволил бы себя трогать!», я даже думать не хотел, что может быть виноват кто-то кроме Тилля.
Но одновременно с этим хотелось никого не винить. Так было бы проще.
«Ведь я не чувствую вину, Кристоф и Пауль не чувствуют вину. А Линдеманн мог подумать как Хайко и тоже не переживать».
— Началось всё с того, что кто-то в моих мутных воспоминаниях плакал на моей груди. Кто? А разве это важно? — нет.
В голове была пустота. И это так расслабляло.
— Ришаник, — в комнату заглянул Кристоф. — Можно к тебе?
Я кивнул.
— Как ты себя чувствуешь? — Шнайдер не прикасался ко мне, не обнимал и не целовал по своему обычаю.
Самым обидным было то, что и желания сделать что-то из этого я не видел. Кристоф смотрел в моём направлении, но поверх одеяла.
— Всё в порядке… — внутренний голос и любопытство подначивали, раззадоривали меня, чтобы я спросил о том, что волновало меня. Но нельзя было этого делать. Почему нельзя, я не смог себе объяснить, это был обыкновенный блок.
Кристоф позвал меня на кухню и скрылся в дверном проёме.
— Встаём. Пытаемся.
И у меня получилось. Встать, пойти и даже ни во что не врезаться по пути!
«За это стоит выпить» — подумал я и усмехнулся.
Пауль заварил мне чай с множеством трав, там плавала мелисса, ромашка, чабрец, шалфей и какие-то маленькие цветочки с листиками.
«Где лавровый лист?..»
Хайко придвинул ко мне чашку со словами: попей отравы, тварь».
— Что, прости?
— Попей отвар из трав, — повторил он, а Кристоф подавился от смеха.
— Очень смешно, Хайко Пауль Хирше.
Мы посидели втроём на кухне, не разговаривая. Пауль и Шнайдер иногда переглядывались, а я сосредоточенно пил чаëк.
— Спасибо. Вкусный. Тут целый салат был, — с этими словами я выкинул заварку в мусорное ведро и помыл за собой чашку.
— Я ванную занял, — сказал Пауль, выходя из кухни. — С телефоном. Прощайте.
Кристоф опять хихикнул, Пауль тоже улыбнулся.
— Буду скучать, — я непринуждённо ответил и отвернулся, беря полотенце, вытирая кружку.
Мы остались с Думом вдвоём. Я буквально спиной чувствовал его напряжение.
— Кристоф, если ты не хочешь со мной говорить и контактировать, я не заставляю делать это. И допросов не будет. Я не собирался на тебя ругаться.
— С чего ты взял, что в тебе дело? Всё в порядке, просто плохо спал, устал.
«Устал…»
— Помнишь как мы на второй день знакомства расслаблялись? — мне стало так весело и легко, хоть и делали мы запретные вещи.
— Да, Рихард, помню. Пойдём отсюда в другую комнату. В спальню.
Я насторожился. «мы дрочили. Помнишь? — Да. Пойдём в спальню», как-то странно.
Кстати о спальне. Я хотел посмотреть, что мне ответил Тилль. Написал ли он что-нибудь очень умное, с иронией, но глубоким смыслом. Этот интерес отвлёк меня от прежних раздумий.
Пока Кристоф застилал кровать, хотя делать это должен был я, у меня была возможность посмотреть ответ.
И в тетради он правда был:
«Was ich liebe, Richard, was ich liebe… Mich zu hassen wird dich nicht Antik machen. Du… Es ist spät, die Nacht. Ich werde wohl verschwinden, alles Gute».
Ни о чём. Просто набор слов!
Мне нужно было написать что-то умное, чтобы была значимая фигура, показывающая нашу ничтожность. Что-то вроде солнца, или Луны, или какого-либо божества. Вкладывая в строки всю свою мудрость в купе с остротой языка, я получил довольно интересный ответ:
«Und wer bin ich? Schon die Mittagssonne hat unser erbärmliches Leben überstanden, und ich weiß immer noch nicht, wer ich bin? Und was du liebst… Ja… Es muss sterben…»
Я смотрел на свой размашистый почерк, который менялся у меня в зависимости от настроения, ручки, положения руки, направления ветра и фазы Луны, и был доволен тем, что настрочил.
Кристоф шумно улёгся на половину кровати, на которой я спал и стал перед глазами водить пальцами.
Если расфокусировать взгляд, а потом начать водить перед глазами указательными пальцами, сводя их и снова отводя друг от друга — между ними получается летающая сосиска.
Он, оказывается, тоже знал этот «фокус».
Потом он перестал это делать. Быстро наскучило. Теперь Кристоф накручивал прядь волос на палец, потом стал делать руками сатанистскую звезду.
Глядя на него, я ещё кое-что придумал. Снова взял тетрадь, ручку и написал:
«Aber nicht deine Liebe stirbt. Die Liebe für dich stirbt…»
Эта мысль казалась мне правда интересной. Что-то похожее на каламбур?
«Да какой же тут каламбур? Нечего такого. Просто забавное уточнение».
А Кристоф продолжал пытаться как-нибудь себя развлечь. Я вспомнил, как было на балконе, когда он принёс мне что-то, чай или кофе, а я тогда слушал «Let's go» от Лоренца.
Приятно вспомнить. Действительно, я тогда был прав, думая, что не буду жалеть о сделанном.
— Шнай, — позвал его я, еле удержавшись, чтобы не назвать его «Шнаюшник».
— Что?
Я покинул удобное кресло и медленно стал приближаться к Думу. Вот я плавно опустился на край кровати, подтянул к себе ноги, залез на неё полностью, принимая, как в йоге называется, позу кошки, подполз к нему.
— Ты чего творишь? — он был напряжён.
— Обнять тебя хочу. Нет желания расставаться, хочется быть поближе.
Он вскинул брови и уставился на меня непонимающим взглядом.
Я понял, что веду себя как Тилль. Стало горько и противно. Шнайдер заметил, как меня передёрнуло и рассмеялся.
— Да, Рич, так это и есть! — он был уверен, что прочёл мои мысли.
Я сел на задницу, которая, одному Богу известно, почему не болела (или же таблетки были настолько хороши?), и замер.
«Так это и есть»… Фу…»
— Рихард, — серьёзным голосом позвал меня Шнайдер. — Но ты не поступаешь как Тилль. Мне очень неприятно осуждать его, ставить в пример как антигероя, он ведь мой муж… Я не хочу говорить об этом, но для твоего спокойствия, только для тебя! Рихард. Ты не как Тилль, потому что я согласен на ласку. Это не насилие. И ты не хочешь раздевать меня. А если и хочешь, — он пошло улыбнулся и потянулся всем телом, демонстрируя свои прекрасные формы и немного поворачивая таз, показывая свою задницу, обтянутую светло-серыми, почти белыми, в тёмную полоску, домашними штанами (у моего отца были такие же фланелевые штаны, тёмно-серые в белую тонкую полоску). — То ты этого не сделаешь.
Я изогнул брови, это была немая насмешка.
— Нет, Рихард, я уверен, ты этого не сделаешь, — глядя на меня в упор, сказал твёрдо Кристоф. Это было довольно странно, он не настолько хорошо мог знать меня и мою физическую силу. А может?..
Но не до рассуждений было мне тогда.
— Ришк, иди ко мне. Ты хочешь. И я хочу. Просто ложись рядом и обними меня.
Я так и сделал. Примостился рядышком, лёг на живот, обвил одной рукой его талию, другую поджал под себя. Это было довольно удобно.
«Ришк, здорово придумал».
— Я хочу какого-нибудь движа с тобой, — через минуту-другую выдал он.
— Это какого движа?
— Пойдём на мансарду? Пожалуйста.
Внутри меня что-то затрепетало. Неужели он станет танцевать со мной?!
«Песню не зря нашёл сегодня. Как же вовремя!»
Кристоф взял меня за руку и повёл наверх. Он уже настраивался на танец, его движения стали очень плавными, все прикосновения нежными и невесомыми, он снова стал как в баре!
— Готов? — спросил он, закрывая дверь.
— Песню бы. Можно?
Он кивнул и достал небольшую портативную колонку из-за установки. Подключение произошло очень быстро, и совсем скоро мы уже кланялись друг другу.
Я думал, что Кристоф будет танцевать «лёгкий» вальс — просто возьмёт мою ладонь в свою, положит руку на талию и станет качать бёдрами из стороны в сторону. Но Шнайдер был намерен вложить в это всю свою энергию и чувства.
— По кругу, Рихард, раз, два, три…
Он вёл меня от стены к стене, постепенно из квадрата выводя окружность. Не знаю, как быстро, но я отдался Шнайдеру, стал его смущëнной куклой.
Хотя мне больше нравилось бы считать себя его частью. Слиянием.
— Под руку, — прошептал он, пропуская меня под дугой.
И снова шаги, повороты, голова кругом, а Кристоф лишь смотрит серьёзно вдаль. Он такой красивый. Сильный. Мне было смешно, когда он сказал, что я не раздену его. Но он был прав. Я вспомнил, как он ударил меня, а потом, взвалив на плечо, отнёс к бассейну и швырнул моё тело в воду. Будто я весил всего ничего. Я бы даже тронуть его не успел, а уже улетел бы в Шверинское озеро. Сколько раз я там чуть не утонул?
Вроде два? Болото не считается. Бог любит троицу, на третий раз я и помер бы.
«Забавно».
Я снова вернулся и мыслями и всем вниманием к чужому счастью. Он прекрасен. Сейчас нет желания трогать его, целовать, заняться с ним сексом… Приятно лишь созерцать его так близко. Чувствовать завихрения энергии вокруг нас.
Да что углубляться во всё это? Эйфорию у меня вызывал один его запах.
— Теперь ты под руку меня пусти, — он вдруг посмотрел на меня, и я увидел в глазах радость, нежность, но страшно стало, когда заметил в них мелькающую… Любовь?
— Помнишь ты принёс мне кофе, я стал тебя целовать… — сказал я, пока Кристоф «нырял» под наши сцепленные вместе руки.
Он кивнул, обрывая мою речь тем, что слишком резко сократил и без того малое расстояние меж нами. Я буквально чувствовал, как он пылал.
— Ты сказал, что любишь меня. Я был тронут и ответил то же. Но мы оба понимаем, что это за любовь. Проходи под рукой и пропусти меня.
В нашем дальнейшем молчании не было смущения и стеснения, было чувство, что я решил какую-то важную проблему, ту, которая долго не давала мне спокойно жить.
Жаль, что было это не совсем так…
Песня закончилась. Она была одна в поиске, поэтому за ней не началась другая. Была просто тишина…
Кристоф остановился вместе с «Roulette», но не отпускал меня.
— Я люблю тебя.
Эта фраза зазвенела совсем неожиданно. Так громко, будто слова разбились о пылинки, поднятые в воздух нами, и осыпались на пол, издавая свои звуки. Каждый осколок звучал словом, частью которого был.
«Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя» — зашумело эхом в голове.
— Прости… — это всё, что я мог сказать.
Кристоф усмехнулся, сказал, что я дурак и не так понял его, что любит он меня, как человека и прочее. Я поверил.
Мне было важно верить в эти слова.
— Как твоё впечатление? — спросил он, отстранясь немного, но не бросая моей руки.
— Я хочу ещё когда-нибудь потанцевать с тобой. И… Хотел сказать это, и много чего ещё, вчера. Когда мы прощались. Но сказал лишь что-то вроде: «я бы без тебя замёрз», не помнишь?..
— Я бы уже замёрз без твоих объятий. Это.
Было немного не по себе от того, что Кристоф запомнил какие-то мои слова.
— Давай уже вниз. Сколько нас нет? Пауль ищет небось.
— Максимум… — я задумался. — Три с половиной минуты песня, разговор и… Не более пяти минут. Он ещё не вышел, я больше, чем уверен.
Кристоф рассмеялся:
— Ты его недооцениваешь!
И мне тоже было бы смешно, пойми я, что было забавного? Высокоинтеллектуальный юмор?..
Внизу нас никто не ждал и не искал, не удивительно. Я пытался ëрничать, но быстро был заткнут клубничным батончиком.
«Ладно-ладно! Тебе удалось один раз меня победить».
На кухне Кристоф быстро сообразил себе бутерброд, чтобы перекупить и достал цитрусовый раф в пакетике, ставя на плиту чайник. Ещё через минут десять к нему присоседился Пауль и, забрав половину ужина Дума, позвал играть.
Мне было интересно, во что они играли теперь, раз уж закончили свой турнир вчера, но не стал лезть, всё равно ничего не понял бы.
Самое время было свалить куда-нибудь.
— Я на улицу, Дум, возьму твои наушники?
— Конечно. Только они у нас с Тиллем общие. Не суть. Возьми.
Я не собирался сидеть на улице без наушников просто потому, что мне противен Линдеманн.
Выйдя на улицу, отыскав качелю, смахнув капли дождя с неё и начав кататься, я подумал, что мог бы достать свои наушники из сумки.
«Это было бы слишком долго. Сложно. Проще было взять вещь Тилля, думая, что это принадлежит Кристофу».
Ветерок обдувал щеки, руки и голые ступни. Было так легко. Всë-таки качели действительно самое лучшее, что придумали люди.
Я катался с закрытыми глазами, слушая метал. Будто ушёл в астрал. Мясо на качеле…
«Цвен далеко отсюда…»
— Рихард! — закричал кто-то над самым моим ухом.
— А? — спохватился я.
Рядом стоял Пауль в одних трусах.
— Мы купаться идём, ты с нами?
— О нет, нет, нет! Спасибо, но я тут побуду.
Хайко пожал плечиками и убежал, оставив мой маленький мир в тишине. В гробовой, могильной, кладбищенской. Какая ещё она бывает?
«Ах, да, Тилль. Тилль и звенящая тишина…»
Рядом никого не могло быть, поэтому я тихо запел, будучи уверенным, что никого не буду этим раздражать.
— И если уйдешь —
Я пойду вместе с тобой,
И если умрëшь —
Я тоже умру с тобой…
У меня было отличное настроение, но это совсем не мешало петь, вроде как грустный, куплет песни, которая была в избранных уже как… До покупки нового телефона пару месяцев точно.
Но теперь нужно было заново составлять плейлисты, выбирать избранные композиции или менять их название шутки ради.
Как, например, не «Americana», а «Fuck you в стиле американ панк-рок», или не «Fuck the system», а «Ты случайно не система?..», «Thunder horse» — «Многословие…», «Vicarious» — «Fish», «Nothing else matters» — «My death» (учить её было сложно. Очень. Буквально селфхарм струнами).
И многое другое.
Но это не расстраивало меня. Я не придавал особого значения названиям и расположению песен, ведь слушал всегда в режиме «случайного выбора».
Но на этот раз был несколько иной план. Я дослушал «Lonely day», которую не успел прослушать в прошлый раз и зашёл в раздел «альбомы».
***
Стало темнеть, когда я дослушал «Penetralia», значит катался около часа. Даже чуть больше, учитывая то, что «Impotant God» я слушал дважды, «Jesus Fall» прокрутил три раза от середины и до конца, там был очень крутой момент — гитарное соло, ещё как минимум два раза возвращался в начало «God is a lie», ну и конечно же саму песню «Penetralia», из неё можно было вырезать начало и слушать его бесконечно на повторе…
Я вернулся в дом. Кристоф и Пауль уже были там.
— Мы ужин приготовили, — похвастался Хайко, выходя ко мне в коридор.
— Молодцы, мне что-нибудь полагается? — с надеждой спросил я.
— Мы подумаем! — крикнул из кухни Шнайдер.
Пауль рассмеялся.
Я был этому действительно рад, ведь боялся, что моя выходка, вернее целая их череда, сильно отразится на состоянии этого маленького Солнышка.
Садясь за стол, я снова вспомнил про свой живот, к которому постепенно начали добавляться бока. Или они были, но я их пока что не замечал, видя только складку на животе.
— Я не буду ужинать, — предупредил я, когда Кристоф достал три тарелки.
— Почему? — спросил он, не убирая посуду, которая оказалась лишней.
— Не хочу, — беспечно выдал я.
— Ещё чего! Нельзя не кушать! Поешь хотя бы немного!
И Кристоф уверенными и немного резкими движениями стал накладывать на тарелку ньокки, которых я не ел уже очень давно, и две маленьких котлетки.
— Такая… Маленькая. Молекулярная кухня, — пошутил я.
— Это разные понятия, — Кристоф воспринял мои слова как серьёзное утверждение. Хотя это высказывание таковым не было. Очередная попытка пошутить.
Мы втроём ели в тишине, лишь тихо позвякивая вилками о стекло тарелок в попытках поймать ньокки.
«Тогда уместнее сказать в молчании… Так ведь?»
— Рихард, я хочу поиграть с тобой, — заявил Кристоф, который уже поел и теперь ставил чайник.
— Да ну тебя! Ты понял уже, что я не игрок!
Пауль тихо усмехнулся.
— Н-нет, песню сыграть, это ты не понял, — нервно усмехнулся Шнайдер.
— В таком случае пойдём.
— Пауль, пожалуйста, пригляди за чайником и, закипит, разлей воду по чашкам. Спасибо! — сказал Кристоф и потащил меня из кухни.
Мы вдвоём ушли, оставив Пауля рассуждать о жизни в прекрасной компании чайника.
— Кристоф, я хочу выучить с тобой песню «Penetralia».
— Это что за жанр? И группа? Первый раз слышу.
— Брутал дэт-метал. Потом они играли мелодик-дет-метал. Но это уже не так важно. У них, кстати, альбом есть «Virus», вот они там нафигачила мелодизма, м-м-м… Ну так что?
Он пожал плечами.
— Надо будет подумать, посмотреть. Может быть на следующих летних каникулах приедешь, выучим.
— Можно будет выучить свои партии и потом встретиться на выходных. Ехать до вас на электричке часа три-четыре.
Он снова замер, обдумывая ответ, развёл руками и буркнул что-то невнятное.
— Разминка и…
— Я не хочу «Let's go», что ещё умеешь?
— Ох-х, Риша… — вздохнул Кристоф.
— Но я не могу… Я просто не могу её играть, не могу петь. Я вчера, или сегодня… Короче, был на берегу озера и пел её. Мне хотелось утопиться, Шнайдер, пойми меня! Я… Я не… — к горлу подкатил откуда-то взявшийся горький ком.
— Риша, Риша, Риша!..
Кристоф вскочил с круглого мягкого стула, на котором остался отпечаток его попы. Дум подбежал ко мне, делая неловкие движения руками.
В мыслях я сам себе усмехнулся.
«Замечать, как переживает Дум? — нет. Замечать отпечаток попы Дума на стуле? — да!»
— Я не хотел тебя расстраивать! — оправдывался он, обводя по воздуху контур моих плеч, как бы желая меня приобнять, но боясь сделать это.
— Всё хорошо. Просто… Не надо играть эту песню.
Дум кивнул и всё же обнял меня. Крепко и тепло. Как вчера.
— Правда, прости меня. Я не хотел за живое…
Я лишь сильнее прижался к тяжело вздымающейся груди.
— Чай готов, — Пауль ворвался на мансарду.
А мы не слышали, как он поднимался и не перестали обниматься.
— Не понял…
Я вздрогнул. А мы ведь только помирились!
«О нет…»
— Рихард… Цвен!..
Он называл меня так только в особых случаях. Когда извинялся, например. Но сейчас явно не он был виноват.
«Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei, peccatoris…»
— … Ты плачешь?!
«Что, прости?..»
— Милый, что случилось? Этот злой у́дарь тебя обидел? — Хайко подошёл ко мне и отнял у Кристофа, забирая в свои объятия.
— Да тут просто дилемма… По поводу песни, — я уже не плакал, только вот страх ещё не прошёл.
— Так это он виноват? — кивнул Пауль на Дума.
— Да я тут причём?! Я!.. Я… Примус починял, никого не трогал!
Я погладил Пауля между лопаток в знак того, что всё в порядке. Тогда он отпустил меня.
— Так вы чай будете?
— Да, потом, холодный, — ответил я, а Кристоф потряс пальцем в знак согласия: «Да-да, дело говорит».
Хайко ещё раз оглядел нас, а потом скрылся за дверью. Но не сразу, он сделал вид, что ушёл, а сам стал подглядывать, широко улыбаясь. Это была шутка, так обычно делали мамы, понимая, что их видно.
— Паша!
Он отшатнулся от двери и сразу ушёл. Я редко называл его русской формой имени. Вообще не называл. Поэтому такое обращение произвело столько сильное впечатление.
— Ого ты его… А я как буду? — спросил Шнайдер.
— Чисто логика! — объявил я, но было это неправдой, имена я искал потехи ради в интернете. — По-русски — Христоф, по-английски — Кристофер, на латыни — Христофорус. А значит это… Что-то про Христа.
— Что-то про Христа, пиши статью, гений. Христофорус — это вообще… Как так могло получиться? — негодовал Кристоф. — А ты?
— Просто Рихард, — я пожал плечами, надеясь, что Кристоф не станет искать формы моего имени.
«Ага, конечно. Карман шире».
Шнайдер взял телефон и, быстро набрав вопрос, стал читать первую попавшуюся статью:
«К сокращениям относятся: Рич, Рик, Дик, Ричи, Рико, Рикар, Рикки, Рейк. Среди синонимов: Рикардо, Ришар, Рикард, Рейкер, Рикар, Ритшерч, Ришерч, Рикарду, Рихарт, Ришерт, Рихардус».
— Дик, — я был готов расплавиться от стыда и стечь по табуретке на пол.
— Рихардус, — давился от смеха Кристоф. — Ритшерч, кто это написал?..
Я терпеливо ждал, пока он просмеëтся, и мы начнём играть. Или за вечер хотя бы выберем песню.
— Ладно, Дикке, начнём, — он убрал телефон и замер, посмотрев на меня.
А моë лицо в этот момент перекосило в какой-то, наверное, жуткой гримасе то ли боли, то ли… Нет, это была боль. Или нет? Скорее просто шок. Или обида.
— Ну я же не это имел ввиду, Рич! — спохватился он.
Должного эффекта от объяснения всё равно не дало.
— Риша, ты не… — он снова вышел из-за барабанов.
Вдруг раздался громкий звук из коридора. Кто-то закрыл дверь, сильно ею хлопнув.
Шнайдер замер, протянув ко мне руку.
Через минуту к нам поднялся Тилль.
— Я дома. Можно поужинать? — поинтересовался он у Кристофа.
— Да, конечно! Я сейчас всё…
— Нет, не надо. Я сам разберусь, не отвлекайтесь.
Говорил он обо мне, но при этом даже на секунду не посмотрел в мою сторону.
Где-то в глубине души я был благодарен ему за это, но ничего похожего на благодарность я не показал.
Всё, что мог бы он увидеть — фак.
— Рихард, — снова позвал Шнайдер.
— Время спать. Приму душ и надо бы место найти.
Я встал и ушёл за вещами.
«Дикке…» — думал я, спускась.
«Дикке…» — глядя на себя в зеркало в ванной комнате.
«Дикке…» — обмываясь тёплой водой.
«Дикке…» — вытераясь и одеваясь.
И только когда я зашёл в спальню Кристофа, меня отпустило. Пришло само собой осознание, что я же мог исправить это.
«Я исправлю. Возьму и похудею. И нет в этом ничего смертельно страшного!»
И в лишнем весе не было никакого ужаса, пока он не становился причиной серьёзных проблем со здоровьем… Жирок, он просто есть.
В комнату вошёл Пауль и позвал меня в другую спальню, которую нам разрешил занять Шнайдер.
— А постельное бельё? — спросил я, забирая сумку из угла комнаты.
— Он принесёт сейчас, застелим сами кровать?
Я кивнул.
— Вот, мужики, оставил здесь, спокойной ночи!
Но потом Кристоф попросил меня отойти с ним покурить.
— Я приду и помогу тебе, хорошо? — спросил я у Пауля.
Но тот лишь махнул рукой, говоря тем самым, что всё сделает без меня.
— Пойдём на террасу, — сказал Шнайдер, ждавший меня за дверью.
Мы вышли на улицу, было довольно прохладно. Я заметил, что город от окраины отличало ещё то, что вокруг была самая настоящая тьма. Окна спален выходили на другую сторону, из них света мы не видели.
И тут совсем рядом вспыхнул огонёк.
— На, вот, раскури, — Кристоф протянул мне сигарету.
«А я не курил сегодня… Странно».
Когда половина подачки обратилась в пепел, я услышал слегка севший голос:
— Прости меня. Я… Кхм, слышал как ты всхлипывал в ванной. Из-за меня?
С кем-то ещё я был бы совсем не таким, не «настоящим» и спросил бы: «не много ли на себя берёшь? Я и плакать из-за тебя. Ты думаешь, что кто-то плачет из-за тебя?!» А тут был Шнайдер. Тем более ничего странного не было в том, что он хотел извиниться.
— Нет, я не знаю, что ты слышал, но я не плакал в ванной.
Шнайдер смутился.
— Я просто хотел совместить Рике и Дик, а получилось это. Я не хотел. И у тебя нет недостатков в фигуре. Ты очень милый, и Пауль тебя любит, и я тебя люблю, ты прекрасен. Не вся красота заключается в мышцах. Ты ведь это знаешь. Но, Рихард! Не смей себя запускать!
Я кивнул, снова делая глубокую затяжку.
Мы простояли на холоде ещё минут пять. Окурки улетели в пепельницу. Кристоф собрался идти обратно, но я вспомнил кое-что ещё, о чём хотел поговорить.
— Сегодня утром… Когда я был в отключке, но не совсем в ней… Было кое-что странное, как бы сказать, я не понимаю, что это было, но чувствую смущение… — начал я, пытаясь подобрать слова, уже понимая, что несу полный бред.
— А… Так ты тогда в адеквате был, — усмехнулся он. — Это к тебе Тилль заходил, я ни при чëм, сразу говорю!
— Что прости? Утром?! — я совсем не этого хотел.
— Ну да. А ты про?..
— Пока ты нёс меня к машине из квартиры, я целовал тебя. Я хотел извиниться за это.
Шнайдер моментально изменился в лице, прикрывая рот рукой.
— Та-а-ак! Ну уж нет! Рассказывай теперь всё про Тилля.
— Это так тебя тревожит? — он повёл бровью.
— Это меня касается напрямую. Ещё и во всех смыслах.
— Да что тут сказать-то? Он спросил у меня, что с тобой, потом пошёл к тебе. Я не знаю, что он делал, просто думал, что ты заподозрил меня в утреннем визите.
Я прикрыл рот кулаком, отводя взгляд.
«Значит он плакал. Ему правда так плохо от этого?»
— Ладно… Спасибо. Пойдём в тепло.
Но теперь уже Кристоф не хотел меня отпускать.
— Что он на этот раз делал? — он несильно сжал моё плечо, разворачивая меня к себе. От чего-то стал он вдруг серьёзным. А темнота вокруг добавляла его образу какие-то жуткие, пугающие черты.
— Не знаю, я просто смутно помнил, что кто-то приходил утром. Я думал, это был сон или бред.
Шнайдер отпустил меня, и я поспешил уйти, желая оставить его одного, дать всё обдумать.
— Эй, Риш, — он догнал меня и обнял. — Я сегодня по полной нарушаю твои личные границы. А ещё о поцелуях! Не переживай, мне понравилось. Только бы не воняло от тебя, я был бы без памяти.
Я усмехнулся и опустил руки на его талию, забрался под майку и начал водить по бархатной коже талии ледяными ладонями.
— Щекотно.
— Это за границы.
На этой весёлой ноте мы попрощались, и я вернулся к Хайко, который уже лежал на кровати и был готов спать.
— Спим? — спросил я.
Он откинул в сторону кусочек одеяла, отвечая на мой вопрос.
Я выключил свет, быстро подбежал к кровати и буквально прыгнул на неё, заворачивась в одеяло.
— Ха-ха, пошёл в жопу Бабай!
Пауль рассмеялся, хлопая меня по руке.
— Аккуратнее с желаниями, — сипел он, задыхаясь от тихого смеха.
Тут уже и я не выдержал.
Но вдруг Пауль посерьёзнел.
— Ты все таблетки выпил?
— Да, так на сухую глотнул после душа.
Он пошуршал одеялом, ища мои руки. Пауль взял мою ладонь в свою и сказал:
— Я так сегодня боялся…
— Почему?
— Ты в отключке, тебя рвёт, а я беспомощен и… Бесполезен. Мне так плохо было, когда ты в сознание не приходил.
— Эй, ну хватит. Я здесь, я в порядке. Всё закончилось и не повторится! Обещаю. А если обману — трахнешь меня без эмоций и чувств.
— Слишком жестоко… По отношению ко мне.
Я не знал, что на это ответить.
— Ладно-ладно, совсем тебя запутал, — Хайко улыбался. По голосу это понял. — Давай спать.
Я привстал на локте и, немного придвинувшись, наклонился, целуя его в губы.
— Спокойной ночи, Солнышко. И ты прости меня. За всё прости.
— Так обычно люди говорят перед суицидом.
— Ха-ха, забавно, — наигранно посмеялся я.
— Серьёзно, Рихард.
Я ещё раз поцеловал Хайко и вернулся на место.
— Я засыпаю уже… Так устал. Сладких снов.
***
Это Пауль был жутко вымотан, а мне хоть что. Я пялился в потолок привыкая к мраку и тишине.
Но вдруг до меня донеслись звуки музыки. Игра на гитаре.
«Тилль?.. А что он играет?»
Любопытство взяло верх над страхом и отвращением. Вдруг там было что-то такое, что заставило бы меня изменить отношение к нему?
Я вышел из спальни (она находилась ближе всех комнат ко входу на мансарду, поэтому я слышал музыку, а вот Кристоф уже нет), тихо прокрался к лестнице и поднялся на пару ступенек.
Переборы и голос.
Это не «Let's go» — уже хорошо! Но что это?
Одна ступенька.
Вторая.
Я услышал голос. Линдеманн пел:
— Aber nicht deine Liebe stirbt.
Die Liebe für dich stirbt…
«Что?!»
Это было моё послание… Строки из тетради. Из нашей переписки. Я замер.
— Aber nicht deine… Ах-х, scheiße, Рике, ничего проще не мог придумать?!
Он совсем стих. Я насторожился. Вот было бы забавно: выходит он, убитый горем и неудачей с песней, а тут я стою в позе крайне интересной: нога на одной ступеньке, другая на две выше, рука согнута в локте, ладонь упирается в стену, а вторая едва касается противоположной кончиками пальцев, спина согнута непойми как. И вот я в узком проходе, облитый жёлто-оранжевым светом, ударившим из дверного прохода, смотрю на него снизу-вверх…
Это было бы ужасно, поэтому я как можно быстрее и тише сбежал.
«Спокойной ночи, Рихард. Он делает из злобно-философско-сатиртческой переписки песню».
«Да, доброй ночи».
