Летом мы снова встретимся

Юля почти никогда не звонит ему на работу, если это происходит, значит случилось что-то из ряда вон выходящее, и Лебедев торопливо поднимает трубку. Он всё равно собирался уже ехать домой: поздно, да и голова уже совсем не соображает. Лучше вернуться к своим обязанностям с утра пораньше, чем пытаться добиться хоть какого-то толка сейчас, когда в голове сплошной туман клубится. — Юля, я слушаю. Тёща говорила ему, что даже с дочерью Лебедев общается как со своими подчинёнными, но переучиться не выходит. Если случилось что-то плохое, он хочет узнать об этом как можно скорее, чтобы быстрее начать действовать. — Папа! — Юлька перевозбуждённая, но не впадает в истерику, тараторит так быстро, что смысл её слов доходит до Лебедева с задержкой, но всё же доходит. — Папа, Тамару Ильиничну госпитализировали, папа! Тёма к ней поехал прямо сейчас. Ему мама позвонила, сказала, что не может уйти со смены. Лебедев морщится, как будто у него резко заболели зубы: — Юля, помедленнее. Что там случилось у Тёмы с бабушкой? — Да не знаю я, пап. Мне кажется, он сам не понял, такой растерянный был, ничего толком не смог объяснить, только оделся и сразу поехал. Даже книжки твои, которые прочел, забыл из рюкзака выложить. Так и уехал с ними. Как только дети достаточно подросли для самостоятельных путешествий на метро, Тёма стал регулярно заглядывать к Лебедевым в гости, правда, кажется, ещё ни разу толком не пересекся с Валентином Юрьевичем (короткие рукопожатия в дверях не в счет). Юлька всё мечтала, как они втроём смогут поужинать, обсудить лето и дачу, но всё как-то не складывалось. То Артём уходил слишком рано, то Лебедев приходил слишком поздно: никак не собрать их в одной точке пространства дольше, чем на пару минут. Зато перед каждым его визитом Лебедев подготавливал для Тёмы стопку книг и оставлял с запиской на рабочем столе. Юля книжки передавала, а сданную стопку оставляла отцу. В первый же раз Тёма написал ему что-то вроде читательского дневника, где подробно сообщил, какие эмоции вызвало у него то или иное произведение. С тех пор такие отчёты о прочитанном Ткачёв вкладывал в каждую стопку. Читать эти письма, не предполагающие ответа, Лебедеву нравится. А ещё нравится представлять, как они с Артёмом будут всё это обсуждать летом, на даче. А теперь дача, кажется, оказалась под угрозой. — В какую больницу забрали сказал? Можешь у него узнать и скинуть мне номер смс-кой? Я постараюсь туда подскочить и помочь, если смогу. — Конечно, пап, сейчас пришлю всё! Юля — девочка умная, уже через несколько минут Лебедев получает короткое сообщение с номером и адресом больницы, вбивает его в навигатор, простраивая маршрут. Столичный траффик заставляет его нервничать, медленно проталкиваясь между других бибикающих друг другу машин. Лебедев редко попадает в пробки, редко покидает работу так рано, поэтому нервничает, смотрит на часы, смотрит на номер Тёмы в телефоне. Он мог бы позвонить мальчику прямо сейчас, но почему-то думает, что это далеко не лучшая его идея, а потому с раздражением откидывает мобильный на пустое соседнее сидение. Если бы он нашёл себе хотя бы одно оправдание, уже мчался бы по встречке, но оправдания нет. Такие маленькие камерные трагедии случаются в жизни людей каждый день, и он должен терпеть эту пробку, покорный правилам дорожного движения, чтобы не бросить тень на честь своего мундира. Тёма — взрослый мальчик, он справится. Почти два часа уходят на то, чтобы добраться до больницы, Лебедев, раздражённый до крайности, едва сдерживается, выясняя, в какой палате может находиться Ткачёва Тамара Ильинична, благо фамилия у Тёмки мамина, а не отцова. Оказывается, что не в палате, оказывается, на операции, что-то не то с сердцем. В виду острого состояния и преклонного возраста лишнего времени на раскачку не было. Приехал ли внук? Мальчик приехал, сидит в коридоре под операционными, ждёт, когда выйдет кто-нибудь из врачей. Лебедев нацепляет бахилы и халат, рывком бросается вверх по лестнице. Тёма и правда справляется, он уже совсем взрослый. Валентин не сразу его узнаёт: глаза у Артёма стеклянные, он весь словно погружён вовнутрь, причем зарылся глубоко-глубоко и не может выбраться на поверхность. Подходить приходится медленно, чтобы не напугать. Ткачёв легонько дёргается, когда Лебедев сжимает его плечо, успокаивающе поглаживает по спине: — Это я, Тём, Юля позвонила… Артём кивает, опускает взгляд в пол: глаза сухие, но воспалённые. Вероятно, чтобы не плакать, он тратит очень много сил, и Лебедев не представляет даже, что сейчас происходит внутри. — Мама сказала, что не сможет приехать, — голос скупой, безжизненный, Артём приподнимает плечи, пожимая ими. Он словно сам удивляется тому, о чём говорит. — Врачи со мной говорить не стали, сказали: всё после операции, сказали, что может потребоваться кто-то взрослый. Лебедев силится и не может найти слов. Он так много лет избегал больницы после того, как потерял жену, но сначала пришлось ехать делать обследование Юле, потом сорвался со склона Артём, теперь вот в больнице оказалась Тёмина бабушка. — Я могу посидеть с тобой? — Лебедев всё ещё гладит Артёма по спине, но тот словно и не замечает его прикосновений. — Если будет нужна какая-то помощь, постараюсь подключиться, ладно? Ткачёв кивает, приоткрывает рот, наверное, чтобы сказать “спасибо”, но лишь часто-часто моргает и торопливо вытирает глаза тыльной стороной ладони. — Я так ждал лета, — выдыхает он. — Как туда ехать, если… если она не сможет? Лебедеву хочется обнять его, прижать, как маленького, только пока Артём был моложе, сделать это как будто бы было проще, а сейчас… Сейчас он уже взрослый парень и как будто бы немного чурается этой лебедевской “детской” ласки, поэтому он убирает руку и складывает ладони вместе. Всё, что им остаётся, ждать. Минуты тянутся слишком долго. Артём– то начинает громко дышать, то затихает, меняет позу, неотрывно смотрит в пол. Он сам несколько раз доходит до автомата за крошечными бумажными стаканчиками с кофе, Тёма от него отказывается, вздрагивает, когда раздаётся звук шагов по коридору, гипнотизирует взглядом дверь в реанимационные помещения. Лебедев узнаёт в нём себя. Только у него надежды, увы, не было, а у Артёма… Врач не выходит к ним долго. Лебедев всё ждёт, когда Тёма устанет и попробует уснуть, чтобы прижать его к себе. Но Тёма не засыпает, смотрит куда-то в пол, дёргается от шорохов, но не закрывает глаза даже на минуту. — Кем вы приходитесь пациентке? — спрашивает у них доктор, переводя взгляд с Артёма на Валентина, и тот, не мешкая ни минуты, отзывается. — Я отец её внука. Тёма чувствует, как Лебедев снова кладёт руку ему на плечо, благоразумно молчит. Если понадобится принимать какие-то важные решения, никто не позволит сделать это ему, по сути совсем ещё ребёнку, а Валентин Юрьевич поможет, он же старше, он же точно знает, как помочь бабушке? Рассказ доктора не нравится ему, кажется скупым, односложным. Он понимает только отдельные слова “тромбы”, “сердце” и никак не может взять в толк, будет она жить или нет, но спросить прямо почему-то боится. Когда Валентин Юрьевич просит его немного подождать, пока они с доктором договорят в кабинете, Артём совсем не сопротивляется, тяжело оседает обратно на стул. Самое важное он всё же понимает: бабушка жива. Пока ещё жива. Его потрясывает от ужаса, что исход мог бы быть совсем другим. Валентин Юрьевич садится перед Артёмом на корточки, ловя его взгляд. И от этого ему почему-то хочется разрыдаться, как маленькому. — Всё будет хорошо, Артём, — вкрадчиво обещает он. — Твоей бабушке надо немного отдохнуть после операции. Она поправится, и летом вы обязательно поедете на дачу. Вот увидишь. Лебедеву так хочется в это верить. Артём кивает, трет правый глаз тыльной стороной ладони, злится на себя: взрослый уже парень, а того гляди “разведёт сырость”. Опять. Снова. Перед Валентином Юрьевичем — одним из немногих людей, рядом с которыми Артёму особенно хотелось бы быть сильным. — С ней всё нормально было, — произносит он. — Я после школы прибежал, собрал книжки — она готовила ужин, улыбалась, радио включила и что-то там напевала себе под нос. Да и вообще на здоровье никогда не жаловалась, я не понимаю… Устало морщит лоб, глаза прикрывает, и Лебедев спохватывается, просит тихо: — Давай я тебя отвезу домой, Тём? Тебе же в школу завтра. — А бабушка? — Артём смотрит ему в глаза, коротко, быстро, а потом переводит взгляд на дверь в реанимационное крыло. — А к бабушке приедешь завтра, после уроков, — Лебедев поднимается на ноги, Артёма, как маленького, хочется взять за руку и увести с собой. — А если ночью она… Голос дрожит, Лебедев сжимает его плечо, твёрдо и уверенно выдыхает: — Ночью она поспит, наберётся сил и завтра будет снова тебе улыбаться. Доктор сказал: опасности для жизни нет, сердечко починили, будет работать ещё очень и очень много лет, но сейчас к ней нельзя. Она всё равно под наркозом и тебя не услышит. Даже если ты всю ночь тут просидишь. Артём кивает, поднимается на ноги, но уйти сразу у него не получается. Некоторое время он ещё смотрит на дверь, как будто готов рвануть за неё прямо сейчас. Лебедев его не торопит: мальчику наверняка больно и тяжело, и он умеет с этим справляться. Стал уже совсем большим, мужчиной растёт. — Я готов, — Тёма поднимает рюкзак, закидывает на плечо, неторопливо идёт рядом с Лебедевым. Валентину Юрьевичу хочется осторожно его к себе притянуть: в детстве Тёме было нужно так мало, чтобы успокоиться, но с каждым днём на расстоянии он становился всё старше, а теперь стал совершенно взрослым. Не узнать того заплаканного мальчишку, которого он вытаскивал со дна оврага. Он почти, почти готов протянуть руку и коснуться острого плеча, но Тёма, будто почувствовав его слишком тяжёлый взгляд, вдруг плечами дёргает напряжённо, а затем поправляет лямки ладонями. И это разом уничтожает едва собравшуюся лебедевскую решительность. “Потом”, — обещает себе он. Хотя уже откуда-то знает, что никакого “потом” не будет. В машине едут в тишине, Артём, хотя и садится на переднее сидение, пристегнувшись и прижав рюкзак к груди, выглядит уставшим, болезненным и совершенно не стремится заводить разговор. Валентину Юрьевичу хочется его хотя бы немного растормошить, но он не решается. Знает же, какие подростки в этом возрасте сложные и ранимые. Ещё чего доброго заденет что-то мягкое, нежное внутри, поломает неловким словом, а починить не сможет. Казалось, Юльку свою знает сызмальства, в пелёнках её таскал, крошечную совсем, купал в тазике, а ведь всё равно иной раз как взбрыкнёт на ровную, казалось бы, фразу. И не поймёшь ведь, что пришлось не к месту. А тут Артём, взрослый уже парень, выросший вроде бы и рядом, да только разве за пару летних недель приспособишься к чужим привычкам и повадкам? Да и как распознать черты будущей личности в ещё формирующемся человеке? Оба они повзрослели у него на глазах, казалось бы, но в то же время совершенно отдельно. В обоих, увы, не заметил этот переход из детства в юношество. И как теперь… — Спасибо Вам, Валентин Юрьевич, — голос у Артёма тихий, ровный, спокойный. — Спасибо, что приехали, я… Лебедев знает, что он. Испугался, растерялся, запаниковал. Он сам через всё это прошёл тогда, много лет назад, когда узнал о болезни юлиной мамы. И ещё раз, когда она умерла. Метался, как глухонемой по дому, не понимал, что нужно делать, кому звонить, куда бежать и что там говорить. Если бы не мама её… — Я рад, если смог помочь, — просто отвечает он, скашивает глаза немного, чтобы заметить, как Тёма резко от него отворачивается испуганной птицей. Наверное, смущается своей благодарности, а может — это место для него наполнено теми, детскими воспоминаниями о поездке в больницу? Половнику хочется ему сказать: “Для меня тоже, Тёма, для меня тоже”. Только язык, увы, уже не поворачивается называть его так по-детски. Какой же он Тёма? Артём, вырос парень — загляденье. Все девчонки, небось, шалеют, когда видят эту простую, открытую улыбку и ясные смешливые глаза. Или сейчас ему хочется казаться взрослее, строже, чем есть на самом деле, и взгляд у Артёма при разговоре со сверстниками становится жёстким? высокомерным? А может смотрит на них с влюблённостью щеньей? Этого Валентину Юрьевичу уже не угадать, не узнать — разве что… детская их дружба с Юлей превратится во что-то большее? Думать об этом почему-то отчетливо неприятно, он даже сам удивляется этому чувству, тонкой иглой прокалывающего его сердце. Артём Ткачёв — замечательный парень, сам ведь доверил ему совсем малую Юлю и ни разу о выборе своём не пожалел. Так откуда берётся это неудовольствие, граничащее с раздражением? Прочих дочкиных ухажёров он не переносит на дух, но Тёма… — Вы на остановке меня высадите, ладно? Я до дома дойду, а то во дворе вам не развернуться будет, там узко очень, — просит Артём. Валентин послушно кивает, сворачивает к тротуару, час поздний, и машин на улице почти нет. Артём к нему снова поворачивается, несколько мгновений смотрит заторможено, а затем протягивает руку. Они пожимают друг другу ладони в полной тишине, и Лебедев только в спину ему успевает сказать: — До встречи на даче? Но в ответ слышит лишь глухой стук захлопывающейся двери. Может, не услышал? а может…