Летом мы снова встретимся

Лебедев едет на дачу со странными чувствами: он чертовски устал и соскучился по дочери, так сильно хочется прижать её к себе, уткнуться носом в её волосы, хочется, чтобы они с Артёмом снова встречали его, сидя на качелях. Пришлось, конечно, поменять цепи и сделать сидение пошире, чтобы им было удобнее, но Валентин Юрьевич этим озаботился ещё в прошлом году, когда приезжал “закрывать сезон”, растопил баню и сидел на опустевшем участке в одиночестве, раскуривая сигарету за сигаретой. Но сейчас у него нет сил дольше оставаться наедине. Наедине с собой, со своими мыслями. Возможно, виной тому возраст. Как ни крути, он не молодеет, и чувство одиночества, справляться с которым раньше удавалось как-то легче, сейчас… Сейчас Лебедеву хочется тепла, человеческого тепла, хочется близости, такой близости, как случается у него в моменты, когда они с Юлей пренебрегают священной обязанностью всех отцов и детей – выяснять отношения, располагаются в гостиной перед телеком и просто обсуждают все на свете, не пытаясь друг друга переспорить. Или смотрят киношку, которая нравится обоим. Что-то такое же, глубоко интимное и в то же время очень согревающее случилось с Лебедевым год назад, когда они с Артёмом встретились на крыльце дачи Ткачёвых во время полуночного перекура. За эти годы Валентин и так сильно привязался к мальчишке, а сейчас и вовсе ощущает, что разлука длиной в девять месяцев это слишком много. Может, намекнуть Юле, чтобы почаще звала к ним Тёму, когда вернутся в Москву? Как-то неловко, это ведь его желание, а не юлино, значит и озвучивать его стоило бы Лебедеву самому. Интересно, дети ждут его на качелях или гуляют? Наверное, гуляют. Когда он звонил Юле вечерами на этой неделе, то слышал вокруг нее смех, песни и понимал, что дочь еще не дома, спрашивал только: “Артём с тобой?”. Ответ неизменно был утвердительным, ну а раз Юля там не одна, значит ничего страшного не случится. Тёма её в обиду не даст. Ещё ни разу не дал. Дача встречает его темнотой и мягким жёлтым светом с первого этажа. Юлина бабушка, конечно, ещё не легла, но и выходить зятю навстречу не спешит, отделывается коротким приветствием из открытого окна своей комнаты, а потом закрывает ставни и задергивает шторы, чтобы не налетели комары. Качели совсем пустые, и у Лебедева на душе скребутся кошки от этой картины. И почему дети так быстро растут? Могли бы не торопиться, порадовать его отцовское сердце, но нет, гуляют себе где-то, веселятся и даже не думают о том, что старый папка… – Папа! – Юлин крик такой же, как и пять лет назад, Лебедев едва успевает подняться на ноги, чтобы поймать дочь в объятия. Вот же вымахала, а они не виделись всего два месяца. В этом году раньше августа сорваться из города не вышло, скоро природа начнёт готовиться к осени, ну и ничего. Ему хватит времени погреться на солнышке. Артём неспешно идёт к ним с Юлей от калитки: вырос, раздался в плечах, обрил волосы до короткого ёжика. Лебедев сканирует его жадно, внимательно. Это Юлька, хоть и выросла, мало изменилась внешне, а вот Тёма будто совсем не похож на мальчишку, которого он забирал от бабушки из больницы. Вон и синяки на лице откуда-то появились, разбита губа, под глазом ссадина. — Здрасьте, Валентин Юрьич, — и совсем по-взрослому протягивает ему руку. Взрослый совсем, значит. Лебедев пожимает его ладонь, почему-то хочется стиснуть крепче, до боли, но он себя контролирует, кивает мальчику в ответ. — Здравствуй, Артём! Как дела у бабушки? — Спасибо, тьфу-тьфу-тьфу, хорошо всё. Сейчас вот в городе, готовится к плановой операции, — руки тут же прячет в карманы, в глаза смотрит волчонком, взгляд быстро уводит в сторону, дичится совсем как в детстве. Может обиделся на что? — Пап, скажи Тёме, чтобы у нас ночевал, ну правда? Он тут чёрти чем питается, хорошо хоть бабушка его заставила к нам на обеды приходить. И на ужин иногда загоняет. А то ведь совсем тощий приехал, кожа да кости. Юля выкручивается из отцовских объятий, атакует Тёму, пальцем целясь ему в живот, щекочет его мягко и ласково, и Тёмка тут же плывёт в такой знакомой Лебедеву улыбке. — Да лан те, Юль, у меня что своего дома нет что ли? Ткачёв обнимает Юлю за плечи, и Лебедева этот жест заставляет внутренне напрячься — столько в нём собственничества, столько покровительства, а потом замечает, как Юля льнёт щекой к Тёминому плечу и расслабляется. Что ж, стоило этого ожидать: они ведь с раннего детства вместе, Артём ей и друг, и защитник, и старший брат, которого у Юли никогда не было. Хорошо, если из этой влюблённости впоследствии вырастет крепкое, настоящее чувство, а если нет… Что ж, молодые, сами разберутся, как им жить эту жизнь. И в горле будто ком образуется. — Так, ладно, молодёжь, я устал с дороги, решайте кто где ночует и по кроватям, а завтра будем баню топить, — решает Лебедев, теперь уже и сам избегает Тёмино взгляда, направляется к дому, но через пару шагов буквально останавливается из-за его возгласа: — Валентин Юрьич! – и, когда Лебедев оборачивается, то видит улыбающиеся Тёмкины глаза и руки на юлиных плечах, — Доброй вам ночи. А больше, кажется, не видит ничего. Лебедев на цыпочках поднимается на второй этаж, прячется в своей спальне, впервые за много лет закрываясь на замок, зажигает светильник на стене. Юля, помня вечернюю привычку отца умываться, принесла и поставила перед зеркалом таз и кувшин с водой, заготовила чистое полотенце, и Лебедев раздевается по пояс, трет лицо ладонями, словно пытаясь смыть глубокие борозды морщин и следы многолетней усталости водой, а потом смотрит на своё отражение в зеркале. Сейчас он почему-то чувствует себя особенно старым. Всегда ли это случается с отцами, которые становятся свидетелями первой юной любви своих детей, или коснулось только его? Не знает, не знает и не может ни у кого спросить. Странное, какое-то тревожное чувство в груди разрастается, ускоряет сердечный бег. Он бросает короткий взгляд на улицу через панорамное окно: Юля и Тёма на качелях, переговариваются о чём-то, и голоса их слышно звонкими нотками счастья, но полностью слов не разобрать. О чём бы ни говорили, не его это дело. Его дела все остались в глубоком, далёком прошлом. Просыпается Лебедев непростительно поздно, Юлька встревоженно скребётся у него под дверью, а когда Валентин находит силы подняться с постели и её открыть, тут же влетает в спальню, и глаза такие взволнованные-взволнованные. —Ты чего не отзываешься? Я чуть с ума от переживаний не сошла. Нормальный ты? — злится совсем как Роксана, мечется по комнате, мерцает глазами и поджимает губы. А вот это ей уже досталось от него, и улыбка у Лебедева мягкая, с нотками грусти. Сам-то давно так на кого-то не по работе злился. — Может, ты заболел, — Юля сменяет гнев на милость, обнимает его, обхватывает обеими ладонями лицо и заставляет смотреть себе в глаза. — Не могу припомнить, чтобы ты хоть когда-то так долго спал. Только когда мы с тобой оба гриппом заболели, и две недели валялись с жуткой температурой дома и по очереди играли в комп, — почему-то вспоминает она и жмётся ухом к груди. Лебедевское сердце сегодня стучит особенно ровно, неторопливо. — Устал очень, — Лебедев гладит дочь по спине, успокаивает. — Уснул крепко-крепко, вот и проспал всё на свете. Да и будильник, кажется, вчера забыл завести. Обещаю исправиться. — Не надо, лучше спи, если спится, — разрешает Юля. — Ты уставший какой-то. Глаза сонные, синяки вон, мешки, — и снова проводит ладонями по его лицу. — А ты ведь еще совсем молодой мужчина у меня. Тебе жениться бы. — Юля! — в голосе Лебедева укоризна, а она хохотать начинает, как будто он ей анекдоты рассказывает. — Да ладно тебе, пап! Я знаю, что ты сам разберешься. Просто не могла упустить возможность снова на это твое выражение лица посмотреть. Ну не засранка ли? Юля отлипает от отца, подхватывает тазик и кувшин с полотенцем и только на пороге комнаты оборачивается: — Бабушка, между прочим, уже уехала, но напекла блинов, как ты любишь. И мы с Тёмой тебе даже оставили, так что спускайся скорее, пока у нас ещё есть сила воли. Лебедев застилает постель, достаёт свои “дачные” вещи, одевается, бросает взгляд в зеркало. Сейчас, при свете дня, собственное лицо уже не кажется ему таким безобразно старым и уставшим. Наверное, виной всему вчера были глубокие ночные тени и тусклое освещение. При таком и Юля может сойти за старуху, а он, дурак, успел расстроиться. К завтраку спускается почти совсем бодрым, на пути в беседку споласкивает лицо прохладной водой, Тёма, завидев его издалека, поднимается с места и наливает Лебедеву кофе из термоса. Видать давно уже сварили его с Юлей и перелили, чтобы не остыл. — Доброе утро, Валентин Юрьевич. При солнечном свете лицо Тёмино предстаёт перед ним во всей красе. Лебедев даже присвистывает. — Доброе, коли не шутишь. В честь чего фингал схватил? Тёмка вздёргивает вверх плечи, словно защищается, но тут же усилием воли опускает их вниз. — Когда убеждение не даёт положительного результата, приходится пускать в дело руки, — объясняет он. — Я, видимо, очень неубедительный. А потом бегло почесывает ссадину на щеке короткими, обломанными ногтями. — Юль, притащи, пожалуйста, аптечку, — просит Лебедев и тут же жестом пресекает попытки Артёма протестовать. — А бабушка твоя спросит, всё ли у тебя в порядке — я врать буду должен? Нет, лучше в порядок тебя приведем, и я с чистой совестью ей расскажу, что всё у нас здесь хорошо. С аргументом “бабушка” Артём, к счастью, не спорит. Сначала он, конечно, завтракает, Тёма с Юлей наперебой рассказывают Лебедеву: кто продал дачу, кто купил, где появилась новая асфальтированная дорога, а где еще можно погонять на великах по земле. Когда Юля собирает со стола посуду и тащит ее на кухню, Лебедев наконец-то придвигает к себе аптечку, игнорируя наигранно глубокий вздох Артёма. — Двигайся ближе, боец! — командует Лебедев. — Ты чего забрился-то так? — Патлы в глаза лезли, неудобно, — Тёмка подставляет ему свое лицо, прикрывает глаза, и Лебедев осторожно обрабатывает каждую его ссадину антисептиком, а потом легонько ощупывает синяк на скуле и под глазом. — А без кулаков разобраться, значит, никак не выходит, да? — Никак, — спокойно подтверждает Тёма и приоткрывает один глаз, на Лебедева быстрый взгляд бросая и почти тут же скидывая с подбородка его пальцы и поднимаясь на ноги. — Ну лан, что вы? Это д синяки просто. У вас у самого вон, — и Артём пальцем нажимает Лебедеву на предплечье. Между пальцем и его кожей пробегает разряд. — Ты чего с утра уже такой заряженный? — Лебедев ему улыбается, тянется, чтобы приобнять Тёму и легонько потрепать его по голове, но Ткачёв неожиданно отклоняется и под руку его ныряет. Лебедев удивлённо глаза распахивает, но вопросов не задаёт, только смотрит, как Тёмка к дому припускается и исчезает внутри. Перерос что ли его отеческие нежности? Ну ладно, не хочет, как хочет. Валентин не настаивает же. А в груди колет неприятно. Как будто не этого он ждал от их встречи, не того, что Тёма будет убегать, едва его увидев, глаза прятать и уворачиваться от ласки, за которой раньше так тянулся. В обед Юлька зовет Лебедева присоединиться к их с Артёмом походу на речку, но Лебедев отказывается, несмотря на духоту. Подумав, он пришел к выводу, что Артём считает их прошлые отношения слишком похожими на отношения отца и сына. А если у них с Юлькой любовь, то Лебедев для него не отцом должен быть. То есть отцом, но… по-другому. Без всех этих нежностей. Наверняка хочет, чтобы его воспринимали скорее как взрослого мужчину, которому Юлю можно доверить. Значит так оно и будет. Пока ребят нет, Лебедев успевает приготовить ужин и затопить баню. Как раз к вечеру разогреется, можно будет и погреться, и помыться. В бане ему нравится, напоминает о молодости, все лишнее из организма с потом выходит, да и дышится после баньки как-то особенно легко. Да и Юлька к её жару привычная. Помнит, как заводил их с Тёмкой в детстве погреться, как оба залезали на полку и о чём-то там тихо перешептывались, пока он сам лежал с закрытыми глазами и ласково то одного, то другую поглаживал по волосам. Хорошее было время. И почему все-таки дети так быстро взрослеют? Артём с бани пытается слиться, но Юлька настаивает, и он, пожав плечами, забегает домой за полотенцем и все же приходит к ним. Юля заявляет, что она взрослая и в баню пойдет одна. Лебедев не спорит, Артём тоже. — Ты, если хочешь, можешь тоже один, — спокойно предлагает Валентин и осторожно, уголком губ улыбается Артёму. Но Тёма в его сторону не смотрит даже: — Мне это не важно. И больше ни слова. Может Лебедев и правда его обидел чем-то сильно-сильно? Только чем? Ему бы разозлиться, что с подростками так сложно бывает. С Юлькой-то порой хер угадаешь, что ей не так, но они хотя бы живут под одной крышей. А Тёма “залётный”, и Лебедев ни повадок его не знает, ни как себя лучше с ним вести. Раньше вот помогало лаской и вниманием понемногу выправлять в нужную сторону, а сейчас… Кажется, протянешь руку, и он пальцы откусит сразу же. Юля выходит раскрасневшаяся, довольная, кутается в полотенце и трется теплым носом о тёмино плечо: — Ну ты чего хмурый такой? Кончай, Тём! Щас в баньке погреешься, сразу попустит. Тёма что-то негромкое сообщает ей на ушко, и Юля несильно тычет его локтем между рёбер. — Иди давай, Царевна-Несмеяна. Лебедев колеблется, но всё же следует за Артёмом. В предбаннике сумрачно, На лавке лежит Юлькино платье, надо будет его потом в стирку кинуть. Да и тёмино шмотьё не мешало бы постирать. Вот с утра этим и займётся. Лебедев стягивает через голову футболку, вылезает из шорт. Артём на него косится и сдвигается немного в бок, словно не хочет ненароком локтем задеть. Скидывает с себя майку и бриджи и тут же исчезает в парилке. Лебедев немного задерживается. Долго думает, но потом зачем-то оборачивает полотенце вокруг бёдер, хотя белья не снимает. Это не связано ни с какими конкретными мыслями, просто чуйка: так правильно. Так надо. Когда он заходит, Тёма, сжавшись в комок сидит на нижней полке, уткнувшись носом в колени. — Залезайте на верхнюю, вы же любите, когда погорячее, — предлагает он. И голос звучит почти нормально, но Лебедев кожей ощущает, что что-то с пацаном не так, а что — даже спросить теперь страшно, а ну как опять взбрыкнет. Лебедев залезает аккуратно, вытягивается на полке, закрывает глаза, а сам нехотя прислушивается к тёминому дыханию, ждёт, когда тот устраиваться начнёт, но он, кажется, застывает ровно в той позе, в которой Лебедев его застал. Вот же дурной мальчишка. Нет чтобы дать телу расслабиться, порам – раскрыться, подышать, нет, скрючился, сжался, словно стесняется его. А главное — раньше не стеснялся, а теперь отчего-то начал. И ведь не сказал же, чтобы Лебедев с ним не шёл. Валентина это понемногу начинает злить, он плотнее сжимает губы, нехотя чувствует привычное с работы напряжение в шее и плечах, всеми силами себя удерживает от того, чтобы сжать сжать пальцы в кулаки. Лавка тёмина начинает поскрипывать. Может, всё же решил устроиться удобнее? Но Артём, кажется, совсем с нее слезает, чтобы на камни плеснуть водой, добавить пара, а потом снова садится. Лебедев медленно поворачивает голову, чтобы не спугнуть, медленно же приоткрывает один глаз. Теперь Артём сидит немного свободнее, откидывается спиной на его полку, одну ногу опустил на пол, вторая на полке стоит, на коленке сложены его руки, а на руки Артём опустил голову. И вздыхает то и дело как-то уж больно глубоко и как будто печально. И хочется его сразу же обнять, погладить по волосам, спросить, что случилось такого, что он в себе держит, не говорит. Но Лебедев не то чтобы очень хорош в душевных таких разговорах. А если не умеешь — лучше и вовсе не браться, чтобы всё окончательно не испортить. Может, попозже осторожно поговорит об этом с Юлей. Она-то наверняка знает, что с её другом детства происходит. Надо поговорить. Обязательно. Тёма им обоим не чужой человек, оба за него готовы вступиться. Юлька хоть и девчонка, а характером в отца. Тёму в беде не оставит. Если что-то серьёзное произошло, расскажет, чтобы они могли вместе Артёму помочь. — Валентин Юрьевич, — голос у Артёма какой-то странный, не такой, как обычно. Лебедев распахивает глаза и тут же к нему поворачивается приподнимается на одном локте. — Что такое, Тёма? Нехорошо? — в голосе забота, волнение, нежность. Всё это помимо воли звучит. Он ведь Тёму, как родного, честно… С Юлей никакой разницы не делает. Ткачёв на него смотрит всего пару мгновений, и Лебедеву кажется: сейчас скажет ему что-то важное, но его лицо вдруг кривится раздражением, и Артём на ноги вскакивает. — Ну что вы? Ну опять что ли, в самом деле?.. Лебедева его вспышка гнева заставляет сесть резко, вытянуть перед собой руки. Обескуражен, поражен, потерян. Да что не так-то сделал? — Артём, я тебя очень прошу… что случилось? у тебя какие-то проблемы? Давай всё обсудим, — голос старается сделать тише, спокойнее, доброжелательнее, глотает, гнет силой воли металл в каждой нотке. С ним что-то происходит, точно происходит, а поговорить об этом дома наверняка не с кем. У мальчиков ведь бывает такое, что ни с мамой, ни с бабушкой не обсудить, с другим мужчиной только. Вот Артём и… — Почему вы со мной всё время как с ребёнком? Это из-за того дурацкого падения, да? Я теперь для вас навсегда слабак? Сверкает глазами, бесится, руки сжимает в кулаки. Лебедев смотрит на него, как иной раз смотрел на противника на поле боя: найти слабое место, только слабого в Тёме ничего, Сухой, жилистый, чуточку совсем отъелся на тёщиных блинах, а за время её отсутствия, кажется, снова стал сохнуть. — Тёма, я не считаю тебя слаб… — Нет, считаете! Считаете! Я что не вижу что ли, как вы на меня смотрите? Не слышу как разговариваете со мной? Как с Юлькой! Как будто я ребёнок, а я не ребёнок уже! Слышите?! Он ждал чего угодно, но не этого, не бешенства, ни злости, от которых Артёма уже начинает потряхивать — Слышу, Артём, слышу, не ребёнок! Успокойся, пожалуйста! Лебедев аккуратно спускается на нижнюю полку, руки продолжает перед собой держать. Артёма бы успокоить, обнять, вытащить отсюда и облить холодной водичкой, чтобы остыл, а потом накапать ему немного… Коньячок же должен где-то быть. Детям нельзя, конечно, но ему для сновидений крепких не помешает. А утром на свежую голову они во всём разберутся. Обязательно разберутся. — Вот! Вот!!! Вы даже сейчас!.. А потом Артём вперёд бросается, и Лебедев мало что успевает понять. Всё происходящее он видит, словно в замедленной съёмке и словно откуда-то со стороны, потому что отреагировать не может, не успевает. Это всё происходит словно бы не с ним. Артём преодолевает несчастный метр между ними мгновенно, его пальцы оказываются у Лебедева в волосах, лицо стремительно приближается, и Валентин почему-то успевает подумать: “Сейчас укусит”. Но Артём не кусает, Артём закрывает глаза и прижимается крепко и решительно к его губам, впивается в них поцелуем, жмётся так близко, что руки Валентина сами собой обвиваются вокруг крепкой мальчишеской фигуры, ближе прижимая его к себе. Они оба не раскрывают рта, оба закрывают глаза, и длится этот поцелуй, кажется, сотню лет, но на деле – одно мгновение. А потом Артём дёргается, рвётся из его объятий и выскакивает в предбанник. Ноги у Лебедева ватные, непослушные, а из горла рвется только полузадушенный каркающий хрип: — Тёма, подожди… Артём не ждёт, не оборачивается, хватает вещи и, как был, в одних плавках, выскакивает из предбанника, захлопывая за собой дверь. Лебедев слышит голос Юли, слышит, как хлопает входная дверь. Идти почему-то трудно, тяжело, грудь словно сжимает тисками, колет где-то за рёбрами. Из предбанника он почти вываливается. Он видит юлино рассерженное лицо, но при виде Лебедева оно тут же становится испуганным. — Пап? Папа, ты чего? Юля к нему бросается, обнимает изо всех сил, прижимается, заглядывает в глаза, гладит по щекам. — Пап, что такое? Тебе плохо? — Все хорошо, — голос у него все ещё хриплый, за грудиной снова прихватывает, и Лебедев тяжело садится, а Юлька пинком распахивает дверь в баню и подсовывает стул, чтобы она не закрылась. — Погоди, я сейчас тебе воды дам, погоди… — Юля, Тёма… Куда он побежал? Лебедеву тяжело говорить. Он сам толком не понимает, что между ними произошло. Что он сделал. Что сделал Артём. Как это исправить… — Домой он побежал, пап. Пап, ты сам как? Что случилось? — Да хорошо всё, Юль. Лебедев устало лоб трёт. Вот же дерьмо. И почему его так не вовремя прихватило? Сраная невралгия, не иначе. Еще и Юля распереживалась из-за него, водой вот поит, целует в щёку, обнимает и, кажется, дрожит. — Юль… Юль, нормально всё, слышишь? Давление, наверное, — торопливо придумывает Лебедев. — Сходи, пожалуйста, ко мне в комнату, там в верхнем ящике тумбочки таблетки в упаковке. Принеси две штучки, ладно? Если бы не было так тяжело и больно, он бы побежал за Тёмой, прямо сейчас бы побежал. Нельзя его в таком состоянии одного отпускать. Нельзя. Но сил подняться на ноги нет. Юля только убегает, а Лебедев уже чувствует, как перед глазами темнеет. Вот же дрянь. Держаться. Надо держаться, с чего вдруг он решил вот так расклеиться? Все же нормально было, да и врач на работе сказал: на свежий воздух надо, на природу и побольше отдыхать. Он же так и делал. Он же для этого сюда приехал. Глаза закрывает, а в голове снова Тёмино лицо, искажённое яростью всплывает, а потом губы его, к его губам прижимающиеся. И это пиздец какой-то, потому что Тёма уже не рядом, а поцелуй словно до сих пор припекает губы горячечным мальчишеским теплом. И что теперь ему с этим делать?