Летом мы снова встретимся

Квартира встречает Лебедева тишиной и пустотой. Юля на даче, а больше дома быть некому. Забрала с собой Чару – собаку они зимой подобрали на улице и выходили – и сбежала на самой ранней электричке, не иначе. Поэтому из командировки его встречают только тишина и забытая в спешке чашка с недопитым чаем. Лебедев знает, что она будет ждать его на даче, знает также, что в этом году не решится туда приехать, разве что осенью, закрывать сезон в полном одиночестве. Поговорить с Артёмом прошлым летом ему так и не удалось: всю ночь Юлька просидела рядом с отцом, а утром, когда они пошли его проведать, дом оказался заперт. Позже Артём написал Юле смс-ку, мол, срочно надо было в город, передал извинения Валентину за то, что не предупредил и не попрощался. Но Лебедев в это не верит. Не верит, а осуждать не может. Как и забыть про тот злополучный поцелуй. Встречи с Лебедевым Артём неустанно избегал весь год: не заглядывал к ним в гости, не пришёл на юлин день рождения, хотя все равно поздравил ее парой дней позже. Дочь тогда вернулась с огромным плюшевым медведем и была предельно счастлива, несмотря на давно уже не детский возраст. Лебедев не обижается, всё понимает, но ему было бы гораздо проще, если бы они хотя бы один раз об этом поговорили. Но Артём не оставляет ему такой возможности. Имеет право. Вот и выходит, что лучше ему будет не навязывать ему встречу самостоятельно. На дачу, конечно, хочется. Торчать весь отпуск в квартире было бы слишком горько, но разрешить эту моральную дилемму с наименьшими для себя потерями Лебедев пока не может. К тому же он чертовски голоден и испытывает жажду. Для начала нужно заняться завтраком. Без Чары дома как-то особенно пусто. Она бы сейчас терлась о ноги, лаяла и тащила бы Лебедева на улицу, гулять, но её нет и наполнять дом шумом некому. Приходится прибегнуть к проверенному способу борьбы с одиночеством: включить музыку погромче, распахнуть окно пошире и заняться готовкой. Быт всегда хорошо отвлекал Лебедева от грустных мыслей. Когда умерла жена, нужно было варить кашку и плести косички Юле, а сейчас нужно накормить себя и заняться уборкой. Юля, конечно, в его отсутствие прибиралась, но в кабинет отца скорее всего не заходила, знает, что он этого не любит. Чистоту на рабочем месте Лебедев что дома, что на работе наводит самостоятельно – привычка. Не хочется пускать на свою территорию чужого человека, а потом искать, куда переложили важные документы или убрали ручку, которая не мажет по глянцевой бумаге. Он успевает протереть пыл со стола и шкафов, когда мобильный начинает звонить. – Что вспомнила про своего старого отца? – интересуется Лебедев, но как бы ни пытался говорить весело, звучит это едва ли убедительно. – Ой, пап, ну какой ты старый? Старых давно не видел. Ты у меня мужчина в самом расцвете сил и лет, – тут же отзывается Юля. – А мы с Чарой уже на даче, и бабушка тоже на даче, передаёт тебе привет и ждёт в гости на пирожки. – Бабушке тоже передавай привет и благодарность за приглашение. По поводу приезда… Не знаю, Юль… Как получаться будет. Мне тут в городе надо своими делами заняться, пока отпуск… – Да какими делами? – тут же взрывается Юлька. – Ты если делами называешь своих колдырей со службы, то мигом эти дела отменяй и езжай к нам на дачу. Иначе я сама за тобой вернусь, а спиваться две недели не дам. – Ах если бы… – с притворной мечтательностью вздыхает Лебедев. – Документы надо разобрать, опять же платежки накопились не разложенные, к тому же мне в силу самого расцвета сил пора делать чек-ап организма. А когда если не в отпуске? – Я тебе и без чек-апов скажу, что ты у меня мужчина хоть куда, пап, – настаивает Юля, но почти тут же смягчается. – Но вообще, дело правильное. Тебе за давлением надо следить. И за нервами. Займись тогда своим здоровьем, хотя… Жалко, конечно. Может, хоть на выходные приехать сможешь? Ты же знаешь как Чара любит с тобой по утрам бегать. И на карьерах купаться ей больше с тобой нравится. – Посмотрим, Юль, – уклончиво отзывается Лебедев. – Я постараюсь, но обещать сейчас ничего не буду, ладно? – Окей. Ну тогда позвони как соскучишься? – Скучаю каждую минуту, но звонить так часто не буду, а то мы с тобой оба разоримся, – отзывается Лебедев. – Отбой. Привычки военные по-дурацки просачиваются в цивильные разговоры. Юля от него понахваталась, тоже иной раз кричит в трубку: «Младший сержант Юлия ваши указания выполнила, конец связи». После звонка Юли тоска на него наваливается с новой силой, но Лебедев борется. Покончи с уборкой, идёт в магазин, а после натягивает спортивный костюм и выходит на пробежку. Ну и что что в неурочное время, зато полезно для здоровья, да и без Чары как будто бы нет смысла ждать до позднего вечера или раннего утра. Это под прогулки с ней надо подстраиваться, а сейчас ему подстраиваться не под кого. Только под свои желания и необходимости. Наушники в уши и вперёд, сначала неспешной трусцой до футбольного поля, а затем быстрее по его границе. С Чарой побежал бы до парка и по парку, поиграли бы там в палочку или в мяч, посидели у воды, помолчали… Но наедине с собой самим Лебедев предпочитает бегать с музыкой, чтобы хотя бы держать ритм. После того странного приступа не то давления, не то нервов врач посоветовал Лебедеву добавить в жизнь больше движения. Мол, сидячая работа в кабинете до добра не доведёт, нужно дышать свежим воздухом и двигаться как можно больше. «Какие ваши годы, товарищ полковник? – резонно заметил он, – Рано еще на сердце жаловаться на вашем ответственном посту. Вы ещё нужны своей Родине». «Дочери, – подумал тогда, но не сказал Лебедев, – Родине я уже отдал всё, что мог». Артём – засранец, мало того, что сам оставил Лебедева в крайне затруднительном положении, так ещё и от семьи теперь отрезан его, Артёма, присутствием на даче. А может, в этом году он вообще не приехал? Написать что ли Юле – спросить? Неловко как-то, не хочется её в это втягивать, тем более что ему самому до конца не ясно: в это – это во что? Поцелуй повис в воздухе, то ли средство привлечения внимания, то ли протест, то ли провокация, то ли месть – Лебедев пока не разобрался. Знает только, что без Артёма ему не разобраться, но и разбираться как будто бы… Страшно? Возвращается взмокший от усталости, от поля не бежит, идёт неспешно, восстанавливая дыхание, с удовольствием потягивается, приветливо кивает соседям. Те ему улыбаются, спрашивают, как дела у Юли и всё ли спокойно на границах Родины – Лебедев отвечает что-то дежурное, вежливое. Не то чтобы кому-то было на самом деле интересно, как обстоят дела, но по-соседски надо же что-то спросить. А в квартире всё ещё пусто, но хотя бы не темно. Летом темнеет поздно, можно принять душ и выйти на балкон с книжкой, сегодня только смахнул с неё пыль и вспомнил, что начинал ещё в прошлом году, да так и не закончил. Это они с Юлей посмотрели «Ночной Дозор», и Лебедеву захотелось освежить сюжет в памяти. А может захотелось прикоснуться к страницам, которые листал Артём, словно эта последняя ниточка между ними могла спасти почти окончательно потерянные отношения. Звонок в дверь отвлекает Лебедева от поиска чистого полотенца. В коридор выходит, изогнув бровь в недоумении: он никого не ждёт, но в глазок не смотрит. «Слабоумие и отвага это, а не привычка», – каждый раз ругалась на отца Юля, но перевоспитать его так и не смогла. На пороге стоит… Артём. Живой, здоровый, серьёзный только до ужаса. Лебедев чувствует, как сжимается горло, хотя сам не знает почему. Вселенная над ним посмеивается, мол, вот, держи, сам ведь хотел с ним поговорить. – Здравствуйте Валентин Юрьич, – чеканит он и замолкает, опускает взгляд под ноги. – Здравствуй Артём, а Юли нет дома, она на даче, – Лебедев взгляд не отводит, хотя хочется. «Будь взрослым», – напоминает себе он. – Я знаю, – Артём снова поднимает взгляд, мажет по его лицу, скользит к дверному косяку, потом снова смотрит на Лебедева, обхватывает себя за плечо. – Я не к Юле, я… к вам. Хочу поговорить. Лебедев не отзывается, пытается собраться с мыслями, но они разбегаются. Самым правильным сейчас будет пустить его в квартиру, самым желанным – захлопнуть дверь прямо у него перед носом. – Ну раз ко мне, заходи, – решается Лебедев, отчаянно надеясь, что не пожалеет об этом. Отходит чуть в сторону, но Артём как будто нарочно проходит слишком далеко от косяка и слишком близко к Лебедеву. И пахнет от него всё так же. Как будто ничего не изменилось за это время… – Проходи на кухню, – командует Лебедев. – Только руки помой. Чай будешь? – Буду, – Артём послушно скидывает ботинки и направляется в ванную. Валентин слышит шум воды, пытается вернуть себе контроль над ситуацией. Ему почему-то кажется: если отдавать Артёму короткие команды-приказы, общаться с ним в этом ключе, неловкости станет хотя бы немного меньше. Да и Артём ведёт себя очень спокойно. Вымахал-то как. И патлы… патлы снова отросли и топорщатся во все сторону. Лебедев ловит себя на мысли, что таким он ему нравится гораздо больше. – О чем говорить будем? – спиной к Артёму спрашивается гораздо легче, но это временное облегчение, потому что чайник уже стоит на плите и нужно сесть напротив мальчика за стол. – А вы не знаете? – Тёма копается в коробке с чайными пакетиками, выбирает зелёный, с голубикой, закидывает его в пока ещё пустую чашку и поднимает на Лебедева глаза. – Если не знаете, я скажу: про поцелуй. Который… прошлым летом, на даче… Голос у Тёмы ломается, ему приходится прокашляться, чтобы снова говорить нормально. Слово «поцелуй» Лебедева почему-то оглушает, и, если бы он не сидел, наверняка ощутил бы, как пол едет прямо под ногами, хотя землетрясений в Москве, насколько он помнит, не бывает. Поцелуй. Такое короткое, но отчего-то очень ёмкое слово, которое умещает в себе столько нюансов, полутонов, значений… – А это был поцелуй? – глупо переспрашивает он, спохватывается тут же. – Я имею в виду, что поцелуй – это всё-таки определённое действие с определённой целью, а мы… – Тем летом в бане я вас поцеловал. Намеренно, – отрезает Артём и сразу выглядит ощетинившимся волчонком, именно таким, каким Лебедев запомнил его последним летом. Значит всё же поцелуй. Лебедев не отвечает, не может найти слов, и Артём раздражённо вздыхает. – Ну да, я же для вас просто мальчишка, друг вашей дочери, куда мне совершать такие осмысленные действия, да? – складывает руки на груди, злится, обескураживает Лебедева своей прямотой и честностью. – Артём, если бы ты смог сейчас дать мне хоть иногда вставить слово, а не как тогда… – Валентин поднимает руки в защитном жесте. От Тёминого присутствия на маленькой кухне становится жарко, так жарко, что в пору распахнуть окно пошире, а не ждать, когда закипит чайник. Он всё ещё мокрый и потный после пробежки, и эта ситуация меньше всего располагает к тому, чтобы разговаривать с Артёмом про их поцелуй, но другого времени у них просто не будет. Артём молчит, видимо, даёт ему возможность высказаться, и Валентин откашливается, прежде чем попробовать подобрать слова. – Мы ведь не часто видимся с тобой, Артём, – говорить тем сложнее, чем смурнее становится мальчик. Хотя, какой он мальчик в 17-то лет? Юноша, молодой мужчина, но никак не мальчик. – Но тем летом ты… вёл себя так… отстранённо, так холодно, что я… – он ненадолго застывает с открытым ртом, а затем сглатывает сухой комок в горле. – Я подумал, что чем-то обидел тебя, но каждый раз, когда я пытался нащупать наше доверие и поговорить с тобой об этом, ты уворачивался от моих рук и сбегал. «Чёрт!» – ему хочется выматериться, хочется стереть с тёминого лица это недоверчивое, подозрительное выражение, хочется сделать что-то такое, чтобы он стал хотя бы немного похож на мальчика, плакавшего в его объятиях. – Я этого не знал, – слабо контратакует он, но Лебедев не позволяет. – Я тоже не знал, не знал, что с тобой происходит. И никак не мог узнать, ведь ты не разговаривал со мной, – дожимает он, и Тёма снова закрывается, отводит взгляд. Но стоит Лебедеву открыть рот для нового признания, как Артём вскакивает на ноги: – А как вы хотите, чтобы я признался вам, что влюблён? Что считал дни до вашего приезда? Что каждый наш с Юлей разговор так или иначе приводил меня к вам? Какие слова мне стоило подобрать для этого, если на языке крутилось только одно, куда более «взрослое», чем просьба о поцелуе. Лебедева передёргивает, он вздрагивает сем телом, чувствует, как мурашки разбегаются по коже, от головы, по шее, ключицам и груди вниз. А ещё он видит напряжённый и жадный тёмин взгляд, и этот взгляд, кажется, фиксирует каждое напряжение его мышц и даже больше этого. Тонкой майке не скрыть естественных реакций его тела. Артём всё видит. – Может, подскажете мне, в каких выражениях я должен был всё это описать? – тише, приглушённее повторяет он, и Лебедев видит, как Ткачёв приближается к нему буквально на полшага. – Так значит, ты обсуждал своё влечение с Юлей, и она всё знала? – голос Лебедева становится хриплым, ломким, как настовая корочка на снегу. Губы Артёма кривятся в подобии улыбки и досады: – А почему, думаете, мы с вами оказались в бане одни, когда Юле всегда так нравилось, когда мы беседовали там втроём? Она пожертвовала этим вечером с вами для меня, чтобы я смог поговорить. Попытаться поговорить с вами. Но я не смог. Ещё ближе. Лебедев знает, что должен встать, должен быть выше этого мальчишки, но дёрнуться сейчас – значит дать Артёму понять, что в этой ситуации превосходство на его стороне. – Вот как? Значит с ней ты смог обсудить свои… – секундная заминка, – Чувства. А для меня не находилось слов? – А у вас нашлись бы? – Артём всё ещё раздражён, но в этот миг в его словах сквозит такое отчаяние, что Лебедеву ужасно хочется его обнять. – Вы так много сделали для того, чтобы я чувствовал себя частью вашей семьи… Только роль сына оказалась вовсе не той, на которую я мог бы согласиться. Мне было так стыдно, когда я осознал, когда я первый раз… Щёки Артёма вспыхивают, он что-то произносит, но лишь одними губами, беззвучно. Лебедеву хватает и этого, чтобы понять. Он поднимается, осторожно шагает к Тёме, поглаживает ладонью его по щеке, и Тёма, даром что огрызался и готов был на него броситься всего мгновение назад, льнёт к ней с благодарностью и даже какой-то надеждой, утыкается носом, прячет в его пальцах своё лицо, прячется сам. – Не закрывайся от меня, – Валентин не знает, что говорят в таких ситуациях. У него нет ни заготовленных признаний, ни даже приблизительного представления о том, как следовало бы поступить в такой ситуации, чтобы не сломать мальчику жизнь. «Прости, Тёма, я так старался, что окончательно всё испортил». – Когда ты закрываешься, мне сложно. Я едва понимаю Юлю, хотя провожу с ней куда больше времени, с тобой мы встречались лишь во время моего отпуска летом и… – Лебедев вздыхает тяжело и громко. – Мне сложно в это поверить. В твою влюбленность, в твои чувства… Тёма дёргается в его руках, порываясь уйти, но Валентин крепко сжимает его подбородок левой рукой, а правой прижимает к себе так близко, что Ткачёв обмирает в этом захвате. – Нет, дослушай. Я ещё не договорил. Мне правда сложно во всё это поверить. Мне хочется списать всё на то, в каких условиях ты рос и что возникло между нами, когда я помог тебе, а ты помог мне. Та больница, тот разговор. Но это было бы слишком просто, верно? Такие мальчики, как ты, не отдают своё сердце тем, кто просто относится к ним хорошо, верно? Артём дёргает головой, рвётся из захвата, но, убедившись, что Валентин его не отпустит, коротко кивает и закусывает губу. – Я не знаю, что тебе сказать, Тёма… – Лебедев сжимает объятия. – Хочу сказать, чтобы ты не губил свою юность и держался от меня подальше, пока это чувство не ослабнет и не покинет тебя, но, с другой стороны… С другой стороны, я совершенно не знаю, что буду делать, если ты снова бросишь меня одного. Глаза Тёмы распахиваются шире, словно он наконец-то понимает, осознаёт что-то такое, чего не понимал раньше. – Вам из-за меня?.. из-за меня тогда… Лебедев не знает, не может даже представить, почему ему стало плохо. Из-за тёминого побега, поцелуя, духоты или изнурительных недель работы, предшествовавших отпуску. Из-за волнения за этого глупого мальчика, из-за растерянности, которая поднимала голову после каждого его побега, из-за невозможности хотя бы с кем-то обсудить, что происходит… – Я не знаю, – голос Лебедева становится глуше. – Я хотел бы ответить на этот вопрос иначе, чётче, понятнее для тебя и себя, но я, правда, не знаю. Артём смотрит на него с недоверием, но затем кивает, кивает и вдруг, немного поворачивает голову и целует его большой палец. Новая волна мурашек табуном прокатывается от пупка вниз, скользит по твердым таховым костям, сбегает юркой стайкой на пах, а Тёма вдруг закрывает глаза и подаётся ближе. Его лицо совсем рядом. Совсем. Рядом. Его губы снова прикасаются к губам Валентина. Как в тот вечер. Так же чувственно и сладко. И он отвечает, просто не может не ответить, когда Тёма такой. Нежный, трепетный, растерянный, с большими оленьими глазами, с подрагивающими ресницами, с наконец-то отросшими прядками пшеничных волос… Тёма чувствует его прикосновение, содрогается, весь изгибаясь от загривка и ниже. Валентину не надо ничего объяснять. Он и без того чувствует почти незамедлительную реакцию тёминого тела на эту короткую ответную ласку, не даёт ему отстраниться, опуская ладонь на задницу и плотнее прижимаясь пахом к его паху. Так не должно быть. Не между ними. Но сейчас уже поздно что-то менять. Артём с гортанным стоном распахивает рот, и Лебедев мелочно пользуется этим, скользя в сладкий мальчишеский рот своим языком. Накурено. И он кусает нижнюю тёмину губу за это горьковатое послевкусие на языке, а мальчишка лишь снова виляет бедрами навстречу, сильнее вжимается в него, а зубы смыкает резким, испуганным движением. – Нет, – Лебедев слышит свой тихий, уговаривающий шёпот, с которым он льнёт к нежному тёминому ушку и выдыхает так убаюкивающе, как может, шёпотом проходясь по его нежной, вытянутой шейке. – Не закрывай рот… Открой… Тёма открывает, неловко, неопытно, послушно. Он вообще целовался раньше? Конечно, целовался, не мог не, его красивый мальчик, но Лебедеву кажется, те поцелуи с другими его ничему не научили. И это особенно приятно осознавать теперь, когда короткими поцелуями-укусами он проходится по валикам его губ, прежде чем лизнуть его язык и пробежаться по розовым дёснам. – Вот так, хороший мальчик. Чуть ближе ко мне. Искра. Буря. Безумие. Как иначе объяснить то, что происходит между ними, когда Тёмка начинает искать свой собственный путь навстречу его поцелуям, когда, не смыкая зубов, обжимает своими губами губы Тёмы, когда целует его горячо и настойчиво, а потом в одно мгновение словно пугается своего напора, и Валентину приходится запустить пальцы в его волосы и легонько помассировать затылок, из-за чего он сразу несколько раз толкается навстречу бёдрами. – Стойте, – Тёма упирается руками, пытается Валентина оттолкнуть. – Не надо, – шепчет он, – Я не выдержу, правда. Я… не должен. В его глазах так много испуга, что Лебедеву приходится немного отстраниться от него, не глядя выключить чайник, поймать Тёму за шлёвки джинс и снова, в который раз за сегодня, не позволить ему сбежать. – Не должен что? Артём мычит, кусает губы, отрицательно мотает головой и скрещивает перед собой руки. Лебедев разворачивает его кисти ладонями к себе и поочерёдно целует их, а затем запястья, вырывая из тёминой груди новые несдержанные стоны, прекрасно замечая, как конвульсивно вздрагивают его бёдра. – Быть возбуждённым, – хрипло мычит Артём. – Кончать… Лебедеву требуется лишь пара минут, чтобы сообразить, в чём именно признаётся ему Артём, почему так яростно отталкивает от себя. Почему так защищается от того удовольствия, которое (им обоим) доставляет столько наслаждения. – Боишься кончить от того, как я целую тебя? – Лебедев чувствует свою власть, чувствует, что сейчас может соткать из Тёмы любой, самый изысканный холст. Но в то же время чувствует себя в ловушке. Он так долго не ощущал ничего, что теперь никак не может оторваться от Артёма, не хочет от него отрываться, пока не распробует окончательно. Тёмины щёки и уши становятся розовыми, он всхлипывает и кивает, и поднимает на Лебедева невыносимо измученные и прекрасные свои глаза. Глаза, горящие стыдом, похотью и желанием. – А если я скажу тебе, что мы можем сделать это вместе… попробуешь отпустить себя? Тёма снова удивляется, снова распахивает глаза шире, грызёт щёку изнутри и наконец-то кивает. Ни времени, ни желания медлить больше нет. Валентин крепко сжимает его запястье и тянет за собой. В его спальне слишком сумрачно и тесно, зато в кабинете светло (чисто) и много места. Их обоих там не будут смущать ни непрошенные воспоминания, ни скрипы матраса, на котором вот уже много лет не занимались ничем, кроме сна. Он поворачивается к дивану спиной, вновь вовлекая Тёму в сладкий, горячий поцелуй, тянет его к дивану, и Ткачёв маленькими шагами на подрагивающих ногах, идёт за ним, как крыса, услышавшая дудочку Крысолова. Шаг. Второй. Третий. Лебедев садится на диван и тянет Тёму на колени, горячо целует его шею, скользит ладонями по телу под тонким хлопком футболки. Слишком красивый, горячий, неискушенный, Артём не продержится с ним рядом слишком долго. Закатывает глаза, стонет, мелко вздрагивает от каждого нового щипка-поцеля-укуса куда угодно. Валентину даже не надо проявлять чудеса изобретательности: всё Тёмино тело – одна огромная эрогенная зона, которую можно стимулировать сотнями различных способов, каждый раз доводя до фейерверков из глаз. – Шшш… не бойся… Не бойся, ладно? Валентин расстёгивает его джинсы, обхватывает ствол его члена ладонью сквозь бельё, и Тёма изливается в то же мгновение, выгибается до хруста позвонков и так громко стонет, что Лебедеву хочется закрыть его рот ладонью. А ещё – хочется, чтобы он простонал так снова. А затем ещё раз и ещё, пока ему не надоест слушать эти сладкие стоны. (что-то подсказывает Лебедеву, что ему не надоест никогда) Артём обмякает на нём, заваливается сверху, льнёт в его торсу, ища поддержки и успокоения, ища возможности снова получить ласку: теплые поцелуи в скулы, губы, висок, нежный шёпот о том, какой Артём красивый, горячие похвалы его смелости и откровенности. Он едва приходит в себя, но первым же вопросом заставляет Валентина шире раздувать ноздри тяжелыми вздохами: – Вы обещали, мы кончим оба… Я могу? Никто в здравом уме не откажется от сексуального водопада в виде семнадцатилетнего, чертовски горячего мальчика, который буквально пятнадцать минут назад признавался ему в любви. Лебедев нарушил слишком много правил и запретов, чтобы остановиться теперь. Придерживая Тёму за задницу и не переставая гладить упругие ягодицы через белье, он позволяет Тёме облизать ладонь и запустить её под свои треники и боксеры. Гладкие, влажные пальцы легко обхватывают его стояк, головка, как влитая, сочно течет предэякулятом в тугое кольцо пальцев. А ещё Тёма стонет, снова стонет, хотя ласкают сейчас совсем почти не его или эти мнущие прикосновения к его ягодицам теперь тоже идут в зачёт? Он не удивляется, что кончает слишком быстро: давно не было секса, давно не было желания заводить секс, давно не было партнёра, который выдрачивал бы его так. Требовательно, горячо, сладко. А теперь вот на коленях Лебедева сидит Тёма, сидит и с довольным видом пробует языком его сперму со своей ладони, но почти тут же получает горячий, требовательный поцелуй, а его кисть Валентин обтирает о свою майку. – В душ, – коротко командует он, прерывая любые попытки Артёма сопротивляться. – Постель и футболку на ночь я тебе обеспечу. А утром едем на дачу, Юля и Чара и так по нам соскучились.