Колыбельная для снежной королевы

Аня как в полубреду шла по улице, не чувствуя ни холода, ни промозглой февральской мороси, ни времени. И только слёзы безостановочно катились по щекам, падали на нос и застывали, стягивая лицо неприятной коркой, на которую Прокопьева тоже не обращала внимания. Сегодня она, кажется, потеряла всё. Собственными руками разрушила то хрупкое, что связывало её с Наташей. С Наташей, которая любила Юру. Скорбела по Юре. И, наверное, никогда не забудет Юру. Наверное? Липатова не знает полутонов, поэтому не забудет наверняка. Но главное даже не посмертная тень Юры между ними. Главное, что их больше нет. Ни в каком качестве. И никогда не будет. Останется, возможно, плакат на стене (Пожалуйста, пусть останется!), серебряные струны гитары, по крайней мере, пока не порвутся, и километры строк, написанных с ней или о ней. Чёрт, у них даже совместных фоток нет! Групповые снимки ранеток — не в счёт. Единственное, что есть — работа, но и та, пока не закончатся съёмки. А потом всё. Наташка, скорее всего, уедет в Германию к отцу — набираться музыкального опыта и забывать её, вернее не так, не вспоминать о ней. Забывать — это про Полину и Леру. А они… Их не просто больше нет, они, в общем-то, и существовали только в её голове, влюблённой глупой голове. Ненавидеть мёртвых — это, наверное, грех, да? Но даже если ей предстоит гореть в аду, Аня ненавидит эту мразь! Ненавидит за то что сдох и обеспечил себе блядский нимб в Наташиных воспоминаниях. Ненавидит за то что не ценил её девочку при жизни. Ненавидит за её, Наташины, бессонные ночи. Ненавидит за то что не приложил ни единого усилия, чтобы получить такое сокровище. Ненавидит за то что не понял, какое сокровище получил. Но больше всего ненавидит за то что стоит между ними — нет, не непогрешимой тенью, но причиной, по которой Наташа никогда больше не захочет её видеть. Интересно, как она выдержит необходимость работать с Наташей, постоянно сталкиваться с ней в школьных коридорах, на репетициях… Как выдержит их молчание? И как, чёрт возьми, пережить выпускной — их последнюю встречу, о которой даже подумать страшно?! Ответов на эти вопросы Аня не знала, как не знала и куда себя деть, потому что не домой же идти. Может, к Еве? Если она дома, можно будет хотя бы переночевать. А нет, отбой: у Евы сегодня гостит тётя Оля. Уж она-то точно не будет рада услышать Анину грустную историю. «Я поцеловала вашу дочь, и мне понравилось, а вот ей — не очень». Но ведь ответила же… Отвечала, пока не пришла эта блядская смс-ка. Оставался, конечно, совсем безумный вариант — позвонить Васе и попроситься на ночлег. Но уместно ли это? Нет, того, что нарушит им с Полиной романтик выходного дня, Аня не боялась (вообще не верила в их отношения, несмотря на все демонстрируемые намёки), но всё-таки… Суббота. Вечер. Как минимум оба они — и Полина, и Золотов — отдыхают после тяжёлой рабочей недели. На кой чёрт им она со своими страдашками? Значит, всё-таки домой. Но тогда придётся объяснять родителям, почему ночёвка у Липатовых сорвалась. Объяснять? Врать. И думать, думать, думать. Всю бессонную ночь думать об одном. А будет ли спать Наташа? Нет, пожалуйста, мозг, прекрати! Нам нужно выбрать, на какой лавке будем спать. Ну, мысли о лавке совсем уж абсурдны, ещё более дикие, чем перспектива проситься к Золотову с подругой… Подругой. В конце концов, друзья на то и нужны, чтобы выручать в трудных ситуациях. Главное — не злоупотреблять. Ну, её ситуация сегодня и впрямь безвыходная. Аня достала из кармана мобильник и немеющими пальцами принялась искать нужный контакт. Полина ответила после третьего гудка. — Привет, Анют. — Поль? — интонация Прокопьевой была вопросительной, а голос — хриплым и глухим. — Ань, ты плачешь? — Это пиздец… Аня честно собиралась вежливо попроситься переночевать, не нагружая никого лишней информацией, но слова как-то сами полились вперемешку с рыданиями. Полина молчала, дожидаясь, пока подруга выговорится, а затем коротко спросила: — Где ты? *** Полина и Вася приехали за ней через полчаса. Зеленова вышла из машины и, подлетев к подруге, сгребла ту в объятья. — Анька, ты же замёрзла совсем, — шептала Полина, грея в ладони подрагивающие пальцы Прокопьевой. — Пойдём скорее! Вася открыл заднюю дверь Мерседеса, и девчонки слегка неуклюже забрались внутрь. — Сейчас, сейчас тепло будет, — тихо сказал Золотов и увеличил мощность печки. Аня его практически не слышала. Спрятав голову на плече Полины, девушка в очередной раз разревелась. Полина прижимала к себе Прокопьеву и шептала что-то успокаивающее, впрочем, почти уверенная, что смысл слов до Ани сейчас не доходит. Зеленова подняла глаза и поймала в зеркале заднего вида взгляд Васи, полный неподдельного сочувствия. — Васенька, давай через дворы: так быстрее, — негромко попросила Полина, поглаживая Прокопьеву по спине. Вася кивнул и слегка прибавил скорость. В какой-то момент Аня почувствовала, что ей трудно дышать. Нос, уставший от бесконечного потока слёз, отказался втягивать воздух. — У меня в сумке капли, — Полина потянулась к креслу штурмана, чтобы вытащить лекарство. — Спасибо, — прохрипела Аня, забирая из рук Полины спасительный пузырёк. — Тебе бы, детёныш, высморкаться сначала. Толку не будет, если нос забит, — не отвлекаясь от дороги, Золотов достал из бардачка пачку салфеток. — Не стесняйся. Прокопьева благодарно кивнула и принялась облегчать собственные страдания. — Сейчас приедем — буду отпаивать вас горячим чаем. — Аньке бы ноги попарить, — Полина отложила капли и снова обняла подругу. — Ей бы не ноги парить, ей бы в горячий душ целиком. — И утопиться? — мрачно отозвалась Прокопьева, наконец справившаяся со слезами. — Я думаю, топиться можно погодить, — Вася улыбнулся себе в бороду. — А смысл годить остался? Лучше моя жизнь всё равно не станет. — Анют, поговорку знаешь? Утро вечера мудренее. — Угу, или будунее, — меланхолия Ани цвела буйным цветом. — Ну в принципе, если тебе это поможет, можем и будун на завтрашнее утро организовать. — Можете залезть в мой бар. — О нет, тогда к моему разбитому сердцу добавится ещё и скорбная голова, которая обязательно даст рукам команду строчить Наташке смс-ки посреди ночи. И к утру я не только буду несчастна разбитым сердцем и похмельем, но и перестану себя уважать. По крайней мере, во всех книжках пишут, что бывает именно так — я-то пьяных смс-ок ещё никому не отправляла, — уголок Аниных губ дёрнулся в сардонической усмешке. — Значит, пить не будем, — подытожила Полина. — Но я могу сварить нам глинтвейн на соке. — Ну, глинтвейн я вам и сам сварю, на хорошем вине, просто ограничимся парой кружек, — Вася свернул к светофору. — Я всё-таки побаиваюсь, что Анюта простынет, а ничего лучше горячего вина против начинающегося ОРВИ нет. — Как скажешь, Вась. И спасибо вам, что приехали. — Балда, — Полина прижала Прокопьеву ближе к себе. — Конечно, мы приехали. Как иначе? — Ну, я, походу, подпортила вам субботу, но утром честно-честно свалю. — Не раньше, чем хорошо выспишься и позавтракаешь, — пробурчал Золотов. — И устанешь от нашего общества, — подхватила Полина. — И да, ничего ты нам не напортила — это обидно, в конце концов. И мне бы не хотелось тебя отпускать, пока у тебя не появятся силы и хотя бы немного… Равновесия, что ли? В конце концов, твоя мама… Человек непростой. — Истеричка? — полувопросительно уточнила Аня. — Прости, но кажется, да, — Полина смутилась. Зеленова искренне не понимала мать подруги. Как можно жить в постоянной истерике: вечно к кому-то придираться, кричать, выяснять отношения, находить поводы? Это же утомительно. Конечно, у Полины была холеричная Эмилия, но истерики старшей Зеленовой были явлением редким и преимущественно конструктивным. Илона тоже могла закатить скандал, но её истеричность прорезалась ближе к разводу, и Полина не могла сказать с точностью, принимала ли мать наркотики уже тогда. Аня же регулярно приходила в школу, как говорила ей Полина, с «лицом лица» и флегматично констатировала что-то вроде Ирина Петровна опять летают на метле. На вопрос о «топливе» для полёта Прокопьева пожимала плечами и махала рукой. Но агрессивный клич «А-а-Аня!» Полина даже несколько раз слышала, либо когда подруга звонила домой из школы, либо когда сама Зеленова набирала её. — Мы на месте, — остановившись, пробасил Вася и первым выбрался из машины, чтобы открыть девочкам двери. — Пойдём, Анют, — Полина вышла из салона и подала Прокопьевой руку. Выйдя из тёплого автомобиля, Аня поёжилась. — Да, солнышко, прохладно, но мы сейчас быстренько добежим, — Зеленова на ходу достала из сумочки ключи. — Я загоню машину в гараж и к вам присоединюсь, — пообещал Вася и вернулся за руль. *** Аня сидела на двуспальной кровати Полины, обнимая отогревшимися ладонями керамическую кружку с глинтвейном. Хозяйка комнаты расположилась за ноутбуком, стоявшим на столе. — Ну что, Анька, «Алёшу Поповича»? — Полина внимательно изучала собственную коллекцию мультфильмов. — Знаешь, мне всё равно. Прости, конечно, но правда, абсолютно пофиг, что ты включишь. — Значит, «Алёшеньку», — бодро кивнула Зеленова, подумав, что это сейчас, возможно, самый безопасный вариант. Запустив мультик, Полина с ноутбуком в руках подошла к кровати и устроилась рядом с Аней. Сама Прокопьева искренне полагала, что ни мультфильм, ни комедия, ни любимые книги сейчас её не спасут. Но уже спустя первые минут двадцать — примерно после заявления Любавы: «И в монастырь уйду! Мужской!» и Полининого тихого: «Банщицей» — Аня не выдержала и прыснула. Полина аккуратно покосилась на подругу. — Анька, а ты когда-нибудь замечала, как Любава на нашу Светочку похожа? Она даже «Алёшенька» произносит, как Светлана Михайловна — «Витенька», не к ночи будь помянут! Аня потянулась к тачпаду, нажала на паузу и внимательно вгляделась в рисованную мордашку, замершую на экране. — Хм, слушай, а ведь и правда, похожа. Форма лица, понятное дело, утрированная, но совершенно Светочкина, — Прокопьева слегка улыбнулась и вернула персонажам способность двигаться. — А я о чём. А если экстраполировать аналогию и внимательно приглядеться к характеру Алёши, то он же, очевидно, как наш Степнов — сила есть — ума не надо. — Ты уверена, что вспоминать Витенько перед сном — хорошая идея? — Понимаешь, я искренне считаю Алёшу в этом мультике полнейшим идиотом, поэтому мне приятно сравнивать Степнова с ним. Я зла, — Зеленова хищно оскалилась. — Поль, ты страшная женщина! — рассмеялась Аня и откинулась на подушку. — Знаешь, если бы я умела хохотать, как Маргарита, я бы, пользуясь этим скиллом, заявила, что ведьма, но увы — хохотать, как эта прекрасная женщина, я не могу. Значит, роль хозяйки у Воланда на балу мне не сыграть, а это обидно. — Ну это ты сейчас не умеешь. Чтобы сыграть Маргариту, тебе должно быть лет двадцать пять минимум, следовательно, есть время научиться и сагитировать Васеньку на воплощение желаемой версии. Например, Бортко снял сериал на десять серий, а Золотов может сделать, скажем, три части часа по два каждую. — Хорошая идея! Я, пожалуй, ему предложу, но не раньше, чем научусь хохотать по-ведьмински, — веселилась Полина. Увидев чёртиков в Аниных глазах, Зеленова выдохнула и возблагодарила вселенную за несгибаемо оптимистичный нрав подруги. Конечно, через какое-то время безнадёжность и боль накатят с новой силой, но сейчас бедной Анюте нужно немного отвлечься, чтобы хотя бы заснуть. А новые волны тоски и сожалений… Что же, они неизбежны, и Полина будет рядом, чтобы помочь с ними справиться. *** Наташа ненавидела. Впервые в жизни она так яростно и необратимо ненавидела. Себя. Она ответила на Анин поцелуй. Ответила, потому что хотела — себе-то не соврёшь. А потом прогнала. Прогнала — равно переложила ответственность. А ведь никто, кроме неё самой, не виноват. И даже не в этом несчастном поцелуе: он только следствие, следствие того, что у Наташи ни стыда, ни совести, ни чести. Какое право ты имеешь говорить, что любишь Юру, что скорбишь по нему?! Какое право ты имеешь вспоминать этого честного, доверившегося тебе человека, который так рано ушёл, который и рискнул-то своим здоровьем, только чтобы вернуться к тебе?! Какое право ты имела полюбить другого человека?! Аню. Свою верную, надёжную, открытую, весёлую, заботливую, всегда готовую поддержать, добрую и тоже по какому-то блядскому недоразумению тебе верившую. Верившую в твои страдания, разделявшую твою боль и ночные срывы, когда её ночёвка совпадала с твоей истерикой, в те, первые дни; Аню, готовую на всё, чтобы тебя успокоить, чтобы вернуть тебе сон… Наташа подняла покрасневшие глаза и, наверное, в сотый раз за вечер посмотрела на плакат — оберег её ночного покоя и источник вдохновения. Юру ты предала, Аню потеряла. Браво! Теперь она не подарит тебе ни одной из своих заразительных улыбок, не укутает в тепло собственных рук, не проснётся на твоём занемевшем плече. Всё. Финиш. Ты осталась одна, и одиночество — единственное, чего ты заслуживаешь. Потому что права держать Аню рядом, после того как предала память Юры и трусливо сбросила всю ответственность на свою девочку, у тебя нет. «Ты должна уйти». Не «я потеряла контроль», а «ты должна уйти». Липатова уставилась на резкие буквы, которые так и не стёрла с доски — буквы, намертво запечатлевшие её очередное предательство и безжалостно разрубившие их связь, даже если та и существовала только в Наташиной больной голове. И что теперь делать, непонятно. Как ходить в школу? Как вместе работать? Что сказать матери, которая обязательно спросит, почему Анюта к нам больше не приходит? Да какая, блять, разница?! Главное ведь даже не это. Как смотреть Ане в глаза, после того как ты собственноручно её прогнала? Как не рассыпаться на части от осознания, что нет никаких больше нас? Нет никаких больше нас, и придётся как-то научиться с этим жить. Наташа шумно выдохнула и потянулась за гитарой. Подключив наушники, девушка заиграла. А примерно к трём утра у Антона из «Недетских проблем» появилась собственная тема для живописных страданий, хотя мелодия вышла куда более грустной, чем Наташа её представляла изначально, грустной и даже слегка агрессивной. Липатова отложила инструмент и почти моментально уснула, чтобы увидеть… Нет, не Юру. Аню. *** Леру разбудила настойчивая трель мобильника. С сердитым стоном дотянувшись до источника звука, Новикова подцепила трубку и, сонно прищурившись, вгляделась в экран. «Папа», лаконично проинформировал дисплей. — Да, — хрипло пробормотала Лера. — Лерка, спишь? Одиннадцать утра, между прочим, — голос Андрея был омерзительно бодрым. — Па, да хоть двенадцать. Конечно, сплю, воскресенье. — Ну прости, дочка, я-то уже часов пять как не сплю. Еле дождался, чтобы тебя набрать. — Что-то случилось? — Случилось. Папка соскучился. — Я тоже. А толку — ты всё равно не приедешь, — тяжело вздохнула Лера, в душе радуясь родному голосу в динамике. — Ну почему не приеду? В пятницу буду дома. Встречай! — Правда?! Ты правда приедешь? Не врёшь?! — Да когда ж я тебе врал, дочь? — Па-а-апка! — закричала Лера и крепче вцепилась в телефон. — Ну чего ты голосишь? Наших разбудишь! — Папка, папка! Андрей рассмеялся. — А наших я при всём желании не разбужу, — теперь и Лерин голос фонтанировал бодростью. — Надька с утра на работе, у неё первая смена, придёт только часам к двум. А тётя Люба, судя по запаху, жарит блины. — Слушай, как хорошо всё-таки, что девчонки приехали: мне чуть спокойнее, что ты не одна. — А вот появлялся бы дома чаще и волноваться бы не пришлось, — парировала Лера, тщательно маскируя обиду. У них с отцом были непростые отношения, но девушка отчаянно скучала по вечно занятому подполковнику Новикову, который считал своим долгом отловить всех-всех преступников, если не на планете, то хотя бы на территории России. — Ну теперь мои командировки будут случаться реже, — Андрей был серьёзен. — Что-то всё-таки случилось, да? И ты мне не говоришь, — голос Леры упал почти до шёпота. — Лерка, всё-таки паникёрша ты у меня. Ничего не случилось. На повышение идёт твой папка. Зовут меня в главное управление, а там в основном работа бумажная, аналитическая, никакого полевого, как вы это называете, движа. — Правда? И тебя это расстраивает, — в интонациях Леры почти не звучало вопроса. — Меня это не расстраивает, просто… Я ж не крючкотвор. Я скорее… Волнуюсь, — тихо признался Новиков. — Теоретически ты можешь отказаться, — робко предложила Лера, почти ненавидя себя за то что всё-таки произнесла это, но в то же время понимая, что любимый папочка зачахнет на кабинетной работе. — Так я не хочу отказываться. Во-первых, я уже не мальчик, чтобы колесить по стране, ночевать в плацкартах, жить в общагах, перебиваться бутербродами и пользоваться одноразовыми бритвами. А во-вторых, дочь, я очень по тебе скучаю. Мы больше месяца не виделись. Я даже не знаю, чем ты живёшь. Когда мы перезваниваемся, ты говоришь, что всё нормально, а я слишком устаю, чтобы настаивать на развёрнутых ответах. Да и права, Лер, настаивать у меня особо нет при такой жизни — два дня дома, полтора месяца — в чужом городе. Так что придётся тебе регулярно терпеть своего старого отца дома, — Андрей нервно рассмеялся, судя по всему, пытаясь сгладить неловкость. Лера внезапно почувствовала, что ей тяжело дышать. Ком сдавил горло, перекрывая доступ кислороду, а к глазам подкатили слёзы. — Ты у меня не старый, ты самый молодой и самый лучший. Мы тебе вон ещё жену найдём, — за легкомысленным хихиканьем Лера пыталась спрятать слёзы, которые всё-таки потекли по лицу. — Скажешь тоже, жену. У меня вот дочь, тихая работа, рыбалка, пиво в редкие пятницы с сослуживцами… Идеальная жизнь для мента предпенсионного возраста. — Не для мента предпенсионного возраста, а для прекрасного офицера и отца будущей звезды телеэкранов, — неожиданно для себя призналась Лера. — Чего? — непонимающе протянул Новиков. — Лерка, твоё увлечение музыкой и твоя группа — это, конечно, похвально, но думаю, на телеэкраны вы рановато замахнулись. — Ничего не рановато, — надулась Лера. — Между прочим, именно наши Ранетки пишут и исполняют саундтреки к крутому сериалу на Тин-ТВ, в котором я играю главную роль, — если бы папа её видел, Новикова точно показала бы ему язык. — Та-а-ак, а отец, значит, ни сном ни духом? Когда это ты в актрисы подалась? Ты ж, вроде, никогда и не мечтала. — Ну, отстукивать ритмы на барабанах я тоже не грезила, — прыснула Лера, — но жизнь подкидывает мне хорошие шансы. — Потому что ты у меня самая талантливая, красивая и умная, — в голосе Андрея явственно слышалась гордость. — Ага, а ещё безответственная и безалаберная авантюристка. В общем, ушибленная на всю голову. — Глупости, ты у меня смелая девочка с чёткой позицией. Моя гордость и радость. Папка твой, конечно, от вспыльчивости и задёрганности своей иногда морозит ерунду, но ты это… Всерьёз такие моменты не воспринимай. Так всё-таки, что там с сериалом? Ты правда меня не разыгрываешь? — Не-а, съёмки полным ходом идут. Мне главную роль сам Золотов предложил, ну, это владелец Тин-ТВ. — А вот с этого места поподробнее. Каким образом ты с этим Золотовым пересеклась? Вас Сухановы познакомили? — Андрей насторожился. — Па, ну чё ты сразу? Золотову лет тридцать пять, не меньше. — Вот это меня, дочь, и беспокоит, особенно с учётом твоих романтических склонностей. Лера подавила нервный смешок. Эх, знал бы ты, папочка, о моих романтических склонностях — немало бы оторопел! — Дело не в том вообще. У него играет Полина, ну, Зеленова — она же у нас вечно по кастингам да рекламам. — Девочка, которая у тебя с пятого класса «коза», — Андрей выделил последнее слово, — я помню. — Ну да, Зеленова-коза, — Лера поразилась лёгкости тона, которым это произнесла — кажется, чему-то на площадке она всё-таки учится. — Ну вот она меня за собой и потянула. Она, короче, посоветовала Золотову Ранеток как музыкальное сопровождение, мы встретились… Искра, буря, стресс… Честное слово, папка, я как на допросе сидела, а потом он такой хм, Лера, вы мне подходите. Не хотите ли, мол, попробоваться? Ну а я чего, дура, что ли, такой шанс упускать? А насчёт Сухановых — я даже не знаю, знакомы ли они. — Вот оно что… А учёба как же? — Учёба — это, конечно, важно, но давай смиримся с тем фактом, что мне профессором не стать. В крайнем случае теперь я смогу оплатить себе репетитора, когда захочу поступать, скорее всего, через год. Но знаешь, мне очень нравится сниматься, и такой проект — это огромный шанс, что тебя заметят. Андрей тяжело вздохнул. Его дочь повзрослела, а он и не заметил. Раньше она парировала бы чем-то вроде «Всё фигня, па, прорвёмся, с учёбой я как-нибудь разберусь. А съёмки — это моя жизнь!» А теперь он разговаривает со взрослым человеком, который излагает план на ближайшее будущее и, судя по всему, взвешенный план, не раз обдуманный. — Знаешь, — продолжала Лера. — Этот год… Учебный, я имею в виду, выдался непродуктивным, честно скажу, я мало что усваиваю из программы одиннадцатого класса, и съёмки здесь почти ни при чём. — Ну да, Наташкины проблемы, с Леной и Степновым вашим, насколько помню… Но это же ещё не всё? Вряд ли эти события, пусть и тяжёлые, настолько выбивают тебя из колеи? С Леной вы никогда особо тесно не общались, да и с Наташкой вас… Я так приметил, немного развело. Лера тяжело вздохнула. Всё-таки отец-следователь — это непросто. И Новикова годичной давности фыркнула бы и попросила не препарировать её жизнь, потому что ну она же не подследственная. Сегодняшняя Лера просто сказала: — Пап, я тебя очень прошу, не спрашивай. — Лерка? — М-м-м? — Я хочу, чтобы ты помнила, что всегда можешь ко мне прийти. И я очень-очень тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, папочка, и очень жду. — В пятницу, в 16:30 поезд. Лера моментально скисла. -А пораньше никак? Я бы с уроков сбежала. — А что так, съёмки? Лера подавила очередной ком. Андрей Новиков годичной давности не на шутку возмутился бы: «Учёбу прогуливать? Дочь, это безответственно!» Единственное, что позволил себе сегодняшний папа — грустно уточнить её планы. — Угу, — меланхолично подтвердила Лера. — И никуда их не перенесёшь. — Ну что ж поделать, дочь, значит, вечером увидимся. До скольки снимаетесь? — В пятницу — до одиннадцати, а потом нас по домам развезут. — О как. Я буду тебя ждать, спать не лягу. — Папочка. Я бы очень хотела приехать пораньше, но это не от меня зависит. — Да я понимаю. Работа есть работа. Услышав фразу, которую произносила миллион раз, когда приходилось мириться с отсутствием отца в её жизни, Лера как никогда остро поняла Андрея. Оказывается, во взрослой жизни ты куда чаще выбираешь работу, а не семью, даже если этот выбор тебе не нравится. Ей не стало легче от этого прозрения, потому что она всё ещё где-то внутри та самая маленькая девочка, пять дней в неделю остававшаяся в садике с ночёвкой, но, похоже, теперь они с папой чуть лучше понимают друг друга. — Па, все следующие выходные я с тобой, — пообещала Лера прежде всего самой себе. А это она сотни раз слышала от отца, и чаще всего искренние заверения становились разрушенными планами на семейный досуг и разочарованием. Вот оно как работает во взрослой-то жизни. — Ты же ещё позвонишь до пятницы? — с грустью уточнила Лера. — А когда можно? — Я сама буду звонить. Каждый день, папочка. Когда они нашли в себе силы попрощаться, Лера буквально отшвырнула телефон на подушку и разревелась. Люба, зашедшая в комнату, чтобы позвать племянницу завтракать тёплыми блинами с мясом и с творогом, на секунду застыла, а потом подошла к кровати и заключила ребёнка в объятья. — Он стареет… Тёть-Люб, папа стареет… — выдавила Лера и разрыдалась ещё отчаяннее. А они взрослеют, её маленькая шебутная племянница и серьёзная, ироничная ответственная дочь. Необратимо взрослеют.