Колыбельная для снежной королевы

Аня проснулась за три минуты до будильника. Чёртов понедельник, чёртова хмарь за окном и чёртов холод. Скорее бы весна. Весна-то, может, и скорее бы, но её наступление не избавит тебя от необходимости ходить в школу, в школу, где вы непременно пересечётесь с Наташей. Хотя, если подумать, и ваши вынужденные встречи продлятся недолго — три месяца до ЕГЭ осталось. А там… Вот только не надо эти мысли на реверс, а! А с другой стороны, куда ж их девать-то? Тумблера «выкл» в голове не предусмотрено. Да и какой тумблер «выкл», если вам сегодня отсиживать две совмещённые литературы? Может, прогулять? Думала Аня под назойливый писк пыточного устройства на её тумбочке. Эту мысль девушка настойчиво вертела в голове минуты две, пока дверь в её комнату не распахнулась и голос матери не разорвал утреннюю тишину. — Аня, ты собираешься вставать или нет?! Прокопьева отозвалась неразборчивым мычанием. — Ну завтрак на столе! Остынет всё! — голос Ирины набирал децибелов. — Да встаю, встаю, — Аня медленно спустила ноги с кровати. Ирина, уперев руки в боки, внимательно оглядывала комнату дочери. — Ты когда-нибудь уберёшь этот бардак? — мать завела привычную шарманку. — Здесь же находиться невозможно! Ань, ты же девочка, в конце концов! А бардак как в хлеву. — Ира, ты можешь тише говорить? У меня созвон с заказчиком через пять минут, — раздался из родительской комнаты голос папы. — Что за заказчик? — предыдущие реплики матери Аня предпочла проигнорировать. — Из Черногории. Хотят обсудить с папой строительство нового спорткомплекса, — Ирина нервно теребила пояс халата. — А как они на папу аж из Черногории вышли? — Аня поискала глазами тапочки. — Я посоветовала резюме отправить. Торговый центр-то, ради которого мы сюда приехали, уже достроен. — Мам, ты ж так хотела в Москву. Если выгорит, нам же придётся переезжать. Ну, или вам, потому что у меня поступление. Черногория всё-таки — далеко не предел академических мечтаний, насколько я знаю. — Ну, Анют, Черногория — это море, горы, прекрасный климат, чудесная кухня. А с ВУЗами… Я думаю, что-нибудь подберём. В любом случае, пока рано говорить, это первый звонок заказчика после папиного разговора с кадровиком. — HR-ом, — поправила Аня. — Кем? — Ира недоуменно нахмурилась. — Хьюман ресорс — человеческие ресурсы. — В наше время, Анечка, это называлось «кадровик», хотя, по сути, что ресурсы, что кадры — всё довольно безлико. Пойдём, пойдём, всё остыло уже! — А умыться? — Потом умоешься, Господи! Омлет твой любимый остывает! И Аня, вернёшься — убери всё-таки, хотя бы вон кровать заправь, — не дожидаясь возражений, Ирина вышла в коридор. Поешь, заправь кровать, убери — какие простые алгоритмы в сравнении с тем, что ей придётся выносить изо дня в день. И первый этап квеста «Сохраняй покерфейс» начнётся уже через час. *** Страдая над утренним чаем, Наташа всерьёз подумывала над тем, чтобы прогулять сегодняшние уроки. И завтрашние. И вообще перейти на домашнее обучение. В конце года, ага. Хотя, если постараться… Глупости, конечно. А от работы ты тоже бегать будешь? У вас с Аней так-то совместный проект, не какие-нибудь школьные потанцульки, а работа, за которую деньги платят. Никуда ты от этого не денешься — ни от Ани, ни от своей подлости, ни от… — Ребёнок, твой чай почти остыл, — Оля, читавшая газету в компании чашки кофе, отвлеклась от красочных заголовков и посмотрела на дочь. Наташа махнула рукой. — Неголодная? Отрицательное покачивание головой стало Ольге ответом. — А где папа? — написала Наташа, надеясь, что мама не станет расспрашивать её о причинах очевидно плохого настроенья. — Поехал за билетами. У него концерт через четыре дня в Вене. — Серьёзно? — Ой, Наташ, вы со своим сериалом золотовским совсем из жизни выпали. У папы концертный тур начинается. Ну хоть что-то хорошее за последнее время, вяло подумала Наташа. — Он счастлив? — На крыльях летает! — бодро отозвалась Оля. — А у вас с Евой как дела? — А что мы с Евой? Вчера вон корпоратив отработали, послезавтра презентация. Так что работа кипит. Мы все прямо такие творческие, — фыркнула Оля. — Ну, сильно огорчённой от своей вовлечённости в творчество ты не выглядишь. Ольга загадочно улыбнулась и понесла грязные чашки в мойку. — Зато на тебе вот лица нет — что вчера, что сегодня, — домыв посуду, заговорила старшая Липатова. Наташа пожала плечами. — ЕГЭ всё ближе, работы много. — Жалеете, что взялись? За музыку-то к сериалу? — Ольга приподняла бровь. — Да нет, конечно, — Наташа энергично замотала головой. — Но… Это всё равно несколько утомительно. — Бедный ты мой ребёнок. Ну хочешь, в четверг в школу не пойдёшь? У Евки выходной, сходили бы куда-нибудь вместе. Она вон тоже страдала по отсутствию чего-нибудь, кроме работы. — А вдвоём разве не хотите? — Вдвоём, радость моя, мы всю неделю проводим, а по тебе я соскучилась. К тому же Ева сама предложила. Я ценю твою тактичность, но правда, мы очень мало времени проводим… Культурно. — И где ж мы культурно будем отдыхать? — Ну, Евка предлагала аквапарк, но ты можешь выбрать что-нибудь другое. — Не, ну почему? Мне нравится, — Наташа изобразила на лице улыбку. — В этом городе слишком мало солнца, так что кусочек юга получим в аквапарке. — Ну, посмотрим, что летом с работой будет — может, и на море выберемся. До лета ещё дожить надо, мрачно подумала Наташа, кивая на предложение. И начинать доживать следует вот прям щас. *** — Поли-и-ин, — Вася осторожно тронул Зеленову за плечо. Девушка плотнее прижалась к мужчине и натянула плед на голову. — Вставай, мы почти проспали, — Вася принялся легонько поглаживать ребёнка по плечу. — Не-е-ет, — сонно буркнула Полина. — Полинка, почти да, семь утра. Зеленова нехотя открыла глаза. Этим воспользовался Мурзик: вскарабкавшись девушке на грудь, кот принялся настойчиво мяукать. — Не на ухо, маленькое чудовище, — вяло среагировала Полина. — И вообще, ты знаешь, где корм, иди и насыпь сам. — Мя-я-яу! — Мурзика отповедь явно не впечатлила. Вася тихо рассмеялся. — Иди в душ, солнышко, я приготовлю кофе и накормлю это сбежавшее из Поволжья чудо, — Вася чмокнул кота в нос. — Это он у тебя с голоду так опух? — Ну да, а ты не видишь? Самый несчастный кот в мире. — Не знаю насчёт кота, но я самый несчастный человек в мире. — Мя-я-яу! — в переводе на человеческий это значило «Мне бы твои проблемы, приземлённое двуногое». Полина широко зевнула, не потрудившись прикрыть рот ладонью, и неторопливо поплелась в ванную. — Господи, Васенька, в следующей жизни я хочу быть котом, — объявила Зеленова, выйдя на кухню пятнадцать минут спустя. — Вот нам в школу и на работу, а это чудовище будет спать. — Я ему тоже завидую. Но тут ведь главное — уродиться домашним котом, — хмыкнул Вася себе в бороду. — Твой кофе. — Спасибо, мил человек, — Полина плюхнулась на стул и меланхолично уставилась в чашку. — Солнышко, я тебя не тороплю, но, если мы не выйдем через двадцать минут, на первый урок ты уже не попадёшь. — Ну и хрен бы с ним. Вась, я заканчиваю одиннадцатый класс: если чем-то заинтересуюсь, доучу по жизни, а что игнорировала до этого, уже не нагоню. — Тогда я плескаться, — пожал плечами Золотов и, подхватив свою чашку, отправился совершать утренние процедуры. Полина улыбнулась. Если Вася говорил «плескаться», при этом беря с собой чашку или телефон, это значило, что на подбор одежды и макияж у неё был вагон времени. Проходя мимо гостиной в собственную спальню, Зеленова подавилась смешком: Мурзик, выполнив утреннюю норму по побудке людей и выклянчиванию еды, безмятежно дрых, мерзавец эдакий, растянувшись в Васином любимом кресле. Нет, я определённо хочу быть котом, вздохнула Полина, открывая шкаф с одеждой. *** Наташу, как назло, Аня увидела уже в гардеробной. К удивлению Прокопьевой, та подошла к ней и тронула за рукав. Когда Аня обернулась, Наташа быстро написала: — Привет. Прости за мою резкость в субботу. Я среагировала слишком бурно. Аня приподняла бровь. За что Наташа просит прощения? Она, Прокопьева, действительно натворила херни, и любая Наташина реакция была бы объяснимой. — Ну, я сама виновата, — пожала плечами Аня. — Но мои чувства — только мои проблемы. Да, именно так стоит признаваться кому-то в романтических симпатиях. Верх Аниных мечтаний. Наташа напряглась. — Липатова, не смотри на меня так, — Аня уловила напряжение подруги. — Я не собираюсь тебе врать, что это получилось случайно, но и докучать ненужными сантиментами не стану. Какое-то время Наташа задумчиво смотрела на собеседницу, а затем медленно вывела, словно бы заверяя собственное решение, совершенно безнадёжное и не приносящее самой Липатовой ничего, кроме боли. — Ты же понимаешь, что мы не можем? Выдохнуть и принять. Хотя бы просто выдохнуть. Аня ведь ни на что не надеялась, опрометью бросаясь в честность. — Я понимаю твои резоны, но от этого не легче, — ровным голосом проговорила Прокопьева. Всё она знает о вечной любви к почившим бывшим. — Правда, понимаешь? Боже, Аня может быть чуть менее идеальной? Может сделать что-то, за что Наташа бы на неё разозлилась или хотя бы обиделась? Может быть, тогда было бы легче приглушить осознание собственной гнили и презрения к самой себе; может, оказалось бы чуть проще… Меньше любить? — Думаю, да, — пожала плечами Аня. — Ну что, завтра попытаемся добить тему для Антона? — Прокопьева подумала, что работа — это нейтральная необходимость, говорить о которой почти безопасно, к тому же это действительно необходимость. — Я мелодию вчера дописала. Нужно твоё мнение. — И, наверное, текст? — Если сойдёмся на том, что инструменталки недостаточно. — Хорошо. Завтра зайду, или скинь мне файл в ВК. — Через ВК — это не работа. — Тогда после уроков буду у тебя. Наташа кивнула. Вот и поговорили. Кажется, близкого человека она потеряла. Можно себя поздравить. *** Полина и Вася подъехали к школе за пять минут до окончания первого урока. — Главное — на Борзову не нарваться, — хихикнула Зеленова. — Увидит меня выходящей из твоей тачки с нехилым таким опозданием и закатит лекцию о недопустимости прогулов и демонстрации буржуйских замашек. — А что, второе страшнее прогулов? — Вася остановился неподалёку от ворот. — О-о-о, ты просто Борзову не знаешь. Страшнее буржуйских замашек ничё на свете нет. Она у нас ярая коммунистка, знаешь, такой старой закалки, — улыбнулась Полина. — Насколько старой? — Иногда мне кажется, что она просто выглядит хорошо, а на деле помнит ещё то время, когда Каменев и Троцкий были отцами революции наряду с Лениным. — Вы её так не любите? — Нет, Васенька, я имею в виду только её идеологические убеждения. На самом деле, человек она хороший, правильный человек, хотя, чтобы это понять, нужно обладать чуть большим интеллектом, чем у инфузории-туфельки. — А это редкость? — ухмыльнулся Золотов, прекрасно зная, какой ответ услышит. — Это всегда редкость, сам знаешь, — Полина ожидания мужчины оправдала в полной мере. — Ладно, пойду я, — девушка толкнула пассажирскую дверь. — До вечера, солнышко. — Васенька, XL-ечкой сотрудников, XL-ечкой, — Зеленова хитро подмигнула мужчине. Вася рассмеялся. — И вазелинчик не забыть? — по-деловому уточнил он. — А это смотря как вести себя будут, — фыркнула Полина и грациозно вышла из машины. Посигналив на прощание, Вася повернул за угол. В холл Полина вошла со звонком и, едва успев сдать куртку в гардероб, налетела на Лебедеву, вернее, это Оля чуть не сшибла приятельницу с ног. — Полин, ты опаздываешь! — в голосе Оли отчётливо слышалось нетерпение. — Как ты, однако, мягко обозначила мою неявку на первый урок, — усмехнулась Зеленова, поправляя сумку. — Настоящая девушка задержалась, а не «не явилась», причём задержалась на каких-то сорок минут. И это моя философия, — весомо припечатала Лебедева. — Эта философия, Оленька, применима к свиданиям, а я откровенно прогуляла. — Полин, ты ни черта не понимаешь! Мы ж с тобой примерные ученицы, к знаниям стремимся: каждый день как на свидание. — Как шоппинг? — спросила Полина. — Ты настолько невнимательна? — Лебедева отошла на пару шагов и покрутилась на месте. Полина, оглядев собеседницу, с лёгкой завистью вздохнула и тихонько присвистнула. Красная мини смотрелась на приятельнице безупречно, и плевать, что это отнюдь не школьный наряд. Хотя тот факт, что Оля надела предмет Полининых мечтаний в школу, можно было счесть проявлением неизбежного женского коварства. — Отпад, — полувосхищённо-полудосадливо выдохнула Зеленова. — Борзова меня уже за неё отчихвостила, но оно того стоило, — Оля взглянула в ближайшее зеркало. Полина окинула фигуру одноклассницы тоскливым взором. — А я тебе, между прочим, говорила, пойдём со мной, — Оля правильно истолковала молчание Зеленовой. — Скорблю и раскаиваюсь яростнее всех, — произнося это, Полина даже не преувеличивала. — Очень скорбишь? — Ну не злорадствуй, Оль, локти и так уже вдоль и впоперек изгрызены. Лебедева помолчала, видимо, оценивая глубину Полининых страданий. Затем, придя к какому-то выводу, хитро прищурилась. — Знаешь, я собиралась мучить тебя до конца этого дня, но твои страдания слишком искренни, а ты мне слишком симпатична, чтобы… — не договорив, Оля вытащила из сумки маленький аккуратный пакет с логотипом «Стайл Квин». — Это тебе. Полина неверяще поглядела на свёрток и дрожащими от волнения руками приняла неожиданный презент. Заглянув внутрь, Зеленова издала короткий восторженный визг. — Оль, ты… Ты… Ты человечище — вот ты кто! — Полина кинулась обнимать приятельницу. Оля радостно рассмеялась в ответ. — Чё визжишь, Полинка, — к девушкам подошёл улыбающийся Игорь. — Игорёчек! — на радостях Полина заобнимала и его. — Я тоже рад тебя видеть. Какое доброе утро, однако. — Игорёчек, ты не понимаешь, это моя прелесть! — Зеленова достала из пакета вожделенную юбку и продемонстрировала приятелю. Гуцул вопросительно приподнял бровь. — Красный широкий пояс? Оля хихикнула. — Да ну тебя! Ты мужик, ничё не понимаешь. Это следствие того, что Полина прогуляла вчерашний шоппинг. — Оленька, мне позволительно ничё не понимать, у меня день урок назад только начался, а меня уже обняла красивая девушка. — А, то есть доброта твоего утра напрямую зависит от количества объятий с красивыми девушками? — уточнила Лебедева. — Ну, как ты сама заметила, я мужик: нам это поднимает настроение. — Полинка. Обеспечим ему заряд бодрости на весь день? — Оля кокетливо посмотрела на парня. — Легко. Девушки приобняли Игоря с двух сторон и чмокнули в щёки, стараясь, чтобы отпечатки губной помады наверняка украсили его лицо. — Ладно, побежали на совмещённую литру, — Полина отстранилась и посмотрела на часы. — До конца перемены две минуты. Ребята кивнули и вся троица направилась в класс Копейкиной. Никто из них не заметил злого взгляда и перекошенного лица высокой блондинки в джинсовом костюме. *** Лена плелась на литературу с тяжёлым сердцем. Намеренье откровенно поговорить с Игорем, которое буквально выгоняло её утром из дома, испарилось без следа, уступив место удушающей пустоте и злости. Каков всё-таки кобель. Мучительно небось выбирает между двумя гламурными барби, не может решить, у кого обёртка красивее. Интересно, он вообще в курсе, что одна из них предпочитает папиков постарше? Да и вторая, скорее всего, тоже — все они одинаковы. А Каллисто… Похоже, Лена реально всё себе надумала. Девочка впечатлилась образом из сериала, даже, кто же спорит, прочувствовала его. Талантливая писательница, не более. Какой же феерической глупостью было примерять образ обезумившей психопатки на Зеленову! Если бы Ленины предположения были хоть сколько-нибудь обоснованными, вряд ли Полина выбрала бы Золотова, да и вообще вела бы себя по-другому. И уж точно не вешалась бы на Гуцула, блондинистая гламурная стерва! Это Новиковой можно идеализировать объект своих симпатий — что с неё взять, с влюблённой-то и несчастной? К тому же спрос на холодных высокомерных сучек всегда был большим, как будто есть в них какая-то загадка и сокрытый внутренний мир, полный розовых пони и никем не понятых страданий. Ничего в этих пустышках нет! Но Игорь — слишком идиот, чтобы это понять! Мужики вообще мало понимают — все как один готовы повестись на симпатичную мордашку и кокетство. Кажется, ещё немного и Лену стошнит. И Коралловая помада, размазанная по щеке, этому павиану пиздец как не идёт! Кулёмина остановилась у двери в кабинет русского и литературы и тяжело вздохнула. Гуцул-то, может, идиот и павиан, но ей-то что делать? Лене ни разу не легче от шокирующих прозрений, потому что они никак не избавляют её сны от образа, по которому она так скучает, и от… Разочарования в Каллисто — себе-то можно не врать. Хотелось верить, что за красивой внешностью всё-таки скрывается глубокий внутренний мир. Стукнув кулаком о ладонь, Лена в очередной раз вздохнула и вошла в класс. *** У Анфисы нестерпимо болела голова, но сил встать с кровати и подползти к аптечке не было. Разговор с Мельниковой был долгим и тяжёлым, разговор, от которого она не могла отойти уже полсуток. Как же хорошо, что у неё сегодня выходной. Воробьёва не смогла бы, ничего не смогла бы. Даже думать о чём-то постороннем способна не была. Единственное, на что хватило Анфисы — поменять воду настойчиво мяукающей Делфи. Анфиса прикрыла глаза, чтобы снова и снова прокручивать воспоминания. *** — Вы? — Анфиса открыла входную дверь и растерянно уставилась на бледную худую женщину, застывшую на пороге. — Здравствуйте, я… — Я помню вас. Вы принимали у меня роды семнадцать лет назад. Женщина кивнула. — Проходите, Мария Петровна. Последовав приглашению, врач сняла серенькое болоньевое пальто и чёрные кожаные сапоги и пошла за хозяйкой в гостиную. — Чаю? — тихо предложила Анфиса. — Себе, пожалуй, сделай. Воробьёва нахмурилась. — Что вас ко мне привело? Вам помощь нужна? — Нет, девочка, ничего мне не нужно. И ты мне помочь уже не можешь. — Простите? — Онкология у меня, врачи дают года три жизни, не больше. — Может, всё-таки терапия, операции? — Да нет, терапию я получаю хорошую, метастазы просто пошли, а это, сама понимаешь, приговор. Анфиса сочувственно кивнула, искренне не понимая, что сказать в этой ситуации. — Да ты меня не жалей, я жизнь прожила хорошую: двое детей, внуков пятеро. А к тебе пришла совесть свою перед смертью облегчить. Воробьёва напряглась. Неужели страх смерти у врача настолько силён, что теперь она разыскивает каждую пациентку, которой не смогла помочь? Анфиса нервно передёрнула плечами. Доктор проницательно на неё посмотрела. — Вот и дети мои думают, что помирать боюсь, потому перед тобой и собралась каяться. Только я-то знаю, что смерть — это всего лишь прекращение жизни, остановка, если хочешь. Нет там ничего загробного. Но ты живая, для тебя, может, ещё и не поздно. А на будущее запомни — нет в смерти ничего страшного, кроме агонии, но и её можно обезболить, маску кислородную надеть. Анфиса была категорически не согласна с Мельниковой. Даже решившись на суицид семнадцать лет назад, девушка боялась небытия. А если там что-то есть? Если сознание не угасает или угасает не до конца, оставляя ровно столько, чтобы ощущать безвыходность своего бездействия и смертную скуку? — Никто из молодых мне не верит, все боятся, но я-то врач, я знаю. — Мне бы вашу уверенность. Так всё-таки, что вас привело ко мне? Мельникова достала из сумки, которую почему-то не оставила в коридоре, пухлую папку и положила её на кофейный столик. — Скажи-ка мне, где у тебя аптечка? А то вдруг в обморок хлопнешься? — Не хлопнусь: я сознание теряла только во время беременности. Мельникова недоверчиво оглядела Анфису. — Ну, смотри. О беременности твоей и речь. Внезапно Анфиса поняла, в чём хочет каяться Мария Петровна. — Мою дочь можно было спасти, но вы допустили врачебную ошибку? — упавшим голосом спросила Воробьёва. Мельникова тяжело вздохнула. — Не врачебную, девочка, человеческую, человеческую ошибку, ошибку милосердия, если хочешь. Тебя ведь ночью привезли, после ДТП, с преждевременными родами, так? Анфиса кивнула, будто вопрос нуждался в ответе. — И нам пришлось тебя кесарить, экстренно. Потом ты остановку дала, мы тебе еле сердце запустили и вообще не знали, выживешь ли. — Ну да, меня в реанимацию отправили. — Так и было. А девочку — в барокамеру. Крепкая девчонка оказалась, оклемалась куда быстрее тебя. — Что? — Анфиса посмотрела на собеседницу как на сумасшедшую. — Но Даша не выжила… — Это тебе мы сказали, что ребёнок не выжил. С тобой в один день девушка рожала, лет на пять постарше тебя, замужняя, благополучная, да только погибло у неё дитё, внезапная детская смерть. — И-и-и? — У тебя выжить почти шансов не было, свёртываемость была низкой да и повреждений… Мама твоя, я узнавала, одновременно с тобой в кардиологию с инфарктом уехала. Вот и выходило, что ребёнок, скорее всего, останется сиротой. — Вы отдали Дашу этой паре? — Да, отдала, они и не знают, что неродное воспитывают. — И вы молчали столько лет? — Анфиса с большим трудом выталкивала из себя слова. — Страшно было. Никому ведь не докажешь, что не из корысти это сделала, а исходя из твоих шансов на выживание. — А это что? — Анфиса кивнула на папку. — Это информация по твоей дочери: как зовут, где живёт, где учится, ну и признание моё, письменное, на случай если, когда ты с ней контакт наладишь, меня уже в живых не будет. — Налажу контакт?! — Анфису охватила злость. — Какой, блять, контакт?! Семнадцать лет мою дочь воспитывали чужие люди! — А если бы ты не выжила, думаешь, в детдоме ей было бы лучше? — Мельникова была невозмутимой. — Да какое право вы имели играть в бога?! — В Бога, девочка, я не верю, а если бы им была, знала бы, что выживешь. Но, к сожалению, врачи не боги и, к ещё большему сожалению, всего лишь человеки. Мельникова тяжело поднялась со стула. — В данных не сомневайся. Мой зять два года её искал и собирал информацию, используя все служебные ресурсы, какие доступны полковнику ФСБ. Анфиса, судорожно вцепившаяся в папку, почти не слышала, как хлопнула входная дверь. Когда Воробьёва наткнулась на первую фотографию, её сердце упало к пяткам. Она узнала девочку на снимке. Узнала и зажмурилась. В масштабах мегаполиса их практически столкнуло нос к носу. Неужели всё так просто? Хотя о каком «просто» может идти речь, когда они потеряли семнадцать лет и далеко не факт, что Анфиса вообще нужна дочери… Её дочери… Чужой дочери. Ни черта не просто. И что с этим делать, неясно. *** Входящую в класс Копейкину параллель поприветствовала нестройным шумом. Набившись обоими классами в небольшой кабинет, бодро подскочить со своих мест ребята не могли — на парту приходилось по три-четыре человека. — Добрый день, одиннадцатые, — улыбнулась Елизавета Матвеевна, занимая место за учительским столом. — Кто отсутствует? — У нас все на месте, — отчиталась Алёхина. — Платонова нет, — добавила староста А-класса Стародубцева. — Да, я знаю, Николай предпочёл лирике естественные науки, — развела руками Копейкина. — У них с Зоей Семёновной городская олимпиада. Ну что, все подготовили задание, которое я предложила? Класс загудел, но как-то неопределённо. — Хорошо, пойдём другим путём. Поднимите руки те, кто на сегодня не подготовился. Неготовых оказалось человек восемь — на параллель не так уж и много. — Лучше, чем я ожидала. Значит, халтурщики внимательно слушают своих товарищей и приносят материал на следующий урок. — А если я не люблю поэзию? — фыркнул Южин. — Поэзию, Боря, не любить нельзя. Если ты не любишь поэзию, ты просто пока не нашёл произведений, которые в тебе откликнулись бы. Это задание как раз и даёт простор для творческого поиска. — Простор-то, конечно, простор, но время… — Южин покаянно развёл руками. — Поэзия — это же огромный пласт! — Я поняла, Борис, что ты не готов не от лени, а от того, что размах всемирной лирики тебя ошеломил. — Вот так и рождается прокрастинация, — хихикнула Полина. — Борюсик фрапирован и обескуражен, — широко ухмыльнулась Лера. — Вашей улыбкой, леди, — не остался в долгу Борис. — Что ж поделать, мне остаётся только внимать тебе из глубины моего прозаического невежества. Класс, наблюдавший эту безобидную пикировку, разразился восторженным улюлюканьем. — Тише, дети, успокаиваемся. Лерочка, я могу считать, что ты вызвалась выступить первой? Лера с вызовом оглядела класс и прошла к доске. — Я, Елизавета Матвеевна, надеялась, что меня попросят чуть позже, но инициатива, как говорит Данил Алексеевич, беспощадна к инициатору. — Данил Алексеевич очень точен в своих выражениях. И что же ты, Новикова, нам подготовила? — Перевод. Скажу честно, не мой. Я утащила любительский перевод стихотворения Василия Симоненко — украинского автора. Аня, сидевшая рядом с Полиной, заметила, как пальцы соседки нервно сжались в кулак. — Поль, ты чего? — едва слышно прошептала Прокопьева. — Ничего, просто в который раз убеждаюсь, что у вселенной отвратительное чувство юмора. Есть, конечно, шансы, что я ошибаюсь, но не в нашем с Новиковой случае, чует моё сердце. Полина нахмурилась, прикрыла глаза и приготовилась слушать Новикову, которая, пока они с Аней болтали, успела кратенько обрисовать основные вехи жизни поэта. Ну скажи — не фантастично разве? В бесконечном хаосе дорог Под высоким равнодушным небом Я тебя нашел и не сберег! Ты и я — мы вечны словно небо. И покуда дни не истекут, Будут Я идти к тебе навстречу Но к другим Ты гордые сбегут. Как всё это буднично! Знакомо! Сколько раз уж видела Земля! Только мы с тобою… Мы не вечны. Мы с тобою только — ты и я… И поэтому мне так трагично, Что ты чья-то, только не моя.* Полина не ошиблась в своих предположениях и лишь с очень большим трудом подавила желание истерически захохотать. Конечно, естественно, разумеется, блять, её разбойница должна была выбрать именно её перевод, именно этого стихотворения! Господи, у вселенной омерзительное чувство юмора! А у Разбойницы отвратительно (восхитительно) стальная воля. Она ни разу не отвела взгляда. Не то чтобы Полина хотела отвлечься от выступления своей девочки, но в любом случае не смогла бы, загипнотизированная пристальным взглядом тёмных глаз. — Браво, Валерия, — раздался словно издалека голос Копейкиной. — Почему ты выбрала именно его? Новикова наконец смилостивилась и перевела взгляд на учительницу. — Откликается, Елизавета Матвеевна. Да и очень точно, мне кажется, он это ухватил — повторяемость лирических историй, которые вовсе не становятся менее безысходными, от того что не новы. А ещё… Переводчик оригинал приложил, который я в Гугл загнала. У него там, знаете, в оригинале что-то вроде «Пока мерцают миры» или «Пока миры горят». И мне так понравилось, как автор перевода подобрал «И покуда дни не истекут», что… В общем, я была покорена. Полина слегка выдохнула, благодарная своей разбойнице, за то что та не стала устраивать ментальный стриптиз. Перехватив взгляд Новиковой, Полина уловила лёгкую усмешку, едва заметную, но очень горькую. Лера не боялась выворачиваться наизнанку, она просто знала, что сейчас это не к месту и не ко времени. Эта её демонстрация открытых ран только для неё, Полины. — Чудесный выбор. Спасибо, Лера. Новикова кивнула и вернулась за парту. — Кто следующий? — Копейкина окинула класс вопросительным взглядом. Аня буквально подскочила с места. — Можно я, Елизавета Матвеевна? — Конечно, Анечка. Ты настолько воодушевлена перспективой? — Вы даже не представляете, как я воодушевлена перспективой прочитать Бродского, к сожалению, только отрывок, но всё равно. Давайте я сразу скажу, почему выбрала именно его, а потом прочитаю! — Слушаем тебя. — Понимаете, я долго не могла определиться между Полозковой, Быковым и Бродским. Потому что Бродский, с одной стороны, конечно, величина и уж хоть что-нибудь о нём все слышали, с другой стороны, Вера Николаевна — голос поколения и наше всё, не побоюсь этого слова. — Ты считаешь, что наше всё — всё-таки Вера Николаевна? — уголки губ учительницы поползли вверх. — У нашего поколения, простите, но да. Вот, с третьей стороны, Быков, который написал самое прекрасное признание в любви, какое только возможно. Но в итоге я остановилась на «Письме генералу» Иосифа нашего Александровича, потому что Вера Николаевна нынче гремит… — Это кто вообще? — неосторожно возник Семёнов. Несколько девчонок из параллели посмотрели на Мишу так, будто он уверенно заявил, что земля — плоская. — Миш, лично тебе я потом расскажу и ссылку на ЖЖ дам, — отмахнулась Аня. «На самом деле мне нравилась только ты» в исполнении Веры Николаевны тоже знают все, наверное… Ну, кроме Семёнова, — улыбнулась Аня. — А Иосиф Александрович прискорбно пребывает в некотором… Забвении, что ли? Его учат только в ВУЗах, а далеко не все у нас пойдут на филологов. Вот и получается, что прекрасный лауреат Нобелевки пройдёт мимо. Поэтому… Вот кусок из «Письма генералу». Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас. Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге. И Экватор шире, чем ваш лампас. Потому что фронт, генерал, на Юге. На таком расстояньи любой приказ превращается рацией в буги-вуги. Генерал! Ералаш перерос в бардак. Бездорожье не даст подвести резервы и сменить белье: простыня — наждак; это, знаете, действует мне на нервы. Никогда до сих пор, полагаю, так не был загажен алтарь Минервы. Генерал! Вы знаете, я не трус. Выньте досье, наведите справки. К пуле я безразличен. Плюс я не боюсь ни врага, ни ставки. Пусть мне прилепят бубновый туз между лопаток — прошу отставки! Я не хочу умирать из-за двух или трех королей, которых я вообще не видал в глаза (дело не в шорах, но в пыльных шторах). Впрочем, и жить за них тоже мне неохота. Вдвойне. Генерал! Мне все надоело. Мне скучен крестовый поход. Мне скучен вид застывших в моем окне гор, перелесков, речных излучин. Плохо, ежели мир вовне изучен тем, кто внутри измучен. Генерал! Я не думаю, что ряды ваши покинув, я их ослаблю. В этом не будет большой беды: я не солист, но я чужд ансамблю. Вынув мундштук из своей дуды, жгу свой мундир и ломаю саблю. __ Птиц не видать, но они слышны. Снайпер, томясь от духовной жажды, то ли приказ, то ль письмо жены, сидя на ветке, читает дважды, и берет от скуки художник наш пушку на карандаш. Генерал! Только Время оценит вас, ваши Канны, флеши, каре, когорты. В академиях будут впадать в экстаз; ваши баталии и натюрморты будут служить расширенью глаз, взглядов на мир и вообще аорты. Генерал! Я вам должен сказать, что вы вроде крылатого льва при входе в некий подъезд. Ибо вас, увы, не существует вообще в природе. Нет, не то чтобы вы мертвы или же биты — вас нет в колоде. На пустыре, где в ночи горят два фонаря и гниют вагоны, наполовину с себя наряд сняв шутовской и сорвав погоны, я застываю, встречая взгляд камеры Лейц или глаз Горгоны. Ночь. Мои мысли полны одной женщиной, чудной внутри и в профиль. То, что творится сейчас со мной, ниже небес, но превыше кровель. То, что творится со мной сейчас, не оскорбляет вас. Генерал! Воевавший всегда как лев, я оставляю пятно на флаге. Генерал, даже карточный домик — хлев. Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге. Для переживших великий блеф жизнь оставляет клочок бумаги.** Аня настолько ушла в текст, что не заметила, с каким восхищением смотрит на неё Наташа, впитывающая каждое слово. Закончив, Прокопьева явственно перевела дыхание и снова затараторила. — Простите, мне пришлось его несколько вольно сократить. Но будь у меня такая возможность, я бы выучила всё. Класс ответил Ане аплодисментами. — Великолепно! Потрясающе! Идеально! Какая вовлечённость! — Елизавета Матвеевна присоединилась к овациям. — Я рада, что вы оценили мой выбор, — Аня широко улыбнулась. — Великолепно. Моя филологическая надежда, — восторженно выдохнула Копейкина. Ещё раз обворожительно улыбнувшись классу и подмигнув своему несбыточному, Аня вернулась на место. — Кто продолжит? Должна сказать, что пока вы меня невероятно радуете. — Вы знаете, после фурора, который произвела Аня, боязно выходить на подмостки, — усмехнулся Игорь. — Но я рискну, тем более Анюта тут уже Быкова разрекламировала. Девчонки засвистели и захлопали в ладоши. — Кажется, Игорёк, ты будешь новым покорителем наших сердечек, — улыбнулась парню Лебедева. — Оленька, я не дон Жуан, мне нужно только одно, — серьёзно сказал Игорь. Комаров, сидевший за соседней партой, выразительно посмотрел на Полину. — И нужно ему, видимо, твоё сердце, моя королева, впрочем, как и всем, кто умеет ценить настоящую красоту. Услышав эту сентенцию, Кулёмина сжала под партой кулаки. — Ань, откуда звук? — нахмурилась Полина. — Тараканов травят, они и бегают, — невозмутимо отозвалась Прокопьева. — Тише, ребята, тише. Пожалуйста, Игорёк. На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и мое мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило. Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, — я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда. Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет все принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая — во мне (вместе больше не попадалось). Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно все это собрать — так Бог ошибок не повторяет. И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, — осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны. А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.** Полина присоединилась к аплодисментам, которые, разумеется, раздались, когда Игорь замолчал, и мысленно усмехнулась. Кажется, почти ни для кого не стало загадкой, кому читал Гуцул. Зеленова с любопытством покосилась на Лену. Чё это Кулёмина такая перекошенная сидит? Неужели чувства Игоря невзаимны? Ну и дура в таком случае, раздражённо фыркнула Полина. Поймав её взгляд, Лена нахмурилась ещё больше, а затем отвернулась. Зеленова мысленно показала однокласснице язык. Господи, такой парень на неё внимание обратил, а она ещё козью морду строит! Пока Полина играла в гляделки с Кулёминой и рассуждала о слепоте Баскетболистки, Игорь успел вернуться на своё место, а к доске вышла Рита. Видимо, этот понедельник к Полине безжалостен. Лужина улыбнулась и заговорила: — Вы же понимаете, что кто-нибудь в параллели должен был выйти со стихотворением Веры нашей Николаевны Полозковой? Удивлена, что я — первая, ещё более удивлюсь, если окажусь единственной — Господи, народ, как так можно вообще?! — Спокойно, у меня «Бернард пишет Эстер», — отозвалась Лена, убрав с лица все следы раздражения. — Спасибо, Кулёмина, а то я уж думала, мы как представители поколения безнадёжны. Поскольку Вере Николаевне слегка за двадцать, рассказывать о ней особенно нечего, ну, кроме того что она чертовски талантлива. Живёт в Москве, учится на журналиста, активно ведёт ЖЖ, откуда всякий желающий может узнать, что у неё есть мама и кот и это её семья. — Ага, а также, что она не лесбиянка, не брала Берлин, — хихикнула Полина, наклонившись к Ане. — И баб в Берлине тоже не брала, — дополнила Аня. — И рост у неё метр восемьдесят три, — закончил Игорь, деливший с девушками парту. Приятели замолчали, приготовившись слушать Риту. и они встречаются через год, в январе, пятнадцатого числа. и одна стала злее и обросла, а другая одета женой магната или посла. и одна вроде весела, а другая сама не своя от страха, словно та в кармане черную метку ей принесла. и одна убирает солонки-вазочки со стола, и в ее глазах, от которых другая плавилась и плыла, в них, в которых была все патока да смола, — в них теперь нехорошая сталь и мгла. и она, как была, нагла. как была, смугла. «как же ты ушла от меня тогда. как же ты смогла». и другая глядит на нее, и через секунду как мел бела. и она еще меньше, еще фарфоровей, чем была. и в ее глазах, от которых одежда делается мала, и запотевают стекла и зеркала — в них теперь зола. «ты не знаешь, не знаешь, как я тебя звала, шевелила губами, ржавыми от бухла, месяц не улыбалась, четыре месяца не спала. мы сожгли друг друга дотла, почему ты зла? разве я тебя предала? я тебя спасла». у них слишком те же губы, ладони, волосы, слишком памятные тела, те, что распороли, разъяли, вырвали из тепла, рассадили на адовы вертела. и одна сломалась, другая была смела каждая вернулась домой в тот вечер и кожу, кожу с себя сняла. у одной вместо взгляда два автоматных дула, она заказывает два рома, закусывает удила. — ну, чего ты молчишь. рассказывай, как дела.** — Вот тебе и «не брала Берлин», — прошептал Игорь, когда Рита закончила. Полина не ответила. Аня с тревогой наблюдала, как подруга кусает губы. Когда на нижней выступила крохотная красная капелька, Полина отвернулась и стёрла её кончиком пальца. Зеленова сцепила пальцы в замок, чтобы подавить дрожь. Полина возблагодарила всех богов, что лицо — она была в этом уверена — не выдало её эмоций. Месяцы актёрских курсов и тренировок перед зеркалом позволяли надёжно удерживать маску если не равнодушия, то вежливой прохладной заинтересованности. Никому не нужно знать, что на этом уроке литературы она чувствует себя как у расстрельной стенки, а Лера с Ритой — её палачи, плачущие, но безжалостные и к ней, и к самим себе. Что же, по крайней мере, один ответный залп у неё есть. Она тоже безжалостна, в первую очередь к себе. — Елизавета Матвеевна, давайте, что ли, я продолжу, — дождавшись, пока Рита устроится между Леной и Лерой, заговорила Полина. — Порадуй нас, Полина. О да, в её арсенале много радости. — Я тоже, знаете ли, выбрала стихотворение украинского поэта. У меня корни, так что перевести его было и удовольствием, и личным вызовом. — То есть перевод — твой собственный? — Ну да. Я иногда балуюсь на досуге. — Похвальное увлечение, — одобрительно улыбнулась Копейкина. Признаваться в своём переводческом хобби было не страшно: то, что прочтёт сейчас, на Фикбук Полина выкладывать не стала. Собственно, этому переводу всего двое суток. — Это поэт Николай Винграновский. Не очень известный, по крайней мере, в России, но в Украине довольно признанный. Относится к поколению шестидесятников. Писал и лирику, и детские стихотворения, также сыграл в нескольких фильмах. И сейчас я хочу поделиться стихотворением, которое зацепило меня настолько, что захотелось его перевести. — С удовольствием тебя послушаем. Сеньорита акация, добрый вечер. Я забыл, что забыл о вас, Только осень спустилась на плечи, Осень, вы и осенний час, Когда стало любить труднее, Но так сладко любить вас вновь… Сеньорита, колкое счастье, Что такое она — любовь? Уж, казалось бы, отболело, Прогорело в былом огне, Отпустило и душу, и тело, Уж казалось, на что оно мне? И в жару, или в час ненастный Позади все остались мосты, И сказал я — и слава Богу, И крестом себя осенил… И вот — здравствуйте, добрый вечер… Вновь пожарищем в наши края? Сеньорита, огонь по плечи — Осень, вы и осенний я… Полина не думала, что у неё хватит сил — в конце концов, она не имеет права на Леру даже смотреть, ведь так? Но когда строчки полились, оказалось, что снежная королева не может оторвать от разбойницы глаз, что отвести глаза — значит предать, и себя, и, что важнее, её. А предавать Полина не хочет, хотя бы в этой малости жаждет остаться честной. Лера тоже взгляда не отвела. Приняла и честность, и боль ответного залпа. Такой маленький приватный танец на стёклах, до конца понятный только им двоим.