Колыбельная для снежной королевы

Когда прозвенел звонок, Полина тяжело выдохнула. Урок разобрал её на атомы, но до его окончания можно было тихонько рассыпаться на части, а вот теперь придётся ползти на следующие предметы и худо-бедно взаимодействовать с окружающими. Остаётся только надеяться, что удастся незаметно для учителей отсидеть ещё три академических часа и свалить в надёжное укрытие Васиной квартиры. Из класса Полина вышла одной из первых. Лебедева, если захочет, её нагонит, а Игорь, кажется, намерен задержаться. *** Молния на сумке предательски заела. Увлёкшись вознёй со строптивой собачкой, Лена не сразу заметила Гуцула, подошедшего к её парте. — Давай помогу, — улыбнулся Игорь, пуская по Лениной спине рой мурашек. — Сама разберусь, — буркнула Кулёмина, не глядя на собеседника. — Оторвёшь, Ленка. — Значит, так и будет. Гуцул недоуменно нахмурился. — Не выспалась или просто не с той ноги встала? Лена всё же подняла глаза от сумки, чтобы тут же сфокусироваться на следе от помады, который Гуцул так и не стёр со щеки. — Отлично я встала, просто замечательно! Хотя, конечно, утро у меня было не такое доброе, как у тебя. — Ленка, ты чего? — Слушай, Гуцул, чё те надо-то? — Да я… Поговорить хотел. — С куклами своими крашеными говори! — Лена чудом заставила себя не повышать голос. Игорь закатил глаза. — Лен… Чё ты на людей кидаешься? Я просто поговорить хотел. — Ты меня уже пару недель игноришь. Если я тебя чем-то обидел, так и скажи. Рассудочная часть Лены понимала: любые её претензии, продиктованные ревностью, беспочвенны, и, конечно, Гуцул не виноват в том, что она отдалилась без объяснения причин. И по-хорошему, нужно бы с ним поговорить, хотя бы выслушать, но, чёрт, на него даже смотреть больно с этой блядской помадой на морде! Да, он ничем ей не обязан! Может трахаться хоть с Зеленовой, хоть с Лебедевой, хоть с ними обеими разом! Но тогда и она не обязана ему ни объяснениями, ни временем, которое потратит на его трёп. С грёбаной молнией она разберётся потом. Лена подхватила сумку и, задев Гуцула плечом, направилась к выходу. Если она задержится хоть на секунду, либо позорно разревётся, либо просто разобьёт нос этому кобелю. — Кулёмина, стой! — Игорь кинулся ей вслед. — Ну чего тебе? О чём говорить? — Лена стремительно развернулась. — Я, блять, не знаю, например, о том, что ты пропала с радаров и игнорируешь меня в школе? О том, что на работу не заходишь, на звонки не отвечаешь? О том, что, как дикая, бегаешь и от меня, и от Каримовой? Слушай, если ты общаться больше не хочешь, так и скажи. Лена открыла рот, чтобы что-то ответить, но слов не нашлось. Рассказать о своей ревности, тоске, о том, что запуталась и только сейчас поняла, что нужно по-настоящему? Так это точно не разговор для школьной перемены, пусть и большой. Да и нужно ли Игорю всё это? Его вполне устраивает дружба с привилегиями. А сама Лена уже не была уверена, подходит ли ей такой формат. Напряжённую тишину между ними нарушила Лебедева. Проходя мимо первой парты, у которой они остановились, Оля вытащила из уха наушник и улыбнулась Игорю. — Игорёк, ты прекрасно читал. Моё сердечко растаяло, — мимоходом чмокнув Гуцула в щёку, она под бодрый мотивчик Бритни в телефоне выпорхнула из класса. — С куклами разговаривай, которые на тебе виснут. Самый твой формат! — фыркнула Лена и стремительно шагнула в шумную толпу, наполнившую школьный коридор. — Ну охуеть теперь, — протянул Игорь, но догонять Кулёмину не стал. Хватит. Набегался, назвонился, настрочился смс-ок. Наждался. Хватит с него! *** — Рит, Лужина, стой! — Лера бежала за одноклассницей, спина которой мелькнула у школьных ворот. — А, Лерка, — Рита притормозила и повернулась. — Слушай, — Новикова поравнялась с приятельницей. — Куда ты так втопила? — Домой… Мне ещё нужно сделать геометрию перед встречей с Крис. — Встречей или свиданьем? — хитро прищурилась Лера. — Новикова, любопытной Варваре и специалист по ринопластике не поможет, — Лужина шутливо погрозила пальцем. — Значит, точно свиданье. И это очень круто. Крис твоя — невероятно эффектная барышня. — Крис — моя, зафиксируй эту мысль. — Да я не претендую, выдохни. Всё-таки для меня несколько слишком эпатажный вариант. А эпатажу во мне самой… — Всё я, Новикова, знаю о твоих типажах. Причём, кажется, не только я. — Нет, не только. Мне скрывать нечего. Знаешь, я вообще никогда не боялась. — Тогда ты смелая или тебе повезло, потому что у меня был период, когда было стрёмно. — Тебе было стрёмно, поэтому Зеленовой ты так ничего и не сказала, — полу-утвердительно заключила Лера. Рита остановилась как вкопанная и недоуменно нахмурилась. — О чём не сказала? Зеленова вполне в курсе моей ориентации. — Возможно, но о симпатиях к ней самой ты её не просветила. — А-а-а… Э-э-э?.. У меня никогда не было к ней никаких симпатий… Романтических я имею в виду. Настала очередь Леры изумляться. — Но Полозкова же… — Что, Полозкова? — Но это же гомосексуальная лирика в чистом виде… «Те же губы, ладони, волосы…» и вот это вот всё… — Блять, — выдохнула Рита. — Я, знаешь, как-то не подумала, как это будет выглядеть со стороны. То есть, конечно, я читала Полине и о том, что болит, но… Нет, боже мой, нет! — Лужина передёрнулась и поплевала через плечо. — Просто я хотела, чтобы до неё точно дошёл посыл, а выбор был между Верочкой и Байроном, но Байрон для меня всё-таки слишком высокопарен. — А-а-а… То есть вы — нет? — Лерка, мы с первого класса дружим, это почти инцест. На лице Новиковой промелькнуло облегчение. — Да-да, выдохни, на твоё сомнительное сокровище я точно не претендую, хотя от объяснений всё ещё не отказалась бы. Потому что, как я ни крутила ту ситуацию, не въезжаю, хоть убей! — Я тоже многого не понимаю… — Ага, Полина у нас вся такая загадочная — то ли ебанутая, то ли сказочная. — Кстати, о ебанутом. — Может, хватит? — нервно прыснула Рита. — Да не, я про геометрию. — Да нормальный предмет. Чё ты? — Спорно. Вот алгебра — ещё куда не шло, а геометрия… Тем более что я пропустила последнюю тему и в душе не ебу, как сделать эту чёртову домашку. — А, ну так пойдём. Пожрём и я тебе объясню, а ты мне про съёмки расскажешь. Крис всё равно пока в универе. — Ритка, ты человечище. — Я знаю, побежали, желудок от голода сводит. *** — Ну, Полинка, держи, — Игорь поставил перед подругой чашку с чаем и тарелку с бутербродами. — Игорёчек, может, я тебе что-нибудь всё-таки приготовлю? — Зеленова с грустью посмотрела на предложенную снедь. Не то чтобы Полина ожидала обед из трёх блюд и компот в придачу, но скудный рацион приятеля нагонял тоску. — Ты себе желудок посадишь. — Да всё нормально с моим желудком, — отмахнулся Игорь. — Ну хочешь, дошик заварю? — О, Господи, нет! — Полина выразительно скривилась. — Серьёзно, давай сейчас вот чай допьём, а потом я тебе… Ну, кашу какую-нибудь сварю хотя бы… Или суп по-быстренькому соображу. Кстати, самый быстрый суп готовится ровно двадцать минут. А ты мне пока геометрию напишешь. — Баш на баш, значит? — Ну да. Полина понимала: без взаимного обмена друг точно не согласится на кулинарно-гуманитарную помощь. — Идёт, но только если очень быстро и для тебя не заморочно. А то у меня ещё друзья на кухне не впахивали. Полина кивнула и принялась за перекус. — Слушай, Поль, вот как понять женщин? — Игорь хмуро крутил в ладонях чашку с чаем. — Женщин вообще? Никак. Можно попытаться понять какую-то конкретную. — Кулёмину! — зло выдохнул Гуцул. — А что с Кулёминой не так? — Я не знаю, поэтому и спрашиваю. — Ну, хорошо. Ты не можешь понять Лену, потому что… — Потому что она меня игнорирует, потому что она не отвечает на звонки, потому что она на меня нарявкала сегодня, в конце концов. — Прости, пожалуйста, а… Какие у вас отношения? Я-то не особенно в вашу историю вникала. — Ну… Мы дружим и спим… Спали… Впрочем как и, видимо, дружили, — Игорь тяжело вздохнул. — Спали по большой любви или из интереса? — Полина отодвинула опустевшую тарелку. — Эээ… — Игорь замялся. — Да, вроде как, по дружбе. — А ты уверен, что она тебя дружила всё это время? Полина подозревала, что Баскетболистка влюблена в Висмута, но не исключала и того, что декодировала их неправильно, или, возможно, влюблённости виртуальная и реальная у Кулёминой не совпадают. Может, Висмут — это её прекрасная дама, а Игорь — нечто вполне земное. — Полин, я был бы рад, если бы нет. Но я не герой её романа и всегда это знал. — Она говорила? — Нет, но ты была на уроке химии. Полина кивнула, с грустью признавая правоту Игоря. — К тому же у нас был ещё один эпизод, который дал мне понять, что главная и единственная влюблённость Ленки — Каримова. Её она, кстати, тоже избегает. — Ненавидишь? — Кого? Ленку? Нет, бешусь. — Каримову. — Что ты? Она солнышко! — Гуцул тепло улыбнулся. — Солнышко и чудо и мужика бы ей хорошего… Ну или кого она там видит своим счастьем. — Да, интересный у вас экивок вышел, — Полина начала перебирать пальцами этикетку чайного пакетика. — Понимаешь, Игорёчек, сегодня всё выглядело так, будто Кулёмина тебя ревнует. По крайней мере, на меня она смотрела… Я тогда, во время урока, не поняла, а потом дошло — она на меня смотрела так, будто я главный претендент на твоё сердечко и параллельно — на сломанный нос… Ну, в исполнении самой Ленки. — Так ведь она даже объясниться мне не дала! Я-то думал, знаешь, прочитаю ей стихотворение и она хотя бы меня выслушает. — Ну… У Лены, я так понимаю, не слишком много опыта… Эмоционального. Поэтому она ещё не научилась выслушивать то, что ей хотят сказать. Подожди, как там всё было? Она просто развернулась и ушла? Обложила тебя хуями? Разревелась? Я ж не видела продолжения — очень быстро убежала. — Ну, если сократить до смысла, она рявкнула: «С куклами своими крашеными разговаривай!» Полина расхохоталась. — Прости, Гуцул, кажется, это мы с Олей виноваты. — В чём? — Игорь недоумённо вскинул бровь. — О, Господи! Ты же вышел стихотворение читать, так и не убрав помаду с лица. И Лена, скорее всего, видела, кто тебе следы оставил. Да к тому же я тоже хороша: мы… В общем, я присутствовала на встрече Золотова… Это… — Твой начальник, у которого ты живёшь, я помню. — Ну да. Я была на встрече его и Табуреток в субботу. Разговор зашёл о тебе. Мы хотим тебя позвать как скейтера. — Куда? На съёмки? — Нет, не на съёмки. На концерт и серию мастер-классов для детей из Васиного интерната. — Интерната? — Васенька содержит интернат для сирот и малообеспеченных, но талантливых в разных областях детишек. — Так. А Лена тут при чём? Налить? — Да, давай. Игорь отвернулся к чайнику. — Вася попросил Табуреток сыграть на концерте, думал, кого ещё позвать, мол, скейтеров хочу, райдеров хочу. И вообще, всех хочу — несите их всех сюда. А я возьми да и брякни, что, мол, у нас Гуцул занимается, как раз скейтом, и я с ним поговорю, причём как-то так сказала… — Полина нахмурилась, припоминая детали — Типа «я поговорю с Игорем»… То есть задним умом я щас понимаю, что мне бы заткнуться и делегировать это Кулёминой, но тогда я, прости, об этом не подумала. Вот и получается — разговор этот, который для стороннего наблюдателя выставляет нас чуть ли не как парочку, помада… — А потом ещё Оля подошла и такая: «Моё сердечко растаяло», — Игорь закрыл руками лицо и застонал. — Лебедева в наушниках была и не слышала, о чём мы говорили… А-а-а! — Ну вот тебе и ответ — ревность в чистом виде, что, в общем-то, Гуцул, даёт тебе надежду на небезответность твоих чувств. — Да, осталось объяснить Лене, что мы с тобой только дружим. — Возможно, для неё это не будет аргументом, потому что ваша дружба-то была с привилегиями, но попытаться стоит. Ну или хочешь, я с ней поговорю. Игорь помолчал. — Нет, Поль. Не нужно. Понимаешь, всё стройненько выходит и хорошо, но с радаров Ленка ушла гораздо раньше — сразу после урока химии. — Я понимаю. Но, Игорёк, тут нельзя сбрасывать со счетов её внутреннюю мозговую кухню… Ну то есть Ленка — довольно замкнутая девчонка. Мы вообще далеко не факт, что знаем, как она мыслит и чувствует, и не знаем, о чём она думала после химии. Но то, что она тебя ревнует — это сто процентов. Гуцул глубоко вздохнул. — Не знаю. Не хочу быть мальчиком на побегушках. Дозреет до разговора — подойдёт. А на концерт ваш я, кстати, пойду, хоть посмотрю на неё, мою валькирию с гитарой. Ты мне только скажи, насколько сложную программу крутить — долго ли, сколько человек, кроме меня… Сориентируй, в общем. — Я с Васей тебя свяжу и с организаторами. А насчёт команды — мы бы хотели, чтобы ты ребят пригласил, своих, с кем привык работать и, прости, кто окажется достаточно тактичным — дети всё-таки детдомовские. И, если что, это не бесплатно всё. — Не вопрос. Перетру. Думаю, человек пять наберётся. Будет в меру эффектно. — Спасибо, Игорёк, — Полина привстала и обняла друга. — И тебе спасибо. За всё, — Гуцул сжал руку Полины. — Сама ты как эту литру пережила? А то, конечно, ярко получилось, но… Очень уж выворачивательно. — А-а-а! — то ли простонала, то ли выдохнула Полина. — Что значит, как мы это переживём? Хуёво мы это переживём! Но я знала, что так будет. — А Ритка… У вас чё-то было и вы расстались? — О-о-ох… Да нет, Игорь. Кажется, я, сама того не ведая, была динамо-френдзонщицей, бля. Но опять-таки Рита никогда не давала мне повода думать, что она в меня влюблена. И тут она выходит и просто такая: «Вот, делай с этим, чё хошь!» А я ничё не хочу с этим делать! — Полина возвела глаза к потолку. — Я десять лет думала, что мы дружим! — А, то есть сама ты в неё не влюблена. — Шутишь, что ли? Ну то есть Ритка — классная! Я по ней безумно скучаю! Но… Нет! — голос Полины звенел от эмоций. — Тебе, наверное, можно сказать: я вообще уже несколько месяцев по Лере страдаю… Ну как несколько… Примерно с конца десятого класса. Вот как увидела её с барабанными палочками — так и пропала. Понятно, что, кроме вот этого влечения и надуманного образа, много что наслоилось позднее, но первый импульс был именно тогда. Гуцул тихо присвистнул. — А почему вы тогда не вместе? Зеленова мысленно отругала себя за излишнюю откровенность. Но раз уж сама начала этот разговор, придётся что-то, да рассказать. — Игорёк, у меня множество своих причин, по которым я не могу быть с Лерой и дружить с Ритой. Подробнее, прости, не расскажу, но виновата в обоих разрывах я и никто больше. — А, то есть с Леркой у вас тоже был разрыв? — У нас было несколько очень тёплых ночей, романтичных свиданий и потрясающий новый год. А потом я поняла, что пора это заканчивать. — И Лерке ты причин не объяснила. — Ни Новиковой, ни Лужиной. — И что, никаких вариантов? Полина была благодарна Гуцулу за то что тот не стал её убеждать в необходимости объяснить, попросить, раскаяться… Вообще не стал углубляться в её мотивы. Всё-таки он очень деликатен. — Никаких. Игорь развернулся, заключил Полину в объятья и осторожно провёл пальцами по её волосам. — Хреново быть нами, Полинка. Но, если захочешь рассказать подробнее, я выслушаю. — Спасибо, Игорёчек. Если бы не ты, Анька и Вася, то хоть вешайся. — Ну, мы не совсем одиноки — это уже кое-что. Правда, моё неодиночество ограничивается тобой и Иришей. Думаю вот кота завести, чтобы не в пустую квартиру приходить. — Знаешь, ещё пару месяцев назад я бы сказала, что от них шерсть и блохи. Но сейчас скажу: кот нужен всем, особенно одиноким. И ты, кстати, всегда можешь прийти ко мне в гости. — Да я бы с радостью, но насколько я буду уместен в золотовской квартире? — Игорь подбирал слова аккуратно и с расстановкой. Полина не комментировала статус отношений со своим работодателем, а Гуцулу не хотелось никого компрометировать. — Совершенно уместен. Уверяю тебя, ты не увидишь ничего… Откровенно смущающего, разве что Васю в трениках, — хихикнула Зеленова. — При переезде он сразу сказал, что водить могу кого хочу. — Тогда с удовольствием воспользуюсь твоим приглашением. — Отлично, познакомлю тебя с Мурзом. Как раз и увидишь, как много делает кот, чтобы квартира не была пустой. Игорь рассмеялся, отстранился от подруги и отошёл к раковине. — Знаешь, Полин, сяду я, пожалуй, за геометрию прямо здесь. Давай свою тетрадку. *** Анфиса бездумно смотрела на Васю, примчавшегося после десятого звонка, на который она не ответила… Ну, или двадцатого — Воробьёва их не считала. С силами, чтобы открыть двери, Анфиса собралась далеко не сразу. Даже трель звонка, ввинчивающаяся тупым сверлом в многострадальную голову, не стала достаточным стимулом, чтобы стечь с дивана. Так что Васе пришлось перемахнуть через забор и буквально вломиться в дом, чтобы предстать перед подругой бледным, взвинченным и с порванной штаниной брюк от Лагерфельда. — Воробьёва, какого чёрта?! — возопил Вася и осёкся, заметив мертвенную бледность её лица. — А сегодня же выходной… — растерянно пролепетала Анфиса. — Мы договаривались поехать выбрать тебе новую машину! Фис, я понимаю, планы могли измениться, но… — Прости… — губы Анфисы дрожали. Она зажмурилась и зажала уши руками — слишком больно, таблетки она так и не приняла. — Что с тобой? — Золотов неуверенно протянул руку, но коснуться её плеча не рискнул. — Голова… Она просто разрывается, Вась… В следующую секунду Вася аккуратно подхватил Анфису на руки и отнёс в дом. Усадив подругу на диван в гостиной, он почти бегом понёсся в ванную, чтобы, быстро переворошив содержимое медицинского шкафчика, принести тонометр, нитроглицерин, таблетки от давления и обезболивающее. — Давай руку, — Вася ловко застегнул манжету на запястье Анфисы и нажал кнопку старта под дисплеем. — девяносто на шестьдесят. И сердечко еле бьётся. Подожди, принесу воды. Анфиса безучастно смотрела, как Вася возвращается с полным стаканом и выщёлкивает таблетки из блистеров. — Пей. Нитроглицерин, конечно, тема сейчас не твоя, но твои гипотонические — в самый раз. Пей, а потом я сделаю тебе горячего чаю. — Не буду, мутит, — еле слышно отозвалась Анфиса. — Ладно, чуть позже сделаю, когда тебя отпустит. Ты чего такая? Краше в гроб кладут… Кто-то умер? Что-то с мамой? Анфиса вяло помотала головой. — Никто не умер, Вась. Вообще никто и никогда не умирал… — Анфиса закрыла лицо руками и расхохоталась, ну или заплакала — Вася не был уверен. — Так это же… Хорошо? Анфиса подняла голову. Всё-таки плачет — вон щёки мокрые. — Хорошо, Васенька — чего ж лучше-то? Вася встал с пуфика, на котором сидел, перебрался к подруге на диван, улёгся и притянул ту себе на грудь. — Полежи тихонько, пока голова пройдёт, потом, если захочешь, всё расскажешь, — Золотов принялся успокаивающе перебирать каштановые пряди. Анфиса задремала, чтобы судорожно подкинуться минут через двадцать и с удивлением обнаружить, что боль, терзавшая голову, почти ушла, разве что где-то в районе затылка угрожающе затаился маленький комочек, который в любой момент мог разрастись до огромного узла. Вася по-прежнему лежал рядом и с неприкрытой тревогой изучал её лицо. — Как ты, солнышко? Как твоя голова? — Лучше. — Вот и хорошо. Я запишу тебя к неврологу. — Нет, Вась, это обоснованный приступ… Ну, на почве стресса. — Хочешь рассказать? — Я… Я да… — Анфиса привстала и потянулась к конверту с фотографиями, лежавшему на журнальном столике. — Компромат? — односложно уточнил Вася. — Тебя шантажируют? — Хуже. У меня ребёнка украли. — Фис… — Вася замолчал, подбирая слова, но настороженность на его лице ясно говорила, чего он опасается. — Золотов, я не сумасшедшая. Я сейчас всё расскажу. Ко мне приходила Мельникова — акушерка, которая принимала у меня роды. — Что ей надо через столько лет? — Исповедаться перед смертью, — тяжело вздохнула Анфиса. — Так ты вроде на попа не похожа… — А я для неё хуже любой инквизиции, — Анфиса полезла в карман домашних штанов, достала сигареты и зажигалку. Воробьёва кое-как вытащила сигарету из пачки, попыталась подкурить. Безуспешно — руки отчаянно дрожали и огонёк метался из стороны в сторону. Вася перехватил зажигалку. — Тяни, я принесу пепельницу. Анфиса поблагодарила друга кивком головы. Золотов принёс не только пепельницу, но и пару бутылок холодной Колы. Открыв одну, он протянул её Анфисе. — По идее, там должен содержаться кофеин, — пояснил Вася, откручивая пробку уже для себя. — Спасибо, Вась. Ты лучший друг и моя семья. — А ты — моя. Докурив, Анфиса продолжила рассказ. — Если коротко, Даринка не умерла. Я впала после кесарева в комму… Мельникова не думала, что выживу. Мама, узнав о ДТП, легла в кардиологию с инфарктом, ребёнок выглядел стопроцентной потенциальной сиротой. — И-и-и? — Вася потянулся к сигаретной пачке. — И Мельникова решила сделать благое дело — ну, как она думала. Отдала Дашку другой женщине, на несколько лет меня постарше. У той умер ребёнок, а Мельникова, не сказав ей об этом, просто подменила детей. Мы с мамой получили свидетельство о смерти и тельце, а она — мою девочку. — О-ху-еть! — сквозь дым выдохнул Вася. — Вот именно… Знаешь, я думала, как-то дольше займёт всё тебе рассказать, а оно всё… Так просто и незатейливо. Семнадцать лет боли просто и незатейливо укладываются в пару минут. Вася отложил бычок и обнял подругу за подрагивающие плечи. — Теперь-то она чего пришла, сука старая?! — Та не сука она, Вась. Как она говорит, к сожалению, врачи не боги, а то б она знала, что я выживу. То есть я ж даже верю, что она профита от того никакого не получила — от чистого сердца ребёнку-сироте семью дала. А сейчас вот пришла рассказать. Болеет она, умрёт скоро. Рассказала и показала мою девочку мне, досье на неё принесла. — Джеймс Бонд, что ли? — Да совесть её мучила, сильно мучила, — Анфиса снова заплакала, но не истерично, а с горькой тихой обречённостью. — Она попросила зятя своего… Что ли… Я не очень помню, кем он ей там приходится… Найти Дашу… Ну, её, конечно, не Дашей теперь зовут… Мужик, короче, работает в ФСБ… Конечно, нашёл — долго ли, если она знает, кому Дашку отдала? — Так теперь вопрос, наверное, в том, чтобы с девочкой выйти на контакт? Хотя я не представляю, как это примут и переживут её родители, да и сам ребёнок… Она-то думает, что вот мама, вот папа. Ну, можно хотя бы попытаться… Хочешь, я с тобой поеду, если надо куда-то ехать? Хочешь, я первый раз сам с ними вообще поговорю? Всё это им покажу. — Васенька, спасибо тебе! Что бы я без тебя, медвежонок, делала? — Анфиса теснее прижалась к другу.- Только не надо никуда ехать. Вот она, посмотри, — Воробьёва взглядом указала на конверт с фотографиями. Раскрыв застёжку и вытащив снимок, Вася округлил глаза от удивления. — Быть не может, — шокировано отозвался он. — Фис, этого просто не может быть, чтобы вам так удивительно повезло. — Почему повезло? — Потому что этому ребёнку очень нужны любящие родители. Это я тебе говорю, я точно знаю. *** — Евка, наконец-то, мы встретились! — Аня подбежала к певице и порывисто её обняла. — Я тоже рада тебя видеть, солнышко. Аня прошла в прихожую Евиной квартиры и принялась снимать куртку. — Раздевайся, мой руки. Кофе или сразу еды? — Откровенно говоря, есть вообще не хочется, поэтому, если можно, кофе. — Ладно, как скажешь, хотя я надеялась, — Ева заговорщически улыбнулась. — Прости, Ев, правда, кусок в горло не лезет. Ева кивнула, решив, что любимые Анины «Четыре сыра» подождут — возможно, позже ребёнок вдохновится. А пока можно ограничиться кофе, сладким и с молоком, как Аня любит. — Как ты, детёныш? — Ева включила кофе-машину и повернулась к Ане, которая, выйдя из ванной, забилась в уголок у холодильника. — Честно? — А только так и нужно. — Ев, это пиздец. Я разбита и разобрана. И принесла новую песню по этому поводу, только вчера ночью написала, — Аня достала из кармана джинсов телефон и включила кое-как записанную на диктофон композицию. — Солнышко, давай, с песней потом? Сейчас меня больше интересует твоё душевное состояние. Аня послушно нажала на паузу, отложила сотовый и меланхолично уставилась на собственные руки. Ева открыла холодильник, вытащила пакет молока и плеснула немного в небольшой ковшик на плите. — С пенкой? — Всё равно. Ева едва заметно кивнула и повернулась к рабочей поверхности. Какое-то время она колдовала над напитком: что-то взбивала венчиком, засыпала ваниль и сахар, наливала кофе в чашку, большую, с широкой ручкой, вопреки всем кофейным ритуалам. Когда певица поставила перед Прокопьевой чашку, Аня не сдержала улыбки: кофе прятался под пышной пенной шапкой, на поверхности которой красовался смайлик, нарисованный шоколадной крошкой. — Ев, ты чудо. — Чудо — ты, а я всего лишь пытаюсь немножко приподнять твоё настроение. — Вряд ли сегодня у кого-то это получится. В школе я ещё как-то держалась, но теперь совсем рассыпаюсь. Наверное, не стоило идти к тебе со своим нытьём, но я слишком соскучилась. — Слушай, я не только песни у тебя покупаю, я тешу себя надеждой, что мы ещё и друзья. И если к другу нельзя прийти с нытьём, то зачем вообще это всё? — Ева доделала собственный кофе и устроилась напротив Ани. — Поэтому, если хочешь рассказать, буду рада тебя выслушать. — Я проебалась по всем фронтам, — обречённо начала Аня. — Речь же не о школьных проблемах? — Господи, школа — это последнее, что меня сейчас волнует. И, между нами говоря, я уверена, что не одна такая в классе. Честное слово, одиннадцатый класс — это самый бесполезный для меня школьный год. Я с Наташкой проебалась, как… Богиня! — к концу тирады голос Ани взлетел на октаву. — Хорошо, как именно? — Я её поцеловала. Да, по-настоящему поцеловала. — И что же в этом плохого? Мне кажется, она к тебе неравнодушна. — Мне тоже так казалось. Как оказалось, показалось, — горько усмехнулась Аня. — Она тебе сказала, что ты её неправильно интерпретировала? — Нет, она меня выгнала. Подскочила как ошпаренная, забилась на другой конец кровати и выставила меня: «Ты должна уйти» — так она написала. А сегодня добавила, что мы не можем. Это тоже цитата. — Бедный детёныш, — Ева потянулась через стол, чтобы взять Аню за руку. — Да не бедный детёныш, сама виновата. — Анют, да ни в чём ты не виновата. Судя по тому, что ты мне рассказывала, интерпретировать Наташу как-то по-другому было практически невозможно. Ну не ведут себя так девочки, которые «мы не можем», которые ничего к тебе не испытывают! — горячо воскликнула Ева. — Поэтому я уверена, что проблема не на твоей стороне. — На стороне провайдера? — мрачно пошутила Аня. — Да, именно так. На стороне провайдера, который, возможно, гей-паникует, но, скорее всего, убедил себя, что обязан скорбеть по этому мальчику… Как его? — Юра, чтоб его! Ев, я, наверное, чудовище, но я его ненавижу, — Аня отвела глаза, чтобы не увидеть осуждения на лице взрослой подруги. — И имеешь полное на это право. — Ты правда так думаешь? — Аня всё-таки подняла взгляд на собеседницу. — Абсолютно. Он твой соперник, а мы не обязаны соперникам добротой, разве только проигравшим, да и то не всегда. И его смерть его никак не обеляет, не обязывает тебя его любить, не обязывает сокрушаться, что ах, такой молодой и талантливый, так рано ушёл. Молодые и талантливые гибнут каждый день. — И это делает их непобедимыми соперниками, — лицо Ани искривила болезненная гримаса. — Нет, Анют, это делает их долгосрочными соперниками, долгосрочными, и не более того. И я хочу, чтобы ты это понимала. Возможно, только возможно, к тому моменту, как Наташа его забудет, она уже будет тебе не нужна, но что забудет, это наверняка. Он превратится в её светлую грусть или в грусть, окрашенную ненавистью. — Откуда ты знаешь? — Наша психика так работает: если бесконечно стрессовать, оплакивая кого-то, с ума сойдёшь. Поэтому наша память подтирает воспоминания, замыливает их, чтобы мы могли жить дальше. Закончится тем, что она даже лица его толком не вспомнит. Будут какие-то общие черты, но слишком размытые, чтобы воссоздать цельную картинку. Аня опустила глаза. Как бы ей хотелось, чтобы он исчез из Наташиной памяти. — Ну, Булгаков с тобой не согласен, — пробормотала Прокопьева едва слышно. — Ты про Мастера? Ну так он и не исчез из памяти Маргариты только потому, что представлял собой, если хочешь, незакрытый гештальт. Он был её незавершённым, упущенным действием. Она ушла в ту ночь, когда его арестовали, обещала вернуться и не успела. Именно это удерживало Мастера в памяти Маргариты — вина, незаконченное действие, её бесчестие, как она думала, ну, что мужу раньше не сказала, не ушла… Ну и, пожалуй, иррациональная вера в то, что она сильная: если бы вот она была рядом с ним, смогла бы защитить. Мы всегда думаем, что проконтролировали бы ситуацию, окажись в её эпицентре. Ну и к тому же у Маргариты была скучная-скучная жизнь: мужу вечно было не до неё и она располагала массой времени, чтобы вариться в собственных мыслях, самообвинениях и сожалениях. А Наташа не обвиняет в смерти Юры себя. Она упрекает вашу гитаристку и её родителей. Пройдёт время, и она осознает, что вы сделали для него всё, что могли, она сделала для него всё, что могла. Так что врёт твой Булгаков, хотя и красиво. — Ты всегда разносишь, казалось бы, незыблемые постулаты, — улыбнулась Аня. — Не пойми меня дурно, ребёнок, я обожаю «Мастера и Маргариту!» Это самая прекрасная история… Ну, одна из самых прекрасных историй. Но, если её анализировать, всё именно так, как я сказала. К тому же не забывай — между исчезновением Мастера и балом Сатаны прошло всего полгода — слишком мало времени, чтобы забыть. — А почему полгода? Я думала, там больше… — Нет, Азазелло ей говорит — в Александровском саду, или где они там встретились… Когда крем отдаёт… «Вы порядочно постарели за эти полгода, Маргарита Николаевна». Времени у неё не было — у неё едва стадия торга началась, вот это «Подай весточку или уйди из моей памяти! Дай дышать воздухом!», а после торга ещё депрессия и принятие. И депрессия, кстати, у неё почти началась, когда Воланд её испытывал, после бала, что, мол, Маргарита Николаевна, не смею вас больше задерживать. А она такая: «Пойду, утоплюсь» — очень импульсивное, но депрессивное решение. Если бы испугалась и не утопилась, а вернулась бы к мужу, потом и принятием накрыло бы. — Но Наташа от гнева шагнула в принятие. — Ну, нет, до того как ты плакат подарила, была вполне депрессия. Принятие у неё сейчас, но это не одномоментное действие, это тоже стадия, которую надо прожить. И мы пока не знаем, во что выльется это «прожить». Может, она завтра волосы в голубой покрасит и платье наденет, а послезавтра, может, придёт к тебе с восторженным «Анюта, ты единственное, что мне нужно!» Дай ей время, солнышко, ей и себе. — Мне-то оно зачем? Я уже в заднице, — Аня допила кофе, отнесла чашку в мойку и начала неторопливо её намывать. — Когда ты в последний раз думала о себе? Весь твой мир сосредоточен вокруг Наташи, и это нормально, когда мы влюблены. Но у тебя, Анют, есть самое главное — ты. Девочки, мальчики — это всё проходящее, а ты у себя одна. — Ну, нет, почему? Я и о Полинке думаю, и о сериале Васином, и о тебе, и даже о родителях иногда… О последних, правда, чаще в контексте ментального геморроя. — Это всё прекрасно, маленький даритель. Я тоже о тебе думаю, очень часто, — Ева подошла к Ане и погладила её по волосам. — Но ты где в твоей пирамиде? Забота о тебе, любимой, должна быть на самом нижнем, базовом этаже. От неё должно отстраиваться всё остальное. Без этого у тебя вообще ничего не будет, банально сил, чтобы жить. К тому же, Ань, хочешь, честно? — Ева отняла у Прокопьевой вымытую до блеска чашку и отложила её на сушилку. — Ну, ты всегда честна, — пожала плечами Аня. — Анют, постоянное, бесконечное, бесконтрольное дарение — оно скорее пугает и отталкивает, чем привлекает. Я не говорю, что надо сейчас Наташу игнорировать, отпихивать, но подумай немного и о себе — о своих потребностях, о нормальном сне, о каком-нибудь месте или занятии, в котором тебе будет комфортно, об экзаменах, потому что поступление никто не отменял, сейчас или даже через год, о выпускном платье, в конце концов. Тех, кто себя ценит, окружающие ценят больше — это аксиома. — Я даже не знаю, с кем его выбрать — это платье выпускное. — А родители? — У нас с матерью, Ев, вкусы разные, она мне мозг выест. К тому же они, возможно, вообще в Черногорию улетят. У папы, кажется, проект намечается. — Ну, а я тебе зачем? Я, конечно, в повседневной жизни костюмы предпочитаю, но помочь могу. Или вот приятельницу мою попросим — она любит платьишки. У неё их… Кажется, сорок два, и она не собирается останавливаться на достигнутом, — Ева рассмеялась. — Знаешь, я бы хотела сходить на шоппинг с человеком, у которого сорок два платья. Это интересный опыт! — от хихиканья не удержалась даже Аня. — Ну вот и прекрасно. Тогда я созвонюсь с Воробьёвой и пойдём выбирать. — Анфиса Воробьёва? — Ага, думаю, вы с ней немного знакомы, и это хорошо, потому что тебе не будет дискомфортно. — Ну да, когда забегала на площадку по поводу мелодий, видела её, она приятная. — Она офигенная! Правда, скорее всего, часа через четыре непрерывного хождения по мукам взвоешь даже ты. — Думаю, у меня достаточно терпения и энергии. — Тогда можно заключать пари, кто кого перетрещит — в состоянии равновесия вы обе тарахтите со скоростью пулемёта. Аня рассмеялась во весь голос. — Ну, если тебе станет совсем тяжело, можешь надеть шумоподавляющие наушники и драматично уйти на фуд-корт. — Не исключено, что я воспользуюсь твоим предложением, потому что мой потолок шоппинга с Анфисой — три с половиной часа. Хотя, честное слово, ты наивная инженю, если думаешь, что Фиса позволит нам ограничиться одним ТЦ, где я смогу драматично уйти на фуд-корт. — Мне она уже нравится. — Ну вот и договорились. Когда Аня ехала к Еве, её мир состоял из одних только тёмных красок, и она была уверена, что ничто не пробьёт эту темноту. Но разговор с Евой, как всегда, принёс в жизнь Прокопьевой немного солнца и даже надежды, если быть уж совсем честной. Возможно, ей действительно стоит чуть больше думать о себе, и начнёт она с того, что сегодня как следует выспится.