Плюс один

      Джемин последние дни был слишком задумчивым. Появилось много вещей, которые требовали к себе внимания, просили быть обдуманными. Таких странных вещей, жестоких и нелогичных. Но его.       Тем вечером, когда неожиданные гости так не вовремя изменили вектор настроения, На сам себя не мог узнать: слишком ревнивый, слишком язвительный, и это резко возросшее, плохо скрываемое желание обозначить, кто кому принадлежит, только подливающее масло в огонь. Такое не его состояние, чуждое, но в тот момент, почему-то, органичное.       — Прости меня за это, — он ластится к Джено рядом, а мужчина осторожно водит рукой по животу под футболкой и играется со шнурками на поясе джоггеров.       Для Ли, кажется, ничего такого и не случилось. Возможно, он так хорошо притворяется, делая вид, что все нормально. Джено молчит и с виду он абсолютно спокоен. Даже слишком спокоен для человека, выбитого из привычной колеи вереницей плохих событий. А еще усталость грубыми тенями лежит на его лице и чувствуется в каждом движении. Джемин, развернувшись, обнимает его руками и ногами. Джено улыбается, прикрыв глаза.       — Расскажешь мне? — шепчет Джемин осторожно.       — М? Что рассказать?       — Всё? Я хочу знать о тебе всё. О детстве, о семье. Что ты любил на завтрак, а что мама заставляла есть, вот такое, понимаешь? — С придыханием шепчет Джемин, вызывая у Джено улыбку. — Как вы подружились с Марком. Что было у вас с ним… не смейся, ну.       Джемин тушуется под пристальным взглядом, а Джено смеется действительно искренне, впервые за долгое время вот так — просто от счастья. Такого скоротечного, искрящегося бенгальским огоньком в этой кромешной мгле, которая его окружила. Джено впервые чувствует к себе такой интерес. Именно к нему, не к внешности и не значащим ничего связям и статусу. Джено хотят узнать не из-за, а вопреки, и это так сильно согревает его изнутри. Впервые чужая ревность льстит и умиляет. Джемин дуется и вырывается из объятий, которые становятся только крепче — Джено его удерживает.       — Ладно. — Ли осторожно целует косточки тыла его ладони, решая для себя, что давно пора оторвать грязные, присохшие к глубокой, не до конца затянувшейся ране бинты. Быстро это случится или медленно — выбор за Джемином. Теперь всегда за ним. Но в том, что будет гореть и рвать, сомневаться не приходится.       На оказывается очень внимательным слушателем: впитывает в себя не такой уж и долгий, как представлял его себе Джено, рассказ. Сначала про дружбу с Марком, которая родилась из простой неприязни к мальчишке-выскочке, из кожи вон лезшего ради оценок и своего места под солнцем в частной школе. Марка вообще как будто сама судьба оберегала: Минхён, не разбалованный вниманием, добивался всего сам, и добивался блестяще, Джено даже завидовал. Он отказывался от помощи, презренно смотрел порой, был жёстким и упёртым, но честным до мозга костей. А ещё с шилом в одном месте и специфичным чувством юмора, что стало ясно совсем не сразу, но оказалось приятным открытием. Мальчик-выскочка, назло сменивший ненавистное имя, доказал — себе в первую очередь — что может всё. Сам, без протекции и помощи. Джено до сих пор поражается, как они смогли подружиться, такие диаметрально противоположные по своему нутру. Но ведь в этом и заключается чудо дружбы — разглядеть в ком-то что-то особенное, чего другие не видят. Вот Марк в Джено смог.       Потом про детство, любимую маму и дядю, как близки и открыты они втроем были друг к другу, но какой при этом густой мрак окружал и преследовал его с раннего детства. Про кажущуюся вполне взаимной ненависть к отцу и его фатальные дела, которые Джено почётно унаследовал и разрешал им процветать. Про заигрывания компании с теми, с кем нельзя играть, про подкупы, взятки, заказные убийства, ввоз наркотиков и всю ту грязь, что обеспечивала Джено на протяжении всей его жизни стабильным и мнимым спокойствием в огромном доме с красивым японским садом, созданным по задумке мамы. Смешно, ведь отец до сих пор не избавился от этого абсолютно ненужного ему напоминания о ней. Напротив, поддерживал в первозданном виде.       О Ренджуне Джено говорит мало, сухо и с осторожностью, чувствуя под своей ладонью, как напрягаются мышцы и сердце сильнее отбивает ритм о ребра. Только факт, что этот тандем прекратил существование, когда Ренджун сам сказал, что больше не заинтересован в доступности и необязательности Джено, На не успокаивает.       — Ты не заметил кольцо на его пальце, Джемин. Учись обращать внимание на детали, тебе это будет нужно на практике, — тихо выдохнув, говорит Джено.       Как, оказывается, мало надо, чтобы вывести На из тонкого равновесия. Да и для Джено тоже нужно немного. Разворошенное прошлое болит во всем теле. Надо было подождать с этим. Каждая новая рана всегда заставляет старые шрамы фантомно зудеть, нарываться, кровить и болеть. От некоторых воспоминаний бывает физически больно. Вспоминать больно и стыдно.       — О, ну это всё меняет, конечно, — закатывая глаза, отвечает Джемин, уже тише разочарованно добавляя, — во всяком случае, я не могу требовать это от тебя…       Что «это» Джемин не уточняет, но Джено понимает.       — Давай спать? — Часы показывали половину одиннадцатого. Слишком рано для сна, на самом деле, но Ли не хочет продолжать этот разговор. Он к нему не готов, поэтому выбирает самый лёгкий и доступный сейчас путь. Он разберётся с этим потом.       Джемин совершенно его не жалеет и не сочувствует. Не осуждает и не оправдывает, а просто принимает такую его сторону, о которой догадывался. Подсознательно чувствовал: Джено не такой простой. Совсем не простой. Во взгляде видна сталь, выкованная насильно. Что-то держит его на цепи, которая при каждом движении лязгает звеньями, а если от неё бежать — натягивается и не пускает.       Двое суток прокручивая в голове детали его рассказа, Джемин задумывается, поменяется ли его отношение к мужчине. Он понимает — однозначно нет, когда лежит поздно ночью без сна из-за целого дня отсутствия Джено. Ли не отвечал на звонки и сообщения, никак не напоминал о себе сам. Так на него не похоже.       Джемин долго представляет, в какую сторону качнется чаша весов с его чувствами и идеализированным образом Джено. Он перевешивает.

***

      В комнате стоял неуютный полумрак, вызывающий тревогу. Темная массивная мебель давила своей громоздкой конструкцией, а спертый воздух, несмотря на работу кондиционера вовсю, не давал надышаться. Дом перестал быть его крепостью. Не защищал и не успокаивал совсем. С началом следствия он превратился в аквариум, только без воды. Какой-то садист по чайной ложке вычерпал всю воду и остался наблюдать, как его рыбка погибает. Джено был этой рыбкой. Как будто на ссохшуюся без влаги чешую через лупу направили луч света от яркой лампочки и смотрели, что будет дальше.       Чувство освобождения, такое вожделенное и необходимое, было недосягаемо в новых обстоятельствах. Джено долго вертит в руке телефон и не выпускает сигареты из рук. Одна, вторая, третья идут подряд. На столике полупустая пачка, пахнущая табачным черносливом и ментолом. Джемин, кстати, просил сократить количество выкуриваемых до четырёх в день и делиться оставшимися с ним. Вспыхнувший в мыслях его смеющийся образ смерти подобен. Джено всё же решается: если ломать, то всё и до конца, чтобы даже пыли после не осталось. От него вот уже.       Дрожащей рукой держит телефон, на экране которого яркими белыми буквами написано «студент.» Джемин отвечает после первого же гудка.       — Джен, где ты был? Я пиздец как волновался, что случ-       Господи, как же это до смерти горько. Договорить ему он не дает.       — Не звони мне больше. И не пиши, прошу, — оказывается, озвучивать эти мысли не так страшно. Думать хуже в сто крат.       — Что? Джен, ты пьян? Мне приехать?..       — Послушай меня. Я не хочу больше тебя видеть. Всё, что было между нами — ошибка. Мы — это преподаватель и студент, не более. Забудь, — чужое глубокое дыхание в сердце отдавалось скрежетом ржавого металла.       — Что с тобой? Что ты, блять, несёшь?! — Дрожь и злость в голосе ему не идут.       — Извини меня. — Единственная искренне произнесенная за сегодня фраза. Кроме ругательств.       Так будет лучше. Для него. Джемин своенравный, сделает всё по-своему, в этом не стоит сомневаться, но хотя бы три дня тишины Джено для себя выкрал. Через ноющую тупую боль, но голову охладить это должно. Он не надеется на понимание с его стороны, не рассчитывает на прощение и принятие, и думать не смеет об этом. Но верит, что так будет лучше. Всё рано или поздно пройдёт.       — Это было больно.       — Завали, Марк, — зверем выть хочется от сделанного. Джено хочет вусмерть напиться, лишь бы быть не здесь.       — Что дальше? Что у тебя есть на Доёна? На Хичоля?       — Дальше прошу пустить Донхэ к отцу… И восстановление в должности. Меньшее, что я могу. — Джено, пожав плечами, подкуривает новую сигарету. — А на них только косвенные улики.       — Зря ты это затеял. Если они в курсе о каждом твоём шаге и всех связях, Джемина это не обезопасит. Как и тебя.       — Мою совесть — да. Я буду знать, что я пытался. Наличия косвенных улик будет достаточно, чт-       — Их никогда не достаточно! — грубо прерывает его Марк. — Я, зная всё, могу закрыть тебя хоть сейчас. Джено, думай!       — Ты здесь для этого же, Минхён, — яд, а не слово для Марка. Но иногда Ли позволял себе такую вольность.