Плюс один

      Бурное обсуждение дальнейшей тактики расследования прерывает открывшаяся стеклянная дверь. Вошедший в кабинет Джено заставляет всех обернуться и застыть на мгновение. Первым, естественно, реагирует на появление мужчины Джемин — с деланным презрением во взгляде, резкими движениями и раскалывающимся льдом в голосе. Как будто он чувствовал, нет, знал, что ещё одной за сегодня встречи не избежать, и готовился к ней, надев маску полного пренебрежения.       Джено больше не находил сил сопротивляться себе и здравому смыслу. Выбранное им течение уносило всё дальше от правильных решений. У него удивительно легко получалось глушить в себе чувство вины и все сомнения, уговаривать себя, внушать, что все его действия — исключительно из лучших побуждений, пока Джемин не был рядом. Нет, он был рядом, но вне зоны поля зрения и слуха. Но один только смех, который было мучительно сложно услышать среди гула других голосов, пробудил в Ли мятеж. Плевать, что сейчас со стороны он выглядит глупо — ведь так оно и есть.       — Присутствие посторонних при процессе подготовки конфиденциальных материалов расследования запрещено.       — Джемин…       — Капитан Мун не предупреждал и не разрешал. Покинь помещение.       — Кто нассал в твой кофе? — убийственный взгляд, направленный как прицел винтовки, стирает у довольного своим комментарием Джехёна улыбку, — извини?       — Я хочу поговорить.       — Говори, — Джемин медленно опускает на стол папку с показаниями подозреваемого, которые якорем тянут его ко дну. Он беспокойно косится то на бумаги, то на Джено, который нервно поправляет волосы, и, вероятно, не догадывается о беспринципности Хичоля в своих методах воздействия на людей. Черный непослушный шёлк отросшей чёлки опускается на глаза мужчины, скрывая мелькающую в них неуверенность. Но отступать он точно больше не собирается. Не в том случае, когда это связано с ним.       Напряжение, повисшее в воздухе, провоцирует сложные химические реакции между двумя парами глаз и неловкое затянувшееся молчание, разделённое на всех присутствующих поровну. К выходу из кабинета первым направляется Марк, хлопнув Джено по плечу. Его взор, призывающий остальных к совершению такого же титанического подвига, напоследок пробегает по напряженному, как натянутая тетива, Джемину.       — Не разнесите здесь всё, — достаточно громко, чтобы На услышал, говорит Джехён, за что получает тонну возмущений (подзатыльник) уже от Марка, — ауч! Удачи, парни.       Тишина, которую можно разрезать ножом — так бы Ли её описал. Она плотным полотном разделяет два полюса комнаты, где их разноименные заряды друг друга отталкивают, когда должны наоборот. Глубокий вдох и счёт до десяти не помогают привести в порядок сумбурный поток мыслей, что кружат-кружат-кружат и мешают. Без них было бы лучше.       Осознание бьёт больнее, чем должно. К этому нельзя быть готовым заранее, только в момент получается оценить, как сильно подкосит, и возможно ли выстоять этот шторм. Джено намудрил, взвалил на себя лишнего, перехитрил сам себя, попал в капкан и загнал себя в угол. Потерялся в лабиринте обстоятельств и собственных «я знаю лучше». А Минотавр, которого предстоит убить — он сам. Стоя прямо перед Джемином, Джено прошибает — как он мог? Как посмел подумать, что его выбор — верный и правильный? Почему не задумался раньше? Почему не спросил его? Горький стыд за свою поспешную глупость — нокаут, отключающий его сознание на долгие минуты. Джемин чище всего, что он видел, слышал и знал в своей жизни. Он не достоин… Они друг друга.       — Я мудак. Прости меня. Я такой идиот, что не оценил твоей заботы. Я не заслужил ее. Прости. Этот месяц мне тяжело дался. Тяжелее всего, что было в моей жизни. Извини, — каждое «прости», звучащее невпопад, приближало ближе к Джемину на шаг и отдаляло на два, — но я так не могу больше. Я хочу твоей помощи… Я…       Друг напротив друга, как в первую встречу, но сейчас Джемин больше не держит за руки, не помогает, не отвлекает, не смотрит с беспокойством. Что-то болезненное и ноющее в его глазах, и Джено никак не может прочитать этот сигнал. Подступающий к горлу ком сожалений делает его речь прерывистой и хрипящей.       — Тебе нужен был месяц, чтобы это понять, Джено? Ты не объявлялся два дня, и я понял всё к середине первого.       — Не усложняй, пожалуйста. Ты же знаешь, что…       — Не усложняй?! — выдержки На не хватает надолго. Джено видит — он такой же. Не понимает и злится. Он кричит, взрывается, и этот огонь внутри него — больше не уютное пламя, а сжигающий заживо пожар. — А не ты ли всё делаешь сложным? Как по мне, то все просто: я, блять, влюблён в тебя! Несмотря на то, как ты себя повёл. Я бы так хотел возненавидеть тебя.       Чем продиктован этот жест, он не понимает. Уже второй за день электрический импульс, что заставляет действовать. Не знает, откуда взялась на это смелость, но порыв заключить Джемина в объятия и потушить собой — как будто рефлекс, от него совершенно не зависящий. Наконец-то он ощущает и чувствует, как должен человек. Мир вокруг, ранее бесцветный и пресный, обретает краски. Его запах — такой чистый и успокаивающий, которым правда не надышаться. Хлопок его чёрной футболки-поло, его тепло и сбившееся от неожиданности дыхание… Такие простые вещи, такие обыденные и человечные вызывают у Джено неподдельный детский восторг. Он скучал по ощущениям, что дарило ему присутствие Джемина рядом. Он скучал по нему.       — Отпусти меня.       — Прости меня.       Джено будет спасён, если удержит его в своих руках прямо сейчас. Всё противодействие Джемина ему только в назидание и урок. Нельзя избегать, нельзя прикрывать свою дурость праведностью. Нужно быть настоящим во что бы то ни стало. На второй план ушли страх и предчувствие начала конца, все беспокойства испарились, стоило только стать ближе вот так — физически.              — Отпусти меня. Мне нечем дышать, — извиваясь и вырываясь в попытках ослабить путы рук на своей шее, увеличивая статический ток между телами, Джемин всё-таки освобождается от объятий.       На его щеках проступает румянец, который, вероятнее всего, часть галлюцинации Джено. Взор затуманен, поля зрения поражены, но Джемин в его глазах — исключение, только его он и может (хочет) видеть. Такого взъерошенного, злого абсолютно оправданно, рассерженного и родного… Своего.       — Джемин, мне жаль…       — В жопу засунь себе свое «жаль»! Ты думал о ком-то, кроме себя? Обо мне? Хотя бы раз за этот ебаный месяц! — Джено полностью согласен со всеми претензиями, их внезапное появление — вообще прогресс в их странных отношениях, о котором и мечтать было слишком дерзко.       — Постоянно, Джемин-а. Поверь мне.       — Если бы ты думал головой, — Джемин сокращает дистанцию, о которой просил мгновения назад, становясь лицом к лицу, опаляя губы мужчины своим горячим дыханием, — то этого бы не было, Джено-я. Так кто всё усложняет, м?       Чёрные-чёрные глаза, своим выражением выжигающие на миокарде тавро с инициалами, смотрят цепко и с превосходством. Он такой невыносимо красивый в своей правоте и жёсткой позиции, которую так великолепно отстаивает. Джено сдаётся полностью, уже давно сдался. Впервые белый флаг он поднял, когда разрешил себе стать ближе к нему. Такое гипнотическое действие на него оказывает аура Джемина, так хочется поделиться с ним своими сакральными мыслями, что тот уже давно прочитал, запомнил, а теперь использует против него. Джено абсолютно точно капитулирует. Он признаёт поражение, от которого остаётся только в выигрыше.       — Я хочу тебя поцеловать. Позволишь? — трепетным шёпотом, что вырвался сам собой впереди всех раздумий.       Ли осторожно касается холодного тыла его ладони, что так сильно контрастирует с появившейся из ниоткуда духотой помещения. Или это просто Джено уже не хватает воздуха от волнения. Свою маленькую, но огромную победу хочется отпраздновать фейерверком — Джемин совсем не уходит от касания, напротив, такой привычный жест будто и не замечает.       — Попробуй и останешься без языка.       — Меня устраивает.       Откуда-то зная, скорее, интуитивно чувствуя, что разрешат, Джено осторожно, как будто заново, пробует такие знакомые губы Джемина. Мягкие, но с искусанной тонкой кожей. Кисловатые от кофе, но на языке всё равно покалывает от его ядерно-мятной жвачки. Нежный медленный поцелуй, что пробуждает внутри обоих ту самую недостающую им обоим весну, которую они совершенно не замечали вокруг. Он недолгий, невинный, за собой не подразумевающий необузданную страсть, что только-только начала покалывать кончики пальцев, но так и не нашла выхода. Пока не время.       — Я скучал по тебе.

***

      — Господин Ли.       — Можно просто Донхэ, Джемин, — На в удивлении от фамильярной просьбы поднимает брови, но кивает в согласии. Он прекрасно понимает, что правила здесь устанавливает точно не он, и эта встреча — огромное одолжение со стороны профессора Ли. В памяти сама собой всплывает похожая просьба Джено в тот самый день.       — Я хотел бы поговорить с вами по поводу показаний вашего брата, — указывает Джемин на стройный чёрный текст на слишком белой бумаге, — меня очень смутили некоторые его слова, которые я не стал записывать. Но если они правдивы, то это несколько усложняет… Всё. Это усложняет всё, Донхэ.       От следователя не скрывается на секунду появившаяся морщинка меж бровей и еле уловимое помрачнение в лице дяди Джено. Дяди ли? Так ему кажется все меньше и меньше. Они правда так безумно похожи внешне, а сейчас в голове просто не укладывается, насколько их сходство очевидно, и почему раньше никто этого не замечал.       — Вероятнее всего, это может быть правдой, Джемин. Я… Тридцать лет назад мне было двадцать, я был глуп и неосторожен. Это не было чем-то драматичным, если интересно. Я просто любил эту женщину, а она, как мне казалось, отвечала взаимностью, — тонкой паутинкой боль оплетает его беспокойные пальцы, что отбивают нечеткий ритм по дереву стола.       — Кто мог знать?       — Никто, кроме нас. Возможно, и она не знала, что Джено может быть моим... Догадывалась? — горькая усмешка, которую невозможно подделать, проскальзывает на лице Донхэ, — Донхва не знал до последнего.       — У вас есть предположения, как об этом узнали люди Хичоля? Собрать материал для ДНК-теста с его возможностями не проблема. Знать, с какой целью проводить его — совсем другое.       Донхэ на долгую до бесконечности минуту задумывается о словах Джемина. Эта мысль пульсировала в мозгу со дня встречи с Донхва, но найти логичное тому обоснование он никак не мог. Что-то во всём этом не увязывалось.       — Как давно Хичоль покровительствовал Донхва? Это же было ещё до рождения Джено, так? Возможно ли, что был третий человек, знающий о вашей связи с покойной госпожой Ли?       — Если бы я только знал, — Донхэ снисходительно качает головой. В его жестах читается усталость от борьбы, — не мучайтесь поисками в этом направлении, Джемин. Это ещё один рычаг давления на Донхва, который прекрасно сработал. Они задавили его физически и морально. Это была их цель, в достижении которой они преуспели — вы же сами это видели все те разы, что приходили брать показания.       — Я боюсь, что следующим в карательном списке будет Джено, господин Ли, — голос Джемина подводит, когда он произносит его имя, — есть все основания полагать.