Плюс один

      После нападения на Донхэ дело против Хичоля бурно и громко закипело, покатилось с сильнейшим ускорением как снежный ком с горы, и Джено точно никогда в жизни не согласится с тем, что в какой-то мере это оправданная, необходимая жертва. Ордеры на обыски всей собственности, изъятые документы, незаконное оружие в хранении — как будто вслед за ниточкой размотался целый клубок. Всё происходящее — эйфорическое предвкушение завершения, которое неминуемо приближается.       Снова зал суда, снова шум прессы вокруг и неуместные вопросы, раздающиеся выкриками из мельтешащей толпы, снова напускное серьезное выражение лица судьи — это всё так знакомо и изведанно; это его стихия, в суде Джено чувствует себя как рыба в воде. Но сегодня он — исключительно свидетель и наблюдатель, а не участник театра действий.       Всё случается достаточно быстро и, на вкус Ли, слишком формально: он не успевает в полной мере насладиться тем, как с его подачи размазали человека, не привыкшего к тому, что в ответ могут укусить. Но даже в таких обстоятельствах глаза Хичоля хищные, холодные и гордые, будто не ему зачитывают обвинительный приговор с твёрдо произнесенным «виновен». Это он делает одолжение всем собравшимся, признавая свою виновность, окидывая зал жёстким взглядом и задерживая его на Джено. Несбитая спесь и неприкрытое превосходство в его ауре, треснувшие, но все ещё цельные. Под этим взглядом Ли становится не по себе, беспокойство пробегает мурашками по рукам, простреливает током кончики пальцев, вызывая в них фантомную вибрирующую дрожь, как после спуска курка. Выстрел попал точно в цель.       Играть в игры у Хичоля всегда получалось великолепно, особенно если дело касалось игр с людьми. Он мог, умел и был убедительным, а во многих вопросах слишком авторитетно-авторитарным. Настолько, что мысль пойти наперекор абсурдной глупости, которую приказал сделать Хичоль, априори не могла возникнуть. Он начинал, как и многие — грубо и грязно, но всю дерьмо доставалось не ему. Всё дерьмо и делал не он. Вот в чем был его талант: его цепкие челюсти питбуля не выпускали из своей хватки ничего, что могло показаться желанным. А если Ким Хичоль хотел, то цель оправдывала средства. Так было всегда — ему всё сходило с рук, но переходило неподъемным грузом на чужие плечи. До сегодняшнего дня.       Он спонсировал предвыборную кампанию конкретного кандидата в председатели парламента, он покупал крупные издания и заставлял писать выгодные впоследствии для него статьи, получая регалии в виде своего почти идеального общественного имиджа, при этом продолжая играть судьбами, не считаясь ни с кем. Он разрушал жизнь одной статьёй в известном журнале, а убивал одним звонком. Удивительная сила власти в таких руках… Губительна. Она портит уже испорченное, ослепляет искрами взрывающейся пули, ведя за собой в непроглядную темноту, кажущуюся такой манкой издалека.       Ли Донхва оказался слишком неосторожен в своём рвении безнаказанно уйти —хотя, скорее, сбежать — от дел Хичоля, от грязной работы на него и этот огромный маховик, запущенный им. Он ясно понимал, насколько не безгрешен сам, и как не состоялся во многих человеческих аспектах, но продолжать и втягивать за собой по цепочке других он больше не хотел. Всякому терпению существует определённый предел, достигнув которого, перейдя за рубеж своих собственных моральных сил, руки опускаются. Или их опускают принудительно в наказание. За неповиновение, например.       — Люди Кима не могут желать перестать работать на него, Джено. Уж тем более начать копать под него. И вот они: твой отец и Чонсу решили перехитрить всех трансфером и обнародованием документов. Как итог: один убит, второй сядет за это.       — Когда суд?       — Семнадцатого марта. Они очень постарались не дать мне участвовать в деле, поэтому все так стремительно. Знаешь, что иронично? Свидетельствовать против будет его заместитель. — Вспоминая тот вечер, с которого всё началось и разговор с дядей, Джено смотрит на часы — семнадцатое июня. Шин Донхи все-таки осуждён за убийство и махинации. Ким Доён очень тихо убрался из страны, а вместе с ним и многие документы, но и оставшихся хватило для того, чтобы сегодня был отыгран последний аккорд.       — Он будет подавать апелляцию, — холодно и сухо говорит Джено.       — Хочу посмотреть, что у него получится, — куда спокойнее отвечает Марк, — он убит им же созданной системой. Ублюдок из парламента не станет его защищать, потому что боится за должность и свой мизерный член, все его шестёрки разбежались, растащив компанию на клочки. Джен, всё закончилось, выдыхай! — Джено молчит, боясь думать о чем-то хорошем, чтобы не накликать плохое. Возможно, всё только началось, возможно, и правда кончилось.

***

      — Я поражён! Мои поздравления, добро опять победило, Джено, — ехидство с чем-то похожим на удивление мешаются в голосе Доёна. Меньше всего Джено ожидал и хотел услышать этот голос на том конце. Ким исчез со всех радаров молниеносно, не оставив никакого напоминания о своем существовании, и неожиданно позвонил туда, откуда (и от кого) бежал — это одновременно так не похоже, но так типично для него.       — Ты в курсе, что твой телефон можно запросто отследить?       — Не парься об этом, малыш Джено. Хочу сказать, что Хичоль позаботился о прощальном подарке для тебя. Спроси-ка у своего студента о своём отце. Обязательно спроси, Джено!       Джено на секунду замирает: вот оно. Марк сказал «выдыхай», подразумевая долгожданное облегчение, но получился только ломаный от постепенно нарастающей тревоги выдох. Ли не даёт разуму смутиться ещё больше. По крайней мере, не сейчас.       — Ты обдолбался? Ким, прекращай заниматься хуйней.       — Как знаешь. Съезди поболтать с дядей, — после этих слов Джено слышит лишь короткие частые гудки, вводящие его в транс.       Нужно что-то делать, но руки и ноги оцепенели, а свинцом налитая голова рухнула на подушки дивана. Светильники на потолке троятся, а сама комната двигается, кружась сначала то в одну, то в другую сторону. Шум в ушах, шум перед глазами, вокруг только шум, состоящий из голоса Доёна и гудков.       Джемин материализуется рядом мгновенно, смотрит пристально, изучает как под микроскопом, моментально считывая нездоровое беспокойство, родившееся из тридцатисекундного телефонного разговора. Джено, кажется, припоминает, что этот вечер должен был быть интимно тихим, разделенным только между ними и Налом, что мирно сопит на пригретом месте между большими диванными подушками.       — Джен, кто звонил? — Ли переводит прищуренный взгляд на стоящего посередине комнаты молодого мужчину.       На выглядит уставшим, но по-домашнему близким, слишком органично вписываясь в обстановку из ламп с тёплым светом и тёмных плотных штор, которые прячут гостиную от шума и лишнего освещения, проникающего через панорамные окна. В комнате беспорядок — они сами его устроили, не успев переступить порог входной двери, но он вовсе не мешает, наоборот, добавляет жизни в место, что запустело без любви. Любовь ощущается как дом, а дом — как Джемин. Вот он, стоит перед ним, ждёт ответа на вопрос, который Джено прослушал, даже не стараясь услышать. Он открыт перед ним, ему нечего скрывать. Нечего?       — Ты что-то знаешь о моем отце? — лицо Джемина меняется, заостряется, а в глазах появляется что-то необъяснимое. Ли ловит эти перемены, читает одну эмоцию за другой, хотя ждал быстрого и спокойного «нет» в ответ, — так Доён не соврал… Что?       — Джено, послушай.       — Что ты знаешь? — Джемин теряется и будто сжимается весь от боли. Очередную секунду молчания Ли просто не вынесет.       На ищет что-то в своём телефоне с минуту, а потом протягивает его Джено. Режущий белый фон ослепляет, а потом на нем появляются буквы. Ничего не значащие буквы, которые не связываются в слова, пока Джемин не начинает говорить.       — Ли Донхва получил результаты ДНК-экспертизы сидя в изоляторе после первого слушания. Которое пошло не по плану из-за показаний госпожи Шин. Они хотели надавить на него этим… У них получилось. После этого ему стало безразлично всё, что ты и Донхэ пытались сделать. Но… Прости меня, — Джемин почти шепчет просьбу о прощении, когда злые слезы сами собой скатываются по щекам Джено. Так не бывает.       — Это правда? — в дрожащей руке постепенно затухает резкая яркость экрана.       — Донхэ не отрицал, — слова гулким эхом оседают на подкорке. Донхэ его отец. Настоящий отец, — Джено…       — Почему ты не рассказал мне об этом? Почему?! — он чувствует себя обманутым и брошенным ребёнком. Внутри разгорается огромная обида на весь мир за несправедливость. Обида на всё и всех за что-то, что Ли не может объяснить, но так остро чувствует всем своим телом. Его пробивает дрожь от неунимающихся слез.       — Как ты себе это представляешь? — Джемин продолжает тихо, двигается ближе, пытаясь обнять и успокоить, но его руки отталкивают, сбрасывают с себя силой. Джено, сдерживая в себе нечеловеческую ярость, резко и решительно начинает собираться, игнорируя все вопросы На о том, куда он и зачем.       Хлопает дверь, Джемин остаётся один и чувствует странную соль и влагу на своих губах.

***

      Джено подъезжает к дому Донхэ: в окнах первого этажа горит свет, небольшой сад наконец-то приведён в порядок, а почтовый ящик на двери железной калитки не разваливается от писем. Тишину вечера нарушает только громкий писк тормозов от резкого подъезда к высоким воротам. Ли продавливает кнопку дверного звонка, одновременно стуча кулаком в дверь, и пугается от того, как неожиданно она распахивается. Донхэ, мягко говоря, удивлён поздним визитом, но его удивление растет, когда Джено стискивает его в своих медвежьих объятиях, чувствуя, как тот вздрагивает.       — Эй, Джено-я, что такое? Джен, я здесь, всё нормально, что стряслось?       — Почему молчал? — неразборчиво из-за слез куда-то в плечо отца, своего настоящего папы, говорит Джено. У него красные и мокрые глаза, слегка припухшие от слез, волосы растрепанные и футболка наизнанку. Донхэ в недоумении за руку ведёт его в дом, где пахнет цветочным уютом и только что приготовленным ужином.       — Ты можешь по-человечески объяснить мне, что происходит, Джено? Посмотри мне в глаза, ты что, под…       — Нет, нет! Почему ты молчал о тесте? — Донхэ замирает. Он садится за стол, прячет лицо в ладонях и молчит ужасно долгое, почти вечное мгновение. Убрав упавшие на лоб волосы, он смотрит будто в самое нутро Джено и, наконец, говорит.       — Он для меня ничего не меняет. Я всегда относился к тебе, как к сыну, и всегда это чувствовал. И Донхва… любит тебя, хоть и своеобразно, поверь мне, — слова мужчины прерывает вошедшая в комнату встревоженная Сохён.       — Милый, там какие-то люди настаивают на том, чтобы войти в дом.       — Это парни из отдела, не волнуйся, — хриплым голосом тихо говорит Джено, — они проверят дом, вдруг тут есть какие-то сюрпризы. Мне звонил Доён. Телефон невозможно отследить, уже проверили. Я поеду, — он замирает, но всё же проговаривает это слово, — к отцу.       — Не надо, Джено-я. С этим я разберусь сам. Езжай домой. И извинись перед Джемином, я уверен, ты сделал глупость... А он этого не заслужил.       — Доброй ночи, пап, — Джено старается скрыть за улыбкой снова слезящиеся глаза.