Не батя и его не лапушка

— Иди ко мне, — зовет Юнги, и Чимин без раздумий всем собой ныряет в его руки, чтобы свернуться там в компактный печальный рогалик. Юнги гладит его по плечам, спине и шее, греет ладонями лопатки, целует в нос и брови. Чимин вздыхает, жмется в его грудь и, прикрыв глаза, грызет губы. Легким прикосновением к ним Юнги без слов просит его остановить эту экзекуцию. Целует мягко снова и снова, пока Чимин не зарывается пальцами ему в волосы, притягивая ближе. И тогда Юнги делает их поцелуй глубже и размашистей, вылизывает рот Чимина так, что, кроме происходящего между ними, в текущем моменте больше ничего не остается. А потом они просто дышат, уткнувшись друг в друга. И это неправда, что один Юнги все время спасает Чимина от его проблем. Чимин тоже спасает его каждый день, одним лишь фактом своего существования. Кто бы Юнги сказал, что он будет носиться по площадке с этим полоумным — сначала от Чимина, потому что «нет, хён, мне точно нужно потрогать твои волосы, они выглядят такими мягкими, это исключительно ради науки, ничего такого», а после за ним, потому что «да кто, блин, разрешил-то? вот я сейчас ручонки-то кому-то поотрываю»… Так вот, если бы кто сказал Юнги, что такое случится, что такое вообще возможно, даже гипотетически, Юнги бы только посмотрел на этого человека с сочувствием. Ибо грешно обижаться на поехавших. But, как говорится, here we are. И все прилагающееся к этому here тоже здесь в полном комплекте: сбитое дыхание, стук крови в ушах, тяжело бухающее в груди сердце, чуть вспотевший и взъерошенный Чимин, его разомкнутые губы… Юнги с трудом сглатывает и отводит глаза. Потому что если так дальше играть, то можно доиграться. Чимин прямой в доску, и он не пудрит мозги, по крайней мере не по-крупному, по крайней мере, так это выглядит. Но он каждый раз с таким ожиданием смотрит в глаза, что и без хитроумных уловок кажется, что однажды дождется. Сопротивляться его неприкрытой нужде слишком сложно, особенно, если сопротивляться совсем не хочется. — Пойдем, купим воды, — говорит Юнги вместо того, чтобы сказать «пойдем по домам и попьем воды там, тихо каждый сам с собой и за тщательно закрытыми дверьми». — Ты посмотри на себя, жеребенок… А Чимин, словно в подтверждение его слов, скачет вокруг радостный, потому что «пойдем», то есть вместе, и потому что уже знает, что будет отбирать у Юнги бутылку, прижимаясь поверх отпечатка его губ, и нагло облизываться после. Может, хён тоже об этом думал и ждет. Хён не думал, но отказываться от своих слов не собирается. У него, походу, с этими активными играми мозг слегка припекло, иначе какого черта он еще не дал дера от этого перевозбужденного ребенка? Но выходит все вообще по-другому: в запале Чимин спотыкается, и Юнги едва-едва успевает схватить его за руку. На руке явно будет синяк, зато хоть лицо цело. И немного нога гудит. Чимин трясет в воздухе ступней и дует губы с независимым видом, очень интересное сочетание. — Присядешь? — предлагает Юнги и сам не замечает, как гладит пальцем там, где до этого слишком резко вцепился. — Нет, пойдем. — Уверен? — Я не хрустальный, хён, не паникуй. — И даже спину не предлагать? — Спину-у-у? — загораются глаза у Чимина, и он, уже не уточняя деталей, не дай бог понял что-то не так, с разбегу прыгает на Юнги. — Хренасе ты лошадец, — пошатывает тот в первый момент, а затем чуть подбрасывает Чимина вверх, устраивая поудобнее. — Чур, только в ту сторону, малой, иначе твой дедуля завтра не разогнется. — Ладно-ладно, — бормочет Чимин, который уже зарылся носом Юнги в шею за ухом и дышит там, горячо и нарочно. — Может, тебя лучше сразу домой? — вздыхает Юнги без лишней надежды. — К тебе? — Нет, Чимини, к тебе. — Тогда лучше за водой. Ты обещал. Юнги тихо матерится сквозь зубы, но почему-то соглашается. Юнги толкается резко. Резче, чем следовало бы, но не резче, чем ему бы хотелось. Впрочем, Чимин, похоже, не против. Выгибается до едва слышного хруста и крепко сжимает бедрами, сцепляя за спиной щиколотки. А еще сам подается навстречу, так что воздух в легких Юнги совсем заканчивается, и начинается падение в легкое помешательство. — Ты сводишь меня с ума, — жалуется Юнги в горячую соленую шею. — Ты первый начал, — шепчет Чимин, прежде чем прижаться к его губам. — Что, вот прям совсем нет? Я ж тебя не в лав-мотель зову, а на свидание… Можем не целоваться, если не хочешь. Даже за руки не держаться. Ну поболтаем… узнаем друг друга получше. Я сам за себя заплачу. И за тебя тоже. В ответ на молчание Чимин вываливает все козыри, что у него есть, единым махом. И если прежде Юнги в какой-то мере держался с ним настороже, опасаясь, что Чимин может попытаться запудрить ему мозги и втянуть в какую-нибудь сомнительную авантюру. То сейчас просто рассеянно наблюдает за Чимином, пока тот предлагает свой охуенный непродуманный план. Разглядывает аккуратную подводку на глазах, небрежную с виду укладку, тщательно подобранную майку, чтобы ключицы наружу, и губы с легким блеском, который Чимин то ли нервно доедает, то ли для пущего эффекта подновляет, облизывая. Юнги думает — ну какая же, черт подери, волнующая колючка. И неглупая. Разве что немного чересчур прямолинейная и вспыльчивая, но это простительно в таком возрасте. У Чимина еще будет время поободрать крылья. А пока пускай ломится куда хочет в свое удовольствие, лишь бы не в кровать Юнги. Конкретно сейчас Чимин отчаянно метит в его личное пространство, без предупреждения возникая у Юнги прямо перед носом. А потому что нечего ворон считать и расслабляться в его присутствии. Этот если не обманом, так в лоб будет долбиться, чтобы получить желаемое. Юнги упирается пальцем в грудь Чимина и аккуратно отодвигает его от себя. — Чимини, я на марсианском говорю? — Да хоть на дружескую встречу, — снова предпринимает тот попытку. — Ну хён. — Мы с тобой уже, — обводит Юнги их уже привычную скамейку, — на дружеской встрече. Что тебе еще надо? Не говорить же Чимину, что Юнги теперь только ради него и отирается здесь по вечерам почти на регулярной основе. Не подолгу, но хоть на полчаса. Посмотреть, но не трогать. Такая вот дерьмовая сделка с собственной совестью. — Ага, — ворчит Чимин, — офигенная встреча. Ты сейчас докуришь и уйдешь. Ни телефона не дашь, ни в гости не позовешь. Друзья просто взасос. — Я тебя сразу обо всем предупредил. — А я против. — То есть мое мнение не учитывается? — А мое? — Чимин, я еще раз повторяю. Ты слишком мал для меня, я не могу позволить себе такую роскошь. — Но я не роскошь, хён, — на полном серьезе уговаривает Чимин. — Ты можешь… И я могу. Почему нет-то? Юнги настолько поражен такой формулировкой, что зависает, не понимая, что ответить. Потому что если это не роскошь, то что тогда? На самом деле Чимин не капризный ребенок, как Юнги раньше думал, а недолюбленный. И он готов добиваться этой любви любым возможным способом. Слишком уязвимый к мимолетной заботе, отвечающий на внимание вниманием, на злость злостью, и как все дети, слишком чутко улавливающий чужое неравнодушие. Он тоже не просто так приходит — чует своим звериным чутьем, что тоже нужен Юнги. Только у Юнги, помимо чувств, есть еще здравый смысл и совесть. — Прости, Чимини, — поднимается он. — Не надо было давать тебе ложных надежд. — Э-э-э, нет-нет-нет… — Я виноват. И лучшее, что я могу для тебя сделать, это прекратить наше общение. — Нет, хён, все нормально, слышишь? Друзья так друзья, понял, больше не пристаю. — Ты опять меня не слушаешь… — Потому что я не хочу это слышать! — И это еще раз доказывает, что нам с тобой не по пути. Юнги злится от того, что видит неприкрытое смятение Чимина и испытывает чудовищное чувство вины. Потому что он не хотел давать надежд, но уже дал. А теперь пытается забрать, как будто имеет право на такое измывательство. Даже если под прикрытием заботы и правил приличия. Когда Чимин понимает, что Юнги действительно собрался уйти, его глаза не наполняются слезами. Эти слезы будто вмерзают в них, делая холодными и острыми. — Чертов блядский хён, — рычит Чимин, с силой толкая Юнги в грудь на каждом слове. — Ненавижу. Это неправда, думает Юнги, мне так жаль. И чтобы не сделать еще больнее, ничего не отвечает. Вот так, не получив ни слова на прощание, Чимин от него и сбегает. — Болит? — ворошит Чимин волосы Юнги, присаживаясь на корточки перед диваном. Юнги с тяжелым вздохом переворачивается набок и смотрит на него уставшими покрасневшими глазами. — Я не умру, — бормочет он. — К сожалению. Это всего лишь мигрень. Однако Чимин смотрит на него серьезно и внимательно. А потом с той же серьезностью лезет под бок. На диване не так много места, чтобы лежать вдвоем, так что им приходится буквально сплестись, умещаясь. Чимин с осторожностью гладит висок Юнги, пропускает волосы сквозь пальцы, кружит подушечками по коже и слегка царапает там же короткими ногтями. Юнги утыкается носом ему в плечо и чувствует себя жалким, не в силах лишний раз открыть глаза. Он так устал, но лекарства на него почти не действуют. А Чимин целует в лоб, и как будто становится легче. В следующий раз, когда они встречаются, Чимин, как назло, вылезает из шикарной тачки прямо перед подъездом Юнги. И, судя по цепкому взгляду, брошенному в его сторону, реально назло, без «как». Само собой, Юнги не в восторге от такой явной демонстрации смены приоритетов. Тем более когда вслед за Чимином с водительского сидения выходит взрослая ухоженная леди и с отчетливо собственническим видом приглаживает на Чимине новенький дизайнерский пиджачок. И что вот, по мнению Чимина, Юнги должен чувствовать в этот момент? Зависть? Сожаления о том, что потерял? Раскаяние, что обидел? Желание вернуть? Юнги чувствует только разочарование и злость с кислым послевкусием. Потому что выглядит так, будто одну опеку заменили на другую. Неважно, кто был до этого, насрать, кто будет после. Юнги выкидывает едва прикуренную сигарету в урну и уходит домой. Это был подлый прием, и он достиг своей цели. Но Юнги не тот, кто вправе судить Чимина, он сам поступил не лучше. Только вечером Чимин зачем-то звонит ему в дверь. Смотрит беспокойно, но упрямо, теребит рукав обычной серой толстовки. И пахнет лишь собой, никаких чужих духов и воспоминаний о дневной встрече. Юнги открывает, не понимая зачем, и молчит, не зная, что сказать. — Ревнуешь? — смотрит на него Чимин исподлобья. И с одной стороны Юнги хочется ударить в лоб фэйспалмом, потому что нельзя быть настолько очевидным. А с другой — в Юнги поднимается злость, как жуткое чудище из мутной воды. Потому что да, он ревнует, потому что знает, что не имеет на это права и не в силах ничего изменить. А эта катастрофа мучает его. И, блядский боже, когда она придет в следующий раз, Юнги не уверен, что сможет ее проигнорировать. Нужно, чтобы не пришла. — Иди нахер со своим детским садом, ладно? — говорит Юнги, а у самого голос звенит от напряжения. — Хочешь быть малолетней шлюхой, это не мои заботы. Мне на тебя тратить нечего, извиняй. Чимин хлопает ресницами, словно оплеуху получил. Вздыхает несколько раз как-то судорожно, и вот теперь глаза у него на самом деле блестят. — Это была моя мать, придурок, — цедит он непослушными губами и срывается с места.