***
Десять минут назад, зайдя в этот зал, Арсений по меньшей мере очень удивился. Он знал, что идёт набор на три места, однако в аудитории сидело больше тридцати человек. Даже, наверное, все сорок. Пройдя к свободному месту на третьем ряду, он увидел на столе табличку с номером двадцать пять, которую, судя по всему, полагалось повесить на шею. Видимо, вместо бейджика с именем… Но после прозвучавшей вступительной речи он понял: удивляться бесполезно. Надо быть морально готовым ко всему. А это Арсений умел, как никто другой. Тем временем, Хаус включил проектор, и на экране высветилось старое фото какого-то мужчины. — Кто этот человек? — Вся сосредоточенность Хауса куда-то исчезла, и теперь он был похож на подростка, придумавшего какой-то очень весёлый, по его мнению, розыгрыш над нелюбимым учителем. — Ну же, давайте. Я же не стану увольнять за каждый неверный ответ, — добавил врач, увидев недоумение на лицах присутствующих. — Невилл Чемберлен, — предположила девушка, сидящая недалеко от Арсения. — Ты уволена, — ехидно бросил Хаус, развернувшись, и бодро пошёл к столу, опираясь на чёрную трость. По аудитории прошёлся удивленный шепоток. Кто-то смотрел на девушку сочувствующе, кто-то — так, будто это он лично уделал соперницу. — Неужели он выглядит так, будто мог отдать Чехословакию в руки фашистской диктатуры? — Это Бадди Эбсен, актёр. Он умер, — уверенно ответил мужчина с номером двадцать шесть, сидевший за спиной Арсения. Обернувшись, Попов с удивлением отметил, что говорящему сильно за шестьдесят. — Зачем нам... — В недоумении продолжил мужчина, но Хаус его перебил: — Бадди Эбсен был первым Железным Дровосеком в «Волшебнике Страны Оз». Один день. Диагноз гласил: «Аллергия на алюминиевую пыль в гриме». Его лёгкие отказали, он чуть не умер. Вопрос один: почему? — Хаус рассказывал с выражением аниматора на празднике для умственно отсталых детей. Которых он, мягко скажем, не особо любил. — Вы разве только что не сказали, что у него была аллергия? — Переспросил мужчина на инвалидной коляске в первом ряду. — У вас может не быть ног, — (к слову, ноги были), — но уши имеются. Попробуйте воспользоваться ими по назначению. Я сказал: «Диагноз гласил — аллергия». Поскольку сейчас у нас дефицит на интересных пациентов… — и всё же Арсений был уверен: для доктора Хауса происходящее — большая игра. — …мы должны выяснить, что же всё-таки случилось с Бадди Эбсеном в 1938 году. С одной стороны, мертвей он не станет. С другой стороны, ваша работа на кону. Итак… Договорить Хаусу не дал женский голос, в котором отчётливо слышалась плохо скрываемая ярость: — Хаус! — В дверях аудитории стояла Лиза Кадди. О причине её недовольства Арсений мог с лёгкостью догадаться: вместо трёх человек Хаус нанял сорок. И каждому полагается зарплата, пусть и далеко не всем — большая. На длительный срок тут мало кто останется. Хаус, тяжело выдохнув и недовольно поджав губы, пошёл к выходу. Арсению показалось, что Хаус был совсем даже не раздражён — однако что это за эмоция он понять не мог.***
Минут через пятнадцать, не меньше, Хаус вернулся в аудиторию и довольно быстрым шагом дошёл до своего стола. Он выключил проектор и, взяв маркер, с довольным видом подошёл к доске, обведя аудиторию хитрым взглядом. Опять зацепившись взглядом за голубые глаза русского врача с третьего ряда, Хаус несколько секунд стоял, бездумно глядя в них и стараясь проследить причину внезапно вспыхнувшего раздражения. То ли дело в том, что на Хауса давно не смотрели как на занятную зверюшку в зоопарке, то ли в каких-то смутных ассоциациях, возникающих в голове при взгляде на этого Попова. И последнее, что хотел Хаус — разбираться со своими ассоциациями. Прошлое он привык хоронить, а значит и ассоциаций никаких быть не может. Поэтому ответ был очевиден: Хаус терпеть не мог, когда на него так нагло в открытую пялились. — Итак, новый пациент, — резко произнес Хаус, разворачиваясь к доске. От новой загадки у него вскипал в крови азарт. — Женщина, тридцать лет, синестезия. Новые правила. Делаете анализ — отправляете результаты в шрёдер. Делаете рентген — смываете снимок. Ни записей, ни отчётов, ничего. Вы знаете лишь одно: ваш пациент — Усама бен Ладен. А всё за пределами этой комнаты — отряд «Дельта». Вопросы? — Мы защищаем Усаму бен Ладена? — Мужчина в инвалидном кресле явно не поймал волну Хауса. Вряд ли они сработаются. — Это метафора. Привыкайте. Ещё вопросы? — И Вы даже не скажете её имя? — Вы думаете, её имя может быть как-то связано с болезнью? — Хаус гордился своими язвительными интонациями. У него был целый спектр на разные случаи. Подойдя к дверям, он театрально их открыл: — Ита-а-ак… А вот наш Усама! В аудиторию зашла женщина в строгом сером костюме и тугим пучком на голове. Хаус уже видел её в своём кабинете, и у них даже состоялся довольно любопытный диалог, после которого он решил — эта загадка достойна его внимания. Несмотря на солидный внешний вид, женщина выглядела растерянной, отметив количество людей в аудитории. Тем не менее, она подошла к стулу рядом с доской и села на него, приняв как можно более спокойное, но при этом собранное, положение. — А раз у всех есть номера, начнём-ка мы… — Хаус вновь обвёл аудиторию пристальным взглядом, но на этот раз будто бы нарочно игнорируя Попова. — Начнём-ка мы по алфавиту. Номера восемь, пятнадцать и пять. Однако говорить начал мужчина с номером тридцать девять. Хаус лишь пристально на него посмотрел, но не прервал. — Синестезия появилась недавно? — спросил он, внимательно глядя на пациентку. — Да. — В семье что-то было? Что-нибудь психиатрическое… — Нет, ничего. — Вы принимаете какие-либо лекарства, или, может, наркотики? — Нет, — уже более резко ответила женщина. — Следует ли нам верить её ответам? — с сомнением спросил врач, переведя взгляд на Хауса. — Вы думаете, я бы променял Бадди Эбсена на наркоманку? — с наигранными обидой и возмущением ответил тот. — А Вашим ответам мы можем верить? — спросила блондинка во втором ряду. Её тон очень напоминал интонации Хауса — такой же едкий и саркастичный. Однако голос у неё был достаточно мягкий и высокий. Идеально уложенные волосы по плечи, прямая осанка — девушка держалась вполне естественно, легко, не следя за каждым своим движением. — Ну, кому-то ведь вы верить должны? — хмыкнул Хаус, увидев в ней достойного соперника. — Нет, — спокойно возразила она, пожав плечами. При этом голос её стал как будто бы слаще, а интонации какими-то... снисходительными? Хаус был в восторге. — Кто-то из близких недавно болел? — она перевела взгляд на пациентку. — В семье, на работе? — Нет. По крайней мере, я этого не знаю. Блондинка откинулась на спинку стула, явно недовольная ответом. — Двумя меньше, — Хаус поджал губы и снисходительно улыбнулся.***
Шестерёнки в голове Арсения крутились с бешеной скоростью. Это всё не то, вопросы слишком очевидные. Хаус ждёт другого. Он же сказал, что не променял бы Бадди… На что-то тривиальное… Идея пришла практически моментально: — Вы часто бываете на высоте свыше двадцати тысяч футов? — спросил Арсений, краем глаза отмечая, как пристально Хаус его разглядывал. Как будто давно хотел это сделать, но не позволял себе отвлечься от постановки диагноза. Пока Арсений старался игнорировать взгляд Хауса, пациентка чуть испуганно обернулась на врача; тот заметил жест и нехотя отвернулся, коротко улыбнувшись девушке, а затем начал сосредоточенно обдумывать вопрос, заданный Арсением. — Почему вы спросили? — Лётчики подолгу сидят неподвижно, — начал объяснять Арсений, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо. — Мог образоваться тромб и вызвать эмболию мозга. — Необычный выбор, — ответил Хаус. Арсению показалось, что уголок его губ дрогнул в едва заметной улыбке. Одобрительной. — Вы же сами сказали, что не променяли бы Бадди на что-то обычное, — улыбнулся Арсений, довольный собой. Хорошее первое впечатление — залог успешно пройденного собеседования. В данном случае достаточно было просто впечатлить. А Арсений, вроде как, уже впечатлил. — Наш пациент... часто летает, — медленно произнес Хаус, снова смотря куда-то в пустоту. А затем перевёл взгляд в аудиторию. — Тринадцать, двадцать пять и тридцать девять. Сделайте Усаме ЭЭГ, МРТ и ангиограмму. Что говорил Хаус дальше, Арсений уже не слышал, потому что поспешил выйти в коридор. Может, пациентка стюардесса? Вместе с ним вышел мужчина — тот, который первым начал задавать вопросы пациентке, — и молодая девушка с длинными, вьющимися каштановыми волосами, высокими скулами и голубыми глазами. Но, в отличие от глаз Арсения, её были очень светлыми и бледными. Арсений отстраненно подумал, что ей бы очень пошли ковбойская шляпа и джинсы клёш, а не белый больничный халат. Какое-то время они шли по коридору молча, пока первым тишину не нарушил мужчина: — Я Тауб, — представился он гнусоватым голосом, довольно высоким для мужчины. Это имя отлично подходило к его еврейской наружности. Для завершения образа не хватало только пейсов и кипы. — С чего начнём? Задавая этот вполне дружелюбный вопрос, Тауб смотрел исключительно на девушку, из-за чего создавалось ощущение, что его интересует только её мнение. — Я думаю, Хаусу неважно, в каком порядке мы будем выполнять его поручение, — мягко ответила она и, поймав вопросительный взгляд Тауба, добавила: — Зовите меня просто Тринадцать, — голос был звонким, но немного хриплым, а улыбка не то грустной, не то снисходительной. — Предлагаю начать с ЭЭГ. Теперь взгляд обоих коллег был направлен на Арсения. Они не были напряжены, что странно: здесь ведь все конкурировали. Но важнее было не обскакать другого, а показать умение ладить с любыми людьми, не теряя профессиональной хватки; все присутствующие это понимали. Арсению подумалось, что с этими двумя он, скорее всего, сработается. — Арсений, — молодой человек улыбнулся коллегам. — Поведём Усаму на ЭЭГ. И его улыбка стала ещё шире.***
Хаус не стал идти к Уилсону, оставив переговоры со своим другом, заменяющем ему совесть, на потом. Пока что он просто решил подумать о том, оставить ли русского в команде… или свои нервы в нервной системе. У него было около трёх часов, пока не будут готовы анализы, осмотрена квартира пациентки и помыта машина. Учитывая, что кто-то (Хаус ставил на ту блондиночку) украл у него ключи, — помыта машина будет в автомойке. Мужчина потёр уставшие глаза. Отправить часть сотрудников мыть его машину — логистически не самое правильное, но очень приятное и полезное решение. Заодно отсеются все, кроме тех, кому действительно нужна эта работа. Судя по украденным ключам — как минимум один такой мазохист уже точно есть. Нога болела, викодин кончался, а Попов не шёл из головы. Хаус знал эту ловушку, этих людей, которые похожи на прилипчивый радио-хит — один раз услышал, и поёшь целый день. Ищешь её, скачиваешь, смотришь слова, и вот она уже в топе твоего плейлиста по частоте прослушивания. Хаус таких людей не любил, потому что… Ну вот как часто приевшаяся песня оказывается действительно стоящей, а не очередной пустышкой? Но Попов удивил — первое же его предположение попало в яблочко, а значит, назвать парня пустышкой будет бессовестным, беспричинным враньём. Поэтому Попов бесил ещё сильнее. Уволить раздражающего идиота — легко и правильно. А уволить толкового сотрудника потому лишь, что он кого-то напоминает — трусость. Кого «кого-то» — Хаус старался не думать. В такие моменты обычно помогали таблетки. Хаус поморщился. Таблетки. Ему надо было их достать ещё с утра, но в больнице викодина, почему-то, не оказалось. Подозрение пало на Кадди, которая была крайне возмущена решением Хауса нанять сразу сорок человек. Что ж. Времени на то, чтобы съездить в ближайшую аптеку («На такси» — недовольно отметил Хаус) у него было, а потом можно будет вломиться в кабинет к Кадди и капать ей на мозги в отместку за отсутствие таблеток в больнице. К Уилсону за советом он зайдёт потом. Чтобы услышать то, о чём Хаус уже сам несколько раз подумал, а после оправдывать увольнение Попова лишь желанием действовать вопреки совету друга. Обычная схема: его совесть чиста, а Уилсон опять посчитает Хауса трусливым ублюдком. И будет прав. Но Хаус скорее застрелится, чем признает правоту Уилсона. Первыми закончили бессовестные взломщики домов, принеся с собой радостную весть: в доме у пациентки обнаружили повреждённый дымоход у газового камина. Из всех троих человек, которых Хаус отправил вломиться в дом и выяснить, что скрывает Усама, наибольший интерес вызывал шкет, лет на двадцать старше Хауса. На вопросы о возрасте мужчина отвечал, что ему двадцать один год, а на вопросы по делу — если не всегда правильно, то почти всегда то, что думал Хаус. На данном этапе это значило, что его врач точно оставит, а остальные двое, может, и были толковыми, но совершенно точно не были интересными. Через десять минут после того, как команда взломщиков отправилась в столовую, а врач со спокойной душой включил какое-то ужасно уморительное порно с морской свиньёй, чтобы отвлечься от раздражающих мыслей (а вовсе не для того, чтобы ввергнуть в шок тех, кто следующим войдёт в его кабинет), к нему с отчётом пришёл его главный раздражитель вместе с Тринадцать и евреем. Кажется, теперь каждый раз, когда Хаус будет произносить про себя — и вслух тоже — эту отвратительную русскую фамилию, у него будет сводить челюсть от раздражения. — Никаких следов тромба, — начал Арсений. — Повышен уровень эритроцитов, а в остальном… — И тут он, видимо, перевёл взгляд на экран компьютера, за которым сидел Хаус; было слышно, как Попов поперхнулся воздухом. Обернувшись, Хаус не без удивления увидел, что молодой человек старается скрыть не неловкость или смущение, а смех. Теперь врач развернулся целиком, и с удовольствием поймал шокированный взгляд еврея, направленный Хаусу за спину. Тринадцать лишь снисходительно улыбалась, смотря на врача. Тот перевел взгляд обратно на зависшего мужчину и с наигранным сочувствием спросил: — Напрягают обнаженные женские формы? — Н… Нет, — сдавленно ответил Тауб, с трудом оторвав взгляд от экрана и взглянув на Хауса. — Я думаю, — с неизменной снисходительной улыбкой начала Тринадцать, — Его напрягает, что обнажённые женские формы обхаживает дельфинья форма. — Это не дельфин, а морская свинья! — картинно возмутился Хаус. — Разница, знаете ли, большая, например в зарплате… — Хотите, дадим вам минутку? Досмотрите? — Перебил его Попов, который, судя по всему, всё ещё еле сдерживал рвущийся наружу смех. Хаус резко развернулся в его сторону и уже собирался сказать что-то очень язвительное, но вдруг краем глаза заметил знакомую фигуру за спиной Попова. По коридору только что прошел Чейз. Чейз. Чейз, которого Хаус уволил больше месяца назад и тот, кажется, работал уже совершенно в другом месте. Возможно, вернулся в Австралию. Возможно, в соседней клинике. Но точно не здесь, что ему вообще тут делать? Вот теперь Хаусу точно было необходимо поговорить с Уилсоном.***
Арсений, увидев, как Хаус изменился в лице, глядя на кого-то за его спиной, резко развернулся. Высокий загорелый блондин прошёл мимо кабинета, на мгновение поймал взгляд врача, улыбнулся краешком губ и скрылся в толпе. Реакция Хауса на этого человека вызвала у Арсения неподдельный интерес, удовлетворить который шансов было крайне мало. Вся эта немая сцена длилась от силы секунд пять; затем Хаус, с нескрываемым волнением на лице поднялся и чуть ли не бегом пересёк кабинет. Тринадцать, будто не замечая состояния врача, продолжила доклад: — Высокий уровень эритроцитов может значить… — Но Хаус её перебил, стоя теперь в коридоре и всматриваясь в толпу: — Отравление угарным газом. — Высокий уровень эритроцитов может значить что угодно, — скептично заметил Тауб. — Ага. И что более вероятно, если ваши конкуренты нашли в пещере Усамы сломанный газовый камин? — Теперь Хаус смотрел прямо в глаза мужчине с выражением «ты полный идиот». В этот момент к Хаусу в коридоре подошла блондинка, которая сидела перед Арсением в аудитории и которую Арсений так и не успел нормально рассмотреть. Высокая, с изящными чертами лица и идеально подобранным гардеробом. Лицо её выражало чувство полного превосходства, и идеальная осанка это подчеркивала. — Машина помыта, — самодовольно заявила девушка, глядя на Хауса. Он что, послал кого-то мыть машину? Арсений недоуменно перевёл взгляд с девушки на врача. Хаус же на неё не смотрел, по-прежнему стараясь высмотреть в толпе ушедшего человека. — Ты не видела тут блондина с противным акцентом? — Спросил Хаус, на секунду переведя взгляд на девушку, а затем обратно ей за спину. — Акцент нельзя увидеть, — усмехнулась та. — Хорошее замечание. Ключи от машины вернешь? — Хаус задал вопрос как будто бы невзначай — взгляд его по-прежнему был направлен в сторону толпы. Арсений с удивлением отметил, что Хаус очень уж спокойно требует вернуть ключи у человека, который их, судя по растерянному лицу девушки, взял без разрешения. А ещё Хаус, кажется, послал кого-то вломиться в дом к пациентке. Видимо, уважение к частной собственности в список правил не входит. — Давай ключи, помести пациентку в барокамеру, и больше я тебе таких поблажек не даю, — в его речи проступили назидательные интонации взрослого, который общался с глупым маленьким ребёнком. Девушка испуганно вложила в его руку ключи. — И Попова с собой возьми, — и Хаус тут же чуть не прикусил язык. Арсений широко улыбнулся и, наигранно удивившись, спросил: — Ого, да вы даже мою фамилию мою запомнили! — Я просто взял первую пришедшую в голову русскую фамилию, не льсти себе, — максимально язвительно ответил Хаус и вышел из кабинета, оставив коллег в замешательстве.***
— Интересно… — Протянул Уилсон, не отрываясь от обеда. — То есть, ты вслух назвал по фамилии единственного сотрудника, чью фамилию запомнил, а потом предпринял нелепую попытку убедить остальных, что не запоминал? — Не интересно. Скорее, любопытно, — раздражённо возразил Хаус. — Ты боишься, Хаус, что другие заметят твоё особое отношение к другому человеку. Что ты думаешь о нём больше, чем о других, что обращаешь на него больше внимания… — Не интересно! — перебил Хаус. Ничего нового Уилсон так ему и не сказал. — Так а что Чейз… — Интересно! — Уже более оживлённо ответил Уилсон, отложив сэндвич и не давая другу договорить. — Интересно, что ты увидел не Формана и не Кэмерон, а Чейза, которого сам уволил. Чейз устроился в клинику в Аризоне. Неделю назад. Хаус нахмурился. Ещё галлюцинаций ему не хватало. — Опять же, не интересно. Просто мимо кабинета прошёл кто-то похожий на него. — Всегда интересно наблюдать за проявлением подавленного чувства вины, — с деланной задумчивостью проговорил Уилсон. Хаус раздражённо вскинул брови. — Единственное, что вызывает у меня чувство вины — так это вот что! С этими словами Хаус бросил остатки отобранного у Уилсона сэндвича тому в кофе, а затем поднялся и вышел из столовой. Замечательно. Он боится Попова и видит Чейза. Первого он теперь точно уволит, а Чейз… Это пройдёт, потому что совершенно очевидно: никакого подавленного чувства вины у Хауса нет и быть не может. Прошла только половина рабочего дня, а он уже был на взводе. Когда Хаус зашёл в аудиторию и потребовал отчёта о состоянии пациентки, ему доложили, что некий Катнер поджёг пациентку в барокамере, додумавшись использовать дефибриллятор. Однако своим безрассудством идиот спас ей жизнь, так что увольнять его Хаус не стал. — Мы начали давать ей азот и антикоагулянты, — говорил индус под номером шесть, которым и оказался Катнер. Хаус подумал, что теперь надо запомнить ещё хотя бы одну фамилию, так что пускай это будет Катнер. — Электролиты и повторная ЭКГ в норме. Приступ не был вызван процедурой. — Итак. Что вызывает синестезию, повышенное содержание эритроцитов и сердечный приступ? — Хаус сидел на столе и пил молочный коктейль. Таблетка викодина, выпитая после разговора с Уилсоном, сильно улучшила его настроение, и теперь ему оставалось только ждать, когда Попов даст повод для увольнения. Но тот, кажется, уловил намерения врача, поэтому сидел тише воды, ниже травы. — А что, причины внезапного возгорания плоти мы обсуждать не будем? — едко проговорила блондинка, сидевшая теперь рядом с Арсением. — Он принёс электроды в кислородную комнату. — А ты его не остановила, — перебил её Хаус. — Ты либо думала, что стоит рискнуть — и тогда ты лицемерка, — Хаус сделал паузу, пристально глядя на блондинку. — Либо решила, что он не справится — тогда ты маленький злобный пикси. Эмбер, казалось, нисколько не обиделась. Она только задумчиво посмотрела на Хауса, потом — слегка разочарованно на Катнера, и сосредоточилась на дискуссии. — Итак… — начал было Хаус, но его перебила одна из двойняшек, сидевших на другом конце аудитории: — Синдром Такаясу. — Невозможен без сыпи и жара, — ответила ей вторая, состроив недовольное личико. — Это наверняка болезнь Уиппла... — Ещё чего, — перебила её первая с таким лицом, будто говорила с самым прыщавым ботаником в классе. — Уиппл без болей в животе?... — Хватит! — с наигранным возмущением перебил спор двойняшек между собой Хаус. — Извините, но ваш спор отвлекает всех присутствующих мужчин и лесбиянок. После этих слов мужчина слегка посерьёзнел и добавил: — Вы обе правы. В смысле, что убедили меня, что обе не правы. В аудитории повисло молчание. По-хорошему, рабочий день закончился около часа назад, и практически каждый чувствовал себя выжатым как лимон. Хаус тяжело выдохнул. — Ладно, на сегодня свободны. Жду вас завтра в девять, без опозданий, — бросил он, и уже не обращая ни на кого внимания, направился к выходу. Чуть позже, сидя на скамейке у входа в клинику, Хаус задумчиво наблюдал за выходящими из неё сотрудниками. День был тяжёлый, нога болела даже после нескольких таблеток, Уилсон бесил, Попов бесил, Чейз… тоже почему-то бесил. Дистанционно. Хаус вздохнул. Он не жалел, что уволил Чейза. Но почему же тогда он бесил — этот вопрос останется без ответа. По крайней мере, ровно до тех пор, пока Уилсон не продолжит своё морализаторство. На улице было уже темно, однако дневная жара едва ли успела спасть, повиснув в воздухе противной духотой. Из дверей вышли Попов, Тринадцатая и еврей… Как его там? Хаус тихо и раздражённо выдохнул. К своему разочарованию, за сегодняшний день он не запомнил ещё одной, хоть какой-нибудь, фамилии. Двор был плохо освещён, поэтому едва ли кто-то мог заметить Хауса, сидящего поодаль. — Может, в бар? — бодро спросил еврей, оглядывая коллег. Они что, успели подружиться? — Я не против, — ответила девушка со своей неизменной печально-снисходительной улыбкой. — Арсений? Попов стоял к Хаусу спиной, поэтому тот не мог видеть выражение его лица. Однако когда тот ответил, его голос звучал устало, но умиротворённо: — Нет, я домой. Устал. Мне ещё надо с другом созвониться. Хаус нахмурился. Каким другом, в России сейчас… Сколько? Ночь уже глубокая. Хотя какое ему дело, завтра он уволит Попова, тот перестанет мозолить ему глаза и уедет обратно в свою Россию. Пока Хаус думал, на крыльце остался стоять только Попов. Он развернулся и посмотрел Хаусу прямо в глаза, слегка приподняв уголки губ. — До завтра, — тихо сказал Арсений и продолжил смотреть на Хауса, ожидая ответа. Искушение прямо сейчас бросить резкое «Ты уволен!», развернуться и уйти было слишком велико, однако Хаус только сильнее сжал губы и раздражённо кивнул. Арсений ещё раз неуловимо улыбнулся и пошёл по направлению к остановке.***
Добравшись до дома, Арсений рухнул на диван, зарываясь лицом в подушки. Он хотел позвонить Паше по скайпу, отчитаться о первом дне, выразить свои опасения относительно потенциального увольнения и попросить помочь придумать план «Б» на случай, если опасения подтвердятся. Но, во-первых, сил у Арсения не оставалось даже на то, чтобы доползти до душа, не то что на разговор с бывшим начальником. А во-вторых… Всё-таки, в Москве сейчас была глубокая ночь. Отложив разговор до завтрашнего утра (благо, до клиники из дома ему ехать от силы минут двадцать) Арсений решил, что добраться до душа всё же необходимо. И через полчаса уже спал, впервые за долгое время уснув столь быстро. А перед глазами по-прежнему стоял задумчивый образ его начальника, сидевшего на скамейке под жёлтым фонарём.