А мы опять стоим, и в трюме вода
И ты опять твердишь, что надо бежать
И ты опять твердишь, что надо туда
Где не качает, сухо, и есть чем дышать
Арсению поплохело.Но ведь и здесь есть шанс, пускай один из десяти
Пусть время здесь вперёд, не мчится — ползёт,
И пусть остаться здесь сложней, чем уйти,
Я всё же верю, что мне повезёт…
Эту песню Шаст любил играть на гитаре. А Арсений подпевал, срывая голос.И я, я остаюсь
Там, где мне хочется быть
И пусть я немного боюсь
Но я, я остаюсь
Я остаюсь, чтобы жить!
Тогда это было приколом. Арсений один раз упомянул, вроде как даже в шутку, что хотел бы уехать за границу. Шаст поржал и взял гитару… Пранк, что называется, вышел из-под контроля.Ты говоришь, что здесь достаточно зла
И ты спешишь скорей отсюда уйти
Ты говоришь, что мне неволя мила
И свято веришь в правду другого пути
Антон никогда не выражал открытого недовольства, напротив, он был готов поддержать любое начинание Арса. Но каждый раз, когда речь заходила о переезде, он говорил, мол, а как же я? И смотрел на него побитым щенком. Правда, потом начинал громко смеяться и так ласково улыбался, но Арсений понимал — он не шутит.Бежать и плыть, лететь, куда — всё равно,
Лишь бы туда, где нет и не было нас
Ты говоришь, здесь всё погибло давно
И слишком много чужих среди нас…
А теперь, получается, Арсений их всех бросил. Если в начале лета он бросил Шаста как парня, то теперь — как человека, как друга. И от этого становилось тошно.Я здесь привык, хоть здесь я словно в строю
Я вижу всё, хоть здесь и мало огней
И на ногах, я здесь так прочно стою
А чтоб стоять, я должен держаться корней
А что, если Арсений просто дал слабину? Он ведь любил Россию, просто пошёл по пути наименьшего сопротивления. Ему преподнесли решение на блюдечке с голубой каёмочкой — а он и рад. Не надо думать, не надо ничего решать. Как просто. Арсений тяжело выдохнул и тоскливо посмотрел на экран телефона. Можно было бы послушать ещё про то, как он любит свою родину, вроде бы, но моральных сил просто не-бы-ло. Ни на что. Хаус мудак, конечно. Ему удалось расковырять самую болезненную, почти зажившую ранку Арсения, и теперь, даже если она заживёт — останется шрам. Может, маленький. Может, почти незаметный. Но останется. Выключив музыку, Арсений ещё какое-то время просто лежал в темноте, глядя в потолок, пока глаза сами не начали закрываться. И он провалился в беспокойный сон, просыпаясь каждые несколько часов, и, хватая ртом воздух, не мог вспомнить, что ему снилось. Когда-нибудь он найдёт себе психотерапевта…***
— Болезнь Паркинсона не объясняет раны, — деловито озвучила мысль, вертевшуюся у всех на языке, Эмбер. — Теории? Тишина. Никаких теорий не было. Сейчас Хаусу показалось, что, будь Попов в нормальном состоянии, он бы что-нибудь придумал. Но тот выглядел таким измученным, что Хаус опять невольно задумался — а не перегнул ли он палку? Хотя, что такого он сказал, чтобы этот… русский сейчас сидел за дальним концом стола и мрачно смотрел перед собой, слушая дискуссию в одно ухо? Очень хотелось растормошить его, съязвить, развести на эмоции — но это не то, что сейчас было нужно. Сейчас были нужны теории. — Что, неужели ваши языки проглотил призрак? — Хаус вложил в голос столько яда, сколько вообще был способен, но Попов даже не моргнул. И это злило. Хотя умом Хаус понимал, что именно сейчас его лучше не трогать. — А может, васкулит? — предположил Генри, глядя на Хауса с каким-то хитрым прищуром. — На МРТ нет признаков ишемии мозга, — Тауб недовольно поджал губы, снисходительно глядя на Генри. — Нет, но у неё есть очаговая симптоматика и задержка мочи. — Да, и это её самые загадочные симптомы. А не галлюцинации, которые васкулит не объясняет! — Только если это не васкулит сетчатки. Хаус, прищурившись, заинтересованно взглянул на Генри, а Тауб недовольно поджал губы и перевёл взгляд на Хауса. — Хаус, он может быть и умён и, я уверен, с ним классно выпить пива, но если он не знает, что проблемы с сетчаткой — это электрические проблемы, а не сосудистые, знаете, две разные системы… — Да, две разные системы — как банк и коммунальная служба, — перебил его Генри, довольно хмыкнув. — Но если я не оплачу счета за свет — его отключат. Казалось, все были впечатлены этой аналогией, достойной Хауса. Тот, в свою очередь, довольно посмотрел на Генри, кивнув то ли ему, то ли себе, и задумчиво произнёс: — Васкулит ограничивает приток крови к нервам, нарушая передачу электрических импульсов, — Хаус заметил, как Тауб возвёл глаза к потолку, не то ругнувшись, не то пробормотав что-то, похожее на «Господи…» — Острая перемежающаяся порфирия подходит лучше, — все так же недовольно, но уже менее уверенно произнёс Тауб. — Если ты ошибся насчёт порфирии – лечение от нее может навредить почкам пациентки, — возразил Генри. – Васкулит лечат кортикостероидами, которые относительно безвредны. Хаус с секунду задумчиво молчал, покусывая губы, а затем произнёс: — Начните давать стероиды… — Хаус, но он даже не… — …И сделайте тесты и на то, и на другое — чтобы он не ныл, — кивнув на закатившего глаза Тауба закончил Хаус. А затем, будто задумавшись на несколько секунд, добавил: — Мышьячок, я оскорблял тебя за последние полчаса? Арсений только закатил глаза и, поджав губы, вышел из кабинета, на что Хаус одобрительно хмыкнул, но промолчал.***
Шастун на относительно небольшом экране смартфона выглядел достаточно чётко, чтобы можно было разглядеть огромные синяки под глазами и мелкие морщинки в уголках глаз. От вида такого уставшего, но счастливого Антона сердце Арсения сжалось ещё сильнее и стало ещё тоскливее. — Ля ты ля-я-явра! — между тем протянул Шаст, беззлобно усмехнувшись. Сегодня Арсений снова решил накраситься — изначальным планом было только замазать синяки под глазами, но вовремя остановиться он не смог, поэтому сейчас он выглядел как очень сильно уставшая женщина с подиума. И это Арсения вполне устраивало. — Шаст, скажи, у тебя нет ощущения, что я тебя предал? — грустно спросил Арсений, тяжело вздохнув. Со стороны это выглядело крайне умилительно — и Антон бы умилился, если бы не суть вопроса. — Арс, ты чего! — Ну, я вас всех бросил и умотал в Америку… — Серый тоже уехал, и никому даже в голову не пришло… — Но он заранее всем сказал! И учился там вначале ещё два года! А я молчал до последнего, ничего никому не сказал, и… Шастун хмурился с каждым словом всё сильнее, и в конце концов не выдержал, перебив Арсения. — Ты пытаешься меня убедить, что ты всех предал? Не дури, мы все за тебя рады, что ты так устроился! — А как же что мы пели когда-то под гитару… — Арс, ты дурной? Это было давно и неправда, никто никогда всерьёз не считал, что уехать из России — значит предать её. Я, например, наоборот считаю. Это как с родителями. Когда съедешь — у вас и взаимопонимание налаживается, и все друг друга любят. А пока вместе живёте — одни ссоры. Так что лучше переехать и любить Россию, чем остаться и ненавидеть. — А ты? Ты хочешь уехать? — Я, считай, менеджер. Я и здесь-то с таким образованием никому не нужён, — сказал Шаст и почему-то улыбнулся так ласково, что Арсению только сильнее захотелось скулить от тоски. — Антош, ты правда не обижаешься? — Нам не по семь лет, чтобы обидки кидать. Арс, что случилось? Откуда вдруг такие мысли? — Я не знаю, зачем, но у меня такое ощущение, что Хаус решил довести меня до нервного срыва. Пристал, спрашивает, мол, зачем из родины сбежал… — Бля, Арс, всеки ему! Арс шмыгнул носом. Эта идея показалась ему очень уж заманчивой. Теперь между «хочу узнать его получше» и «хочу, чтобы он меня трахнул» появилось «хочу ему въебать». Теперь Арсению оставалось только грустно улыбаться, потому что, во-первых — он даже не знал, какая из его хотелок в конечном счёте окажется самой травмирующей. А во-вторых — как бы ему ни хотелось увидеть зелёные галочки напротив каждого из трёх пунктов, ему светят разве что фингалочки. Под глазом Хауса, если Арсений всё-таки ему всечёт, или под своим — если полезет к Хаусу с одним из оставшихся пунктов. Вывод — как же Арсений жалок. — Так и сделаю, Тош, так и сделаю, — наконец выдохнул Арсений и перевёл разговор на какую-то другую, безопасную тему.***
— Ну что, как продвигаются дела? — с добродушной насмешкой спросила Кэмерон, подловив Хауса в столовой. — Замечательно! Единственное, как он может подставить третью щёку — спустить штаны. — Он не слабак. Силы у него, пожалуй, больше, чем… — Хэй! Мы не спорили о том, сильный он или нет. — То есть, вы заберёте сто долларов и уволите его просто за то, что у него есть принципы? — Почему тебя это так волнует? Ты явно не за сто долларов переживаешь… — Он умный, амбициозный… — …Тебя не беспокоит моя команда. — Уилсона что, не раздражает, когда вы задаёте вопросы и не слушаете ответ? — Очень раздражает. Тебя беспокоит только то, кого я найму и кого уволю, потому что ты скучаешь по доступу к моей почте, — Хаус саркастически усмехнулся. — Не можешь прекратить меня контролировать. — Никто не может вас контролировать, — вернула усмешку Кэмерон. — Не хочешь обратно ко мне в команду? — Нет, — прозвучало уверенно и немного даже гордо. — А жаль. Я бы тебя всё равно не взял, — довольно улыбнулся Хаус. Подойдя к кассе, Хаус хитро посмотрел на Кэмерон и, обращаясь к кассиру, произнёс: — Она заплатит, — и кивнул головой на девушку, которая подняла на него возмущённый взгляд. — Можешь вычесть из тех ста долларов, которые будешь мне должна, — бросил он уже Кэмерон, забирая поднос и удаляясь за свой столик.***
Арсений стоял в холодной операционной и чисто механически, хоть и достаточно сосредоточенно, работал зажимом, изредка бросая взгляды на Чейза, стоящего напротив. Тот так же аккуратно накладывал тонкие швы — ювелирная работа — и иногда промакивал выступающую кровь. — Селезёнку чуть не разорвало, — тихо произнёс он, откладывая зажим с ватным тампоном. — И вы предполагали васкулит? Арсений как-то пропустил момент, когда это случилось. Его просто вызвали в операционную, где Тринадцать мимоходом сообщила, что во время ЭФИ пациентку начало тошнить кровью. — Ты ведь раньше работал на Хауса? — наконец не выдержал Арсений, коротко взглянув на Чейза. — Да. Тут много крови, суши. Арсений выверенным движением перехватил зажим с тампоном и промокнул несколько выступивших капель крови. — Можешь мне что-нибудь посоветовать? — Не-а. — Ты всегда терпел его выпады? — Ага. — Было ли это ошибкой? — Это было неуместно. — Ну, он тебя уволил. — Он и тебя уволит в любом случае. В конечном счёте. Арсений поджал губы, передавая зажим Чейзу. Если бы Хаус хотел его уволить — он бы его уволил. Значит, Хаус не хочет. Однако это не значит, что не уволит. — То есть, ты считаешь… — Я никак не считаю. — Почему? Чейз флегматично ковырялся в селезёнке, даже не поднимая глаз на Арсения. По-хорошему, конечно, тому следовало бы заткнуться, но шило в жопе не утаишь. — Потому что… Он смотрит… — Арсений недоуменно покосился на Чейза, который, заметив этот взгляд, добавил: — Это не метафора. Посмотри наверх. И Арсений посмотрел. Обернулся на галерку, где стоял мрачный Хаус, наблюдающий за операцией. Тот тут же дотянулся тростью до кнопки микрофона и по операционной раздался его язвительный голос. — Так и будете трепаться, или сделаете уже что-нибудь с кровотечением? Арсений пристыженно опустил глаза и начал имитировать активную деятельность. Вообще его часть работы практически кончилась, теперь он здесь чисто на подстраховке. Но под пристальным взглядом Хауса стоять без дела было невыносимо. Внезапно Чейз замер, хмуро глядя на окровавленные органы. — Кровоточит не селезёнка. Дело в печени. — Здесь некроз, — звенящим от напряжения голосом добавил Арсений. — Она умирает изнутри…***
— Увеличенная селезёнка и отказ печени. Классический аутоиммунный панкреатит, — Тауб мрачно наблюдал за Хаусом, который цветными маркерами выводил на доске список симптомов. В дальнем углу сидел Арсений, сосредоточенно глядя перед собой без каких-либо эмоций. Опять. Операция не была изматывающей — скорее, медитативной, поэтому сейчас засунуть все свои эмоции куда подальше и сконцентрироваться на постановке диагноза не составляло труда. Только мысли в голову все равно не шли. — Это порфирия, и она развивается слишком быстро, — тем временем продолжил Тауб, вызвав у Генри снисходительный смешок. — Анализ на порфобилиноген в норме, если ты читал отчёт… — Анализ на порфобилиноген показателен только во время приступа! — перебил его вмиг разъярившийся Тауб, чуть ли не переходя на крик. — И ты бы это знал, будь ты настоящим доктором! Эмбер, снисходительно улыбнувшись, показательно пригнулась к столу, будто боясь попасть под раздачу. Хаус же смотрел на этих двоих с полным восторгом. — Это потрясающе, — тихо произнёс он, закрывая фломастер. Тауб и Генри посмотрели на Хауса и спросили одновременно: — Что именно? — Кто из нас? Тауб всё ещё был напряжён, как струна, готовая в любой момент лопнуть; Генри же, напротив, казался расслабленным и уверенным в своих выводах. — Вы оба. Вместе, — улыбаясь ответил Хаус, заставляя Тауба раздражённо вздохнуть. — Так отчаянно пытаетесь доказать неправоту друг друга. Пациентка вас обоих, правда, не заботит, но какая разница, и так ведь сработает, — со смесью искреннего восторга и иронии закончил Хаус. — А я ненавижу Тринадцать! — как сурикат выпрямилась Эмбер, невозмутимо посмотрев на Хауса. — Не настолько продуктивно, — усмехнулся Хаус. Тринадцать удивлённо вскинула брови и переглянулась с Арсением, снисходительно улыбаясь. — Почему вы её не уволили, она же была в команде девушек? — не унималась Эмбер. — Из всех вас она первая начала учиться на ошибках, — чуть ехидно ответил Хаус, а затем добавил уже более серьёзно: — Будет самым внимательным врачом, — и тяжело посмотрел на Эмбер, которая уже было собралась снова возмутиться. — Это всё ещё может быть что-то васкулярное, — невозмутимо продолжил Генри, не обращая внимание на перепалку. — Васкулит уже исключили, — сквозь зубы процедил Тауб, потирая виски большими пальцами и прикрыв глаза. — Стероиды не помогли, — тоном «какой же ты идиот» добавил он. — Васкулярное — не значит васкулит, — возразил Генри, тоже начиная распаляться. — Что-то же перекрывает ей доступ крови к печени и селезёнке! — Сделайте висцеральную ангиографию, — тихо перебил их Хаус, глядя в пол и медленно прокручивая маркер в пальцах. Тауб моментально перевёл на Хауса шокированный и разозлённый взгляд. — Это шутка, да? — с тихой яростью в голосе спросил он, вставая со стула. — Он не может быть прав каждый чёртов раз. Вы подкидываете ему идеи, чтобы унизить нас? — Если бы я хотел вас унизить, я бы заставил мыть полы в комнате отдыха, — ехидно ответил Хаус, наслаждаясь зависшим выражением на лице Тауба.***
— Мне надо это потрогать! — верещала пациентка, протягивая руки к паху Арсения. А Арсений думал, что, вероятно, закончить тест у них не получится. — Нет! Нет! Дайте мне его! Я хочу это! Как называется симптом, когда человек хочет трогать твой член? Вряд ли в девушке резко проснулось либидо, пока Арсений вводил контраст в её кровь для предстоящего анализа. Но по-настоящему Арсений возненавидел эту ситуацию, когда, стоя перед столом Хауса, комом в горле встала необходимость объяснять, почему тест сорвался. И шесть коллег за спиной легче не делали. — Она начала меня лапать. — И кричала что-то на русском, — вставил Катнер, и Арсений обязательно бы вставил шпильку в его адрес, если бы не чувствовал себя так неловко. — И что же она кричала? — злорадно спросил Хаус, даже не пытаясь скрыть удовольствие. — Что она хочет меня потрогать, — как можно непринуждённее ответил Арсений, с досадой отмечая, что кончики ушей предательски краснеют. Хаус присвистнул. — Удивительное рядом! И почему же тебе было не расслабиться и получать удовольствие — глядишь, и тест бы доделали? Или женские прикосновения для тебя настолько омерзительны? — с противненькой ухмылочкой спросил он. — Она была не в себе, и… — Мне вот что интересно, — перебил его Хаус, вставая со стула и подходя к Арсению. — Как думаешь, почему она кричит на русском? — В невменяемом состоянии люди склонны переходит на родной язык… — Это всё понятно, но ведь во время ЭФИ она кричала на английском. Может, она специально для тебя на русском кричит? — Откуда бы она узнала, что я русский? — Рыбак рыбака видит издалека, знаешь? — Это Вы поэтому постоянно шутите, что я гей? — усмехнулся Арсений, стараясь скрыть раздражение. — А я не шучу. — Может, мне лучше знать? — Интересно, а ведь пациентка тоже в своё время из России сбежала? — не унимался Хаус, наслаждаясь смесью раздражения и смущения на лице Арсения. — У нас пациентка, вероятно, умирает! Можете постебать меня завтра, а сейчас давайте займемся диагнозом?! — Только она сюда поступила учиться, Мышьячок, а ты по связям нашёл себе рабочее место — и делать особо ничего не надо. Арсений почувствовал, что вот теперь он начал по-настоящему закипать. — То, что я не учился в Америке, не значит, что я приложил меньше усилий, — сквозь зубы процедил он. — Конечно нет. Но ведь уехать работать здесь куда легче, чем остаться в России, — от этих слов Арсений вздрогнул, как от пощёчины. Вот оно. — Ты просто выбрал путь полегче, — с садистским удовольствием продолжал Хаус, наблюдая за растерянным лицом напротив. — Признай, Попов, что ты просто трус. Трус и слабак. Арсений всегда удивлялся, как иной раз много всего можно подумать за считанные миллисекунды. Это очевидная провокация, Арсений, нельзя бить ебало начальнику. Даже если очень хочется. Даже если этот начальник, судя по всему, того и добивается. Обо всём этом Арсений успевает подумать за те мгновения, которые требуются для того, чтобы размахнуться. И уже в следующую секунду его кулак прилетел прямо в лицо Хаусу, где-то под носом, так, что на верхней губе сразу же проступили несколько капель крови, а сам Хаус, теряя равновесие, сделал несколько шагов назад и судорожно схватился за стол, чтобы не упасть. На пол полетели несколько папок и стаканчик с ручками. Арсений громко выдохнул — не то обречённо, не то с облегчением. А может и всё вместе. Теперь была его очередь испытывать садистское удовольствие — шокированный взгляд Хауса с толикой уважения приятно почёсывал его самолюбие. Теперь же время начало тянуться невыносимо медленно, и за целых десять секунд Арсения посетила только одна мысль. Пиздец.***
Хаус не был уверен, что поступает правильно. Главным условием спора было «не переставать провоцировать до Попова», а не «провоцировать с двойной силой». Хаус же как будто нарочно выводил того из себя, стараясь как можно сильнее развести на эмоции. Словно пытался проиграть этот спор. И если бы у него спросили, зачем он это делал — ответа бы не нашлось. И дело точно не в деньгах. Поэтому сейчас, цепляясь за край стола, с окровавленной губой, Хаус чувствовал, что его словно окатило ведром ледяной воды. Да что там ведром — ванной. Он ХОТЕЛ, чтобы Попов его ударил. Надеялся на это. Словно пытаясь увидеть подтверждение своего мимолётного предположения — Попов на самом деле сильнее их всех вместе взятых. Нет, не физически — морально. Потому что Хаус бы не ударил. Он мог бы сколько угодно язвить, унижать человека, подсыпать слабительное — но он бы не смог ударить. Хауса били до этого. В него стреляли. Но только сейчас у него возникло ощущение, что его обыграли, его метафорически нагнули, его не ударили — ему въебали. И это, чёрт возьми, вызывало уважение. Напряжённое молчание прервала Эмбер. — Я знаю, что с пациенткой! Хаус с наигранным недовольством цокнул и, слегка поморщившись, вытер кровь тыльной стороной ладони. — Ты не могла это сказать пятнадцать секунд назад? Я бы сэкономил сто баксов. — Вы бы сэкономили сто баксов, если бы не доёбывались до меня, — тихо проговорил Арсений себе под нос, стараясь скрыть удовлетвоорение. Хаус посмотрел на него с недоверчивым прищуром. — Откуда ты знаешь про спор? — Фраза «я бы сэкономил сто баксов» навела меня на мысль, — ответил Арсений, теперь даже не собираясь скрывать победной ухмылки. Хаус на это только беззлобно хмыкнул. — Отравление спорыньёй! — продолжила Эмбер, игнорируя слова Арсения. Тот моментально уловил ход мыслей девушки. — Заплесневелый хлеб с влажным и необработанным зерном — как раз как в том ржаном хлебе, который она ела. — Поэтому ей стало хуже от бромокриптина — там в составе спорынья. Она всё просила молока, ведь оно нейтрализует яд. — Думаешь, она знала, чем больна, и пыталась лечится? — с сомнением спросила Тринадцать. — Нас тянет к полезному, это заложено эволюцией, — снисходительно ответила Эмбер, довольно улыбаясь. — Хауса почему-то тянет к тому, чтобы быть мудаком — а это не очень-то полезно для здоровья, — хмыкнул Арсений, замечая у Хауса едва заметную улыбку.***
— Так значит, её здесь нет? — растерянно спросила пациентка, глядя куда-то в сторону — очевидно, на галлюцинацию матери. Арсений сочувственно качнул головой, глядя на выступающие слёзы на глазах у девушки. — Ирина, видите, вы уже можете принять такой ответ, — мягко проговорила Эмбер. — Значит, лечение работает. Ирина судорожно закивала головой, не отрывая взгляда от видения. — Ты тоже, мама, — внезапно прошептала она. Арсений поймал на себе вопросительный взгляд Эмбер. Одними губами он прошептал ей «потом», и снова перевел взгляд на пациентку. — Я буду скучать, — со слезами в голосе добавила Ирина, прикрывая глаза. — Мама… Затем её внимание опять вернулось к врачам, она грустно улыбнулась и часто заморгала, стараясь смахнуть слёзы.***
Рабочий день опять закончился слишком поздно. За пределами аудитории стояла гробовая тишина, поэтому шаги Хауса были слышны задолго до того, как дверь распахнулась, пропуская его внутрь. В руках у него был пышный букет пионов. — Итак. Вас тут семь, а роз у меня… — Хаус сделал небольшую паузу, отделяя от всего букета шесть пионов. — А роз у меня всего шесть. — Это вообще-то пионы, — встрял Катнер, однако, поймав скептичный взгляд Хауса, добавил: — Но я уверен, что они из семейства розовых. Хаус хмыкнул и продолжил толкать речь. — Вообще, это конечно странно, что вас семь, — на этих словах он пристально посмотрел на Арсения, улыбнувшись кончиком губ. — Врезал начальнику и всё ещё здесь? Совершенно невольно Арсений расплылся в широкой улыбке, невозмутимо глядя в ответ. — Дайте мне цветок и заткнитесь. Улыбка Хауса стала чуть более заметна. — Не переборщи, — беззлобно хмыкнул он, протягивая Арсению пион. Затем он тяжело вздохнул, обводя взглядом всех присутствующих. — Хотел бы оставить вас всех, но… — И развёл руками в почти даже искреннем сожалении. — По моим подсчётам, один из вас должен уйти. И он опять пробежался взглядом по каждому. И задержал его на Эмбер. Та, вначале слегка нахмурилась, а затем неверяще мотнула головой, нервно, и как-то немного испуганно усмехаясь. — Вы шутите! Хаус приподнял бровки домиком, и сейчас это не выглядело карикатурно. Он, будто, действительно сожалел. Арсений поджал губы. Без Эмбер будет… скучно. Даже не верится, что Хаус может её… — Я нашла ответ! — возмущённо воскликнула она, вставая со стула — стремительно, но изящно. — Я копала могилу, я… Но её перебила Тринадцать, чуть усмехнувшись. — Подложила ошейник в процедурную, чтобы напугать меня. Эмбер фыркнула. — Нет, я не… Но договорить она не успела, потому что Хаус невозмутимо передал ей цветок. Эмбер даже подвисла на несколько секунд, бездумно глядя на пион. — Вы не верите, что она это сделала? — почти обиженно спросила Тринадцать, слегка нахмурившись. Арсений перевёл взгляд с Эмбер на Тринадцать и слегка напрягся, увидев её воинственное выражение лица. Он сидел между ними и чувствовал себя ограждением на митинге — сейчас две толпы кинуться друг на друга, а ему их сдерживать. — Нет, я УВЕРЕН, что она это сделала, — беззлобно хмыкнул Хаус. — И поэтому она получает цветок. Это было изящно, только она немного перестаралась. Эмбер самодовольно обернулась на Тринадцать, садясь на свое место, заставив Арсения снисходительно закатить глаза. Они с Хаусом, конечно, два сапога пара. Дурят, как дети малые. Конечно, Хаус её не уволит. Тем временем, Хаус с вполне себе искреннем сочувствием — однако, при этом, с усмешкой — смотрел на растерянную Тринадцать. — Она влезла тебе в голову. — Нет, я… — Она тебя поиме-ела, — ехидно протянул Хаус с беззлобной улыбкой. Эмбер довольно хмыкнула, слегка подаваясь вперёд, чтобы Арсений не загораживал её язвительный взгляд, направленный на Тринадцать. Та лишь закатила глаза. — Внушение она провела хорошо, — продолжил Хаус, — дала идее развиться… А вот оставить ошейник было глупо, — Хаус поджал губы, и с наигранной задумчивостью посмотрел в потолок. — Как известно – призраки вещами не разбрасываются. — То есть, я уволена? — мрачно спросила Тринадцать, разведя руками. Хаус подошёл к ней и резким движением руки вытянул один пион из букета. Тринадцать с умилительным детским смущением улыбнулась, забирая цветок. Арсений нашёл эту картину максимально трогательной, и протянул девушке свой цветок, чтобы чокнуться. Тринадцать смутилась ещё сильнее, но всё же чокнулась в ответ. Эмбер на это лишь закатила глаза в притворном раздражении. Хаус, тем временем, со словами «Чуть про вас двоих не забыл!» небрежно бросил два пиона Катнеру и Коулу, а после остановился напротив сидящих рядом и волком глядящих друг на друга Тауба и Генри. Все в аудитории, казалось, затаили дыхание. Своеобразное противостояние этих двоих скорее всех забавляло и умиляло, чем бесило. Однако сейчас стало очевидно, что Хаус выберет лишь одного. Конечно, все ставили на Генри — тот всю дорогу был на одной волне с Хаусом. Однако Хаус удивил. С грустной полуулыбкой он перевёл взгляд с Тауба на Генри и тяжело вздохнул. — Простите, Генри. Мы классно порезвились, — и вручил цветок удивлённому Таубу. Генри только грустно усмехнулся и пару раз понимающе качнул головой. — Но вы же были согласны с каждым его словом, — настороженно прошептал Тауб. — Вы даже фразы друг за другом заканчивали! — И поэтому я должен уйти, — всё с той же грустной, и вместе с тем понимающей улыбкой произнёс Генри. — Хаусу не нужен человек, озвучивающий его мысли. — Забавно, сам только что хотел это сказать. Возможно, Арсений и не знает Хауса так же хорошо, как тот же Уилсон, но сейчас было совершенно очевидно, что за напускной иронией мужчина старается скрыть вполне себе искреннюю печаль. — Остальные во вторник в восемь, — продолжил Хаус, оглядывая присутствующих и снова, со слегка виноватой улыбкой, остановил свой взгляд на Арсении. — Девять дней без выходных — вы заслужили один дополнительный.***
Кажется, это скоро станет не вполне здоровой привычкой — пересекаться у несчастной лавочки после рабочего дня. В этот раз, кажется, Хаус ждал Арсения. По крайней мере, когда тот вышел в прохладный вечер, Хаус сидел на скамейке с таким скучающим видом, будто сам не знал, зачем он тут сидит. И Арсений бы ни за что не поверил, если бы не увидел сам — как только взгляд Хауса упал на него, что-то такое промелькнуло в этом взгляде, совершенно удивительным образом напоминающее пристыженность. Неловкость. Едва заметное чувство вины. Арсений не успел опознать — это «что-то» пропало слишком быстро. — Вы серьёзно с кем-то поспорили на то, ударю ли я вас или нет, — с притворной обидой спросил Арсений. Обиды он, собственно говоря, не чувствовал, но для приличия стоило бы создать вид оскорблённой невинности. — Ага, — беззаботно ответил Хаус, довольно улыбаясь. — Тогда вы делали всё возможное, чтобы проиграть. Я извиняться не буду. — Если бы ты извинился — я бы совершенно точно разочаровался в тебе, Мышьячок-голубок. Арсений беззлобно усмехнулся. Если это не флирт, то что? — Мне кажется, вопрос о том, кто из нас двоих токсичней, можно закрыть за ненадобностью. Ответ очевиден. — А, то есть часть с «голубком» у тебя вопросов не вызывает? — съязвил Хаус, весело глядя на Арсения. Тот растерял всю свою напускную обиду, на место которой пришло едва ощутимое смущение. Хаус же слегка посерьёзнел и бросил как бы между делом: — Надеюсь, гейство не считается у вас предательством. Иначе всё-таки придётся записать тебя в изменники родине. — Я понял, что вы меня таковым не считаете, — снисходительно улыбнулся Арсений, уловив едва заметный облегчённый выдох со стороны Хауса. — И я не гей. И да, у нас запрещена ЛГБТ-пропаганда. — Дикари. — Не все. Повисла тишина, в которой уже ничего не осталось от ощущения недосказанности. — Тебя подвезти? Арсений скептически хмыкнул. — Вам так неймётся узнать, где я живу? Хаус только закатил глаза. — До вторника, — снисходительно улыбнулся Арсений и направился к автобусной остановке. Всё-таки он не настолько богатенький Буратино, чтобы каждый день ездить на такси. Всё-таки Хаус не такой уж и мудак.