***
— Правосторонняя боль, рвота, а теперь лёгкое спалось без всякой травмы, — Хаус мрачно постукивал пальцами по столу, раздражая маячившего сзади Уилсона. Они перебрались в большой кабинет, но команду Хаус в очередной раз отослал под каким-то невнятным предлогом. — Звучит странно, — продолжил Хаус, скрывая волнение за язвительными интонациями. — Возможно, это и впрямь странно. — Не ёрничайте, — снисходительно улыбнулся Попов, и Хаус на секунду завис. — Хаус, нам надо это обсудить, и только после этого звонить ему, — на грани слышимости произнёс Уилсон. Хаус недовольно зыркнул на друга. — Зачем, у нас ведь скидка на тарифный план «Сибирь»! — а затем вернул внимание Попову. — Последний тест показал, что функции почек… — Я знаю, что показал тест — я его делал, — со смесью снисходительности и раздражения прервал его Арсений, и Хаус закатил глаза. — Чем больше ты будешь перебивать, тем дольше я буду выпендриваться! Уилсон со странной задумчивостью посмотрел на Хауса. — С каких пор ты позволяешь пациенту участвовать в диф-диагнозе? — С тех пор, когда пациент и его лечащий врач — один и тот же человек, — и снова обратился к Попову. — Функции почек всё ещё нарушены, что означает — барабанная дробь — проблемы с почками! — Но не те проблемы, которые требуют лечения антибиотиками. Что делает нас в равной степени неправыми. — Ещё чего! Это делает нас ОБОИХ неправыми, но не в равной степени, — обиженно фыркнул Хаус. — Ты был в шесть раз неправее! Когда последний раз делал манту? — Относительно недавно. — Очень информативно. — Это не туберкулёз. — Какая уверенность! Может быть ты, ангел-дефис-идиот, тогда в курсе, что это? Короткую словесную перепалку прервал Уилсон. — На секунду. И выключил микрофон. — Рак подходит под все симптомы. Опухоль в лёгком или почке могла выбросить тромб в другие органы… Хаус с нажимом провёл ладонью по лицу и шумно выдохнул, но плеваться сарказмом стал с удвоенной силой. — И ты боишься, что опухоль услышит и поймёт, что мы вышли на след? Уилсон бросил на Хауса очередной сочувствующий взгляд. — Рак — тяжёлый диагноз, даже когда пациенты не заперты в доме в глуши Сибири. Мы могли бы сперва убедиться… Хаус мрачно перевёл взгляд с Уилсона на экран компьютера. — По всей видимости, вы предполагаете рак, — подрагивающим голосом спросил Арсений и Хаус сжал свою трость до побелевших костяшек, включив снова микрофон. — Вероятно, в брюшной полости, — ответил он, поджав губы. — Хаус, — печальным голосом отдёрнул его Уилсон. — Но у тебя там нет подходящего оборудования для визуализации, — Хаус закапывал эмоциональное состояние их обоих. — Нет хирурга сделать биопсию, нет контраста для съёмки и нет онколога, чтобы сделать заключение. — Хаус, — опять произнёс Уилсон с нажимом. — И я слишком далеко, чтобы подержать тебя за ручку! Смотреть на растерянное и беспомощное выражение на лице Попова было практически невыносимо. Опять. И Хаус опять ничего не может сделать. — У меня есть, — Арсений сглотнул. — рентген. — У тебя есть рентген? — шокировано переспросил Хаус. — Ага. Кажется, отец перетащил сюда половину своей клиники. — Твой отец врач? — Хаус, казалось, готов был даже присвистнуть. — Вообще, он психиатр. И совладелец одной частной клиники… — Тогда начнём с рентгена, — перебил их Уилсон, и Хаус опять недовольно насупился, но кивнул. — Сделай рентген всего тела. — Отправлю изображения, когда закончу, — ответил Арсений, грустно улыбаясь. И поспешно отключился. — Жду, — тихо прошептал Хаус уже погасшему экрану.***
— Он раздражает, — ворчливо произнёс Хаус, пока Уилсон изучал снимки. — Отказался принимать антибиотики, потому что они могут понадобиться кому-то другому. — Он сказал, что переживает за другого человека?! — нарочито возмущённым тоном ответил Уилсон. — Какой позёр! Мочевая система в порядке. Ты его недолюбливаешь, потому что он… — Уилсон сделал интригующую паузу. — Не проигрывает тебе в словесной эквилибристике! Хаус на секунду прищурился с нарочитой задумчивостью. — Я сложный человек. Я недолюбливаю его по множеству причин. Уилсон недоверчиво фыркнул. — Никогда ещё человека не избегали потому, что он был самым подходящим собеседником. Даже я не такой подходящий — я скорее терплю необходимость вечно препираться с тобой. Он ей наслаждается. Медиастинальный узел увеличен. — Лимфома? — тут же спросил Хаус, растеряв всю свою непринуждённость. — Возможно, но мы не можем в этом убедиться без биопсии. — Мы не можем исследовать биопсию без контраста. — Мы не можем провести биопсию. — Поскольку контраста у них нет, его надо чем-то заменить. Уилсон смотрел на упирающегося Хауса как на дурачка. — Он не может сделать биопсию без хирургов и операционной. — Любое сильно красящееся вещество можно использовать как контраст. Чернила для принтера, пищевые красители. Кофе… — Нет, спасибо. — Нужно провести осмотр и найти узел поближе к поверхности, чтобы он мог сделать биопсию. — Ну, это имеет смысл. Хаус удивлённо посмотрел на совершенно не раздражённого друга. — «Это имеет смысл»? — Я первый это сказал. — Шокирующе спокойным тоном! После того, как я выводил тебя на протяжении тридцати секунд, а ты всё это терпел. — Я просто веду себя как зрелый человек, — хмыкнул Уилсон и вернулся к изучению снимков. Хаус ехидно ухмыльнулся. — В лавандовой блузке? — и хитро прищурился. — Ты, почему-то, счастлив… Уилсон опять фыркнул с картинным возмущением. — О, как ты смеешь так говорить! На рентгене больше нет никаких аномальных утолщений. — Аномальные утолщения могут ощущаться до того, как они будут видны на рентгене, — и снова прищурился. — Ты надел эту блузку для кого-то. — Для департамента здравоохранения. Они не очень хорошо относятся к полуголым онкологам. Ты будешь проводить осмотр? Хаус нарочито сокрушённо выдохнул. — Придётся… А вы с Чейзом сидите и ищите контрасты. — С Чейзом? Хаус, что это за паранойя, что ты не хочешь подключать к делу команду? Хаус на это только фыркнул и молча вышел.***
Арсений предпочитал не думать, что, раз Хаус позвонил в комфортное для Арсения время — час дня по Омску — у самого того уже глубокая ночь. Предпочитал не думать, потому что слишком уж это похоже на заботу. А Хаус, может, просто сова. — Я сам могу провести осмотр, вам не обязательно наблюдать. Уши уже предательски покраснели, и румянец постепенно переходил и на щёки. — Я могу назвать минимум три причины, по которым обязательно, и одна из них — медицинская. Арсений покраснел ещё сильнее. — Хаус, где это вы? — промямлил он, стараясь скрыть смущение. — Это явно не ваш кабинет. Хаус невозмутимо фыркнул. — Ну а ты не в больнице. Какой смысл мне там находиться. — Я не буду, — срывающимся от смущения голосом начал Арсений, — я не буду раздеваться перед вами в вашей квартире… — Не драматизируй, — картинно закатил глаза Хаус. — Ты не в моей квартире. Ты на другом конце земли! Обещаю не домогаться. На последней фразу Арсений обиженно надул губки и, увидев озадаченное лицо Хауса, насмешливо фыркнул. — Конечно будете. Я не буду раздеваться! — Конечно будете! — передразнил Хаус. — Кто-то же из нас должен. Арсений опять картинно обиделся. — Вы меня даже ни на одно свидание не сводили, а уже заставляете раздеваться! Теперь настала очередь Хауса насмешливо фыркать. — Вернёшься — свожу, — елейным голосом ответил тот, и Арсений покраснел ещё сильнее, хотя, казалось, куда сильнее. — Не ломайся. На этот раз Арсений посмотрел на Хауса с максимальной серьёзностью. — Я не собираюсь открываться без ответного проявления доверия. Хаус закатил глаза и снисходительно улыбнулся. — Ты это всем своим врачам говоришь? — Хаус, покажите мне свою квартиру. Арсению показалось, что взгляд Хауса из снисходительного стал ласковым. — Господи, да это же всего лишь квартира, а не душа! Арсений улыбнулся и молча демонстративно поднёс кислородную маску к лицу и сделал глубокий вдох. Хаус опять закатил глаза, не переставая улыбаться. И Арсений увидел, как на экране ноутбука сменяется картинка — Хаус разворачивает ноутбук. — Гостиная. — Помедленнее. — Часто ты это говорил своему Антону? Арсений снова покраснел. Сейчас от Хауса это звучало как беззлобный подкол, а не претензия ревнивой жёнушки. — Это он мне говорил, — в голосе слышались нотки самодовольства. Хаус снова беззлобно хмыкнул. — Ни за что не поверю, что ты актив. — Вы это уже говорили. И если вы так хотите развешивать ярлыки — я универсал, — хихикнул Арсений. — Правда любишь быть сверху? — Вы можете продолжать экскурсию. Хаус фыркнул и медленно начал вставать с дивана. — Мучаетесь бессонницей? — спросил Арсений, увидев на журнальном столике бутылку какого-то крепкого алкоголя. Хаус заторможенно отвёл задумчивый взгляд. — Давайте я перефразирую. Вы пьёте два или три бокала скотча, прежде чем вырубиться перед телевизором, — Арсений честно старался закопать зачатки заботы, и искренне верил, что у него получилось. Хаус недовольно поджал губы. — Как же ты далёк от истины, — и наклоняет экран ближе к бутылке. — Это бурбон. — Нигде нет фотографий. Семья и друзья неважны, да? — А ты любишь выпендриваться. — Вы строите проекции. Сами вечно понтуетесь и думаете, что я такой же. — Может я лучше разденусь? И тогда ты заткнёшься? — Был бы у меня шанс заставить вас раздеться, я бы уже рискнул, — со смесью игривости и нежности в голосе фыркнул Арсений. — Вы скорее душу передо мной вывернете, чем покажете ногу. Хаус как-то грустно улыбнулся. Повисла тишина, полная недосказанности, но ощущалась она как-то до невозможного правильно, и Арсений не мог перестать улыбаться. Хаус, кажется, тоже, но печальнее. — Ну, ты всего меня раскусил, — усмехнулся Хаус спустя недолгое время. — Выпишешь направление к своему папе? — А я разве сказал, что вас нужно лечить? И Арсений всё продолжал улыбаться.***
Уилсон просидел в лаборатории больше двух часов, и в конечном счёте спасло его только внезапное присутствие Чейза. — И что, он позволяет Попову принимать участие в постановке диагноза? Уилсон хмыкнул. — Конечно позволяет. Он Хаусу нравится. Шокирующая информация — соус для спагетти не подходит в качестве контраста. Попробую кофе. — С чего ты взял? — Под микроскопом вижу. Чейз раздражённо закатил глаза. — С чего ты взял, что Попов нравится Хаусу. — Попов его раздражает. Хаус ведёт себя так, будто не уважает его как доктора. Постоянно его оскорбляет… Он так ухаживает. — О нет. Всё это время Хаус за мной ухаживал. — Если не считать того, что Попов мужчина — он идеальная для Хауса партия. Острый на язык, даст ему фору в словесной эквилибристике. Фриковатый — ты видел, как он красится? А главное, он загадочный русский с загадочной болезнью в загадочной Сибири. — Соевый соус не подходит. — Мы просидим здесь всю ночь.***
Хаус отстранённо наблюдал за тем, как Арсений поставил ноутбук на стол и отошёл в центр комнаты. Он был как тот дед, который во сто шуб одет — отопление в доме, видимо, хромало, и это ещё мягко говоря. Раздеться вне поля зрения камеры Попову, кажется, даже в голову не пришло. Под безразмерным чёрным свитером оказался ещё один — на этот раз поменьше, с очень странным принтом в виде абстрактного лица. Под ним оказалась ярко-оранжевая блузка с помятыми рукавами-фонариками и бантом на шее. Хаус расфокусированным взглядом смотрел на подрагивающие пальцы, развязывающие бант, пылающие уши, стройные, почему-то бритые ноги, — сине-зелёные джинсы Попов стянул ещё в самом начале, не снимая шерстяных носков, — и думал, нарочно ли тот делает это на камеру. Потому что невозможно быть таким эстетичным, не прикладывая никаких усилий. — Ты вкурсе, что ты выглядишь как гей? — Вы же американец, что за стереотипы?! — деланно возмутился Попов, стараясь, видимо, скрыть смущение. — Ты бреешь ноги! Повисла короткая пауза. — Ты знаешь, — внезапно начал Хаус, — по теории кокосов и персиков ты — физалис. Арсений озадаченно посмотрел на него. — Ты весь такой яркий и хрупкий снаружи — сломать тебя как нечего делать, — продолжал он, задумчиво прищурившись, словно любуясь. — И внутри — на любителя. Попов заторможенно подошёл к столу и сел на мягкий, слишком низкий стул, из-за чего он почти не наклоняясь мог положить подбородок на столешницу. — Но вы меня не сломали. — Я не слишком пытался. — Слишком... — Я всё равно буду называть тебя Физалисом, — усмехнулся Хаус. Чувствовал ли он вину? Пожалуй да. Был ли тот спор глупой ошибкой, нелепой прихотью? Он не знал. — А вы тогда грецкий орех, — и улыбнулся устало, при этом почти мурлыкая. — Жёсткий снаружи и чуть менее жёсткий внутри. Ум и твёрдость. — А может ты фисташка? Закрытая. Кажется, что просто раскусить, а внутри... — Давайте прекратим игру в ассоциации? А затем будто даже невозмутимо отошёл опять к центру комнаты, по дороге медленно стягивая блузку. — Носки тоже. — У нас за окном минус тридцать пять, дом еле отапливается, — снисходительно ответил Попов. Подрагивая от холода. — Я и в одетом-то состоянии мёрзну. Когда откроют лимфоузлы в стопах — обязательно сниму носки. Хаус тяжело вздохнул. — Скажи спасибо, что я тебе трусы разрешил не снимать. — Скажите спасибо, что я согласился их снять, в случае если я не нащупаю другие лимфоузлы. — Вообще-то это в твоих интересах. — Так не ведите себя так, будто в ваших. — Помнится, я собирался тебе доказать, что твои гениталии не эстетически привлекательны. Арсений беззлобно фыркнул. — Если бы вы сказали «эстетически непривлекателен», я бы вас ударил. — Ты в Сибири. — По возвращении. — Ты меня уже бил. Пора завязывать. Или тебе понравилось? — Хаус хищно ухмыльнулся, уже даже не стараясь скрывать удовольствие от перепалки. Арсений снисходительно улыбнулся. — Начинаю с околоушных. — Можно и так. Но если мы найдём что-то, не дойдя до твоих шикарных бритых ног, — я себе этого не прощу. — У вас... лэгфетиш? И Попов запрокинул голову, начиная медленно и с нажатием вести пальцами по шее. — Подойди поближе и поверни голову, — Арсений послушно подошёл. — Нащупай кивательную мышцу. — Хаус, я знаю, где находятся лимфоузлы. — Вас этому учат до или после курсов по утешению внутреннего ребёнка? — и щёлкнул мышкой, включая музыку, походившую на саундтрек к порно. — Хаус, я всё слышу! — Это чтобы помочь тебе расслабиться. Арсений снова фыркнул. — Что с подмышечными? — Не увеличены, не болезненны. С обеих сторон. — Отлично. Опусти камеру ниже, ощупывай брюшные, — Попов кивнул и камеру опустил. — И спускайся медленно вниз… — Вниз — это куда, — усмехнулся тот, поднимая камеру и скептично глядя на Хауса. — Прости, что? — Хаус приложил ладонь к уху, будто вслушиваясь. — Не расслышал, ты так тяжело дышишь! — Я без кислородной маски, идиот! — хохотнул Арсений, а Хаус насупился, и молча продолжил вглядываться в монитор. Попов действительно опустил камеру и провёл пальцами по подтянутому прессу с лёгким нажимом, точечно надавливая вокруг пупка. Во рту резко пересохло, и Хаус дёргано потянулся к бокалу с бурбоном дрогнувшей рукой. Он же не становится геем только от того, что считает открывшийся ему вид объективно красивым? Может даже, привлекательным. Эстетически, ага. Теперь Хаус не так уверен в том, что у Попова стрёмные гениталии. Под таким произведением искусства на месте пресса не может быть ничего, характеризующегося как «непривлекательное»… Чертыхнувшись про себя, Хаус сфокусировался на экране, сразу же хмурясь. — Погоди, — выключил музыку и подался вперёд. — Ты недостаточно глубоко надавливаешь, — Господи, как ужасно это звучит, Хаус, о чём ты думаешь. — Ещё раз там прощупай. Хаус уверен, что Попов покраснел. Тот снова надавил над пупком и коротко зашипел, едва заметно дёрнув рукой, в которой держал камеру. Может, и «едва», но достаточно, чтобы Хаус успел заметить подтверждение того, что Попова эта ситуация, кажется, тоже оставляет не до конца равнодушным. Хаус нервно сглотнул. В смысле «тоже»? — Увеличены, — тем временем сообщил прерываемый лёгкими помехами голос Попова и тот поднял камеру к лицу. У того действительно розовели кончики ушей, однако румянец, судя по всему, сходил, оставляя место вновь нарастающему страху. — Похоже, ты будешь делать биопсию… Можешь радоваться — догола мы тебя сегодня раздевать не будем, — и, слабо улыбнувшись, отключился. Он ненавидел в себе эту черту. Даже несколько. Он ненавидел говорить первое, что взбредёт в голову. Обычно это весело, но в такие моменты, как сейчас, ужасно подводит. Вот что значит «сегодня раздевать не будем»? Хаус что, хочет это сделать в какой-то другой день? Он опустил взгляд. Хочет. Это ненормально — возбуждаться при осмотре пациента. Даже если этот пациент — Попов. Тем более, если этот пациент — Попов. Ещё больше он ненавидел, что не умеет поддерживать. Даже когда хочет. Сейчас он бы очень хотел — может, иррационально, не до конца отдавая себе в этом отчёт, но хотел — сказать хоть что-нибудь, чтобы уменьшить страх в глазах Попова. Но он и сам на взводе не меньше — и где его профессиональная холодность? А ещё Хаус ненавидел, что он трус, самый жалкий трус — он боится сам себя. Потому что вместо того, чтобы отрефлексировать своё поведение, он налил себе уже какой по счёту бокал бурбона.