Физалис

      Уилсон с молчаливым сочувствием смотрел на напряжённо слоняющегося по его кабинету Хауса. Конечно, Хаус и до этого дни напролёт отсиживался у Уилсона, но теперь разница стала разительной: если раньше Хаус сидел здесь, чтобы спрятаться от работы в целом и Кадди в частности, то сейчас — потому что просто не знал, куда себя деть и к кому пойти.       Потому что Хаус, вопреки созданному им же образу, не был ни всесилен и ни всезнающ. И только Уилсон это не просто знал, но ещё и чувствовал.       Когда Хаус первый раз прибежал к Уилсону, он был в практически в таком же состоянии. Это было одно из первых его дел, в которых он был лечащим врачом. Он был молодым, здоровым и психически, и физически, амбициозным… И напуганным — его кузен был болен, умирал, и все знали, что сделать ничего нельзя. Все, кроме Хауса.       Тогда Уилсон первый раз увидел панику в глазах человека, казалось, не способного на панику.       Спустя шесть лет, дурацкую свадьбу на спор, развод, и ещё одну свадьбу — уже по любви, — Уилсон снова увидел эту панику. Всё случилось слишком быстро, и вот Хаус ходит с тростью и разведён во второй раз. В общем-то, мудаком Хаус ещё до этого.       И вот, три месяца назад, Хаус опять появился в его кабинете с плохо скрываемой паникой в глазах. И с тех пор что-то неуловимо изменилось. Как и в предыдущие разы, на самом деле, только предыдущие разы Уилсон может лишь воскрешать в памяти, а сейчас — оно сейчас.       Есть что-то магическое в цифре «три», потому что с тех пор Хаус как будто бы уже не пытался казаться всесильным. Он позволял себе паниковать снова и снова, хоть и не умел этого делать.       И поэтому он сейчас был здесь.       — Хаус, что ты от меня хочешь? — устало спрасил Уилсон, не в силах больше наблюдать за метаниями друга. Тот лишь тяжело вздохнул. — Ты всю жизнь бегал от этого, но ты же не мог не понимать, что рано или поздно придётся начинать учиться решать проблемы через рот?       Хаус снова вздохнул.       — Ну что я ему скажу?       — Вы два взрослых мальчика. Очевидно неравнодушны друг к другу…       На этих словах Хаус болезненно поморщился и закатил глаза.       — Звучит по-ублюдски.       — Ублюдок здесь только ты, — беззлобно фыркнул Уилсон, и градус нервозности в кабинете едва заметно упал. — Тебе будет легче, если я скажу, что вы как два влюблённых подростка бегаете друг от друга?       — Он только вернулся, — недовольно буркнул Хаус. — Ещё не было времени бегать.       — Но это ровно та тактика, которую ты выбрал! И ты можешь сколько угодно со мной спорить, но ты сам прекрасно знаешь, что я прав.       — Да ты вечно прав! — выплюнул Хаус с бессильной язвительностью, на что Уилсон только усмехнулся.       — Наконец-то до тебя дошло! Если ты хочешь, чтобы я выдал тебе пошаговую инструкцию, что и как нужно делать, то спешу тебя разочаровать. Ещё раз — ты взрослый мальчик, научить брать на себя ответственность. Потому что в противном случае я знаю, как будет — вы утонете в недосказанности, он, в конечном счёте, уволится, а ты ещё неизвестно сколько будешь ходить и страдать, срываясь на сотрудниках и втайне ненавидя себя за то, что всё просрал. Так уже было, Хаус, и, не знаю как ты, а лично я не хочу повторения.       Уилсон, вроде, говорил спокойно, но Хаус всё равно выглядел как нашкодивший ребёнок. Ну, насколько Хаус вообще мог так выглядеть.       — Я знаю, чего ты боишься. Боишься открыться, что тебя отвергнут — как отвергла Стейси. Нет, не перебивай. Но если хочешь знать моё мнение — вы с Поповым слишком похожи. Оба инфантильны, нарциссичны, импульсивны. Он не слепой, он всё про тебя понимает и, я уверен, он не отвергнет, Хаус. А теперь, пожалуйста, вернись и дочитай лекцию. Если хочешь, я пойду с тобой и посижу там, послушаю?       Тот лишь сдавленно кивнул, и, зависнув на несколько секунд, молча вышел из кабинета.

***

      Через пять минут Хаус не вернулся. Через пять минут вернулся студент, безуспешно пытавшийся найти Хауса. Хаус вернулся через девять.       И начал прыгать с дела на дело так, что уследить за ним было практически нереально. Практически — потому что Арсению удавалось. Первые два дела были хоть и занятными, но совершенно неинтересными. То есть, интересными, конечно, но…       Арсений видел, с каким едва заметным внутренним надрывом Хаус каждый раз возвращался к третьему пациенту. Видел Уилсона, севшего неподалёку и выглядевшего теперь растерянным. И невольно вникал в это дело с особым опасением, почти что трепетом.       По всем имевшимся фактам, третий пациент — типичный наркоман. Пришёл в больницу, требуя обезболивающего. Истошно кричал, обрубая на корню все попытки собрать анамнез, чем вызвал у студентов негодование.       — Получается, мы облажались?       Арсений счёл этот вопрос максимально идиотским, но Хаус, что удивительно, лишь спокойно ответил:       — Нет. Вы поступили точно так же, как его врач.       А вот и первый звоночек. В случае с двумя другими пациентами Хаус чётко дал понять — он был их лечащим врачом. Без всяких «его врач».       — И так и надо было поступить? — возмутился другой студент — какой-то паренёк с длинными волосами. В диалоге вообще участвовали лишь трое: китаяночка, очкарик с первого ряда и этот длинноволосый парень. А Арсений начал вешать ярлыки.       — Да, — между тем абсолютно невозмутимо ответил Хаус.       — Но парень использовал врача как драг-диллера!       — На своей практике вы не раз столкнётесь с таким поведением. Причина проста — это работает.       И Хаус тут же переключился на фермера, который оказался на грани смерти, и пока Хаус сообщал ему эту новость, наркоман вернулся.       — Как и большинство других. Наркоманы — глупые люди, — с налётом ехидства добавил Хаус, глотая таблетку викодина.       — Я бы позвонил копам, — самоуверенно заявил длинноволосый. Говоря откровенно, Арсения он слегка подбешивал.       — Тебе же лучше, — хмыкнул Хаус. — Многие врачи не стали бы рисковать карьерой, полагаясь на предчувствие.       Арсений едва сдержался, чтобы не хмыкнуть. В России таких наркоманов без зазрения совести ссаными тапками гнали из травмпунктов, и никто не парился.       — Но это не предчувствие. То есть, мы же знаем, что он здесь за наркотой.       — О, поверь, наркоманы тоже болеют. На самом деле, по какой-то причине, они болеют даже чаще, чем не-наркоманы, — теперь Хаус язвил уже в открытую. — К счастью, ваша интуиция тут не нужна. Есть способ быстрее. Даже несколько — я предпочитаю анализ мочи.       — Но мы уже знаем, что наркотики в организме.       Какой настырный длинноволосый.       — Но тестировать я буду не для этого, — или Арсений всё выдумал, и это такой же пациент Хауса, как и остальные двое?.. — Мы засунем через уретру ему в мочевой пузырь твёрдую резиновую трубку. Если он вытерпит эту не самую приятную процедуру в течение тридцати минут — он не наркоман.       — Или у него ломка.       — Есть намного более простые способы достать наркотик. Например, в другой клинике.       Дальше обсуждение переключилось на волейболистку, но Арсений не вникал. Потому что, очевидно, наркоман в итоге окажется не наркоманом, ведь иначе зачем бы Хаус его упоминал.       — Ещё одна новость. Наркоман начал писать кровью.       Что и требовалось доказать.       После этих слов Хаус полез в ящик стола, в котором, по всей видимости, валялось барахло заменяемого Хаусом профессора. И выудил оттуда восковые мелки.       Пока Хаус что-то калякал на листке бумаги, выяснилось, что фермер соврал, и укусила его не змея, а его собственная собака. Впрочем, калякать он закончил достаточно быстро, и поднял вверх листок, на котором красовался кривенький круг из трёх цветов.       — Как бы вы назвали этот цвет, — он с нарочитой задумчивостью глянул на листок. — Чайный цвет, верно? Такого цвета была моча того парня, про которого мы думали, что он пришёл за дозой. Из-за чего моча может стать чайного цвета?       — Камень в почках, — покладисто ответила китаянка. Хаус встал с места и с едва заметным раздражением направился к девушке.       — Камень в почках вызвал бы что?       — Кровь в моче.       Хаус подошёл к ней на расстояние вытянутой руки, и показал ей листок ещё раз.       — Какого цвета твоя моча?       Та слегка поморщилась. Та сидела так недалеко, что Арсений видел её точёный профиль, гримасу неловкости и даже слабый румянец смущения.       — Жёлтого.       — А кровь?       — Красного.       — А какие цвета ты видишь на картинке?       — Жёлтый, красный… и коричневый…       — И коричневый. Что вызвало коричневый?       — Пигмент.       — Значит, отказывают почки. Почему?       Хаус говорил с нажимом, но пока ещё без агрессии. Однако даже этого чрезмерного напряжения в голосе Арсению хватило, чтобы понять — что-то всё-таки с этим пациентом не так. В смысле, не так, как с другими.       — Травма, — голос дрогнул — китаяночка заметно нервничала.       — Не указано в анамнезе.       — Может, повреждение из-за инъекции димедрола.       — Лечение?       — Тепло и покой…       — Какие ещё есть объяснения?       — Инфекция.       — Начнём антибиотики, что ещё?       Тишина. Идеи кончились — и у Арсения тоже. Теперь Хаус выглядел как человек, тщательно прячущий бессильную злобу.       — Ну же!       — Я… Я не знаю…       — Ты бесполезна… — сквозь зубы процедил Хаус, и от этого тона вздрогнул даже Арсений. Ну что, что не так? — Но ты хотя бы это знаешь. Анализ крови выявил повышенный уровень КФК. Что это значит?       — Что травма — это верный диагноз, — неуверенно сказал длинноволосый парень. — Пациенту надо дать отдохнуть пару дней, и он будет в порядке.       — Уверен? — с усмешкой спросил Хаус, выйдя снова к профессорскому столу.       — Повышенный уровень КФК исключает инфекцию.       — Знаешь что хуже бесполезности? Бесполезность и невнимательность. Что мы упускаем?       Арсений, думай. Арсений, ты же умный мальчик. Арсения сбил очкарик с первого ряда.       — Вы знаете, сложно сосредоточится, когда вы так давите…       — Ой, правда? Думаешь, будет легче, когда у вас будет умирать настоящий пациент?! Что вы упускаете?!       Не может же Хаус просто так бесится.       Вообще-то может, конечно, но явно не сейчас.       Идея Арсению пришла почти случайно, но она многое бы объяснила.       — Некроз мышц.       Хаус вздрогнул и на секунду прикрыл глаза, прежде чем поднять растерянный взгляд на Арсения. И это действительно многое объясняло. Со стороны Уилсона послышался, отчего-то, обречённый выдох. Или облегчённый — а может всё вместе.       Хаус ответил тихо, тяжело, немного устало:       — Это… не твой пациент.       — Но консультация не повредит, — слабо улыбнулся Арсений, стараясь показать Хаусу — здесь можно найти поддержку.       Отчасти это помогло, потому что Хаус мягко кивнул, но продолжил всё ещё напряжённым голосом.       — Врачи… этого пациента, как и вы, не предположили некроз мышц и прописали ему тепло, покой и антибиотики.       Голос подала китаяночка, и в нём слышалась толика сочувствия. Профессионального сочувствия.       — Ему стало лучше?       — Нет.       — И как долго они…       — Три дня, — быстро прервал её Хаус, поджав губы. — Это естественная часть медицины — вы можете облажаться, — с досадой в голосе продолжил он. — И это кого-нибудь убьёт. Если вы не можете с этим смириться — выберите другую профессию. Или закончите мед и идите преподавать.       — Врачи только через три дня предположили некроз мышц? — девушка звучала так, будто разочаровалась во всех врачах планеты.       — Нет. Через три дня пациент предложил некроз мышц.       И Хаус посмотрел прямо в глаза Арсению, будто говорил это исключительно ему. Будто он вообще всё это говорил именно ему, будто хотел рассказать это именно ему. Хотел, чтобы Арсений понял.       И Арсений понял.       Хаус облокотился на стол и смотрел теперь куда-то поверх Арсения; голос его звучал болезненно глухо.       — МРТ показало, что боль в ноге не была вызвана травмой. Не была вызвана никакой инфекцией… Это был тромбоз аневризмы… приведший к инфаркту.       Повисла гробовая тишина, в который Арсений различил едва слышный шёпот поражённого Уилсона:       — Господи, это и правда про Хауса…

***

      Рассказывая это всё перед толпой студентов, Хаус заново переживал болезненные воспоминания, которые он так любовно запер в своё время. Он до последнего жалел о своём глупом порыве, но теперь, понимая, что Попов понял всё — и, кажется, даже больше, — у него отлегло.       Это был… паршивый опыт, сломавший всё, что у Хауса тогда было, а главное — сломавший его самого. И теперь лекция была больше похожа на поток сознания, не имеющий практической ценности для студентов — разве что ставящий этическую дилемму.       На тот момент у него была жена, и он её, безусловно, любил – как умел. А он уже тогда не особо-то и умел.       И Кадди, и Стейси в два голоса умоляли его согласиться на ампутацию, и Хаус, признаться, до сих пор иногда, просыпаясь в холодном поту от собственного крика боли, искренне жалеет, что не пошёл на это.       Внезапно пришла мысль, что теперь-то он Стейси понимает чуть лучше. Ну чего стоило тогда этому Попову принять чёртов преднизон и не нервировать и так переживающего Хауса?! С другой стороны, преднизон бы не помог, а вот ампутация… Но он настоял на шунтировании.       Постоперационная боль была невыносимой, последовала остановка сердца, клиническая смерть. Было больно.       Было больно смотреть на плачущую Стейси, которая была не в состоянии перенести это. В общем-то, Арсения он теперь тоже понимает.       Тогда Хаус попросил ввести его в медикаментозную кому.       И пока он валялся в коме, Стейси, по своему обыкновению, приняла решения за него. Конечно, она плакала и извинялась до, после и во время, но факта это не меняло.       — Из-за того, как много мышц было удалено, полезность ноги пациента была сильно нарушена… — голос звучал глухо и устало. Хаус нашёл глазами взгляд Арсения и, цепляясь за него, как за — иронично — своего рода обезболивающее, нашёл силы продолжить. — Из-за промедления в постановке диагноза, пациент до сих пор испытывает хронические боли.       Короткую полемику студентов на тему этичности поступка его бывшей жены Хаус пропустил мимо ушей, зацепившись лишь за последнюю фразу.       — Пациент — идиот!       Что ж, с этим он поспорить не мог.       — Обычно они все идиоты, — усмехнулся Хаус, глядя в пол. Он и правда идиот. Вряд ли Уилсон имел в виду это, когда говорил, что проблемы надо решать через рот. Поэтому Хаус глубоко вдохнул, не в силах больше находиться среди толпы студентов. — Здесь есть что-то типа звонка? Во сколько должно кончиться лекция?       — Двадцать минут назад, — в голосе с крайнего ряда слышалась улыбка и — внутри Хауса что-то трогательно пискнуло — гордость, и тот снова встретился глазами с Арсением.       Им действительно надо поговорить.