***
Арсений, безусловно, был рад, что Хаус не сошёл с ума, и мифическая болезнь оказалась не такой уж и мифической. Только теперь складывалось ощущение, что Хаус всё-таки помешался. И ладно бы только Арсений замечал какие-либо странности, но нет: Тринадцать тоже смотрела на Хауса обеспокоенно. Как и Уилсон до этого. А Кадди, кажется, вообще только и ждала малейшей оплошности, чтобы госпитализировать Хауса, несмотря на протесты. — Вы не можете исключать все предположения только потому, что они не соответствуют какому-то симптому, который вы, возможно, видели? Арсений никогда не признался бы, что с Тринадцать он, в общем-то, был согласен. Та неодобрительно посмотрела на Хауса, едва ли надеясь переубедить его. — А если это не соответствует тому, что я скорее всего видел? Гийена-Барре не имеет видимых симптомов. — Что угодно имеет видимые симптомы, а вы достаточно въедливы, чтобы их заметить. Арсений, наверное, был плохим врачём, но он искренне не представлял, как у кого-то могут быть сейчас силы на такие нелепые споры. Ни один из них не помнил, когда спал в последний раз — их рабочий день начался около четырёх утра, а сейчас за окнами опять темнело. Попов почувствовал себя прокисшим картофельным пюре, и это он ещё не пережил крупнейшую за последнюю неделю, если не месяц, аварию в городе. Арсений смотрел на Хауса и даже думать не хотел, сколько викодина тот принял. И хорошо ещё, если только викодина. Арсений смотрел на Хауса и понимал, что, наверное, что-то пропустил, потому что тот сейчас сосредоточенно нюхал кофе Катнера, и Арсений не имел ни малейшего представления, почему и зачем. Хотя, кажется, не он один. — Вы уверены, что нормально себя чувствуете? Едва ли эта фраза от Катнера означала: «Я переживаю за ваше самочувствие». Это скорее: «Хаус, вы больной или идиот? Отпустите себя и нас по домам». Хаус же тем временем весьма бодро вскачил с места и, болезненно морщась, пошёл к выходу. — Ты куда? Арсений был в восторге, что только он и Хаус знали, что они на «ты». И совершенно не был в восторге от состояния Хауса. Тот слегка вздрогнул, и Арсению не понравилось, что Тринадцать смотрела на них как самый настоящий Шерлок. — Нюхать автобус, очевидно. Арсений почти с восторгом подумал, что Хаус самый настоящий понторез, но Хаус так и не посмотрел на него, поэтому Арсений только грустно вздохнул, ловя почему-то понимающий взгляд Тринадцать. Вот что она понимала там? Что ей там было ясно? Хотелось разозлиться и прошипеть язвительное «хуясно», но Тринадцать-то молчала, поэтому злиться Арсений мог только на себя. Или на Катнера, который снисходительно закатил глаза. Арсений мечтал уволить его самостоятельно. Но он не мог сделать ровным счётом ничего, только попытаться успокоиться, медленно считая от десяти до одного, а потом молча встать и пойти вслед за Хаусом. Тринадцать без лишних вопросов последовала его примеру.***
— Зачем ты нюхаешь вещи пассажиров? Хаус, конечно, слабо верил в то, что за ним никто не пойдёт, но меньше всего он хотел, чтобы это был Попов. На самом деле — и он в этом никогда и никому не признается — он хотел бы видеть Арсения всегда. Особенно когда самого коробит от собственного бессилия. — Запах сильнее всего стимулирует память, — пробубнл Хаус, пряча эмоции в комке пропитанной кровью и пóтом одежды. — Мне нужно вернуться в тот автобус. Руки подрагивали, он потянулся к баночке с викодином, и открыть её с первого раза не получилось. Арсений выглядел грустным, когда смотрел на всё это. Хаусу захотелось обнять его и сказать, что всё хорошо. Но едва ли это помогло бы. Поэтому Хаус просто посмотрел в ответ не менее грустно. — Окей, Хаус, а зачем столько викодина? Тринадцать материализовалась рядом незаметно и Хаус почти подавился таблеткой. И спешно отвернулся от Арсения. Хаусу было стыдно, и он даже готов был это признать перед Уилсоном. Не перед Арсением, пока он не был к этому готов. — Если Кадди спросит – отсутствие боли помогает сфокусироваться на воспоминаниях. Хаусу было немного страшно, потому что он больше не гордился своим умением иронизировать в любой ситуации. — Хаус, у тебя сильная черепно-мозговая травма, тебе нужен отдых, — мягко, почти ласково сказал Арсений, при этом помогая доставать из коробки вещи пострадавших пассажиров. Хаус с молчаливой благодарностью принял из его рук очередную рубашку и уткнулся в неё носом — а хотелось бы в шею Арсения. — Ну что? — Пахнет, — Хаус картинно принюхался и разочарованно отложил рубашку, — сгоревшим автобусом. — Хаус, это четвёртая таблетка за последние тридцать секунд, — Хаус бы хотел, чтобы это сказал Физалис, а не Тринадцать. Нет, Хаус не хотел бы. Он вообще не хотел бы, чтобы Физалис здесь был — потому что ничего, кроме тревоги, рядом с Хаусом сейчас почувствовать невозможно. — Такими темпами… — Пожелайте мне удачи! С ехидной улыбкой он перевернул всю коробку с одеждой пациентов на стол. — Я захожу. Стиль Рэмбо. И со всего размаха упал лицом в гору одежды. Вот бы все проблемы так решались. Сквозь нарастающий шум в ушах до Хауса донеслись ещё слова Тринадцать о том, действительно ли он думает, что это сработает, или просто под кайфом. — По всей видимости, и то, и другое… — прошуптал Хаус, открывая глаза и видя перед собой пустой холодный автобус. Не успевает он как следует осмотреться, как его тут же отвлёк голос водителя. — Вы ошиблись. Это не работает. Хаус посмотрел на него как на умалишённого. — То есть, по-вашему, меня здесь нет? — Если бы это было воспоминанием — вы бы хромали, — Хаус, медленно шедший в сторону собеседника, настороженно покосился на свою ногу и нахмурился. Действительно. — И вы бы со мной не разговаривали. Похоже, Хаус опять говорил сам с собой. — Я, очевидно, галлюцинация. Ну точно. Морализаторствующие галлюцинации. — Окей. Получается, я переборщил с викодином, — непонятно зачем съязвил Хаус. Кому и что он сейчас будет доказывать? Зачем ему вообще что-то постоянно доказывать. Как же он мертвецки устал. — Ну, будем, на это надеяться. Потому что иначе получается, что у вас кровотечение в мозг. Это была на самом деле страшная перспектива. — Мы оба в моей голове. Думаете, ни один из нас не заметил бы кровь? — Почему вы всё ещё не сделали КТ? Да что же это такое. — Вы хотите чтобы я кого лечил? Себя или вас? У вас был припадок? — Идиотский вопрос. Во время припадка мозг не может формировать воспоминания. — Идиотский ответ. Я спрашивал себя, а не вас. Потому что вы уже доказали, что вас здесь нет. — У меня болит голова. Ещё не легче… Вместо водителя болезненно поморщился Хаус — больше от того, что ничего не понимает. — Это подсказка? — Ещё раз — меня здесь нет! Голова болит у вас. Прекратите спорить с галлюцинацией и пойдите полечитесь. — Он не может. Хаус дёргано развернулся на спокойный женский голос, от которого температура вокруг понизилась, по ощущениям, на десяток градусов, а по коже поползли противные мурашки. Мерзкое предчувствие. Отвратительное, пугающее ощущение неизбежности. Что здесь делала эта женщина? — Галлюцинации — это способ вашего воспалённого сознания решить загадку. Кем бы ни была эта женщина — её здесь быть не должно. Ни в автобусе, ни в голове Хауса. — Вас не было на автобусе. Тем не менее, у Хауса было стойкое впечатление, что где-то он её уже видел. — Почему вы так решили? — Туфли за пять сотен. В таких на автобусах не ездят. — В таком случае я, должно быть, здесь по другой причине. Хаус почувствовал, как его мелко потряхивает. Вот оно. Страх медленно перетёк в мандраж — ему сейчас скажут что-то важное. Что-то, что он забыл. Сейчас он бы не отказался от помощи великана из Белого Вигвама, который бы доверительно сообщил, что Хаус что-то забыл. А может быть, дал ещё парочку подсказок. — Что ты хочешь мне сказать? Но в этот момент его схватила за плечо чья-то тёплая, почти горячая на контрасте с воздухом рука и выдернула его из видения. Если бы Хаус мог преобразовывать своё негодование в электричество, сейчас он бы осветил весь Нью-Джерси. Он был в полушаге от ответа, в полушаге! — Я разговаривал с пассажирами! Перед глазами оказалось недовольное лицо Уилсона, одновременно раздражённого и обеспокоенного. Как, впрочем и всегда, когда он в обществе Хауса. — Ты галлюцинировал! Тебе срочно нужно МРТ. Уже лёжа в томографе, Хаус подумал, что это напрасная трата времени. — Не дёргайся. Голос Уилсона был напряжён, оно и понятно. А Хаус опять не знал, доволен он был тем фактом, что Физалиса здесь нет, или расстроен. — Если ты до сих пор не нашёл кровотечение, значит… — Вижу отёк и небольшое воспаление отдела височной доли, отвечающего за кратковременную память. Также, судя по участку коры головного мозга, отвечающего за размер члена, тот у тебя крохотный. — Арсений бы с тобой поспорил. — Арсений? Подожди, вы что, переспали? Хаус бы много сейчас отдал, чтобы увидеть лицо Уилсона. Но ещё больше он был готов отдать, чтобы помнить вчерашний вечер и ночь нормально, а не размытыми слайдами, хаотично переключающимися в голове, стоит закрыть глаза. Тем не менее, факт оставался фактом. — Разумеется. — С чего вдруг это разумеется? — Ты сам говорил, что… — Я говорил, чтобы ты начал решать проблемы через рот! — Ну, в каком-то смысле... — Боже… Я имел в виду не это, Хаус, ты идиот! Хаус тяжело вздохнул — будто он сам не догадывался. — Думаешь, я всё испортил? Ответом стала напряжённая тишина. Длилась она, в общем недолго, но и за это время Хаус успел обдумать сотню разнообразных упаднических мыслей. — Это… плохо. И едва ли Уилсон сейчас говорил про личную жизнь Хауса…***
Арсений снова чувствовал себя лишним. Его здесь, кажется, не должно было быть, но Хаус сам попросил его прийти. Вслух. Словами. Так и сказал — пойдём, пожалуйста, вместе. — Трещина височной кости. Было видно, как спина Хауса напрягается, и Арсений, сидящий в углу кабинета, всё не мог понять понять, насколько уместным будет подойти сейчас взять Хауса за руку. Уилсон и так странно на него смотрел. На них обоих. Снимки Хауса были прикреплены к подсвечиваемому экрану на стене, но на них сейчас никто уже не смотрел. Не было на них ничего хорошего. — Ну я же ударился головой, — наконец тихо сказал Хаус, и Арсений заметил, как от этих слов Кадди только сильнее начала распаляться в своём праведном гневе. — Хаус, это не просто какая-то вава! — Я отдохну, когда вылечу пациента. Арсений всё ещё не знал, что он здесь делает. — Почему? Почему именно он? Арсений грешным делом даже подумал, что Уилсон сейчас говорит не только и не столько про пациента. А может, у Арсения просто раздутое эго, и ему сложно прочувствовать, что не все и не всегда говорят о нём. Какая глупость. — Тебе не хватает пациентов со странными симптомами? Так у тебя по пять папок таких дел на столе каждое утро! И ты бы никогда не стал рисковать жизнью ради кого-то из них. Чем этот пациент такой особенный, что ты внезапно решил стать Бэтменом? Арсений думал — возможно, ему только казалось — что Хаус стремился восстановить память так отчаянно совсем не ради пациента. Арсений, глядя в глаза Хаусу, понял — нет, ему не казалось. Когда всю жизнь привык полагаться исключительно на свои когнитивные способности — страшно было представить, каково будет в мгновение ока утратить их надёжность. Хаусу было страшно, Арсений это видел, но всё, что он мог — это бояться вместе с ним. — Я не знаю, — после затянувшегося молчания ответил Хаус, глядя в глаза Арсению. — Может потому что ты разбил череп, и теперь ты уже и не ты? — Кадди, впрочем, тоже выглядела обеспокоенной, и меньше всего хотелось признавать логичность её предположения. — Иди домой. Поспи. Арсений уже хотел вызваться его подвезти, но Хаус только покачал головой. У него как будто бы за секунду села батарейка. — Рабочий день закончился, — этот уставший голос вызывал только одно желание — закутать его обладателя в одеяло и не выпускать из кровати сутки. В максимально непошлом смысле. Им всем надо было просто выспаться. — Ты можешь ехать. И, не оборачиваясь — только сильнее сутулясь, — ушёл в свой кабинет. Что ж, Арсений слишком сильно устал, чтобы спорить. Он устал, ничего не мог понять и даже волноваться уже сил не было. Только перед самым сном отправил Хаусу короткое: «Ты как?» Ответ, на удивление, пришёл почти моментально.Хаус
0:43
Голова болит
Но я уже дома
Арсений облегчённо выдохнул и едва не забыл отправить ответ. Больше всего на свете он сейчас хотел спать.***
Наутро пациенту стало лучше. Они с Тринадцать помогли встать ему с инвалидного кресла и — о чудо! — ноги держали. Арсений совершенно не помнил, к чему они тогда пришли и что назначили пациенту, но неоспоримый факт — ему было лучше. — Хорошо. Теперь попробуйте перенести вес на левую ногу. Когда в палату зашёл Хаус, Арсений подумал, что тот, кажется, вообще не спал. Выглядел тот отвратительно. Тринадцать сказала — антибиотики сработали. Это миелит, сказала она. Слишком быстрое улучшение — заметил Хаус. У Арсения было такое чувство, что сам он тоже ночь не спал. Если не сказать — месяц. — То есть, по вашему, если ему стало лучше — мы ошиблись? Арсений услышал свой собственный голос как из-под толщи воды. Хауса так, как будто бы ударили. Он как минимум был растерян. Пациент под боком Арсения застонал и схватился за живот — Арсений включился мгновенно. — Боль развивается слишком быстро, возможно, язва. — Язва здесь ты, Арсений, — с неуместной лаской произнёс Хаус и Арсений уже не уверен, кто из них получил сотрясение. Может, Арсений бредит? — Не объясняет паралич. Аддисон. От тромба. Я мог видеть, как дрожат его веки. — Мы просканировали его голову пять раз, мы… — Арсений запинулся, и по его спине пополз холодок. — Хаус, у тебя кровь… — Как и у тебя. Это вообще распространённая штука — наличие крови. Может быть, болезнь прячется в перекрёсте зрительных нервов? Арсений подошёл ближе и невесомо провёл кончиками пальцев по шее Хауса, прям под ухом. И поднёс пальцы к глазам. На них была кровь. — Хаус, у тебя кровь из уха. Хаус вздрогнул, отвёл взгляд, но не отступился. — Что могло повредить его зрение? Он всё хмурился, глядя сквозь Арсения, а у того снова сердце сжалось в тревоге. Но ничего сказать он не успел. — Мне нужно принять ванну. Хаус вылетел из палаты стремительно — а Арсений, разумеется, пошёл за ним, еле успевая. Тот зашёл в какой-то странный процедурный кабинет — кафельный пол и стены, посреди стояла огромная ванна без намёка на комфорт, а у стены была обычная койка с приборами, таких у них в больнице было больше сотни. И стеллажи металлические. К счастью, Хаус присутствие Арсения никак не прокомментировал — только молча ждал, когда ванна наберётся. И засыпал её солью. — Твоя предыдущая идея вроде оказалась рабочей. Зачем ванна? Первым, конечно, не выдержал Арсений. — Гипноз помог мне вспомнить мальчишку-панка. Запах запустил галлюцинации. Сенсорная депривация переведёт мозг в фазу альфа-тета. Смотрел фильм «Другие ипостаси»? — Что, прости? — Тысяча девятьсот восьмидесятого года выхода. — Меня тогда ещё не было. Почему они сейчас говорили об этом? — Ну тогда тебе по возрасту не положено врачом работать. Хаус, очевидно, был крайне доволен собой в этом диалоге. — Это было больше сорока лет назад! — Нет. Заткнись. Хаусу, наверное, было невероятно весело, но вот Арсению — нисколько. — Ты забыл какой сейчас год? Хаус посмотрел на него как на дурачка. — Нет, вспомнил, сколько мне лет. Понятно. Арсений не выдержал и молча закатил глаза. Они обязательно поговорят об этом, но не сейчас, когда был Хаус в таком состоянии. — Моему мозгу потребуется время для перехода, и я смогу выпустить свою внутреннюю обезьянку. Или не смогу. Тогда дай мне физостигмин. Он поможет преодолеть гематоэнцефалический барьер. — Но он может вызвать остановку сердца, — можно же ведь было перевести всё в шутку, и тогда ситуация перестанет быть такой патовой? Это же так у Хауса работает? — Попадёшь в рай, станешь всеведущим… Ну уж нет, обойдёшься. Арсений уже хочел было накрыть ванну специальным матом — и покрыть матом идеи Хауса, — но тот перехватыватил его руку и сжал пальцы. Посмотрел на него несчастным извиняющимся взглядом мгновенье, будто искал поддержки. Скорее всего, не «будто». Арсений их пальцы переплёл и слегка сжал в ответ. «Всё будет хорошо» — прошептал одними губами, и Хаус слабо улыбеулся — явно не веря, — но улыбка почти сразу снова стала ехидной. — Главное не вмешивайся. Даже если я сбегу, съем козу или меня подстрелит коп. — А краткий пересказ фильма в вашем исполнении меня сейчас интересует в последнюю очередь. Арсений улыбнулся с нежностью, и Хаус улыбнулся в ответ. Арсений накрыл ванну матом.***
Хаус открывает глаза и снова, ожидаемо, оказывается в холодном полумраке пустого автобуса. Бегло осматривается, и… — Не знал, что ты на автобусе поехал. Арсений смотрит растерянно, и явно ждёт каких-то объяснений. Прямо как в реальности смотрел пару часов назад. Или это было вообще больше суток назад… — Раньше, напившись, возвращался на мотоцикле, но… а ты почему здесь? Тебя в автобусе не было. — Значит, это не воспоминание… — и вот уже Попов улыбается хитро и грациозно встаёт с сидения, — а фантазия. Хаус насмешливо фыркает. — Если бы это была фантазия, ты был бы в этом… Теперь Арсений стоит перед Хаусом в белых полупрозрачных чулках, на стрипах и в каком-то нелепом костюме школьницы. И выглядит слишком по-блядски для предложенных обстоятельств. При этом возмущённо оглядывая себя и с напускным недовольством фыркает. — У тебя пациент умирает, а ты предаёшься сексуальным фантазиям? Впрочем, возмущался Арсений довольно вяло. — Ты первый сказал про фантазию. — Я имел в виду галлюцинацию! Хаус удовлетворённо хмыкнул. — С такой пошлой улыбкой? — Я — твоя галлюцинация, и ты всё равно со мной препираешься? — Но тебе же нравится? — Тебе нравится. А у меня спросишь, когда придёшь в себя, — Арсений — по крайней мере чисто визуально — сменяет гнев на милость, снисходительно улыбнувшись. Но тут же снова ворчливо супится. — И я не собираюсь потакать тебе. Я здесь, чтобы помочь вылечить пациента. А разговаривать разговоры надо не у себя в голове, а в реальной жизни — и говорю я это потому, что ты сам всё прекрасно знаешь. Эта галлюцинация Хаусу решительно не нравится. Удивительно, что за морализаторство в его голове теперь отвечает не Уилсон. С другой стороны — Арсений был перед ним в чулках и предлагал помочь с диагнозом. Что могло быть сексуальнее для человека, который большую часть своей жизни имел интимные отношения только с работой. А теперь вот. Не ноги — а произведение искусства. — А ты можешь совместить? — Арсений посмотрел на это с выражением полного непонимания, и Хаус добавил: — Ну… Потакать моим фантазиям и помогать лечить пациента. Арсений, конечно же, закатил глаза, но декорации всё же сменились, и теперь они в вип-комнате стрип-клуба, и у шеста Попов смотрелся почему-то так правильно, что это было даже… неправильно. Арсений начал танцевать. — Пациент вёл автобус, поэтому всё, что ты мог видеть — как он сидит. По спине поползли мурашки от контраста сосредоточенного голоса Арсения и его плавных, почти развратных движений. Он как будто бы был рождён танцевать стриптиз. — Скорее всего, он сидел к тебе спиной. Арсений упёрся лопатками в наверняка холодный шест и начал медленно развязывать школьный галстук одной рукой, а второй провёл вверх по подтянутому животу. Хаус помнил, какой он на вкус. — Сзади я мог увидеть разве что, — Арсений начал медленно расстегивать короткую блузку, и Хаус сглотнул, — как шевелятся его уши или дрыгается… — Арсений начал снимать блузку, и Хаус не мог не отвлечься, — го-ло-ва. Арсений кинул блузку Хаусу на лицо с наглой улыбкой; Хаус с шумом втянул носом воздух и тут же пожалел, что они были в галлюцинации — он не чувствовал запаха. Интересно, а в реальности Попов на это согласился бы? Хаус судорожно стянул блузку и впился глазами в тело напротив. Возможно, такое зрелище ему больше не перепадёт, поэтому надо было брать от момента всё. Арсений развернулся спиной и прогнулся в пояснице. Короткая юбка не скрывала кружевное бельё. — А вот этого я не видел… — Может, артериальная недостаточность? — Синдром Марфана. Арсений начал медленно стягивать юбку и блаженно потёрся щекой о шест. — Или сифилис. Такой красивый и такой умный. Какая редкость. Очень сексуально. — А что если его уши просто сморщились? — Элерса-Данло? — Или Кутис Лакса… — У взрослых это не смертельно. Арсений опустился перед Хаусом на колени, положил ладони ему на бёдра и провёл вверх, смотря одновременно преданно и хитро. Хаус смотрел в ответ поплывше. — Да-а, он взрослый. Отлично подмечено, продолжай… Арсений внезапно нахмурился и замирает. — Я тебя отвлекаю. А затем, растеряв всю свою томную плавность, сел рядом с Хаусом. Вот они опять были в автобусе, и Арсений снова был одет в белые джинсы и такой же белый бадлон. — Ну не-е-ет! — недовольно протянул Хаус, щенком глядя на Попова. — Танцуй, пока молодой! — Лучше займись диагностикой, — от строгого голоса Арсения стало вдвойне обиднее, и это было почти нелепо. — Ну я же даже прокричал — нет! Интересно, чего он хотел добиться. Кажется, Хаус знал Попова достаточно хорошо, чтобы сейчас стало кристально ясно — его было не уговорить. Но самым обидным было — решение Хауса, с которым он, разумеется, был внутренне согласен. Точнее, он его и принял. А себя ему точно было не переубедить. Потому что и Попов сейчас был — плод его воображения. — И твоё собственное подсознание тебя проигнорировало, — нет, самым обидным было всё-таки то, что Арсений сказал это вслух. — Потому что думать о загадочном симптоме тебе нравится куда больше… — Я слышу грусть в твоём голосе? — Тебе просто нравится думать, что я — настоящий я,— люблю твоё внимание больше, чем ставить диагнозы. — А это не так? — Ты не знаешь, поэтому я не отвечу. Хаус обязательно спросит у Попова и об этом, и ещё много о чём. Если не забудет. Им бы вообще, по-хорошему, говорить ещё и говорить. Хаусу почему-то стало так страшно, что температура вокруг заметно упало, и Арсений рядом поёжился. Хаус чувствовал себя виноватым — и в первую очередь далеко не за то, что заставил мёрзнуть свою галлюцинанию. — Эй, я здесь! По салону звонко разнёсся голос водителя, и Арсений под боком пропал — теперь Хаус чувствовал себя одиноким и вдвойне беспомощным. — Помните меня? Ещё бы Хаус о нём не помнил. Всю ночь думал об этом. По крайней мере, пытался. Потому что в конечном счёте всё равно скатывался в пространные и ни к чему не ведущие размышления о том, насколько по-мудацки он повёл себя по отношению к Физалису и что ему теперь было делать. Что им теперь было делать. — Я ваш больной. Хаус тоже был своим больным, и ничего не мог сделать с этим уже сколько лет. Тем не менее, он подошёл к пациенту, наслаждаясь отсутствием боли в ноге. Всё-таки в галлюцинации были и свои плюсы. — Скажите мне, что я видел, — на самом деле, Хаус хотел просто уйти отсюда, уйти из холода к тёплому и уютному Арсению. Но он не знал как. И мысль эту постарался не развивать, потому что паника сейчас сильно ему помешала бы. — Может, у меня шла кровь из уха? — Не сходится — на рубашке не было крови. И потому что кровь шла у меня. И, будто вспомнив, потянулся пальцами к уху. И наткнулся на тёплые вязкие капли. Интересно, в реальности его ухо тоже начало кровоточить? — А может, у меня был скрытый гемибаллизм? Это указывало бы на гентингтон. — Гентингтон не объясняет боль в животе. Почему ты про него вспомнил? — Ты и сам знаешь. Хаус попытался вспомнить, почему он подумал о Гентингтоне, но боль в голове и шум в ушах не давали сосредоточиться. — Шаркающая походка говорит о Паркинсоне. — Жаль не бывает шаркающей посадки. — Он вставал, когда помогал пожилой даме зайти в автобус. Хаус дёрнулся от могильного спокойствия в женском голосе за спиной и резко развернулся. Перед ним снова стояла молодая женщина в дорогих туфлях, которой в автобусе тоже не было. Хаус почему-то был уверен, что её вообще не было. Не существовало. — Кто ты? — Я — ответ, — спокойно ответила она и холодно улыбнулась. — Смотри. — Куда? — Сюда, — сказал водитель, и Хаус снова обернулся. И теперь это было воспоминание. В автобусе стало теплее, он был уже переполнен знакомыми лицами пассажиров. В самом начале Хаус увидел, как водитель, придерживая старушку за руку, помогал ей пройти на свободное место. И надо было быть совсем слепым, чтобы не увидеть эту шаркающую походку. — Ты была права… Хаусу снова захотелось посмотреть на девушку, но виден был только яркий свет, бьющий по глазам. Он слышал встревоженные голоса, его пытались вынуть из воды, щупали пульс, и Хаус хотел бы им сказать, что нашёл ответ и что сам он был в порядке, но отключаться начал раньше, чем успел бы сориентироваться. Подумал только напоследок, что меньше всего ему хотелось пугать сейчас Физалиса ещё сильнее.