Во тьме порой бывает сложно
Найти свой свет.
Пока ты рядом — все возможно,
И боли даже как будто нет.
Месяц септембер, Константинополь
Цареград заворожил Рикса. Улицы, что мраморными лентами убегали вдаль, манили сделать первый шаг в гомонящее людское море и слиться с этой разноголосой пучиной. Видавший много городов и на родной Руси, и за ее пределами, он был сражен величием Византийской столицы с первого взгляда. Чтобы рассмотреть все красоты, порой приходилось задирать голову, подставляя и без того обветренное лицо полуденному солнцу. Рикс щурился, разглядывая искусные изваяния на высоченных столбах, восторгался бронзовыми квадригами, водруженными на триумфальные арки, и мысленно ахал, воображая, сколько стоит все это богатство. Впрочем, проживи он три века, и то столько деньжищ представить не смог бы. Поистине, Византия была венцом человечества. Шагающий рядом со Риксом Лабель тихонько посмеивался, прикрывая лицо концом гиматия, что был накинут на голову наподобие капюшона. Откровенный восторг в зеленых глазах варвара пленял, вызывая радостное чувство в груди. Лабель, вначале противящийся этой затее, теперь совсем не жалел, что уступил уговорам Рикса выбраться в город инкогнито. Было забавно наблюдать, как рослый воин с детским любопытством разглядывает то, что ему привычно: многочисленные колоннады, в которых новичок вполне мог заблудиться, но кесарь бы прошел любую с закрытыми глазами; повсеместно журчащие фонтаны — благодаря им раскаленный воздух становился прохладнее; жилые дворцы, сады, купола́ бази́лик — удивить Рикса оказалось нетрудно. Впрочем, как говорил император, благоговение перед процветанием Византии — дань Господу и признание язычниками главенства христиан. Лабель сдвинул брови на переносице, отгоняя неуместно звучащее наставление. Он не такой и высокомерие к иной культуре ему чуждо. К тому же, то, что Рикс так открыто выражает свои чувства, не означает, что он глупец или простак. — Свароже-боже! Дома тут прямо исполинские! — раздался приглушенный возглас, стоило им задержаться у здания в четыре этажа. Лабель вновь по-доброму усмехнулся. Что за чудо этот варвар — такой дикий, когда надо, устрашающий снаружи, и такой искренний большой ребенок внутри. — Пойдем, покажу тебе кое-что ещё, — Лабель, не стесняясь, взял мозолистую ладонь в свою, потянул Рикса вперёд. Он не боялся быть узнанным: в толпе, где разодетые в шелка и парчу вельможи чинно ступали мимо возящихся в пыли нищих, что жалобными голосами взывали подать во имя Господа и Богоматери, их бы не разглядел сам император, упади они хоть рядом с его носилками. Рикс внезапно наклонился к слепцу, что восседал на куче ветоши, и, как показалось Лабелю, что-то шепнул ему. После чего нищий шарахнулся, отползая назад. И толпа уже несла их дальше. — Ты чего? — шепнул Лабель, боком прижимаясь к варвару. И когда тот неопределенно мотнул головой, добавил: — Надо было сказать, я бы подал ему обол. Но объясняться было некогда, потому что, вольно или невольно, приходилось двигаться вперед. Рикс, забыв о нищем в тот же миг, вновь погрузился в созерцание. Ему было чуждо раболепие и преклонение перед всем ромейским только потому, что Византия считалась колыбелью цивилизации, но не признать очевидного не мог. Это было бы лицемерием. Византия поражала даже искушенное воображение и нигде — ни среди резных теремов стольного Киева, ни у минаретов этнически пестрого Итиля, — он не испытывал подобного трепета. И он хотел насладиться новыми впечатлениями в полной мере. Они вышли на овальный форум Константина, плотно стиснутый по периметру городскими и жилыми строениями. От дворов площадь отделяла арочная колоннада. Большую часть форума занимала церковь Богородицы, чья восьмиугольная базилика словно корабль врезалась в человеческое море. Тут было скученно, душно и многоголосно, а от лавок свечников, специй и различных благовоний шел такой крепкий дух, что Рикс, не удержавшись, оглушительно чихнул. Лабель улыбнулся и потянул его дальше. — Мы ещё не пришли, пойдём. Но варвар вдруг резко остановился, потянул воздух носом как дикий зверь. Среди стойкого запаха ладана и щекочущих ноздри острых ароматов пряностей отчетливо выделялся один, до боли знакомый. Пройдя несколько портиков с различными товарами, Рикс безошибочно нырнул под сень лавки торговца мехами. Лабелю ничего не оставалось, как следовать за ним. В лавке было несколько посетителей, и купец даже не взглянул на вошедших мужчин — отправляясь в город, они оделись просто, чтобы не привлекать внимания, — но Риксу это было только на руку, ведь он не собирался ничего покупать. Хотелось просто постоять, вдыхая запах родины — меха с Руси охотно продавались в Цареграде. Любовно скользя взглядом по лоснящимся шкуркам куницы и отливающего темным золотом соболя, Рикс будто слышал родную славянскую речь. Невольно всплыли мысли: когда он увидит свою Русь? И увидит ли? Даже если выполнит веление Мистика, отпустит ли тот его или придумает новое задание, сложнее предыдущего? Об этом они никогда не говорили. В последнюю их встречу — с седмицу тому, — поп выразил скрытое недовольство тем, что Феофано еще не опорочена, и Рикс счел неуместным дразнить его ещё и этими вопросами. Тем более, что порадовать Николая было нечем: подобраться к зосте патрикии теперь не представлялось возможным, а после откровенного разговора с Лабелем так и вовсе не было никакой охоты. Впрочем, в этом деле внезапно забрезжил луч надежды. Рикс усмехнулся, вспоминая откуда пришла помощь. Граут выследил его, когда он выходил от Мистика, и во всех смыслах припер к стенке. Сначала Рикс, опешивший от свалившегося на голову разоблачения, молчал как рыба, думая, что нубиец попросту придушит его, услышав правду. Но когда понял, что тому ничего не стоит сделать это и просто так, все же решился признаться как и зачем попал в Палатий. Все равно ведь Граут уже его подозревает в худшем. Рикс ожидал, что его бросят к ногам Лабеля, связанного, как вора. Но черный исполин вдруг вызвался ему помочь. Хотя парой крепких затрещин все же наградил. «За то, что так по-идиотски позволил себя поймать, тупица». С этим трудно было поспорить, и Риксу ничего не осталось, как согласиться на своеобразную помощь. Они договорились, что Граут выслеживает Феофано и Грила, а Рикс уже решит, что делать с добытой информацией. Так и вышло, что дело упростилось. По крайней мере, он мог больше времени проводить с Лабелем, не вызывая подозрений долгими отлучками и внезапными исчезновениями. Кесарь только перестал его избегать и все чаще вызывал на ристалище для совместных поединков, все легче с ним заговаривал сам и уже не смотрел загнанно и настороженно. Видать, больше доверял и самому себе. Так что Риксу совсем не хотелось разрушить хрупкое ещё равновесие, возникшее между ними. — Лучшие меха с Руси. Брать будете? — раздался почти над ухом голос купца, что косо поглядывал на него, машинально перебирающего пушистый лисий хвост. Внешний вид Рикса — зачесанные в высокий хвост волосы, обритые виски́, серьга в ухе, недорогая одежда, — не вызывал у торговца доверия. Но рядом стоял Лабель, даже в простом одеянии выглядевший знатным патрикием, поэтому купец не решался их выгнать. Но подозрительно зыркать не перестал, как бы намекая, что трогать столь дорогой товар положено только чистыми руками. Откинув гиматий на плечи, Лабель дружелюбно поинтересовался: — Не дорого ли просите, уважаемый? Он, как сын опытного торговца, знал, что подобный вопрос произведет должное впечатление на купца. И правда, тот, задетый тоном Лабеля, рассыпался в объяснениях: — Да где же дорого, господин? Вполне по-божески. Русы то в этот раз плохо кончили — с эпархом что-то не поделили, вот он и не пускал их на торг почти. Половину своих запасов не успели сбыть, а что осталось — хоть в море сбрасывай, никто не возьмёт. Ибо с эпархом ссориться местные не хотят. Разве что в дар принесут теперь ему, чтобы смилостивился и на будущий год был благосклоннее. Вот и получается, что и скифские купцы в убытке, и мы: в виду недостатка, меха́ нынче на вес золота. Но вам господин, так и быть, уступлю. Вижу, вы человек знающий. Рикс внимал каждому слову ставшего подобострастно говорливым торговца. Умело направляемый вопросами кесаря, тот поведал, что русы ещё на той неделе должны были отплыть из Константинополя, покинув подворье «мамы», но их струги так и стоят, пришвартованные в порту. Дальше он слушать не стал, выйдя из лавки. Он злился. Еще в походах отца, будучи отроком, Рикс слышал, как по-скотски, порой, относятся к купцам с Руси в Византии. Им отводился определенный срок, чтобы распродать свои товары, а затем русы обязаны были покинуть берега ромейской державы, даже если поход был убыточным. Подобный подход был бы справедливым, если бы славянским купцам, зачастую, не чинили препятствия для торговли, вынуждая отдавать товар чуть ли не за бесценок, лишь бы не везти назад. И главное, ничего с этим поделать было нельзя: градоначальник местный — царь и Бог. Старожилы рассказывали о массовых убийствах торговцев с Руси, случившихся в Цареграде около сорока лет назад, и Рикс, хоть и не видел этого собственными глазами, не мог противиться бунту крови, взывающей к справедливости. Он прекрасно осознавал, что Русь такие государства, как Византия не воспринимают всерьез: и как противника, и как союзника. И даже то, что многие русы крестились — в основном, из политических и деловых соображений, — не особо помогало ситуации. И теперь, зная, что в порту стоят славянские струги, Рикс не мог оставаться спокойным. Понимая, что ничего не способен сделать против ромейских законов, он хотел хотя бы вести узнать, а заодно и словом перекинуться на родном языке, увидеть лица соотечественников, поддержать их. Незаметно подошедший Лабель вывел из задумчивости легким касанием. Гибкие пальцы осторожно сжали предплечье, горяча и так распаленную солнцем кожу. Лабель с тревогой заглянул Риксу в глаза, ища там причину необычно мрачного настроения. И у того на миг отлегло. — Прикрой голову, чудо, а то солнце напечет, — шепнул с насмешливой нежностью. При этом ласковом обращении щеки Лабеля привычно заалели. Стараясь сохранять подобие невозмутимости, он поджал губы, пока улыбка не растянула уголки. Но в глазах его плясали солнечные зайчики, находя отражение в ясном зеленом взоре, и Лабель знал, что показной строгостью Рикса не обмануть. Поэтому молча послушался, пряча все же появившуюся на устах улыбку за складками гиматия. — Тебе бы тоже прикрыться — солнце в зените. Варвар только усмехнулся, на мгновение прикрывая глаза и вслушиваясь в гомон вокруг. Солнце и правда палило, видимо, запамятовав, что уже наступила осень. На Руси месяц реву́н встречает желтыми листьями, а тут, кажется, зелень не поблекнет до конца листопада. Рикс отбросил вновь лезущие в голову мысли о родине. Хотелось не только телом, но и душой быть там, где Лабель. Особенно, когда тот смотрит так неосознанно-нежно и прикасается без страха и угрызений совести. Рикс долго думал, как им хоть ненадолго покинуть стены Палатия, а потом уговаривал кесаря несколько дней. Не будет же он теперь растрачивать этот день на мрачные думы. Окинув Лабеля взглядом из-под прищуренных век, Рикс лениво протянул: — Так что ты мне хотел показать? Без лишних слов тот повел его прочь с форума. Обогнув несколько языческих античных статуй, на которые Рикс взглянул лишь мельком, они оказались на неправдоподобно широкой улице. Лабель стал рассказывать, что зовётся она Меса и простирается на много верст вдаль, разветвляясь на западе на два идентичных бульвара. Одним из них можно пройти к парадным Золотым воротам, а другим — к северным воротам Харисия. Рикс внимал его голосу, не столько вслушиваясь в смысл слов, сколько наслаждаясь близостью — Лабель говорил негромко, отчего приходилось наклоняться почти к самому уху варвара. Иногда он умолкал, случайно коснувшись губами щетинистой щеки, и скромно отворачивался, пряча смущение за бархатом густых ресниц. В такие моменты, не желая причинять Лабелю ещё большее неудобство, Рикс глазел на прохожих. Богатство их одежд, как и пышность окружающей архитектуры, уже не производили такого впечатления, как вначале. Равнодушным взглядом он провожал отряды веститоров, а от носилок, где восседали важные патрикии, и вовсе отворачивался. — Тебе здесь не нравится? Хочешь, уйдем? — потянув его за рукав, шепнул Лабель. От заботливых интонаций Рикса словно свежим ветром окатило. Мягко улыбнувшись, отвечал в тон: — Ты прав, не стоит стоять на солнцепёке. Нужно где-то спрятаться. Лабель понимающе кивнул, жестом приглашая его в тень портика. Их простые одежды не служили защитой от нахальной толпы, поэтому кое-где приходилось расчищать себе дорогу локтями. Пару раз Риксу оттоптали ноги, а Лабель едва не потерял часть наряда, когда его гиматий зажевала проходящая мимо лошадь. Пришлось отбиваться от назойливой скотины, но в конце концов он вышел победителем. Посмеиваясь, они достигли небольшого питейного заведения, аккурат на развилке Месы. Здесь Лабель заказал два кубка прилично разбавленного вина, освежиться. Смаковал мелкими глотками, ненадолго задерживая напиток во рту, чтобы вернее утолить жажду. Рикс же, махом ополовинив свой, утер губы тыльной стороной ладони и не удержался от гримасы: — И как вы, ромеи, это пьете? И не вода, и не вино. Не напиться и не захмелеть. — А ты бы что предпочел? — аккуратно промокнув губы салфеткой, поинтересовался Лабель. — У русов два любимых напитка: квас и мёд. Первый отлично утоляет жажду, а второй… — зеленые глаза лукаво блеснули, — со вторым нужно быть осторожнее, особенно, с непривычки. Стоялый мёд может сбить с ног похлеще дубинки в руках умелого воина. Рикс говорил вкрадчивым мечтательным тоном, непроизвольно облизывая губы, будто прямо сейчас смаковал любимый напиток. И Лабель вдруг поймал себя на желании поцеловать его. Не церемонясь, притянуть за грудки́, накрывая сочные, немного липкие от вина уста своими. Но не проникать сразу языком в рот, а тереться кожей по коже, сливаться дыханием, и только немного позже приникнуть как следует, прихватывая нижнюю губу зубами. Желание было таким сильным и ярким, что Лабель испугался смелости собственного воображения. А увидев дикий, полный голода взгляд Рикса, испугался ещё больше, что тот угадал его мысли. Рикс непроизвольно положил ладонь на грудь, там, где под лорикой скрывался оберег. Тепло, исходящее от молота Сварога, сейчас превратилось в кусачий жар, словно ему за шиворот насыпали искр из кузницы. Лабель, отметив чужое поверхностное дыхание, поспешно встал: — Допивай, жду тебя на улице. И, расплатившись, направился к выходу. Дальше они шли молча, стараясь не задерживаться нигде. Только раз Рикс застыл как изваяние, подняв взгляд к монументальным аркам акведука Валента, что снабжал водой весь город. Рикс присвистнул, выражая одобрение. Все же ромеи были большими выдумщиками по части улучшений условий жизни. Подобных инженерных изобретений ему не довелось видеть нигде, даже на богатом Итиле. Впрочем, немудрено, что Византия достигла такого развития — с ее-то длинной историей, тянущейся из античности. Увидел Рикс и другую сторону Константинополя: стоило ступить в портовый квартал у залива Золотой Рог, куда они целенаправленно шли, как в нос ударил запах человеческих нечистот и мусора, валяющегося буквально на каждом шагу. Лабель стоически не зажимал нос и старался не глядеть по сторонам, плотнее запахнув гиматий и шагая строго вперёд. Рикс же просто челюсть уронил, пялясь на проституток у стен домов довольно жалкого вида. Женщины были не первой свежести и выглядели, скорее, равнодушными, но все же растрепанные, вопиюще откровенные по византийским меркам одежды не оставляли никакого сомнения по поводу их профессии. Рикс воочию никогда не видел жриц любви — на Руси подобного не встретить, а на Итиле он не особо разгуливал по городу, — и теперь не мог сопоставить в голове недавнее роскошество и эту убогость повседневной жизни. Порт встретил их весёлым гомоном людей и криками чаек. По причалу то тут, то там, сновали корабелы, грузчики, разносчики различной снеди. А если поднять взгляд выше, на мощной оборонной стене можно было разглядеть стражу города в блестящих на солнце шлемах. Но Рикс смотрел только вперёд, на море, пытаясь среди частокола мачт разглядеть знакомые суда. И вновь одернул себя — что попусту душу травить? Они, верно, с минуты на минуту поднимут паруса и поминай как звали. Да и вряд ли был там кто-то знакомый. Всю родню по отцовской линии раскидало по свету, как крошки хлеба, а из материнской сюда бы никто не сунулся. А даже если бы, видеть они бы его не захотели. Рикс улыбнулся, трогая Лабеля за локоть. — Ты это мне хотел показать? Море? Тот глубоко вдохнул соленый воздух. Возвращая улыбку, робко проговорил: — Мне подумалось, ты будешь рад. Это вроде как символично… Для нас. Откровение было прервано требовательным урчанием живота. — Ой! — Лабель засмеялся, прикрыв рот ладонью. Он выглядел смущенным и одновременно игривым, и как никогда напоминал беззаботного мальчишку. — Ты голодный! — воскликнул Рикс, чувствуя, что и его утроба вот-вот разразится воинственным воем. — Есть тут чем червячка заморить? — он заозирался по сторонам. Выбор был невелик: либо рыба и различные морские гады, но в сыром виде, либо жареные каштаны, политые оливковым маслом и медом. Первое есть было невозможно, а приготовить негде. От второго Рикс категорически отказался. — Какой ты привереда, однако, — улыбнулся Лабель, — Смотри, вот это несладкое и готовить не надо. Он указал на лоток с моллюсками. — Попробуешь? Рикс был не в восторге от вида снеди, но смолчал, догадываясь, что если не согласится, Лабель тоже есть не станет. Продавец щедро сдобрил лимоном выбранные устрицы. Лабель показал пример, ловко слизав мясо моллюска с ракушки. Рикс, едва удержавшись, чтобы не зажмуриться, мужественно сделал то же самое. — Жевать не надо, глотай, — в голосе Лабеля звучало веселье. Рикс сделал над собой усилие и послушался. В целом было не противно, просто скользко и воняло сырой рыбой. Они съели еще по пять штук и к концу Рикс даже привык к привкусу прелой морской воды во рту. Лабель, поблагодарив торговца, хотел уже расплачиваться, но Рикс его опередил — с важным покровительственным видом достал из кармана несколько монет. Но, прежде чем протянуть разносчику, уточнил: — Это много или достаточно? Лабель изумленно хлопал глазами — в пальцах варвара поблескивал серебряный триенс. Торговец замахал руками: — Помилуйте, господин! Трех оболов с головой!.. Получив необходимую плату, торговец удалился, а они зашагали вдоль запруженной судами гавани. — Откуда у тебя деньги? — осторожно осведомился Лабель. — Неужто я, подбив тебя сбежать из Палатия, не сумел бы добыть, — туманно ответил Рикс, лукаво щурясь на солнце. Лабель резко остановился: — Так… Ты что, взял их у нищего слепца?.. В голосе его звучали тревожные нотки: обидеть убогого в Византии было равно что оскорбить Бога. Варвар, конечно, язычник, но это не мешало Лабелю беспокоиться о его бессмертной душе. Рикс, читая эмоции на выразительном лице как в открытой книге, мягко хохотнул: — Да не бойся ты, чудо. Не такой уж он слепец. И не такой нищий, судя по количеству серебряных монет у него в коробке. Значит, мой грех не столь велик, а? Лабель почесал нос, раздумывая над этой нехитрой философией. Всё-таки, несмотря на грубость суждений, доля истины в них была. — Но как ты узнал, что он зрячий? — Заметил, как он жмурится. И чтобы проверить, шепнул на ухо, что перед ним сам кесарь стоит, мол, кланяться надо. От неожиданности наш «убогий» только шире глаза распахнул, а зрачки зрячего уж я отличить сумею. Лабель не знал, рассмеяться ему или пожурить варвара. В конце концов, так и не решив, обронил: — Ты знаешь, какой ты дикий? Не могу решить, завидую я твоей внутренней свободе или страшусь ее. В его голосе не было осуждения, лишь искренний интерес и толика непонимания. Рикс стал необычайно серьезен. Поймал руки кесаря, вынуждая остановиться. Мягко сжимая длинные пальцы в ладонях, пытливо заглянул в искрящиеся серебром глаза: — Тебе бы хотелось меня обуздать? Лабелю казалось, что краснеть ярче, чем он уже краснел в его присутствии, невозможно. Но сейчас топкая удушливая волна плеснула жара в грудь, искрами расходясь вверх по шее. Даже в глазах потемнело от нахлынувшего смущения. Слова варвара звучали так интимно, и Лабель всерьез опасался, что тот умеет читать мысли. Но Рикс продолжал смотреть серьезно, даже не стал подшучивать над его стыдливостью, как обычно делал. — Ты не животное, чтобы тебя взнуздывать, — тихо отвечал Лабель и вдруг понял, отчего Рикс смотрел на него так напряженно, исподлобья. Стоило словам сорваться с его уст, лицо Рикса разгладилось, принимая привычное неунывающее выражение. Но было в зелёных глазах что-то новое. Словно в этот раз Лабель смог проникнуть чуть глубже в языческую душу. — За то ты и люб мне, кесарь, что равного во мне видишь, — с затаенной ласковостью отозвался Рикс и воровато приник губами к тыльной стороне юношеской ладони. Они пошли дальше, оба лелея в груди теплое чувство. Молчали, чтобы не расплескать. Наслаждались шумом ветра в ушах и шелестом моря, что когда-то соединило их. От витающего в воздухе запаха соли кружилась голова и голод разыгрался с новой силой. Когда они достигли конца пристани, Рикс как бы между прочим поинтересовался: — Тот болтливый меховщик сказал, что русы должны покинуть подворье «мамы» — это он о предместье Святого Ма́манта? Каждый рус, даже не бывавший в Византии, знал, что это такое. Предместье святого Маманта, названное так в честь одноименного монастыря, было местом постоя иностранных гостей. Летом во время торга там селились и купцы с Руси. Лабель сразу смекнул, к чему клонит Рикс. Он понимал тягу варвара к своим и не видел повода отказать ему в этой маленькой радости. За пару медных монет они наняли небольшую парусную лодчонку, что за считанные минуты довезла их до цели. Всего-то и требовалось обогнуть опоясывающую Константинополь стену Феодосия. По суше да через город добираться пришлось бы в разы дольше. Высадившись в предместье, они пошли посуху. Вдали виднелись купола Влахернского дворца, среди деревьев белели симпатичные домики, но Рикс ничего не замечал, взволнованный предстоящей встречей с островком родины среди этого напыщенного великолепия.***
Рикс словно оказался дома: подворье «У мамы» донельзя напоминало гостиные дворы Руси. По всему периметру стояли белёные известью деревянные постройки. Внизу располагались кухни, хозяйственные помещения и комнаты владельцев, вдоль которых тянулись крытые галереи на опорных, увитых витиеватой резьбой столбах. Прямо со двора к галереям были приставлены лестницы, ведущие на второй этаж, в покои постояльцев. Окинув подворье быстрым взглядом, Рикс приметил уютную беседку, что пряталась в густой тени разросшегося винограда. Как только уселись, к ним подошёл корчмарь. Представившийся Саввой ромей приветливо улыбался, но темный взгляд из-под кустистых бровей был полон скрытой тревоги. Впрочем, Риксу было не до душевных переживаний корчмаря, а Лабель вообще старался лишний раз не поднимать глаз. Они сделали заказ и уже через несколько минут на столе стояли глечик пенного квасу, ледяного до ломоты в зубах, шмат исходящего горячим паром ржаного хлеба да тарелка творожных «ушей» в сметане для Лабеля. Тот был знаком с этим блюдом — его часто готовила кормилица-болгаринка, — но должен был признать, что в корчме вареники оказались особенно вкусны. Отправляя в рот маленькие кусочки, Лабель запивал еду нежирной сывороткой и слегка жмурился от удовольствия — он и правда сильно проголодался, и съеденные в порту устрицы оказались не в счёт. Лабель наслаждался трапезой и забавлялся видом Рикса. Тот был менее сдержан в проявлении эмоций: осушив разом глечик, сразу запросил ещё, и в ожидании жевал хлеб, едва не мурча от удовольствия. — Попробуй, пища богов! Не чета пресным плоским лепешкам. Лабель, усмехнувшись его непосредственности, принял кусочек, признавая, что рассыпчатый, с трещинками на корочке хлеб необычен, но хорош. Вместе со второй порцией кваса Риксу принесли основное блюдо — уху из окуня, стерляди и кефали. Наваристая, сдобренная лавровым листом и зелёным луком, юшка источала божественный аромат. Рикс после каждой ложки прикрывал глаза и довольно причмокивал: от бульона из жирной рыбы слипались губы. Покончив с едой, он окончательно повеселел и к нему вернулась привычная говорливость: — Скажи, милая, — затронул он служанку, что убирала посуду с соседнего стола, — тут всегда так немноголюдно? Где же купцы с Руси? Торги закончились, но их суда все еще в порту, значит, они должны быть здесь? Девушка смутилась, потом нахмурилась, и так и не ответив, бочком заспешила прочь. — Странная какая, — протянул Рикс. Лабель и сам был удивлён не меньше — то, что он слышал о подворье Святого Маманта, не вязалось с поведением прислуги. Да и правда, здесь непривычно тихо. Завидев в дальнем углу двора корчмаря, Рикс окликнул его. Тот подошёл, вроде как неохотно, но вежливую улыбку нацепил. — Что у вас тут происходит, любезный? — игнорируя нервозность корчмаря поинтересовался Рикс. — Разве русичи уже уехали? Я сам с Руси, думал, встречу соотечественников, а тут пусто. Да и дочка твоя поразительно молчалива. Разве так себя ведут с гостями? Савва мялся, по всему было видно, что ему не терпится уйти. Тогда Лабель положил руку на стол, оттянул рукав, выставляя напоказ один из массивных серебряных браслетов с императорской вязью, и спокойно потребовал: — Отвечай. И корчмарь, заламывая руки, поведал, как вынужден был спровадить загостившихся русов с подворья не далее как сегодня утром. Те уходить не желали, пришлось пригрозить вызвать стражу из города. Только тогда купцы ушли, но недалеко: силой ворвавшись во дворец Святого Маманта, засели там. Теперь точно придется схолариев звать, да хоть бы его виноватым не сделали! — А что я мог?! Септембер на исходе, скоро гости из иных держав прибудут, русам пора и честь знать! Не мной законы писаны!.. Корчмарю явно было не по себе и Лабель отпустил его взмахом руки. Савва удалился, что-то бормоча себе под нос. Лабель, видя как заметался Рикс, осторожно накрыл его ладонь своей. От этого касания тот вздрогнул, сжимая пальцы в кулак. Лабель чувствовал, что его бьет крупная дрожь. — Как думаешь, почему русы взбунтовались? — больше чтобы отвлечь, чем желая услышать ответ, поинтересовался Лабель. Рикс ожидаемо пожал плечами. — Мне почем знать. Суда их в порту стоят, должны бы отплыть — зачем им с ромеями ссориться? — рассуждал вслух. — Разве что… — светлый взгляд помрачнел, — их вынудили так поступить. И тут же, отобрав ладонь, вцепился себе в волосы. В отчаянии потянул, глядя исподлобья. — Вот только я никогда этого не узнаю, так ведь, кесарь? Насколько секунд подумав, Лабель невозмутимо поднялся: — Пойдем. Не прощаясь с корчмарем, они покинули подворье Святого Маманта. Выйдя через заднюю калитку, оказались на тихой улочке, ведущей к воротам Ксилокерка. Там можно было нанять двуколку и быстро попасть обратно в Константинополь. Но Лабель, не оборачиваясь, пошел в противоположную сторону. Ступая по мощеной дороге, он мысленно отмечал как тихо вокруг: местные будто попрятались за толстыми ставнями, из дворов не слышалось ни звука. Однако, пройдя вдоль укрепленной стены, они с Риксом наткнулись на вооружённый до зубов отряд схолариев. Видимо, услышав о заварушке в предместье, те явились сами. Воины обступили ворота дворца Святого Маманта, не обращая внимания на новоприбывших. — Стой, что ты хочешь делать? — потянув кесаря за локоть, встрепенулся Рикс. Варвар вдруг почуял настоящую опасность при виде закованных в броню схолариев. Что́ бы не происходило за стенами дворца, оно не сулило ничего хорошего его соотечественникам. А, значит, соваться туда было неразумно. — Попробую узнать в чем тут дело, ты же этого хотел, — Лабель ободряюще похлопал его по руке, серые глаза были полны решимости. — И как же? — пробегая взглядом по отрешенным лицам охраны, Рикс сомневался, что они будут словоохотливы даже с ромейским аристократом. Да и что нового, кроме уже сказанного корчмарем, они поведают? Вот если бы самих купцов спросить!.. Словно читая его мысли, Лабель направился к одному из схолариев — с виду, начальнику отряда, — начал что-то убедительно говорить. Рикс видел, как он задрал рукав, показывая браслет, и воин сразу смягчился, кивая. — Зачем ты это делаешь? — варвар настиг Лабеля уже у самых ворот, перехватив за запястье в момент, когда тот собирался постучать. — Ты не должен так поступать ради меня. Не думаю, что этим чего-то можно добиться. — Не ради тебя, — мягко высвобождаясь, Лабель все же постучал. — И не должен, но хочу. А насчёт последнего… посмотрим. Не попробовав, не узнаем, так ведь? Сверху, из-под каменной арки, венчающей высокие ворота, раздался шум и недовольный голос проворчал: — Кто вы и чего вам надо? Мы уже сказали вашим — пусть эпарх снимет арест с наших судов и отпустит нас восвояси с миром. Иначе обитателям дворца не поздоровится. — Меня зовут Лабель Флавий, я — кесарь византийский. И я хочу войти. Без оружия, в сопровождении одного только человека. Он из ваших и вы легко в этом убедитесь. Лабель знал, что дворец Святого Маманта практически пуст, за исключением нескольких слуг. Так что волновался, прежде всего, за самих русов — подняв бунт, они сильно осложнили себе жизнь и окончательно испортили отношения с местной властью. И если можно им как-нибудь помочь, обойтись без кровопролитий и наказаний, Лабель, как кесарь, был обязан сделать хоть что-то. Между тем сверху донеслось насмешливое: — Положим, мы признали в этом громиле своего. Да что это дает? Мало, что ли, их в рабстве у ромеев? Служит тебе, небось, преданно, как пёс. И потом — чем докажешь, что ты тот, за кого себя выдаешь? Лабель поднял голову, скидывая гиматий. Выпростав чуб из-под очелья, спокойно отвечал: — Монета византийская у кого-нибудь есть? Семис, весом в пол-солида. Глянь, кто на аверсе изображен, а потом рассмотри меня получше. На этот раз наверху раздумывали дольше — видимо, искали нужную монету. Наконец, уже другой голос, строго возвестил: — Хорошо. Вы войдете, но только вдвоем. Но сначала пусть вооруженные воины отступят. Лабель обернулся к предводителю схолариев. Тот кивнул, подавая знак своим людям. Схоларии, громыхая доспехами, отдалились на несколько шагов. Изнутри послышался визг брусьев, что удерживали ворота, и через некоторое время створки с тихим скрипом приоткрылись — ровно настолько, чтобы мог протиснуться один человек. — Ты, кесарь, войдёшь первым, — вновь раздалось сверху. Лабель ощутил легкое раздражение от этих монотонных приказов, тем более непочтительных, что он не видел, кто их отдает. Но отступать было некуда — он сам это затеял. Уже собрался нырнуть в проем, но Рикс опередил его: — Я́ войду первым, — отсек не терпящим возражений голосом, бросив взгляд на арку. — чтобы у вас не было искушения закрыть ворота, как только кесарь ступит во двор. Огромные створки с лязгом захлопнулись ними и на миг их окутала тьма, особенно глубокая и ослепляющая после яркого солнца. Оглядываться по сторонам особо было некогда — их сразу повели дальше. В круглом атриуме дворца собралось немало людей. Быстрым взором Лабель насчитал не менее двух дюжин пар глаз. И это не считая нескольких стражников и тех, кто, вполне вероятно, укрылся во внутренних покоях. Итого не менее сорока человек. Немало, учитывая их отчаянное положение и готовность сражаться до последнего, что легко читалась в настороженных взглядах. А они с Риксом только вдвоем и безоружны. Конечно, он и не собирался биться с русами, но напряженная атмосфера невольно заставляла подумать о самозащите, в качестве которой у него только титул и твердое слово. — С кем говорить мне? — остановившись в центре спросил Лабель. Он искал в толпе человека, чья одежда или манера держаться выдали бы вожака. Но на него лишь смотрели испытующе, не торопясь отвечать. Лабель ощутил, как по спине ползут капли пота: никогда ещё ему не доводилось держать речь перед столь враждебно настроенными людьми. Но присутствие Рикса успокаивало — разве бы тот не удержал от этого шага, считай своих соотечественников по-настоящему опасными? Из толпы вышел мужчина: уже в летах, немного грузный, но осанистый, в длинном, не по погоде отороченном мехом кафтане. Лицо купца было сурово, но речь он держал почтительную: — Приветствую тебя, кесарь византийский. Имя мое Беримир. Я предводитель этой торговой экспедиции, стало быть, слово держать мне. Но говорить мы будем прилюдно, не обессудь. У нас не принято решать вопросы, касающиеся всех, один на один. Как не чудно́ было Лабелю, все же подобный подход казался справедливым. Он не раз слышал, что на Руси народ может говорить открыто перед архонтом и скинуть его, если что не нравится. — Что ж, благородный Беримир, поведай мне, что случилось? Может, чем смогу помочь. Из толпы послышались скептические смешки, но Беримир шикнул на сородичей, сурово сдвинув брови, и вновь повернулся к Лабелю. Подбирая ромейские слова — было видно, что Беримиру нечасто приходится на чужом языке вещать, — купец поведал их проблему. Плавание не задалось с самого начала: ещё на пути в Цареград, у берегов Таврики задержка вышла — стратигу местному не понравились их торговые лицензии, пришлось ждать, пока выдадут новые. Затем на корабле моровая приключилась и по прибытию в Византию пришлось встать на карантин. Стало быть, месяц из отведённого на торговлю срока, они истратили впустую. И вот когда пришла, наконец, пора выйти на торг, оказалось, что пошлины в этом году эпарх назначил просто непомерные. — Мы несколько дней пороги обивали, чтобы лично с эпархом встретиться и договориться о более приемлемой мзде. Лабель, несмотря на жару и многословность Беримира, терпеливо слушал, время от времени вежливо кивая. В кои-то веки представилась возможность кому-то помочь, сделать действительно что-то полезное. А для этого стоило разобраться в деле до конца. К тому же, он видел благодарность, мелькающую в глазах этих людей, словно был первым, что согласился их выслушать. Беримир, поведав об убыточном торге, подобрался наконец к самой сути: — Несмотря на неудачную поездку, законы мы соблюдали. И в отведенный срок готовы были отчалить. Но вдруг оказалось, что одного из наших арестовали в городе. Не могли же мы без него уехать? Этим одним оказался никто иной, как родной племянник Беримира. Заплатив немалую взятку, купец узнал, что парня обвиняют в «непристойном поведении» и теперь ему грозит смертная казнь. — Мол, за дочкой эпарха он волочился. Да быть такого не может! Мстиша парубок смирный, покладистый, у него и невеста на Руси есть, красавица! Он с нами поехал, чтобы будущность семьи обеспечить — любовь у них! Горячо заверял в невиновности племянника купец. Его слова подхватили остальные, стали заступаться за своего, обвиняя эпарха в хитрости: мол, нарочно задержал их в городе, чтобы остатки товара конфисковать. Толпа загомонила, обретая отдельные голоса. — Подлец ваш градоначальник, как боги святы! — Пошто нас притесняют?! Мы законы блюдем! — Без Мстиши не уедем! Ишь, чего удумал, стерва! Они выкрикивали это по-славянски и Лабель понимал лишь отдельные слова. Он открыл рот, чтобы высказаться, но голос потонул в гомоне толпы. Обстановка накалялась. Раззадоривая сами себя, уставшие обиженные люди сыпали угрозами, потрясая кулаками в воздухе, словно сокрушая невидимого противника. Лабель понимал, что не он вызвал их гнев, но в создавшейся ситуации вполне мог попасть под раздачу. Растерянно обернулся на Рикса: тот стоял, до побелевших скул сжимая челюсть, в зеленых глазах читалось сомнение. Все же это были его соотечественники, в них текла общая кровь, он мог понять их боль и негодование. У кесаря мелькнула мысль, что он предоставил Риксу удобную возможность уйти к своим. Что, по сути, их связывает? Много ли значит мимолетная страсть в пещере для него? Особенно, когда на другой чаше весов — свобода и возвращение на родину. У Лабеля упало сердце. Он вновь повернулся к русам, поднимая руку, но тут над толпой раздался звучный голос: — А, ну молчать, мать вашу ядри! — почти прорычал Рикс. — Вам помочь хотят, так не ведите себя как стадо, дайте слово сказать! Обескураженные бранным окриком, русы притихли. Лабель с изумлением увидел, что многие из них усмехаются в бороду, заслышав знакомые ругательства. Рикс, выступив вперёд и безотчетно прикрывая собой кесаря, продолжил уже мягче: — Братья, я могу понять ваше негодование, но, ради всех богов и самих себя, осознайте, в каком положении вы оказались. Сколь бы правы в своей обиде не были, нарушив порядок, вы стали мятежниками. И, думаю, не совру, сказав, что положение ваше ве́льми шатко. Вас немного, если сравнивать с ромеями, которые на своей земле. Там, за стеной, отряды схолариев, готовых вас повязать и бросить к ногам эпарха, как преступников. Коими в глазах цареградского градоначальника и являетесь. Одной воинской доблести мало, чтобы спастись. Подумайте о семьях, что вы оставили на родине. Не отрекайтесь от своего шанса. Ибо много ли ромеев, помимо кесаря, спешащих вам на помощь, узрели у ворот дворца? Русы пристыжено молчали. В глазах некоторых Лабель видел теплящуюся надежду. — И что же готов предложить нам светлейший кесарь? — немного неловко поклонившись, спросил Беримир. Лабель не успел ответить: из толпы донеслось ехидное: — Сладко стелешь, Ригг Карисон, да жёстко спать. Лабель увидел, как мгновенно напрягся Рикс, ощетинился, словно хищное животное, явно узнавая голос. Рослый мужчина вышел вперед. Внешне он отличался от остальных: на широкие плечи, закованные в тяжёлый доспех, водопадом стекали светлые, несмотря на молодость, почти белые волосы, у висков собранные в косы. Аккуратно подстриженная борода, обрамляющая привлекательное, но жестокое лицо, отливала расплавленной сталью. Зелёные глаза — чуть раскосые, удлиняющие к вискам, — придавали ему сходство с лисом. Лабель мысленно отметил, что незнакомец напоминает, скорее, варяга, нежели руса. А ещё — Рикса… Меж тем мужчина обратился к сородичам: — Не верьте ни единому его слову! Ибо стоит оно дешевле пыли под ногами! Рикс сдавленно ругнулся, незаметно касаясь руки Лабеля ободряющим жестом. Мимолетно сжав его пальцы, бросился в атаку, не дожидаясь, пока растерянные русы сделают выводы: — Беримир, я уверен, ярл Ульв на хорошем счету в твоём отряде. И, судя по его облачению — один из воевод. Так что резонно, что ты веришь ему, а не мне. Мы немного знакомы и я не могу отрицать, что он достойный клён кольчуги, но хочу предостеречь: его сердце сейчас уязвлено личной неприязнью, а разум затуманен жаждой мести. Поставишь ли ты под удар всех своих людей из-за одного, отравленного ненавистью? — Как ты смеешь, пёс! — задыхаясь от ярости взревел названный Ульвом и схватился за меч, притороченный у пояса. Зелёные глаза наливались кровью, стирая остатки привлекательности, заостряя черты лица, делая их почти звериными. — Выходи на честный бой, трус! — ярл бешено вращал глазами, выкрикивая проклятия по-скандинавски. — Не собираюсь я с тобой биться. Только идиот выйдет на заведомо проигрышный бой с берсерком. К тому же, мы здесь собрались для другого. Рикс отвечал ему на том же языке, и Лабель не понимал смысла слов, лишь видел, что его варвар изо всех сил старается не довести до драки. В атриуме снова разлилась удушливая напряжённая атмосфера. Многие русы, не понимая в чем дело, переминались с ноги на ногу, сужая круг, но не вынимали оружия, не решаясь что-либо предпринять до выяснения. Кто-то подошёл к Ульву, пытаясь унять разбушевавшегося варяга, и тот, почти не глядя, двинул локтем в морду товарищу. Завязалась потасовка, поднялся крик. Безоружных Рикса и Лабеля теснили, и в этой свалке было не понять, кто друг, а кто враг. Получив пару случайных тумаков, Рикс, загораживая Лабеля собой, раздавал щедрые зуботычины, в голос ругаясь на смеси славянского и варяжского. — Прекратить! — коренастый рус, заскочив в гущу драки, размахивал секирой… в сторону своих. — Да что ж вы делаете, сучьи дети?! Смертный вы́рок себе подписать хотите?! Его портрет, — он сделал жест в сторону Лабеля, — на золотой византийской деньге́. Как думаете, сколько таких монет дадут за ваши жизни, если хоть один волос упадет с его головы?.. Многоголосое вопящее людское море отхлынуло. Русы выглядели растерянными и не на шутку встревоженными. Несколько разом удерживали ярла Ульва, чей остекленевший взгляд и кровожадный оскал пугал уже Лабеля. — Ярла — запереть, — приказал заступившийся за них рус, пряча секиру за пояс. Упирающегося, плюющегося варяга увели, а мужчина низко поклонился Лабелю. — Искренне прошу простить нас, кесарь. Его нестройно поддержали из толпы. Пытаясь унять сбитое дыхание, Лабель переводил взгляд с одного лица на другое, и везде находил какое-то обреченное отчаяние. Он явно не в том положении, чтобы кичиться. Любое неосторожное слово — и ярость русов вновь прорвется наружу. И кто знает, заступятся ли за них в этот раз. Проглотив надменный язвительный ответ, Лабель холодно бросил: — Извинения приняты. Назови свое имя, доблестный муж. Рус снова поклонился: — Все́чест я, воевода, предводитель оборонного отряда. Клянусь честью, тебе здесь ничто не грозит более. Каждый, кто посмеет, — он повысил голос, — будет иметь дело лично со мной. Лабель понимал, что его пытаются задобрить, чтобы, если не помог, то хотя бы не добавил к уже причитающемуся за бунт наказанию. Положа руку на сердце, у него пропала всякая охота делать что-либо для русов. Да и вряд ли они осмелятся просить теперь. Он обернулся на Рикса. Тот, помимо рассеченной скулы и разорванного во́рота, выглядел сносно. Поймав его взгляд, Рикс едва уловимо улыбнулся, и от этого в груди отлегло. Что ж, если не для собственной славы, то ради своего варвара он готов пойти на уступки в последний раз. Пошел же тот против своих ради него. Негромко, но весомо Лабель обратился к русам. Ничего не обещая наверняка, не одаривая ложной надеждой, говорил, что попробует им помочь, напрямую обратившись к императору. Но это займет время. Пока же им стоит проявить благоразумие и покорность. Он особо подчеркнул последние слова. — Сдаться предлагаешь? — усмехнулся смекалистый Всечест. Лабель равнодушно пожал плечами. — Долго дворец вы всё равно удерживать не сможете: схоларии рано или поздно войдут, и вам останется либо смириться, не усугубляя свое положение, либо погибнуть. К тому же, как не местные, вы этого можете не знать, но ромеи считают дворец Святого Маманта про́клятым. Некоторые из слуг даже уверяют, что видели в коридорах призрак убитого здесь Михаила Мефиста. Сам он не верил в привидений, но от кормилицы слышал, сколь суеверны в этом плане язычники. Это могло быть серьезным аргументом в их глазах. К тому же, он стремился поскорее покинуть воро́жее место — собственная затея уже казалась чистым ребячеством. Хотелось побыть в тишине и покое — за событиями этого дня он не заметил, как солнце склонилось к закату. Русы отошли, сбились в тесный круг, совещаясь между собой. Лабель периодически слышал возгласы — спорили. Иногда кто-то поминал отрубленные руки последнего базилевса Аморийской династии — что-то все же русам было известно. « — Пусть. Тем вернее захотят отсюда убраться», — вяло подумалось Лабелю. Но вскоре голоса слились в сплошной гул и он перестал понимать даже отдельные славянские слова. К нему приблизился Рикс, взяв за локоть, увел в ближайшую нишу. Не отпуская от себя, тайной лаской прошёлся по предплечьям, заодно проверяя, не пострадал ли он. Прикосновение мозолистой ладони помогло обрести пошатнувшуюся было опору. Лабель, отвечая на пытливый взгляд зеленых глаз, едва слышно выдохнул: — В какой-то момент мне почудилось, что ты оставишь меня, уйдёшь к своим. И устало осел на каменный выступ, только сейчас осознав, в каком бы положении тогда оказался. Рикс, осторожно озираясь, опустился рядом. Украдкой нашел чужую ладонь, сжимая почти до боли. И твердым тоном, контрастирующим с ласковым взглядом и теплым прикосновением, отчеканил: — Я тебя никогда не оставлю. Слышишь? Здесь и везде — с тобой до конца. Лабель, понимая, что сейчас не время и не место для ответных признаний, лишь вымученно улыбнулся, вставая — к ним приближался воевода Всечест. Подошедший рус немногословно поблагодарил за оказанную милость, принимая предложение кесаря о помощи. Спросил, перед тем, как сдаться, не могут ли они немного повеселиться? — Мы нашли во дворце немного снеди и вина. Я не позволю своим людям пить, но, может быть, ты примешь приглашение к нашему столу? Пусть народ порадуется, прежде чем попасть в лапы схолариев, песню затянет. Час-другой что решает?.. Лабель вздохнул устало, не зная, что ответить. Просьба руса казалась справедливой, но исполнять ее желания не было. Он оставил последнее слово за Риксом, но тот покачал головой: — Не думаю, что это хорошая мысль, славный воевода. Даже без вина, раззадорившись песней и пляской, ощутив свободу, народ может передумать. Лучше дать их увести, пока они покорны. Для их же блага. А кесарь слово не нарушит, я его знаю. Всечест слушал, смиренно опустив голову. Лабель испытал облегчение и тайную гордость — все же Рикс соображает. Чем дольше они здесь находятся, тем меньше решимости у русов сдаться. — К тому же, — добавил Лабель, — уже стемнело. Схоларии под стенами дворца утомлены, вскоре их сменит новый бо́льший отряд. Никто не поручится, что с их предводителем мне удастся сговориться так же просто, ведь подчиняются они эпарху напрямую. А ему даже император не указывает, как управлять городом.***
Лабель шагал в гуще русов, коих оказалось даже больше, чем он предполагал. Кто-то, стремясь вперёд, пихнул его в плечо — в подобной толчее он даже не разглядел лица. Приблизившись к арке ворот, люди теснее жались друг к другу. Воевода Всечест первым ступил в распахнувшиеся створки, подавая пример подчиненным. Русы напряженно выжидали, но не услышав никакого шума с улицы, с готовностью шли следом, человек за человеком утекая сквозь арку наружу. Лабель, находящийся в середине редеющего отряда — сам вызвался в качестве гарантии, — обернулся, глазами ища Рикса. Тот следовал чуть позади, через несколько голов. Замыкал шествие Беримир, подбадривая товарищей и следя за порядком. Отсюда купца было не видать, но Лабелю было спокойнее от мысли, что где-то там шагает этот уравновешенный муж. Проем ворот был все ближе, как вдруг на фоне ударивших колоколов монастыря Святого Маманта раздался громогласный рев. Ярл Ульв, раскидав не удержавших его товарищей, ринулся на Рикса. Никто не успел ничего понять, а варяг, как разъяренный бык боднув его в живот, повалил наземь. Русы замешкались, оглядываясь, в воротах образовался затор. Позади Лабеля люди скучковались, волнуясь, мешая пройти. Он с ужасом понял, что не видит Рикса: из толпы слышались хриплые вопли и глухие удары. « — Они… не помогут ему?..» Лабель с ужасом осознавал, что пока Всечест и схоларии на улице поймут, что происходит, а Беримир взвесит, вступаться ли ему, распаленные русы уже затопчут Рикса. Его самого они не тронут, но о неприкосновенности служащего кесарю соотечественника уговора не было. « — Чтобы спастись, я нужен им живым!», — с холодной яростью подумал Лабель, выхватывая кинжал у ближайшего воина. — Немедленно отпустите его! — он сам поразился, как звонко прозвучал его голос в этой свалке. Не дрогнувшей рукой, чуть запрокинув голову, приставил кинжал острием к собственной шее. — Отпустите его, иначе гарантия вашей безопасности рассыплется в прах! Русы замешкались, недоверчиво глядя на кесаря. У него подгибались колени, но рука оставалась твердой, а взгляд прожигал холодом насквозь. Усилил давление и по белой коже потекла тонкая струйка крови, неприятно щекоча. В глазах потемнело, но он лишь крепче стиснул зубы, собираясь спасти Рикса во что бы то ни стало. Лабель сам не понимал своей одержимости, знал только, что, случись что с варваром, — себе не простит. Толпа отхлынула, расступилась, испуганно охая. Несколько человек бросились к Ульву, оттаскивали от все еще лежащего на полу Рикса. Прорвавшийся чуть ли не по головам Беримир с размаху ударил ярла, который зашелся хриплым смехом, сплевывая кровавую жижу и бросая безумный взгляд на Рикса. Лабель болезненно сглотнул, глядя, как тот, пошатываясь, поднялся на ноги. Из рассеченной брови сочилась кровь, заливая левый глаз, одна рука висела плетью, а второй он держался за ушибленный бок. Но когда он обратил взор на Лабеля, на губах играла ободряющая улыбка. — Пропустите его. Сейчас же, — отрывисто, со злостью выплюнул Лабель. Русы торопливо расступались, пока Рикс, хромая, шествовал к воротам. С каждым его шагом Лабель ощущал, как тают силы. Напряжение сковывало все тело, ломило мускулы. Но Лабель стойко держался, не опуская кинжал, пока Рикс не оказался за воротами. И только тогда, с усилием разжимая сведенные судорогой пальцы, позволил оружию выпасть. Он не помнил, как оказался на улице и что говорил предводителю схолариев. Отмахнулся от предложения помощи. Морщился, трогая рану на шее. Боли он не чувствовал. Только тревогу и непроходящую злость. В тот момент Лабель понимал пренебрежение эпарха к русам. Но все отступило на задний план, слилось сплошным незначительным шумом, когда он увидел Рикса. Нужно позаботиться о нем, возможно, он серьезно ранен. Оставив русов на милость схолариев, Лабель поспешил увести Рикса подальше. Вымощенная дорога вела их обратно к подворью «мамы». Но, не дойдя до калитки корчмы всего несколько шагов, Лабель вдруг согнулся пополам, извергая наружу все съеденное ранее. Несколько сильных мучительных спазмов опорожнили желудок, и он, вытерев рот концом гиматия, со стоном привалился к не остывшей еще после жаркого дня стене. Его колотил липкий озноб, перед глазами плыла мутная пелена, а щеки пылали от стыда перед Риксом. Лабель провел дрожащей ладонью по лицу, пытаясь сфокусировать уплывающее сознание. Уловив движение в свою сторону, предупреждающе выставил руку: — Прошу… Не надо… Его гордость и так достаточно пострадала сегодня. Не хватало еще разреветься на груди у варвара, когда от него несет по́том и рвотой. Рикс поймал его пальцы, понимающе пожимая, и немного насмешливо шепнул: — Думаешь, я пахну лучше? Плечи Лабеля дрогнули от беззвучного смеха. …На подворье «мамы» их встретили со всей заботой. Не переставая сочувственно причитать, жена и дочь корчмаря принесли гостям умыться, подали свежей воды — промочить горло. Сидя в уже знакомой беседке, Лабель приходил в себя. Тело налилось усталостью, при малейшем движении ощущалась разбитость, но голова немного прояснилась. Он взглянул на расположившегося напротив Рикса: тот откинулся на спинку скамьи, прикрыв глаза, глубоко размеренно дышал. Прочистив горло, Лабель позвал: — Рикс… Варвар отреагировал невнятным вопросительным мычанием. — Ты же помнишь, что подворье «мамы» — не просто корчма, а эргастирий? Рикс приоткрыл здоровый глаз: — Да. Гостиница по-вашему. Взгляд кесаря в густых сумерках блеснул серебром: — Думаю, нам совершенно необязательно возвращаться в Палатий сегодня.