Радость, нежность и тоска,
Чувств нахлынувших сумятица,
Ты — как солнце между скал:
Не пройти и не попятиться.
Едва за ними закрылась дверь комнаты, Рикс, не произнеся ни слова, рывком притянул Лабеля, сжимая в медвежьих объятиях. Мозолистые ладони до боли сминали мышцы спины, будто он боялся, что покорное тело вот-вот рассеется туманом в его руках. Ознобный колотун схватил за ребра. Он не мог припомнить, когда прежде испытывал такой страх за другого человека. Поступок Лабеля восхищал и одновременно злил: случись с ним что, как бы он жил тогда?.. Рикс спрятал лицо в изгибе стройной шеи, потянул носом, впитывая знакомый запах, и глухо зарычал, словно зверь, что держит желанную добычу. Лабель не успел отреагировать, а его тут же отстранили — резко, аж голова мотнулась до клацанья зубов, — и, удерживая за плечи стальной хваткой, ошпарили тревожным: — Никогда больше не рискуй так из-за меня! Слышишь, Лабель? Никогда больше так не рискуй собой! Рикс продолжал беспокойно ощупывать взглядом, желая удостовериться, что его жизни точно ничего не грозит. Лабель попытался выдавить улыбку. Не вышло. Обессиленно выдохнул, слегка поведя плечами под гнетом сильных пальцев: — Не могу обещать того, чего не выполню, — тон серьезный, глубокий, усталый немного, — и если ещё раз потребуется — сделаю то же самое. На лице Рикса отразилась досада пополам с восхищением. Не споря, он снова заключил Лабеля в объятия, бережно погладил спину, обдавая щеку и висок жарким: — А ты знатный упрямец, кесарь Флавий, м?.. — А ты — тот ещё… заводила? — его губы все же дрогнули в вымученной улыбке. Тело реагировало на близость пронзительной слабостью и податливостью. Соблазнившись теплом, Лабель безотчетно потерся щекой о чужое плечо. — Откуда ты знаешь ярла Ульва и за что он так ненавидит тебя? — вырвалось мимо воли. Отпрянул, хмурясь: — Кто ты вообще такой, Ригг?.. Подумалось, что ни разу он не встречал варвара — простого, не из архонтов, — который бы так свободно говорил и по-ромейски, и по-варяжски… Тихий стук в дверь избавил от необходимости отвечать. Многообещающе стиснув его напоследок, Рикс отошёл. Пока слуги эргастирия вносили в их комнату ширму и большую деревянную лохань, за несколько заходов наполнив ее горячей водой, варвар огляделся. В небольшой комнатке пахло деревом и чистыми простынями. Единственное окно зияло в сумерках бескрайним, посеребренным луной морем. Волны, мягко шелестя, накатывали на берег, принося с собой свежесть и прохладу, но все это не да́ровало успокоения. Внутри Рикса словно растревоженный пчелиный рой жужжал — встреча с прошлым на глазах у Лабеля вышла вдвойне горькой. Он вздохнул: не так представлял себе их первую ночь наедине. Задумчиво потер ноющее плечо и тихо зашипел — от боли в глазах запаморочилось. Видимо, исполох за чужую жизнь начал отступать, вот тело и реагировало. Тихо медленно выдохнув, Рикс обернулся на голоса. — Обстановка скромная, зато здесь доселе не жил никто, — пришедший удостовериться, что знатные гости устроились с комфортом, Савва кланялся, зажигая свечи. — Комнаты русов, — корчмарь бросил нервный взгляд на Рикса, раскладывая на единственной кровати чистую одежду, полоски некрашеного полотна и брусок мыла, — уже свободны, но ещё не убраны. Я взял вам, светлейший кесарь, рубаху и штаны у своего зятя — только справили, ни разу не надеванные. А для господина Скифа в моей семье не нашлось размера. Пришлось заимствовать одёжу у русов — им-то пока без надобности. Надеюсь, будет впору. Савва низко поклонился, и Лабель поспешил заверить, что их все устраивает. Сказав еще несколько слов благодарности, провел корчмаря до дверей. Оставшись наедине, они не спешили заговорить. Лабель смотрел чуть встревоженно, Рикс, казалось, и вовсе позабыл, где находится. Расстегивая лорику, не смог удержаться от сдавленного стона. — Что случилось? — Лабель тут же оказался рядом. Рикс, чья левая рука отказывалась слушаться, криво усмехнулся: — Кажись, не обойтись без твоей помощи, — он указал взглядом на застежки сбоку, — не достану, плечо зашиб. Ловкие пальцы осторожно высвобождали его из доспеха, исподволь задерживаясь на открывающихся участках тела немного дольше положенного. Стиснув зубы, Лабель помогал стянуть лорику через голову, глядя строго мимо плеча варвара. Нехитрое действие давалось непросто, учитывая, что раненая рука почти не двигалась. Пришлось подойти совсем вплотную и тянуть сильнее, приподнимаясь на мыски стоп. Нижний хитон немного задрался, обнажая ноги Рикса выше коленей. Гораздо выше дозволенного. Но Лабель стойко продолжал, делая вид, что ничего не замечает, пока, наконец, доспех грудой пропыленной дубленой кожи не свалился на пол. Рикс кисло улыбнулся, стараясь не морщиться от тянущей боли в плече, и шепнул, подмигивая: — Ты первый. Невольно наслаждаясь замешательством на красивом лице Лабеля, неспешно оправил подол, и только потом пояснил: — Ты первый купаться. Тот открыл рот, будто хотел возразить, но в конце-концов просто взял холстину и кусок мыла, и скрылся за ширмой. Над лоханью, застеленной по дну хлопковой простыней, клубился ароматный пар. Лабель торопливо скинул одежду, расстегнул браслеты, бросая их тут же, как нечто, не стоящее внимания. Горячая вода обласкала напряженное тело и он невольно зажал себе рот, боясь, что с другой стороны ширмы его стон истолкуют привратно. Хотя, похоже, варвару было не до него: сначала раздался сухой хруст, сопровождаемый иноземными ругательствами, а затем вздох облегчения и мерные шаги. Стараясь не особо размышлять, чем сейчас заняты помыслы Рикса, Лабель с удовольствием намыливался, слегка морщась, когда щипало — рана на шее, хоть и неглубокая, доставляла неудобства. В голове роилась масса вопросов, на которые он решил обязательно добиться ответов, но чужое дыхание и скрип половиц за ширмой провоцировали совсем другие желания. Лабель невольно представил, что это не его ладони касаются тела, а Риксовы. Он помнил их жесткость и предупредительность так отчётливо, что достаточно было закрыть глаза, и они словно наяву ложились на кожу: шершавые, мозолистые, сильные, но не грубые. Стискивали, гладили, пробовали на ощупь, точно проверяя реакцию его тела. И оно реагировало так предсказуемо… По горлу прокатился ком, дыхание срывалось в шершавый хрип. Не понимая сам, что делает, Лабель нырнул ладонью в воду. Скользнул вдоль внутренней стороны бедра, стиснул себя в кулаке до разноцветных звезд под веками, ощущая внезапную твердость. Опасаясь, что его выдаст плеск воды, замер, а затем осторожно провел вверх и вниз в такт дыханию, закусил щеки изнутри от накатившей истомы. Болезненное и запретное ударило в голову, пройдя искрой через все тело, обдало ласковым пламенем низ живота. Пальцы на ногах невольно поджались, комкая мокрую простыню. Лабель сдавленно простонал, вытягиваясь в лохани в полный рост и тут же сел, испуганно косясь за ширму — оттуда не раздавалось ни звука. — Ри… Ригг! — позвал он, разрезая загустевшую тишину. — Я… забыл чистую одежду. Подай, пожалуйста. Через секунду штаны и рубаха с тихим шелестом опустились на край ширмы. Лабель поспешно встал, отряхиваясь. Помня о ранении Рикса, сам опрокинул тяжелую кадку с горячей водой в лохань. Завернулся в полотно, стуча зубами: в комнате было тепло, даже душно от оседающего на коже пара, но с мыслью, что варвар так близко, расслабиться не получалось, и его знобило. Кровь в висках заполошно стучала, пальцы не слушались, но все же он кое-как оделся, туго подпоясавшись. Штаны плотно льнули к ногам — Лабель, не привыкший к такой одежде, почувствовал себя голым, уязвимым. Но не может же он прятаться вечно? — Иди скорее, пока вода не… — вынырнув из-за ширмы, он буквально налетел на полураздетого варвара. Тот, явившись пред очи в спущенной с одного плеча рубахе и расшнурованных порта́х, широко улыбнулся. Серьга в ухе сверкнула, качаясь вслед за движением головы, когда Рикс неглубоко поклонился: — Кесарь. Лабель похолодел от мысли, что Рикс угадал, чем он занимался за ширмой и теперь дразнит. По затылку словно обухом огрели и, не найдя, что ответить, отшагнул в сторону, давая варвару пройти. Скрывшийся за ширмой Рикс, казалось, унес с собой остатки самообладания. Чуя, как пол плывет под ногами, Лабель добрел до кровати, обессиленно оседая на хрустящие простыни. Перед глазами, запоздало настигая, всплывали яркие образы: мускулистая грудь с поблескивающим на ней амулетом, дорожка светлых, почти незаметных волос, стекающая вниз, за кромку штанов… Расцветая румянцем смущения, он признался себе, что мечтает приласкать каждый шрам, открывшийся его взору. Представил, как, должно быть, сладко касаться Рикса кончиками пальцев и губами. Ощущать, как сначала он напрягается, вытягиваясь струной, а потом обмякает, плененный несмелым лобзанием. Лабель изо всех сил сжал колени, чувствуя подступающее желание. Легче не стало — восставшая плоть чувствительно терлась о ткань штанов. Пресвятая Богородица, может, еще не поздно настоять на отдельных комнатах?.. Из-за ширмы донеслась короткая брань и сдавленный болезненный стон. — Ригг? — встрепенулся Лабель, невольно поднимаясь. Подойдя вплотную к ширме, потоптался в нерешительности. — Тебе помочь? — вырвалось прежде, чем успел подумать. — Только если ты чувствуешь себя в безопасности, — спустя несколько мгновений донеслось до него дружелюбно-насмешливое. Кровь ударила в голову: неужели варвар подумал, что он напрашивается?.. И помощь лишь предлог, чтобы… Ведь Рикс сказал тогда, в его покоях: «решай, чего ты хочешь». А чего он хотел… хочет?.. Лабель вдруг ясно осознал, что стоит на перепутье: с какой бы целью он не шагнул за ширму, после этого уже ничего не будет, как прежде. Их сближение с Риксом вскроет запретное и его уже не получится спрятать за маской кесаря, как не пытайся. Он в бессильной ярости сжал кулаки: а сейчас разве у него получается? Стоит здесь, уже все решив, лишь ищет достойное оправдание! Упрямо торгуется с самим собой, осознавая, что бой заведомо проигран. Этот варвар проник в душу с первой встречи. Отравил зеленью глаз, покорил лукавой усмешкой, приручил ласковым прищуром. И ни разу не солгал в своем намерении. Разве не заслужил он немного искренности в ответ? Лабель длинно выдохнул, примиряясь с неизбежным. Стараясь дышать ровно, решительно ступил за ширму. Рикс слегка вздрогнул, когда тонкие пальцы осторожно легли на раненое плечо. — Где мыло? — буднично поинтересовался Лабель, словно подобное случалось между ними ежедневно. Рикс что-то промычал нечленораздельно, пытаясь сесть выше. Но пострадавшую руку прошило злой болью, заставляя его завалиться назад. — Кикимора ядреная, леший твою ити… — забористое ругательство, сорвавшись тихим присвистом, прозвучало совсем не грубо, скорее, потешно. Лабель, пряча улыбку, покачал головой, пожурил, как дитя малое: — Необязательно быть всегда сильным и неуязвимым. Со мною можно не притворяться. Рикс протер заплывший глаз. Неуклюже барахтаясь в мыльной непрозрачной воде, подтянул колени. — Ну, раз без церемоний, то полезай, — хохотнув, указал он на противоположный край лохани. Бледная кожа Лабеля покрылась красными пятнами. Губы, наоборот, побелели, сжатые в тонкую полоску, глаза гневно сузились. Ничего не подозревающий Рикс мирно бубнил: — Оно, зараза, скользкое и тяжелое. Пытался одной рукой удержать да злыдень там ночевал. Шмякнулось в воду и потонуло. А корыто тесное, не развернуться. До Лабеля медленно доходило, что варвар имеет в виду утонувшее мыло, а вовсе не приглашает его раздеться и лезть в воду. Нервный смех защекотал губы. Ведь Рикс обещал не трогать, пока сам не попросит. Стало неловко, что подумал о нем плохо. Обойдя лохань, он оказался с Риксом лицом к лицу. Опустился на колени, закатал рукав. Невозмутимо, как ему казалось, погрузил руку в мутную воду по самый локоть. Он не подозревал, что его без труда читают, как раскрытую книгу. Варвар украдкой любовался точеными скулами, покрытыми едва заметным румянцем, закушенной от усердия — или все же смущения? — губой, черной влажной прядкой, прилипшей ко лбу, трепетом густых ресниц. Впервые этот сложный пугливый юноша пришел к нему сам, да ещё в такой интимной обстановке. И когда он поднял на Рикса два бездонных морозных озера с расплывшимися почти под самую каемку зрачками, вера в собственную выдержку на мгновение пошатнулась. — Нашел, — робко улыбнулся Лабель, доставая из воды разбухший брусок мыла. Бесхитростным жестом, не подозревая, как это действует на варвара, смахнул чуб набок. Оторвал небольшой кусок полотна, густо намылил, взбивая пену. Рикс, прикрыв глаза от греха, отдался во власть деликатных рук. Задубевшие члены расслаблялись, а раны утихали, будто прикосновения Лабеля обладали целебной силой. Едва не мурлыча от охватившего его блаженства, рус откинулся на бортик лохани. Лабель бережно омывал плечи, ныряя в подмышки, протер кожу вокруг сосков, прошелся мыльной тряпицей по бокам и животу. Рикс подавил вздох сожаления, когда он, шагнув назад, легонько подтолкнул его: — Сядь пожалуйста. Здесь тоже нужно вымыть. Но вместо того, чтобы взяться за спину, Лабель вдруг запустил пальцы ему в волосы, рассыпая их по плечам. Рикс инстинктивно перехватил чужое запястье, с силой стискивая. — Я сделал тебе больно? — голос Лабеля звучал виновато и взволнованно. Отчетливо ощущая чужие пальцы, застывшие в спутанных прядях, Рикс медленно выдохнул сквозь зубы. Нет, Лабель не способен причинять телесную му́ку. А он сам никогда не отличался чрезмерным суеверием. Но мысль, что до этого его волос — вот так интимно, свободно, — касалась только она, что-то царапнула в груди. Лабель нервозно закопошился, не понимая, что нашло на Рикса. Попытался отнять руку, но хватка на запястье только окрепла. Понимая, что смущает его, Рикс немного смягчился, и уже привычным жестом потерся щекой о его ладонь. — Нет, мне не больно. Просто это было… неожиданно. Они продолжили в неловком молчании. Лабель старался сосредоточиться на нехитром занятии: намыливал оказавшуюся довольно тяжелой шевелюру, поливал водой, снова повторял действия. Мало-помалу, смятение внутри улеглось, и в голове всплыли недавние вопросы. Понимая, что потом удобного случая может не представиться, негромко произнес: — Расскажи про вашу вражду с Ульвом. И, чувствуя, как напрягся Рикс, мягко добавил: — Если пойду к императору, должен быть уверен, что ты не связан с бунтовщиками. Пожалуйста, Ригг, я хочу тебя защитить. Рикс зачерпнул горсть остывающей воды, плеснул себе в лицо, сосредотачиваясь. Затронутые воспоминания причиняли глухую тянущую боль, но Рикс не мог отрицать, что Лабель имеет право на свои вопросы. Откинув голову на край лохани и инстинктивно придержав чужую ладонь, лежащую на раненом плече, он неторопливо начал: — Мой отец, ярл Кари по прозвищу Седой, названный так из-за своих необычных белых волос, а не в силу возраста, был славным воином и благородным мужем, но никудышным семьянином. Винить его в том не смею, ведь и мне передались его волелюбие и жажда странствий. Моя мать, уличанка Ладислава, служила толмачкой при князе своего племени. По воле богов эти двое встретились и безрассудно полюбили друг друга, несмотря на то, что отца в Норейг ждала жена на сносях, а мать была просватана меньшицей за местного старосту. Любовь была короткой: ярл вынужденно остановился в столице уличей — Пересечне, — после неудачного похода на Таврику и зазимовал, желая дать своим людям отдых. Но едва расцвел месяц березозол и с Днепра сошёл лёд, он незамедлительно отплыл на север, оставив Ладиславу тяжёлой. Лабель, позабыв обо всем, слушал рассказ Рикса как увлекательное сказание. Ловил каждую фразу, стараясь запомнить как можно больше подробностей из прошлого варвара. — Князь уличей был добрым человеком и не стал неволить любимую воспитанницу, не выдал за старосту. Хотя тот, ради родства с главой племени, готов был принять Ладиславу даже с приплодом от Кари. Но гордая уличанка не желала отдавать тело отдельно от сердца. Когда она разрешилась от бремени мной, князь дал ей приданое, позволил выбрать мужа по своему разумению. Но Ладислава до самой смерти, что настигла ее через семь лет, предпочла оставаться свободной. Как видишь, — будто вынырнув из собственных воспоминаний более буднично добавил Рикс, — стремление к воле у меня в крови. — И знание языков тоже от матери? — спросил Лабель, не зная, что ещё сказать. Рикс кивнул: — Да. Уличи вообще известны как талантливые толмачи. Ладислава сызмальства впитывала наречия стекающихся в Пересечень народов, и, помимо ромейского и варяжкого, владела языками нескольких соседних славянских племен, хазарским и печенежским немного. И учила меня. Голос Скифа посуровел, но Лабель уловил в нем легкую грусть. — По мере того, как я рос, мне становилось тесно среди соплеменников. Особенно, когда осознал свои… предпочтения. — Ты уже тогда понял, что тебя привлекают мужчины? — сорвалось с губ Лабеля, который давно мучился вопросом, насколько серьезно Ригг относится к подобным связям. — Да, хоть и не сразу. Сначала, как и любой отрок, порабощенный удовой страстью, я не привередничал: всегда был рад задрать сговорчивой девке подол на сеновале, а на Купалу сходился с двумя, а то и тремя. Удивительно даже, что никто из них не понёс. А может, я просто женихом был незавидным, вот и не указали на меня, как на причину своего брюха. Рикс громко охнул от боли: Лабель резко дёрнул его за волосы, но тут же невинно оправдался: — Прости, гребня нет, приходится распутывать пальцами. Продолжай. Рикс сжал челюсти, чтобы не начать улыбаться во весь рот — ревность кесаря, такая наивная в своей искренности, говорила красноречивее любых слов. Подразнить его хотелось неимоверно, но Рикс не стал этого делать, опасаясь обидеть. Поэтому дальше воздерживался от ненужных подробностей, излагая лишь истину. — Его звали Гуди́м, сын боярина тамошнего. Настоящий сорвиголова. Отчаянный и смелый. Даже чересчур. Ради меня готов был против отца пойти, да хорошего ничего не вышло. И, будто смеясь над самим собой, с напускной беспечностью поведал об их «приключениях». Слушая, как боярин узнал обо всем — связь с Гудимом была не столь невинна, как у них с Константином, — как взлютовал, всерьез грозя засечь виновного в его позоре Ригга до смерти, что даже пришлось бежать из дома, Лабель почти не дышал, чувствуя в груди колючий ком. Веселый тон варвара не обманул — он знал, как тяжело отрывать от сердца первую любовь. Но у него хотя бы была Юстина, а Рикс остался совсем один. — Странствуя по Руси, нигде не задерживаясь надолго, я решил найти отца. Все же родная кровь. Это было непросто — о нем мало что было известно. Но спустя какое-то время я добрался до Норейг, где Кари жил с семьей. От варяжки Руны у него было несколько дочерей и сын Ульв, старше меня на несколько месяцев. Лабель ахнул: — Так этот ярл-берсерк — твой брат?! Но почему он ненавидит тебя?.. Вместо ответа Рикс внезапно поднялся: тяжело, кособоко, помогая себе здоровой рукой и стараясь не задеть ушибленную. Встал во весь рост, не спеша прикрываться. У Лабеля ноги приросли к полу: умом понимал, что нужно уйти или, хотя бы отвернуться, но просто не мог отвести глаз от крепкого подтянутого тела. Длинные мокрые волосы липли к широкой спине, и Лабель мимо воли проследил взглядом за струйками воды, что змейками чертили путь от лопаток до поясницы, плавно переходящей в узкие сильные бедра… Воспоминания обрушились яркими образами, а шелест моря за окном дополнил картину. Лабель вспыхнул, явственно представляя, как прижимается к Риксу всем телом, позволяя почувствовать свою тоску по нему. А когда тот отвечает одобрительным рыком — проводит языком по влажной солоноватой коже, прихватывая зубами от избытка эмоций. Лабель бежал от самого себя. Не чуя пола под ногами, добрался до кровати, сел, повернувшись спиной к ширме, спрятал пылающее лицо в ладонях. Сколько он так провел — трудно сказать. За ширмой слышалась возня, шорох одежд и сдавленное сопение: справляться одной рукой было нелегко, но он просто не мог заставить себя пойти помочь. Наконец, он услышал приближающиеся шаги. Кровать слегка заскрипела, когда Рикс опустился с противоположной стороны. Молчание можно было резать ножом — таким густым и удушливым оно было. Лабель про себя молился, чтобы варвар сказал хоть что-то, и тот удивительным образом ему внемлил: — Живя с отцом, я начал ходить с ним в походы. По правде сказать, это были набеги, но тогда это казалось необходимостью. Чаще всего мы нападали на земли хёвдинга Тура — славного ясеня стали, опытного и смелого. Тур был немолод, имел большую семью. Он единственный мог противостоять моему отцу — тот был известен удачливостью и особой яростью в сече. Соседи, опасаясь его, соглашались платить дань. И только Тур никак не желал покоряться. И тогда Кари Седой пошел на хитрость: приказал выкрасть младшую дочь хёвдинга. Тому пришлось прийти на тинг, где они с отцом порешили разделить спорные земли в пользу будущего союза сына Кари и дочери Тура. Малышка Иданнр была еще почти ребенком, и осталась жить в семье ярла, дожидаясь совершеннолетия. По умолчанию ее прочили Ульву, меня, незаконнорожденного сына иноземки, в расчет не брали. Не сказать, что это огорчало: статус преемника ко многому обязывал, а мне больше по душе было проводить время с хирдманами отца. Монотонным голосом, словно готовя к неизбежному, варвар поведал, как юная варяжка прижилась в их семье, и они с Ульвом искренне привязались друг к другу. И лишь ждали пока Иданнр — любовь, значит, — созреет, чтобы справить свадьбу. Казалось, все шло, как нельзя лучше. А потом один из приближенных отца пожаловался, что Ригг портит безусых отроков, склоняя к мужеложству. Чтобы скрыть позор, разъяренный Кари, изломав хлыст о спину младшего выродка-сына, принуждением, с почти неприличной поспешностью женил его на Иданнр. Обиде Ульва не было предела и, конечно, он обрушил свой гнев на брата. Даже пытался привлечь хёвдинга Тура на свою сторону, но тот к тому времени уже совсем здоровьем ослаб. Да и нечего было возразить — Иданнр стала женой сына Кари, как и обещалось. Семейная жизнь началась стремительно — молодая супруга понесла после первой же ночи. Ригг впервые притих, остепенился, чувствуя ответственность за род. Они с Иданнр славно ладили еще до свадьбы, и, хоть она явно продолжала любить Ульва, Ригг не ощущал себя оскорбленным. Не обремененный пылким чувством, он всеми силами старался сделать жену счастливой — их крепнущая изо дня в день дружба и взаимное уважение обещали принести богатые плоды. Единственной ложкой дегтя оставалась злоба обиженного брата. А потом Иданнр умерла в родах. Двое суток мучилась, истекая кровью, а их дитя так и не увидело свет, задохнувшись в утробе. Ульв обезумел от ярости и горя. После похорон возлюбленной старший сын ярла потребовал судебного поединка, а когда отец запретил — проклял Ригга страшными словами. Было ясно — в любой момент может случиться братоубийство. Ригг был опытным воином и Кари, не желая рисковать наследником, отослал младшего сына из Норейг. — До сего дня мы не виделись с Ульвом почти восемь лет. Мне горько видеть, что ненависть так и не утихла. Это отравляет его. Лабель медленно обернулся: Рикс сидел, опираясь на здоровую руку. Влажные волосы перекинуты через плечо, закрывают половину лица. Сгорбленные плечи — словно тяжесть пережитого разом упала на них. Лабель не знал, что сказать в ответ на это откровение. Слова ободрения горчили на языке бесполезностью, было страшно растравить старые шрамы еще сильнее. — У варягов есть традиция — вплетать новобрачной в волосы украшения и монеты, — подняв взгляд, отчетливо произнес Рикс. — Чем они богаче, чем длиннее косы — тем больше счастья ожидает молодоженов. Обычно, традиция касается только невесты. Но Иданнр захотела вплести украшения и мне, сказав, что так Урд точно отсыплет нам счастья до краев. Когда она умерла, я заплел вдовью косицу у виска, дав слово никогда не жениться. Потом, кочуя с печенегами, пришлось обрить виски — так сподручнее, это делало меня похожим на простого степняка. Но всегда со мной было ощущение, что там, на виске́ что-то по-прежнему есть. И до сего дня я никому никогда не позволял касаться своих волос. В груди у Лабеля болезненно тянуло чувством вины, но Рикс, сверкнув зеленью глаз, продолжил с внезапной страстью: — Если бы ты спросил… Даже не знаю, как бы я отреагировал. Слишком глубоко закопана эта печаль. Но ты, не зная об Иданнр и ее судьбе, не подозревая, что это значит для меня, коснулся так, будто имел право. Словно так было предначертано. И это не вызвало у меня отторжения — лишь легкую тревогу вначале. Но потом я понял: ты правда имеешь право. Потому что там, в водах Понта, я, еще того не осознавая, сам выбрал тебя. Нащупав руку застывшего в волнении Лабеля, Рикс притянул его пальцы к виску. — Чувствуешь?.. Он потерся о подставленную ладонь, уязвимо улыбнулся, прикрыв веки. — Здесь больше ничего нет. Теперь — только ты, ла́до… Незнакомое, но смутно понятное слово проникло под кожу иглами жара. Так сладко стало, грустно... до жути приятно. Зеленые глаза сквозь заслон ресниц мерцали лихорадочной страстью. Не в силах противиться звенящему между ними притяжению, Лабель осторожно придвинулся, забираясь на кровать с ногами. Рикс, опустившись лбом ему на плечо, глухо рыкнул и затих. Лабель чувствовал мелкую дрожь сильного тела, как свою. Безотчетно зарываясь глубже в еще влажные волосы, шепнул: — Я могу заплести тебе косу. Если позволишь… Рикс трогательным жестом спрятал лицо в изгибе юношеской шеи. Сгреб податливое тело в стальные объятия, стискивая до черных кругов перед глазами. И, потираясь носом о сладко пахнущую кожу, кивнул. Лабель, чуть отодвинувшись, подобрал под себя ноги, оседая на пятки. Когда-то давно, ещё в детстве, он заплетал косы Юстине, но сейчас — совсем другой случай. Пальцы не слушались. Он не знал, больше от отсутствия навыка или волнения. Подспудно понимал, что этот простой жест свяжет их с Риксом крепче, чем мимолетная страсть в водах моря. Это пугало и манило. Дарило надежду, щекоча за ребрами головокружительным чувством. Это был ритуал. Их ритуал. Когда на плечо Рикса легла немного неровная коса, Лабель страшился поднять взгляд, понимая, что своим жестом совершает признание и оно красноречивее слов. Внутри бурлил неспокойный водоворот и хотелось надеть вторую кожу, чтобы спрятать чувства, рвущиеся наружу. Юноша тихонько рассмеялся над своими сомнениями. Просто он еще не привык. Это же Рикс. От него не надо прятаться. Все уже решено между ними. Осознание этой простой истины ударило в голову сладким хмелем. Лабель потянулся навстречу, накрывая губами едва затянувшуюся ранку над бровью. Рикс дернулся, застонал не от боли — глубоко пронзившего чувства, которому боялся верить. — Ладо мое… — от растущего вожделения в низком хриплом голосе у Лабеля словно крылья выросли за спиной. Хмелея от собственной смелости, он продлил ласку. Скользнув к переносью, мягко потерся губами, ликуя, когда суровая морщинка между бровей послушно разгладилась под его поцелуем. И испуганно вскрикнул, вмиг оказавшись опрокинутым на спину. Рикс нависал над ним, опираясь на здоровую руку. Не делал ничего, лишь смотрел потемневшим от сдерживаемого голода взглядом. — Ладо мое, — повторил медленнее, весомее, с наслаждением перекатывая слово на кончике языка. — Я… — Лабель вязко сглотнул, превозмогая спазм в горле, — подумал чего хочу. Тебя, Ригг. Что мы можем с этим сделать… вместе? Рикс никогда не слышал такого искреннего, подкупающего своей простотой признания. От умоляющих ноток короткие волоски на затылке становились дыбом, посылая по телу россыпь жарких мурашек. И то, как Лабель произносил его настоящее имя, стало последней каплей в чашу переполненного терпения. Рикс порывисто наклонился, сминая желанные губы своими. Властно, напористо, бескомпромиссно. Клеймя собой, заявляя права — сейчас и вовеки. Не давая опомниться, оглянуться, передумать. Ведь жизнь так коротка и изменчива. Будет ли у них завтра?.. Лабель не ускользал, не пытался увернуться. Рвано дышал, трепеща густыми ресницами, отзывчиво тянулся к его ладоням, губам, теплу. Прижимаясь всем телом, зарывался лицом в твердую грудь. И тут же вскидывал затуманенный взгляд, раскрывая припухшие уста навстречу новым ласкам. Стонал Риксу в рот, цепляясь за его плечи. Таким податливым он был, что недоставало сил замедлиться хоть на миг. Послышался жалобный треск одежды. Нетерпеливые пальцы яростно боролись с завязками портков, пока требовательные губы брали Лабеля в плен. Не удержав равновесия, Рикс неловко завалился на бок, оглашая комнату витиеватой бранью. Боль в ушибленной руке ощутимо мешала. — Я помогу, — лихорадочно облизывая губы, шепнул Лабель. Сел, осторожно потянув за собой Рикса. Помог избавиться от рубахи, сам снял свою, опуская взгляд под гнетом нахлынувшей неловкости. Рикс поддел пальцем его подбородок, вынуждая смотреть прямо в лицо. — Все ладно, Лабель. Ты в безопасности. — Я знаю, — прошелестел тот в полумраке. Свечи, сгорев наполовину, бросали на стены и белеющее перед Риксом тело мягкие отсветы, сглаживали очертания и углы. Но даже их неверного света было достаточно, чтобы видеть, как лихорадочно мерцают глаза Лабеля, умоляя о продолжении. Сдерживая голодного зверя, что выл и царапался внутри, Рикс невесомо погладил его по плечу. Скользнув вверх, нарочито медленной невинной лаской прошёлся по шее, благоговейно коснулся маленькой ранки — свидетельства его неравнодушия. Спустившись на грудь, чуть сжал мышцы, ущипнул за сосок, наслаждаясь изумленным болезненно-сладостным выдохом. Ещё никогда никому не хотелось сделать так хорошо. Голову кружило от мысли, что ни до него, ни после Лабель не был ни с кем. И уже не будет. — Коснись меня. Рикс чуть отодвинулся, давая ему пространство. И сорванно застонал, стоило тонким чутким пальцам тронуть один из шрамов. Неторопливо, по капле насыщая давно зреющую нежность, Лабель очертил побелевший рубец. Амулет на шее Рикса коротко одобрительно сверкнул. Это придало уверенности. « — Мой», — стучало в висках под шум моря за окном. « — Мой. Ещё тогда… С самого начала». Тренированные мышцы конвульсивно дернулись, когда Лабель дерзнул спуститься чуть ниже, поглаживая бок и твердый живот. Охнул от сомкнувшейся на запястье хватки — Рикс вернул ладонь себе на грудь, прижимая к сердцу, что тяжёлым молотом у́хало о ребра. — Не боишься? — шептали жёсткие губы за секунду до того, как отобрать последнее дыхание. — Не боюсь, — отвечал Лабель, выныривая из удушливого омута, чтобы через миг вновь броситься туда с головой. Казалось, там, где его касаются губы и пальцы варвара, расцветают ласковые язычки пламени. Лабеля накрыло пеленой невыносимо томительной неги. Он отвечал на поцелуи, сам, как и мечталось, проникал в рот Рикса языком, жадно выпивая горячее дыхание. Ловил чужие хриплые стоны, перемешанными с собственными, бесстыдными, и беспомощно падал в головокружительную бездну. В какой-то момент Рикс резко отстранился, чтобы снять остатки одежды. Приподнявшись на локте, Лабель наблюдал, как холщовая ткань неохотно покидает тело, медленно скользя по скульптурным ногам. Открывшийся вид заставил его опустить ресницы, но лишь на миг — Рикс, перешагнув кучку хло́пка, вернулся, окутывая своим, уже таким привычным, запахом. Ласкал, доводя до исступления, заставляя забыть стыд, долг, собственное имя… Противиться этому нежному наступлению стало невыносимо и Лабель послушно приподнял бедра, позволяя стащить с себя штаны. Рикс опустился на колени перед кроватью. Умостив поврежденную руку, медлил, любуясь. Все происходящее казалось сном. Разве мог этот волшебный юноша любить его, хотеть быть рядом? Риксу до Лабеля — как болотному илу до звёзд. — Божественный, — шептал он, обхватив ладонью здоровой руки узкую ступню. — Несравненный, — пересчитывал губами каждый палец — ему бы обувь его целовать или следы на песке. За что такое счастье, что Лабель позволяет большее? — Мой, — горячее дыхание Рикса разбилось о точеное колено. Губы сами тянулись выше, пальцы поглаживали внутреннюю сторону бедра. Бёдра у Лабеля стройные и сильные. Но как податливо они раскрывались под напором его пальцев. Обоюдный стон всколыхнул тишину комнаты, когда Рикс провел языком по твердому горячему у́ду: длинно, мокро, дразняще. Обхватил губами вершину, с наслаждением слизывая терпкую капельку влаги. Целовал его как верующий — свое божество. Близость с Лабелем — сродни причастию. Тот бы возмутился такому сравнению, но Рикс — язычник. Варвар. Богохульство для него — скрывать свои чувства. И он не скрывал, со всей истовостью вкладывая в ласки жар сжигающего его желания. — Прошу, пожалуйста, — выстанывал Лабель, выгибаясь навстречу терзающему его языку. Самоотверженность Рикса почти отравляла. — Я хочу… больше… Пожалуйста, Ригг… От тянущей боли, вдруг пронзившей тело, он протяжно замычал, упираясь пятками в кровать. Но, приподнявшись на локтях, заставил себя выдавить улыбку. — Все хорошо. Не останавливайся. Зеленые глаза смотрели настороженно, но Рикс послушался, осторожно проникая пальцем чуть глубже. Лабеля прошиб холодный пот, тело сопротивлялось незнакомому вторжению. Он откинулся на подушки, тяжело дыша. Нужно потерпеть. Счастье всегда даётся через боль. Внезапно Рикс его оставил. Ушел за ширму, сердито топая. Плескался в остывшей воде: долго, монотонно, давяще. Лабель не понимал, чувствуя себя покинутым. Поджал колени к животу, сворачиваясь клубочком. Легкий ветерок пробрал холодом до костей. Вернувшийся Рикс напряженно вглядывался в лицо, что белело в лунном свете — свечи уже догорели. Он замечал все: слезы, которые Лабель изо всех сил старался не расплескать, обиженно поджатые губы, пальцы, нервно комкающие простынь. Инстинкт подсказывал — смолчать нельзя. Рикс лег, привлекая слегка сопротивляющегося юношу к груди. Задевая ухо рваным дыханием, шепнул: — Я не отвергаю тебя. Больно делать не хочу. Это ведь для двоих. Меня не надо... терпеть. В последних словах послышался мягкий укор. Лабель выдохнул — длинно, судорожно, — и слезы прочертили две мокрые дорожки на щеках. — Я думал, у меня получится… расслабиться… — выдавил через силу, пряча лицо на сильном плече. Сердце Рикса резало безжалостной нежностью от этой искренности. — Дело не только в этом, — погладил черноволосую голову, ласково перебирая влажные от испарины прядки, — необходимы… некоторые средства, чтобы тебе было легче. — Масло? — Лабель поднял голову, блестя заплаканным взглядом. Рикс кивнул, целуя в лоб. — Я не ожидал, что тебе сегодня люби́ться приспичит, — по-доброму хохотнул, потираясь кончиком носа о мокрую щеку. — Пустое. Главное, что ты хотел это сделать. — И хочу! — горячо заверил Лабель, теснее прижимаясь к боку варвара. — Мы ведь можем, как тогда… в пещере?.. Рикс сел, не выпуская его ладони. Переплел их пальцы, бережно поглаживая. — Ты же знаешь, что я никуда не уйду? Что бы здесь не произошло. Ни завтра, ни впредь. Пока ты этого не захочешь. Веришь мне? Лабель поспешно кивнул, всхлипывая. — Но нас могут разлучить против нашей воли, понимаешь? Мы сегодня могли серьезно пострадать, даже погибнуть. Я еще ни разу не был так близко к… концу. Никогда так остро не осознавал, что завтра может не наступить. Пожалуйста, Ригг, ты… нужен мне! Рикс больше не мог это выдерживать. В груди кололо и жгло — так остро чувствовались отчаяние и одиночество Лабеля. Никогда он впредь не позволит ему почувствовать себя покинутым! Целуя его со всей нежностью, усадил на себя. — А ты нужен мне, ладо, — шепнул, зарываясь носом в чувствительное местечко за ухом. — Сварог свидетель, ты мне нужен больше всего на свете! Мягкие, влажные, такие податливые губы прижались к его рту и Рикс умолк, застонав в поцелуй. Падая спиной на постель, потянул Лабеля за собой. — Посмотри на меня, — выдохнул просяще. Немного смущаясь наготы, тот выпрямился, возвышаясь над распростертым варваром. Осторожно тронул разлет ключиц, бегло огладил грудь, немного задерживаясь на мелких, испещряющих загорелую кожу шрамах. — Как много боли… — его голос прозвучал хрустальным звоном, бередя что-то в глубине души. — Как много боли, — повторил Лабель, наклоняясь. Осторожный язык чутко прошелся по давно зарубцевавшейся плоти. Теплые губы превратили исцеление в томительную пытку. Рикс гортанно застонал, осознавая, как хрупко его самообладание. Несдержанно толкнулся бедрами, плавясь свечным воском от шелковистости прижатых к нему ягодиц. Тлеющий жар обернулся жестоким пламенем, выгрызающим нутро. Почувствовав его состояние, Лабель снова выпрямился, решительно сверкнул глазами. — Ты мне покажешь?.. Рикса только и хватило кивнуть. Направил руку, помогая обхватить обоих. И когда гибкие пальцы с готовностью сжали их вместе, надавил на ягодицу, двигая Лабеля на себя. И плавно оттолкнул. — Вот так. Вперед-назад. Будто скачешь на лошади. Лабель подчинился направляющему его ритму. Тело послушно отзывалось. Сначала сосредоточенно, осторожно. Потом, все более раскованно, разнузданно, бесстыдно. Все звуки стихли, будто кто-то накрыл их прозрачным непроницаемым куполом. Осталось лишь чужое дыхание и биение сердца, ощущаемое через кожу, собственные рваные стоны, что он безуспешно пытался заглушить ладонью, и острое, пронзающее от пяток до самой макушки наслаждение. Рикс изо всех сил оттягивал неизбежное. Горячее трение чужого влажного у́да о его уд выворачивало судорогами наизнанку, так, что сил доставало лишь загнанно сипло дышать и невольно поджимать пальцы на ногах. Это было лучше всякого ожидания. Слаще самого яркого сновидения. Это было правдой. И Рикс не выдержал. В последний раз толкнувшись в обернутую вокруг уда ладонь, обильно вылился, пачкая тонкие пальцы густым семенем. Проваливаясь в черную, вспыхивающую звёздами бездну, краем сознания уловил полный наслаждения протяжный стон Лабеля. А потом все окончательно померкло.***
— Ригг… Тот лениво мотнул сонной головой, уткнулся носом ему во взмокший висок. Невнятно промычал: — М-м-м?... Еще не отошедшие от всплеска страсти, они лежали, тесно прижавшись друг к другу: голова Лабеля покоилась на плече Рикса, гибкие пальцы бездумно порхали по груди, выводя замысловатые узоры. Щекотно. Уютно. — Это слово, которым ты меня зовёшь. Оно… — Ладо? Рикс развернулся на бок, чтобы видеть выразительное лицо, не умеющее лгать. Сонно моргнул, расплываясь в улыбке. Бесконечно нежно провел по скуле, повторяя точеный силуэт, мазнул большим пальцем по подбородку, задевая нижнюю губу. Она теплая, мягкая, невероятно вкусная. Как сам Лабель. Согреваясь неозвученным чувством, что плескалось в колдовских дымных глазах, Рикс произнес: — Возлюбленный. Но не просто полюбовник — избранник. Выбор сердца. Суженый. Он не видел, что прячется во взгляде Лабеля — стыдливость ли? Неверие? — набежавшая тень упала на лицо. Лишь услышал легкий сдержанный вздох. Сомневается все же. Оно и понятно. Христианину подобное чуждо. Ладонь Лабеля легла на грудь. — Ты думаешь, мы суждены друг другу, из-за того, что твой амулет реагирует на меня? — в его голосе сквозило сомнение смешанное с надеждой. Не зная, как он отреагирует, Рикс все же решился продолжить. — У молота Сварога интересная история. Он достался мне от почившего товарища. И выглядел изначально несколько по-иному. Ригг тогда направлялся к отцу. Сесть на корабль не вышло, пришлось идти на Полуночь посуху. Путь был неблизкий, а когда свернул от Днепра в чащи древлянские, то и вовсе опасным стал. Из памяти стёрлось, где именно встретил парнишку, да и имя славянское позабыл. Лишь помнит, что решил тогда — товарищ в пути не помешает. Алексий был парубок сметливый, но неразговорчивый. А Ригг и не допытывался, зачем новообращенному на Полуночь — в тех краях христиан не жаловали, смерти предавали страшной. — Может, проповедовать шел, кто его знает. Много их… Этих самых… Ну, новобранцев христианских… — Неофитов, — подсказал Лабель, внимательно слушая. — Да-да. Очень они рьяны бывают, уверовав. Вот и идут в веру новую люд языческий обращать, собой жертвуя. Вначале Ригг счел, что это он сопровождает Алексия, чувствовал себя охранником. Пока не понял, что неприметный хлипкий парубок оберегает его. Ненароком. — Древляне к нам из своих чащ не выходили, хоть явно имели численный перевес и увереннее себя чувствовали. А может, как раз поэтому и не показывались, решив, что лес нас сам убьет. Товарищи то и дело натыкались на ловушки хитроумные: силки, в листве припрятанные, ямы с острыми кольями на дне, валежником присыпанные так умело, что и белым днем не отличить. И всегда Алексий упреждал Ригга, буквально за несколько шагов видел опасность. — Он был убежден, что Христос и Богородица его оберегают, не дают погибнуть. Ригг тогда христиан зауважал, впервые всерьез принимая. Стал расспрашивать, как крестик чудодейственный работает. Да только речи паренька были такими мудреными, что он ничего не понял. Косился порой на кусочек серебра, болтающийся вокруг тощей шеи на грубой нитке, прикидывая, каким макаром его так заговорить сумели, что даже в диких языческих чащах, где никогда нога попа не ступала, силу не теряет. — Вера Алексия силой крестик наделяла, а не какое-то колдовство, — вставил слово Лабель, сладко зевнув. Рикс, про себя умиляясь, хитро прищурился и продолжил. — Недолго наделяла. Или верил недостаточно — сгинул вскоре. Причина смерти осталась неизвестна: в какой-то момент Алексий стал вялым и еще более молчаливым, чем обычно. Шел медленнее, дышал тяжело. Потом и вовсе кровью харкать начал. — То ли съел чего, то ли ведовство древлянское все же довлело над христианским оберегом. Лабель недовольно заворочался на это замечание, но ничего не сказал, и Рикс продолжил. Похоронив почившего товарища, крестик себе оставил — отнять бы не посмел, но Алексий перед смертью сам чуть ли не силой велел взять. Много позже, оказавшись на земле Норейг, Ригг отдал перековать доставшийся ему сувенир в оберег. Тор и Один ему, выросшему на Руси и считавшему себя больше русом, чем варягом, казались чужими и далёкими. Вот и выбрал знакомого с детства Сварога. — И, видать, кузнецу так понравилась его работа, что отдавать мне оберег передумал. То сказывался больным, искал отговорки, время тянул, то и вовсе прятался, когда Ригг приходил справиться, как продвигается работа. Возможно, только что прибывший в Норейг и не имевший веса в чужом поселении, он и плюнул бы. Да только через короткое время беда постигла кузнеца: загорелась его кузница, ночью, когда горнила были погашены. Да так загорелась, что на соседние постройки пламя перекинулось и чуть дом не спалило. Семья кузнеца жива осталась, но убытки понесли знатные. Мошенник сам принес Риггу молот Сварога, слезно прощения просил, в ногах валяясь. Даже денег за работу не взял, умоляя снять проклятие. — А ладони у него будто клеймом обожженные, все в отметинах, словно оберег каленым железом выжег. С тех пор никто молот Сварога в руки взять не мог, только я. Выбрал он меня. Закончил Рикс глубоким, немного севшим голосом и умолк, точно выжидая чего-то. — Ты хочешь сказать, — медленно, вникая в смысл, отозвался Лабель, — что оберег даётся мне в руки потому, что ты выбрал меня?.. — Именно! — Рикс чмокнул его в нос, заулыбался довольно. — Вещи, порой, выбирают хозяев. Особенно, оружие: секиры, мечи. Но людей выбирают люди. Боги посылают нам избранников, могут указать на суженого, дать знак. Но чувствуем любовь мы по своей воле. Без колдовства и принуждения. Одобрение молота Сварога лишь подтверждает мой собственный выбор, но не определяет его. Обронив эту помпезную фразу, Рикс зевнул во весь рот, с хрустом потянулся. Сгреб Лабеля в охапку, закидывая ногу на обнаженное бедро. — Не терзайся ты этими вопросами так сильно: кто, зачем, отчего. Я тебя выбрал не по чьей-то указке, а по велению сердца. И добровольно не откажусь. Последнее Рикс бормотал Лабелю в волосы, беспрестанно зевая. Он добавил ещё что-то, но уже было не разобрать. Наконец, варвар, тихо засопев, провалился в глубокую дрёму. Лабель льнул к сильному горячему телу, что буквально придавило его к кровати, и улыбался. Внутри разливалось приятное тепло. Чувство доверия к этому до сего дня почти незнакомому, а теперь такому неожиданно близкому чужаку вытеснило переживания предыдущего дня, растворяло многолетние страхи. Поселило в душе надежду, изгнав одиночество. — Я выбираю тебя, — шепнул Лабель, погружаясь в сон. А может, это ему только подумалось.