Месяц мартиус, 898 год
Встанет море, звеня.
Океаны — за ним.
Зашатает меня
Вместе с шаром земным!
А уснуть захочу,
После долгих погонь
Я к тебе прилечу —
Мотыльком на огонь.
Пусть идут, как всегда,
Посреди мельтешни
Очень быстро — года.
Очень медленно — дни.
***
В порту залива Золотой Рог было людно. Торговцы, грузчики, матросня, что готовила суда к новому сезону, создавали привычный для главной гавани ритм. В воздухе головокружительно тянуло солью и прелой древесиной. Рикс вглядывался в стоящие на якоре суда: в основном, византийские дромоны и хеландии, несколько кораблей с Таврики да местные прогулочные лодчонки. Ни одного руского струга. Впрочем, как он и сказал кесарю, когда они собрались сегодня в порт — слишком рано. На Днепре кое-где, наверное, и лёд ещё не сошел. Рикс покосился на Лабеля, что кутался в гиматий, почти полностью спрятав за тканью лицо — несмотря на прохладный бриз, солнечные лучи обжигали нещадно. Кесарь выглядел… спокойным. Не отрешенно-неживым, как в стенах Палатия, а почти умиротворенным. Скорбная складка между бровей разгладилась, привычно сомкнутые до вспухших желваков челюсти расслабились. До варвара вдруг дошло зачем Лабель так настойчиво водит его сюда уже третью седмицу под предлогом поиска судна, на котором Рикс отправится домой: чтобы побыть наедине. Пусть и молчаливо-отстраненно. Действительно, в порту, где свежий соленый воздух пьянил близостью свободы, Рикс меньше чувствовал горечь предстоящего расставания. Быть может, он сам смирился с неизбежным? Они прошли дальше по пристани, туда, где стоял большой корабль и второй — похожий, но поменьше. Очертания первого судна показались Риксу знакомыми. Так и есть: хазарский маркаб, а по сути — один из вассальных стругов, которые Русь предоставляла Каганату. « — Рахдониты везде хотят быть первыми», — Рикс взглянул на второй корабль — торговый суфун, скрипя снастями, грузно качался на волнах, явно тяжелый от товаров. Если хазарские гости уже вошли в порт Константинополя, значит ли, что в скором времени в Византию прибудут и его соотечественники? От мысли, что он сядет на корабль, выйдет в открытое море, которого и не видел толком на пути сюда, и через несколько месяцев окажется у родного берега, засвербило в носу. Рикс украдкой обернулся на кесаря, но тот смотрел мимо, на серебрящиеся в полуденном солнце волны. Будто почувствовав взгляд варвара, Лабель покраснел и плотнее запахнул гиматий. « — Была ли у нас надежда или мы настолько чуждые один другому, как и наши миры?..» Человеческие крики у трапа заглушили гомон чаек, разметав мысли. Рикс невольно потянулся туда, рассекая немногочисленную толпу напористой поступью. Подойдя ближе увидел, что рахдониты пытаются сойти на берег, а схоларии отчего-то им не позволяют. Хазарские торговцы потрясали перед невозмутимыми лицами городской охраны какими-то бумагами. По горячей речи прибывших было понятно, что они чего-то настойчиво требуют, но схоларии лишь равнодушно перекрывали им путь, никак не реагируя. « — Им бы толмача, отчего не позовут?» Риксу было страсть как интересно, чем пейсатые так взволнованы, но, увы, они говорили на иврите в котором он ни бельмеса не понимал. Около хазарского корабля уже собралась небольшая толпа: праздные зеваки искали чем поживиться. Внезапно среди десятков взглядов Рикс заметил один: пристальный, направленный прямо на него. Варвар прищурился, моргнул раз, другой, прогоняя из глаз назойливых солнечных зайчиков. « — Не может быть…» Хотя, отчего же не может? Разве дивно, что торговую экспедицию сопровождает один из сыновей кагана? Но почему Адиль? Рикс не мог представить взбалмошного шада посланцем. Гораздо разумнее было бы, поедь кто-то из его братьев исповедующих иудаизм. Но именно Адиль бен Муниш собственной персоной — разряженный и важный, — шагал сквозь толпу, не отводя от Рикса жгучих глаз. За шадом тенью следовала фигура, с головы до ног закутанная в яркий шелк. — Кого я вижу — Ригг Карисон! Тягуче пропел хазарин и Рикс готов был поклясться, что Лабель лязгнул зубами от этих ехидных интонаций. Шад же, не обращая никакого внимания на кесаря, цветисто приветствовал варвара, поедая его откровенным взглядом и разве что языком не прицокивал. Будто кобылу выбирал. « — Скорее, жеребца». Риксу вдруг стало весело. Игнорируя церемонные речи, спросил: — Отчего это ваши рахдониты так раскудахтались? Не поможешь им? Рикс невольно зацепился взглядом за золотую пектораль на шее Адиля — если память его не обманывает, а она его обманывала редко, такую же или очень похожую носил царевич Юри, второй из сыновей кагана Муниша. Не простая цацка — символ власти. Значит, Адиль действительно возглавляет это плавание как официальный представитель Хазарии. Странно, что он равнодушно взирает с берега на потуги рахдонитов. — Всему свое время, — лениво протянул Адиль, не переставая скользить масляным взглядом по Риксу. — Пусть подождут своего часа, пока я наслаждаюсь красотами Константинополя. Ведь знаешь, мой друг, — он подчеркнул последнее слово, доверительно наклоняясь к варвару, — эти пейсатые торговцы такие скучные и пресные. Развлекаться мешают. Барджиль не даст соврать. Барджи́ль! Шад развернулся, подзывая того, кого Рикс вначале принял за знатную хазаринку. Но стоило закутанной в шелк фигуре приблизиться, он разглядел слишком широкие для женщины плечи и нахальные, жирно обведенные черным глаза. Женское платье стесняло движения и юноша семенил, что не вязалось с его высоким ростом и развитой мускулатурой. « — Вполне в характере Адиля — таскать за собой па́рубка, переодетого бабой». Барджиль полоснул Рикса взглядом и пренебрежительно фыркнул. Адиль громко рассмеялся. — Ревнует. Он ласково, будто норовистого коня, огладил Барджиля по щеке, что-то гортанно бормоча. И взгляд у шада был такой знакомый, пленительно-бесстыдный, что Рикс невольно оглянулся на Лабеля. Тот напоминал высеченную из глыбы мрамора статую, и, очевидно, не собирался вмешиваться в неприятный ему разговор. — А ты как же здесь? Славянских стругов в порту не видать, — мурлыкал Адиль, рукой в перстнях лаская буквально повисшего на его плече Барджиля. Рикс неопределенно пожал плечами, не собираясь откровенничать. Тогда Адиль, оценив богатую одежду варвара, посмотрел на Лабеля, который просто не знал куда себя деть от ярости и неловкости. Если бы взглядом цвета талого снега можно было убивать, от Адиля бы уже осталась кучка пепла, пахнущая гашишем. Шад усмехнулся своим мыслям, будто что-то понял, и уже хотел отпустить очередную едкую реплику, но тут подошёл один из хазар, что-то шепча ему на ухо. Адиль нарочито тяжело вздохнул, лениво отталкивая липнущего к нему Барджиля. — Дела. Ещё увидимся, мой друг. И ушел, одарив напоследок насмешливым взглядом. Когда позже Лабель усаживался в двуколку, что должна была доставить их обратно в Палатий, Рикс на мгновение накрыл его пальцы ладонью. Серые глаза испуганно расширились, и варвар прошептал, приблизившись: — Не ревнуй. Одно твое слово и все будет как раньше. Ни разу больше не взгляну на Адиля, если прикажешь. Лабель, возмущенно раздувая ноздри, отнял руку и отвернулся. Рикс, устроившись рядом, спрятал лукавую улыбку. Впервые за много дней тяжелое тянущее чувство в груди отпустило. Может, не все еще потеряно? Не зря ведь кесарь говорил, что любит.***
В последующие недели корабли с севера шли неторопливым, непрерывным косяком. Палатий постепенно, как организм свежей кровью, наполнялся людьми: болгары (император Лев и царь Симеон недавно подписали мирное соглашение, временно приостановив войну между Болгарией и Византией), буртасы, булгары, хазары — «черные» и «белые», — даже несколько печенежских послов нынче были при дворе. Официальных развлечений для гостей пока не устраивали, но придворные заметно оживились. В Мангаврском тронном зале с ревущими львами ежедневно принимали какую-нибудь делегацию с целью больше поразить их чудесами византийской инженерии, нежели выслушать. И только в Триклинии девятнадцати лож, за скромным в виду неоконченного поста обедом, обсуждались дипломатические миссии. В зависимости от благоволения императора той или иной делегации, их сажали ближе к нему, одними из первых. Однажды на пиру едва не случился скандал. Рахдониты, ободренные благосклонностью Льва, уже заняли свои места за столом, не дожидаясь царевича с его свитой, вели обстоятельную беседу по поводу торговых договоренностей. Внезапно двери зала распахнулись и, значительно опоздав, явился Адиль. Царевич двигался лениво, не удостаивая никого взглядом, будто находился не в гостях, а в собственном дворце. Вплетенные в длинные темные волосы украшения тихо позвякивали в такт неторопливых шагов, на выставленной напоказ, начищенной до блеска пекторали играли солнечные блики. Никому не кланяясь, Адиль будто заявлял, что он здесь на равных с самим императором. Эта демонстрация пренебрежения к этикету была сама по себе возмутительна, но увидев, кто его сопровождает, гости просто ахнули: по пятам Адиля следовал Барджиль, одетый лишь в тонкие шаровары и полупрозрачную безрукавку, почти не скрывающую лоснящегося от масла тела. Белые — Рикс со своего места в дальнем закутке поперхнулся, — волосы струились ниже талии, контрастируя со смуглой кожей, смоляными бровями и наглыми, подведенными тушью глазами. Но не это оказалось самым пикантным: Барджиль шел босиком, звеня золотыми браслетами, что обхватывали его изящные лодыжки. Идентичные браслеты сковывали запястья. Обе пары украшений соединялись между собой тонкой цепочкой, чья длина позволяла делать небольшие медленные шаги — вот от чего юноша семенил еще в порту! Завершал облачение золотой ошейник с длинным поводком, конец которого крепился к поясу Адиля. Барджиль шел за своим хозяином, гордо неся золотые оковы и вовсе не выглядел невольником: черные глаза полыхали диким огнем, а чувственные губы кривились едкой ухмылкой, словно юноша бросал вызов всем присутствующим. « — Если он пленник, то явно лелеемый и обожаемый», — пронеслось в голове у Рикса при виде этой неслыханной для Палатия картины. Он ощутил нечто похожее на азарт — опыт подсказывал, что это далеко не самый дерзкий поступок Адиля. И действительно, шад, остановившись перед императором, дёрнул поводок, вынуждая спутника встать на колени. Вплел хищные, отягощенные перстнями пальцы в длинные волосы юноши, неглубоко поклонился Льву и, не переставая гладить Барджиля у всех на глазах, рассыпался цветистой приветственной речью с такими извиняющимися интонациями, что Рикс, не понимай он хазарского, сам бы поверил в то, что шад раскаивается в опоздании. Хотя Лев и сам, видя, как краснеет и глотает слова толмач, заподозрил неладное, но, видимо, решил игнорировать вопиющую наглость черного хазарина, удостоив его холодного кивка. « — Разумная тактика: можешь притвориться глухим — притворись», — хмыкнул про себя Рикс, даже слегка сочувствуя толмачу, который изо всех сил старался обойти каверзные выражения в речи Адиля, вроде «отра́к божий». Не слишком острый слух воспринял бы фразу как коверканный славянский, списав все на акцент шада, но Рикс, неплохо зная Адиля, не сомневался, что тот сказал именно то, что хотел. Как не сомневались в том и его соплеменники. К моменту, пока Адиль, наконец, умолк и занял место за столом, половину рахдонитов едва Кондратий не схватил. Давясь смехом, Рикс мотал на ус, что в делегации хазар явный раскол и шад устроил это представление, скорее, чтобы позлить пейсатых, а не базилевса. Но последний был злопамятным. Обитатели Палатия потом долго судачили о том, как Лев остаток пира игнорировал хазарского царевича, но тому и дела не было до оскорбленного его поведением базилевса. Адиль предпочел общество своего наложника дипломатическим переговорам, и остаток пира кормил Барджиля с рук, утирая фруктовый сок с губ юноши и позволяя облизывать себе пальцы у всех на виду. Неудивительно, что в грядущем Лев желал иметь дело исключительно с рахдонитами, лишь изредка удостаивая Адиля вежливого приглашения на пиры и церемонии. Однако это совсем не огорчало хазарского царевича, который весело проводил время в отведенных ему покоях в Буколеоне. Придворные шептались о разнузданных оргиях, в которых мужчины количеством значительно превышали женщин. Конечно, конкретно никто ничего утверждать не мог, но горячие сплетни услаждали надменные сердца и развязывали злые языки. — Из окружения шада идёт слух, что женщины для них — просто служанки. — Да-да, для удовлетворения, гм, естественных потребностей, шад и его… друзья предпочитают общество друг друга. — Шад и не скрывает своих содомитских наклонностей! С гордостью выставляет напоказ этого наглого наложника! Возмутительно! — Омерзительно. — Богопротивно! Речи сплетников звучали осуждающе, но в голосах сквозили любопытство и тайное удовлетворение. Будто чужие грехи обеляли их собственные, возвышали в глазах Господа. Рикса бы забавляло все это, не будь Лабель так взбешен и подавлен. Кесарь, который всю жизнь пекся о репутации и отказался от своего чувства в угоду долгу, был оскорблен до глубины души подобным беспутством. Это ранило самого варвара. А ещё наполняло сердце неожиданным злорадством: чувство, которое он никогда ранее не испытывал по отношению к Лабелю, ударило в голову крепкий хмелем. И Рикс, затаившись, ждал дальнейшего развития событий — он был бы последним дураком, думая, что щупальца Адиля не дотянутся до него самого. Шад знал, что Рикс в Палатии, который, как варвар успел убедиться, не так уж и велик. Когда взбалмошный хазарин обратит на него свой взор — было делом времени. И оно не замедлило наступить. Они столкнулись на входе в зал, на одном из немногочисленных пиров, куда Адиля таки пригласили. Шад, который никогда особо не был силен в интригах, предпочитая открытый напор, не стал церемониться и громко приветствовал Рикса на хазарском. Взбудораженный шад подскочил к варвару, радостно хлопнув его по спине, нагло щупал мышцы и восхищенно закатывал глаза. Рикс даже опешил на секунду: он ждал подвоха от Адиля каждую минуту, но такой вопиющей бестактности на глаза у всех и представить не мог. Впрочем, варвар быстро смекнул, что спектакль рассчитан вовсе не на него, а на окружающих: степенно шагающие в зал придворные столпились у входа, среди них поднялся смущенный ропот. Откуда-то из толпы усмехался в бороду Николай Мистик. Лабель, шедший перед Риксом, обернулся, недовольно сведя брови на переносице. Рахдониты выглядели надменно-скучающими, будто давно смирились с выходками шада. Но все неизменно поглядывали в сторону варвара, который вдруг оказался в центре внимания. Словно только этого и ждал, Адиль обратился к кесарю, громко прося «уступить» ему своего телохранителя. — Любую цену плачу за такой экземпляр! Если бы не вмешался препозит, безобразный инцидент бы точно достиг масштабов скандала. Церемониймейстер призвал к порядку и через несколько мгновений несколько взбудораженные гости вошли в зал. Поймав убийственный взгляд Лабеля, Рикс сник, ощутив вину за чужую выходку. Паршивое чувство.***
— Ты проверь или так поверь Этой верой не обеднеешь. Человек человеку — дверь, Если ключ подобрать сумеешь. Сквозь распахнутые в смежные с ее спальней покои двери Лабель видел сестру. Юстина мягко ласкала струны небольшой лютни, негромко напевая. Учитель музыки удовлетворенно кивал в такт аккордам: в противовес хоть приятному, но слабенькому голоску, играла Юстина мастерски, пробуждая нежными щипками горько-сладкую мелодию, что эхом звенела в душе Лабеля: — Может здесь ты найдёшь ответ, Как бесследно не кануть в лету. Человек человеку — свет, Если сердце открыто Свету. Лабель пришел сюда, потому что нигде больше не мог найти покоя. После возмутительного инцидента на пиру его подозвал к себе Николай Мистик и, хитро прищурив глаз, поведал, что император нашел замечательной идею отправить Рикса в Буколеон, в покои шада Адиля бен Муниша. — Один варвар явно заинтересован в другом. Возможно, если дать ему желаемое, хазарин хоть на время угомонится и перестанет смущать стены Священного Палатия своими мерзкими богопротивными выходками. Мистик смиренно вздохнул, но Лабель видел, как азартно поблескивают его глаза из-под кустистых бровей. Очевидно, идея принадлежала клирику, но приказ исходил от Льва и противиться ему кесарь не смел. Оттого и не находил себе места, изнывая от ярости и горечи. Лютня в руках Юстины заунывно всплакнула, вырывая Лабеля из водоворота тягостных дум. Послышался голос учителя: — Вот это место заново пожалуйста, патрикия Флавиана. Юстина прилежно повторила, с нажимом продолжая песню: — Ми́нет ночь и как сон забудь, Что пробито ковчега днище. Человек человеку — Путь, Если эту дорогу ищешь. Лабель утратил свой путь. Долгое время блуждая в темноте, так привык к ней, что когда забрезжил рассвет, ему стало больно глядеть на свет. Рикс стал его дорогой — извилистой, тернистой, но ведущей к свету. И вот теперь Лабель сам погасил этот огонек. — И студеным не верь ветрам, Божий Свет на Любви настоен. Человек человеку — Храм, Если правды ты той достоин… Проникновенные слова вспарывали сердце вновь обретенным смыслом. Достоин ли он правды, которую так долго отвергал? Стоило появиться реальному, не мнимому, вроде бедняжки Хистории, сопернику, и Лабель осознал — он хотел чтобы Рикс стал свободен телесно, но не сердцем! Мысль же, что в душе варвара будет место кому-то, помимо него, медленно убивала. Раздавленный вновь вспыхнувшей ревностью, кесарь нервно шагал по покоям сестры. Остро кольнула мысль, что, исчезни Рикс из его жизни, он все равно будет мучиться чувствами к нему. На мгновение тяжесть на сердце стала такой невыносимой, что Лабель шагнул к дверям в неосознанном намерении найти варвара, объясниться… Вошедшая Юстина остановила его у порога: — Уже уходишь? Лабель вздрогнул, приходя в себя. Он и не заметил, как окончился урок и учитель музыки бесшумно выскользнул из покоев. Слава Всевышнему, сестра явилась вовремя и уберегла его от глупостей! Ещё несколько дезориентированный, кесарь шагнул к ней, сжимая ладони Юстины в своих. Пытливо заглянул в глаза, словно ища там спасения, и неуверенно выдавил: — Ну… как ты?.. Брови сестры поползли вверх, рот скривился в скептической улыбке. — Спрашиваешь от чистого сердца или чтобы от мыслей своих отбиться? Иногда сестра была раздражающе проницательна. Уязвленный, Лабель поджал губы, сдерживаясь от резкости в ее адрес, но переборол себя и тихо рассмеялся, отстраняясь: — А ты бываешь поразительно язвительна, сестрица. Она невинно хлопнула ресницами и тоже рассмеялась, игриво подмигивая: — Только когда требуется. Мы с тобой дети одних родителей, Лаб. Палатий обнажает сущность Флавиев, — закончила Юстина со скрытой горечью. Лабель вскинул на сестру проницательный взгляд: — Много поводов язвить было в последнее время? Юстина слегка смешалась, будто сказала больше, чем хотела. Но зная брата, понимала, что он не отступится. Небрежно пожала плечами, обтекаемо проговорила: — Конфликт отца с семьёй Заутца касается не только его. — Ведь у Стилиана дочь на выданье, примерно твоего возраста, — Лабель озвучил то, что она не собиралась говорить вслух. — Зоя донимает тебя? Пакостит? Мне поговорить с отцом? Нашим или ее? — обеспокоенный кесарь засыпал сестру вопросами, вновь сжимая ее руку. — Пустое! — слегка раздраженно осадила его Юстина, отнимая ладонь. Беспокойно прошлась по комнате. Она не выглядела грустной или напуганной, лишь немного задумчивой, но Лабеля невольно кольнула совесть. Как давно он говорил с сестрой по душам? Когда по-настоящему слушал, спрашивал, что беспокоит ее? — Зоя Заутца явно хочет занять место, которое прочили мне. В голосе Юстины прорезался оттенок удовлетворения, сбивая Лабеля с толку. — И, не будь она такой надменной колючкой, — Флавиана не скрывала, что ситуация ее веселит, — я бы лично поблагодарила ее за это. — Тебе совсем не нравится Лев, да? — Лабель тихо вздохнул, испытывая смешанные чувства. — Не нравится? Я чту его и ежевечерне кладу десяток поклонов Христу и Богородице за здравие нашего богохранимого а́вгуста. Юстина произнесла это с преувеличенной чопорностью и Лабель не удержался от улыбки. Его маленькая сестренка выросла и проявляет присущее всем Флавиям свободолюбие. Ему ли упрекать ее за это? — Не очень лестные речи для Льва, как для мужчины, — шутливо уколол сестру Лабель. Она легко отмахнулась: — Брось. Тебе первому стало понятно, что Лев никогда не женится на мне. Клирикам было нужно подвинуть Феофано, воспользовавшись кем-то с чистым именем и кровью. Я отлично подходила на тот момент. Но вот Феофано нет в Палатии, а я все так же служу лишь украшением подле императора на пирах. Не скажу, что недовольна своим положением, но это так скучно. — Только не говори, что от скуки хочешь сосватать Льва и Зою, — кесарь произнес это смеясь, но с затаенным беспокойством. — О, нет! Больше никаких сватаний! Из меня горе-сводница! — Юстина осеклась, виновато глядя на брата. Лабель грустно улыбнулся, качая головой. Он не винил ее давно, но упоминания брака Рикса и Хистории все еще отзывались в сердце глухой тоской. — Если не интриги Заутца, что же тогда тебя беспокоит? — возвращая разговор в более менее безопасное русло поинтересовался кесарь. — Мы. Все мы. Флавии. Что мы здесь делаем? То, как Юстина не стала смягчать вопрос и увиливать, насторожило Лабеля. В ее голове явно укоренилась какая-то мысль, что не даст покоя не только ей, но и ему с отцом. Лабель не стал увиливать тоже: — Я не знаю. Порой я верю, что все непроста, что не зря Господь привел нас в Палатий, поставил у трона, но чаще… — … кажется, что мы не на своем месте? В покоях повисла тишина. Лабель не знал, что ответить сестре. Все эти вопросы, возникшие словно из ниоткуда, были странными по своей сути, неуместными. Разве не очевидно, что один из самых знатных родов Византии стоит у власти: вторым, после императорского? Это закономерно. Лабель всегда, все пять без малого лет, что он в Палатии, мысленно убеждал себя в этом и лишь недавно, казалось, смог поверить. А теперь Юстина заставила вновь засомневаться. Смысл происходящего ускользал. Почему они вообще заговорили об этом? Зачем? Разве их речи, их желания что-то могут изменить? А он хочет? Так и не собрав мысли воедино, Лабель опустился на кушетку и устало спросил: — А где бы ты хотела быть? Юстина села рядом, посмотрела на него как понимающий больше, чем ему хотят сказать, взрослый смотрит на неразумное дитя. — Мой милый Лабель, за меня не беспокойся. Со мной всё просто: если получится вернуться домой, в Оптиматы, я буду самым счастливым человеком на свете. Гораздо больше меня волнуешь ты. Где ты хотел бы оказаться? И что тебе мешает? Кесарь несколько мгновений смотрел на сестру, не моргая, а затем, словно очнувшись от сна, посуровел и отодвинулся. — Что ты имеешь в виду? — уточнил настороженно. Зная, что сестра не тот человек, кто станет с ним лукавить, Лабель молился, чтобы он ошибся в своих предположениях. Но, верная себе, Юстина даже не пыталась смягчить удар. — Рикс. Почему ты отвернулся от него? — Ты суешь нос в то, что тебя не касается, сестрица. У него не вышло не подпустить яда в голос. Придя к Юстине, Лабель надеялся забыться, ощутить пусть краткое, но умиротворение рядом с родным человеком, а его вновь ткнули в болючее и запретное! — Разве? — спокойно отозвалась Юстина. — Я — твоя семья. Та, кто всегда принимает тебя безоговорочно. Твое душевное равновесие касается меня, Лабель. Думаю, я имею право говорить с тобой прямо, особенно, когда вижу, что ты сам себе враг! Правда в ее словах досаждала неимоверно. А ведь он думал, что смирился! Лабель ощутил мелкую дрожь во всем теле. Рана в сердце, потревоженная словами сестры, снова закровила. Юстина невольно расшатала его мнимое равновесие, заставляя чувствовать лишь пустоту под ногами: один неверный шаг — и он сорвется в бездну отчаяния. — Зачем ты так со мной?.. — он искал в родном лице что-то, за что можно ухватиться и устоять, чем зажать рану, запечатывая новым грубым рубцом свою боль. Но сочувствие в ореховых глазах только растравляло душу, обнажая его слабость перед чувствами к Риксу. Пальчики сестры сжали предплечье. — А ты зачем так с собой? И с ним. Я же вижу, что тебе плохо без него. А ему без тебя каково? — И кто ещё… видит? — с видимым усилием овладевая собой, выдавил Лабель. Юстина мягко обхватила его лицо, принуждая смотреть себе в глаза. — Тише. Никто. Я уверена. Просто я тебя знаю. Я чувствую, как из тебя испарилась вся радость, а сердце окутала тьма, будто этот варвар — твое личное солнце, что больше не светит. Это было невыносимо: каждое ее слово било точно в цель, выжигая на сердце новые шрамы. Он не позволит своей слабости вновь поглотить себя. Приблизить Рикса, лишая тем самым возможности стать свободным — этот грех Лабелю вовек не замолить. Жестко, почти грубо он отнял ладони сестры от своих щек. Встал, намеренно довлея над ней. Сухо, отрывисто, будто давился каждым звуком, произнес: — Никогда больше не поднимай эту тему, слышишь, Юстина? Я дал слово отцу. И даже если бы нет — это не твое дело! — Ах, не мое! — она вскочила так стремительно, что Лабелю пришлось отпрянуть с непристойной для кесарского достоинства поспешностью, чтобы не получить удар макушкой в подбородок. — Нет уж, Лабель, я не буду молчать! Отцу обещал, а мне? Ты забыл, как я́ рисковала ради тебя, ради вас, устраивая фиктивный брак с Тори, чтобы вам с Риксом было привольнее в Палатии?! Я имею право голоса! У Лабеля зудел язык поспорить по поводу фиктивности брака, но он не мог позволить сестре увести разговор в нужное ей русло. Это не имеет значения. Ничего уже не имеет значения. Он давно принял решение и не отменит его. — Я отбираю у тебя это право! — Лабель произнес это так гневно, что Юстина невольно попятились. Но в следующее мгновение гордо подняла подбородок, не желая отступать. — И каким же образом, позволь спросить? Запретишь помнить, что я никогда не видела тебя счастливее, чем рядом с этим варваром? Что с его появлением ты проснулся от глубокого шестилетнего кошмара? Мне нужно умолкнуть, чтобы ты смог об этом забыть? Какая же услужливая у тебя память, Лабель Флавий! — Замолчи! Замолчи, сейчас же! Хватит! Теперь он по-настоящему кричал: яростно, почти с ненавистью прожигая сестру взглядом. — Во имя всего святого, Юстина, если хочешь сохранить добрые отношения между нами, никогда не упоминай больше ни Рикса, ни мою природу! Пораженная злостью в его голосе, она лишь через несколько мгновений смогла выдавить: — Я не узнаю тебя, брат. Что с тобой стало? — Повзрослел. Иногда это случается в одночасье. Юстина печально покачала головой, признавая поражение. Впервые между ней и братом возникла стена враждебности. Она предприняла последнюю попытку достучаться: — Зачем же ты приходил, Лабель, если не готов услышать правду? Он посмотрел на нее пугающе пустым взглядом, проговорил механически, точно сомневаясь в собственном намерении: — Я думал, ты, как обычно, примешь меня таким, каков я есть. — И я приняла! — Юстина порывисто шагнула к брату, сжала его ладони, такие холодные, безжизненные, в своих. — Приняла и поняла, всем сердцем. Потому и не могла солгать. Изменился ты, а не я. Или, по крайней мере, изо всех сил пытаешься меня в этом убедить. В ответ Лабель лишь упрямо стиснул челюсти и Юстина сникла: — Не хочу, чтобы ты повторял свою просьбу... « — Приказ». — ...поэтому умолкаю… — Спасибо. И прости мне мою грубость, — он выдавил слегка виноватую улыбку, но продолжать не стал. Юстина приняла братский поцелуй в лоб с тревогой в сердце. Внутри нее все возмущалось такому итогу, но отчаяние шептало, что без его желания, Лабелю не помочь.***
Рикс застыл в проеме арки, ведущей в личные покои Адиля. Развернувшаяся перед ним картина явно не была предназначена для чужих глаз. « — Не за тем же меня Адиль звал, чтобы я на их с наложником утехи глядел?» Шад и Барджиль, расположившись на кинутых прямо на пол шкурах, весьма вольно ласкали друг друга через одежду, не обращая внимания на застывших, словно изваяние стражей. Откуда-то доносились звуки лютни, невидимый глазу музыкант наигрывал что-то томное, тягучее, заунывное, точно отвечающее настроению происходящего в пропитанных гашишным запахом покоях. Рикс нерешительно отступил назад, вглубь небольшой ниши, что отделяла спальню шада от дверей. Невесомые занавески, вспорхнув за порывом шаловливого ветра, на миг скрыли ласкающихся мужчин, но варвар все одно слышал их тяжелое сиплое дыхание и шепот, полный похоти. « — Давайте, яритесь ещё мне тут…», — подумал варвар ворчливо и, вместе с тем, растерянно. Его привели сюда по приказу — чьему, уже не был уверен, — и уйти по собственному желанию он не мог. Но и войти, прерывая полюбовников, не решался. « — Не станут же они… прямо на глазах у стражей?..» Мысль, что, возможно, придется ждать, пока охваченные страстью мужчины закончат, привела в уныние. Рикс шел сюда с любопытством: визит разодетого хазарина из личной свиты Адиля был почти приятной неожиданностью, оборвавшей неудобный разговор с Тори. Через седмицу с небольшим Великий христианский пост заканчивался Пасхой и Рикс был уверен, что жена вновь заговорит о детях. Те несколько раз когда они были близки, он удерживался, чтобы не оставить в ней семя, и даже наивная Тори уже стала подозревать, что Рикс не хочет, чтобы она понесла. А он все больше тяготился их уединением, попросту не понимая, как глядеть в глаза женщине, которую в скором времени собирался оставить без объяснений. И когда в дверь их покоев постучался посланник шада, Рикс так обрадовался возможности улизнуть, что даже не задался вопросом, зачем понадобился Адилю. Гневный выкрик грубо выдернул варвара из его дум. Он невольно подался вперёд, видя, как Адиль, нависающий над Барджилем, утирает прокушенную им губу. А затем бьет полюбовника: хлестко, наотмашь, тяжелым перстнем расцарапывая смуглую скулу в кровь. Хрипло дышащий юноша отполз назад, дико вращая глазами, а когда шад дёрнул его за ногу обратно, вдруг набросился на своего господина, норовя вцепиться в лицо. Они покатились по шкурам, словно бешеные звери, награждая друг друга тумаками и ругательствами. Очевидно, привыкшие к подобному стражи остались безучастны, когда Барджиль, оседлав Адиля, вцепился руками ему в горло и начал душить. Рикс беспокойно переступил с ноги на ногу в своей нише, глядя как шад закатывает глаза и обмякает под наложником. Приоткрытые губы царевича влажно блеснули, вдруг складываясь в коварную ухмылку. Ловким молниеносным движением Адиль перехватил поводок, тянущийся от ошейника раба, с которым делил ложе, намотал на локоть и грубо дернул, заставляя захрипевшего Барджиля повалиться сверху. Помучив его несколько мгновений, ослабил хватку, позволяя наложнику жадно вдохнуть воздуха. Барджиль, раскрывая рот, будто выброшенная на берег рыба, выглядел присмиревшим и раскаявшимся. Забормотал что-то гортанно, едва не со слезами покрывая шею, грудь, плечи господина пылкими поцелуями. Светловолосая голова опускалась все ниже, шад откинулся на подушки, мурлыча от удовольствия. Барджиль, осев на пятки, перехватил стопу Адиля, исступленно целуя. Сейчас он выглядел как жрец похоти, охваченный священным безумием. Глаза юноши остекленели, с губ, словно заклинание, срывались извинения с признаниями: монотонно, убаюкивающе. Адиль, довольно хмыкнув, запрокинул голову вдруг уставившись Риксу точно в лицо. Медленно облизнул губы, не отпуская взгляда варвара, сместил стопу Барджилю между ног и безжалостно надавил, наслаждаясь болезненно-чувственным стоном. А затем пнул наложника так, что тот завалился на спину. — Входи, Ригг Карисон, я рад тебя видеть. Варвар вошел, спокойно встречая острый, подобно двум летящим кинжалам, взгляд черных глаз. При его появлении Барджиль ядовито оскалился, но, приструненный коротким тихим окликом шада, по обыкновению, промолчал. Лишь демонстративно вытянулся на шкурах, укладываясь затылком поперек живота Адиля, и сунув в рот трубку кальяна, глубоко затянулся. — Присаживайся. Ты гость в моих покоях, — шад сделал широкий жест, указывая на разбросанные на полу подушки, и открыто улыбнулся. — Рад тебя видеть. Очень. Слегка затуманенным гашишем взором Адиль прошёлся по фигуре на миг замешкавшегося Рикса. Такой узнаваемый взгляд: полный звенящего желания с каплей одержимости. Варвар вдруг задумался, насколько разумно оставаться здесь, пока шад под действием дурмана. Но разве был у него выход? Его привели сюда под вежливым, но все же конвоем. И для чего — до сих пор оставалось загадкой. Решив, что в ногах правды нет, Рикс все же осторожно опустился на одну из подушек поодаль, скрестив ноги по-степняцки. Мышцы протестующе заныли. Давненько он не сиживал в такой позе. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, стал изучать Адиля: шад изменился за прошедший год. Черты лица заострились, придавая ему ещё более хищный вид, чем Рикс помнил. В темных волосах вились серебряные нити, удивительным образом не портя Адиля, а, напротив, добавляя соблазнительности. Опасной и жестокой. Черные глаза даже сквозь гашишное марево полыхали знакомым одержимым огнем. Слишком хорошо Риксу известны были их чары, сметающие волю напором неудержимой жадности до жизни и удовольствия. Адиль был таким же, каким он его запомнил, и в то же время совсем другим. В движениях вместо вкрадчивости появилась нервозная резкость, а у губ залегла недовольная складка — точно свидетельство вечной скуки и… Усталости? Горечи? Грусти? — Ты меня так жадно глазами ешь, недолго и подавиться, — негромко рассмеялся Адиль, не упустивший ни единой эмоции на лице варвара. Привольно расположившись на подушках, позволял свободно рассматривать себя, лениво перебирая неестественно белые волосы Барджиля. Риксу вдруг стало душно в этом месте, пропитанном вязким дурманом и удушливым смрадом похоти. Адиль, словно заметив это, властно кликнул прислужников и через миг перед Риксом стоял кубок. — Выпей. Освежись. Не то предложение, не то приказ. Варвар опустил взгляд на кубок, содержимое которого казалось просто вином, но в обители шада ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Струны по-прежнему скрытого от глаз музыканта взвыли высокой напряженной нотой, будоража в жилах кровь. На миг Риксу жгуче захотелось припасть губами к кубку, ощущая на языке маслянистый привкус вина и металла. Уплыть вслед за гашишным туманом, что утягивал на дно самых грязных потаенных желаний. Даже Барджиль заинтересованно приподнял голову, искоса поглядывая на варвара. Рикс потянулся к кубку, чувствуя, как две пары черных глаз замерли в ожидании. И тут музыкант умолк, точно кто-то перерезал струны. Серебряный кубок, царапая мрамор пола, чуть отъехал, когда Рикс оттолкнул его. Барджиль тихо фыркнул, словно совсем не удивился, Адиль досадливо поморщился, пряча недовольство за маской скуки. — Не любо тебе моё угощение, — давясь гневом, констатировал шад. — Зачем же пришел, коли не доверяешь? Уязвленный отказом Рикса, изо всех сил стараясь это скрыть, Адиль дергал заплетенные на макушке косы Барджиля, игнорируя болезненное шипение. — А это ты мне скажи, царевич, — зачем я здесь? — спокойно спросил Рикс, весело блеснув очами. Теперь Адиль вновь стал перед ним, как на ладони: взрослое дитя, не привыкшее к слову «нет». Брови шада недоуменно поползли вверх: — О чем ты? Разве не сам пришел, нарушая мой покой? Повинуясь жесту Барджиля, он склонился, принимая изо рта наложника дурманящий дым. Втянул все до капли, трепеща чувственными ноздрями, как дикий жеребец, и следом выдохнул ему обратно в рот, прильнул к губам Барджиля, сминая их грубым поцелуем. Сиплое рычание вырвалось у них одновременно. Мужчины голодно пожирали уста друг друга, сталкиваясь языками, точно противники на поле битвы. Барджиль, ловко развернувшись, проник пальцами за кромку шаровар шада, сжимая его налившийся похотью уд. Царевич, не отрываясь от губ полюбовника, приоткрыл один глаз, с вызовом глядя на варвара. Риксу стало до тошноты противно здесь находиться. Слитным движением встал, решительно направляясь к выходу. Леший с ними, с царевичами и их приказами, терпеть непотребство он не собирается даже под страхом пыток! — Куда?! — прилетело в спину гневное. — Я тебя не отпускал! Развернувшись на пятках, Рикс ядовито усмехнулся: — Да ты меня и не звал. Недоразумение вышло шад, прошу извинить. Не хотел прерывать твои утехи. Да и участвовать желания нет ни малейшего. Он был так зол, что даже не думал подбирать слова, следовать этикету. Все же Адиль — царская особа, гость Палатия, официальный посланник Хазарии. А он — всего лишь раб. Да только не шаду он принадлежит. И добровольно никогда не станет. Гнев и обида в глазах Адиля проступили столь отчетливо, что Риксу впору было испугаться за свою жизнь. Да только нрав Адиля был хорошо знаком ему. Несколько мгновений, проведенных в тяжелом молчании, прерываемом лишь надсадным дыханием любовников, и шад отступил. Как тогда — в юрте становища Обадии. — Чего ты хочешь? — спросил хмуро. Рикс собирался выпалить, что не хочет ничего, окромя как уйти отсюда, но внезапная мысль остановила в последний момент. Адиль мог быть полезен. Но сначала стоило привести его в чувство. И услать прочь лишние уши. Предвкушая долгий разговор, Рикс кивнул в сторону Барджиля: — Чего бы я не хотел, свидетели и… помощники нам ни к чему. Был уверен — Адиль не откажет ему в этой ничтожной милости. Шад взволнован их встречей, им владеют если не проснувшиеся чувства, то любопытство и желание. И правда, не став препираться, Адиль небрежно оттолкнул наложника, отсылая прочь. Но от Барджиля не так просто было отделаться: скороговоркой то ли угрожая, то ли умоляя, он лип к своему господину, потираясь всем телом, опутывал цепкими пальцами, срываясь в истеричные ноты и недобро зыркая в сторону Рикса. « — Вот холера, да не собираюсь я твоего полюбовника отбивать», — кисло подумал варвар, прикидывая, что так до самой ночи тут проторчит. Хвала богам, пара звонких пощёчин и грозный приказ чуть охладили пыл наложника. Стоя на коленях, Барджиль взирал на шада полными слез глазами. И в следующий миг, так стремительно, что никто и ахнуть не успел, вскочил, выхватывая кинжал, воткнутый в огромную дыню. Стражи, до сей поры равнодушно взирающие на все происходящее, надвинулись грозной волной, но Адиль, недобро усмехаясь, жестом приказал им не двигаться. « — Очевидно, не впервой шаду видеть такие сцены», — мелькнуло у Рикса с вдруг проснувшимся любопытством. Барджиль приставил кинжал остриём к своей шее, с вызовом воззрившись на полюбовника. На лице шада отразился хищный азарт, точно у патрикия, наблюдающего смертельный бой двух гладиаторов. Он спокойно откинулся на подушки, выжидающе наблюдая. « — Только умерщвления не хватало, объясняй потом Лабелю, китонитам, пейсатым, что я делал в покоях хазарского шада, пока его наложник кончал с собой». Рикс прикинул, не вмешаться ли. И тут Барджиль обратил взор на него. В черных глазах плескалась ненависть, чувственные губы презрительно кривились. Одним точным взмахом неистовый юноша отсек длинную прядь у своего виска. Повторил то же самое с другой стороны, что-то яростно и хрипло шепча на том же незнакомом языке, на котором Адиль осаживал его. Смуглые руки мелькали вокруг головы, безжалостно срезая прядь за прядью. Наконец, роскошная шевелюра Барджиля опала у его ног кучкой пепельного шелка. Юноша, яростно сплюнув сверху, пнул ее в сторону Рикса. А затем, кинув на Адиля победный взгляд, гордо прошествовал прочь. Шад проводил его громким смехом и размеренными хлопками. — Ну, что, Ригг, — отсылая жестом стражей, потянул он, — вот мы и наедине. Чем займёмся? Рикс ловко перехватил трубку кальяна, уже тянущуюся ко рту Адиля. Хазарин недоуменно поморщился, цепляясь за его запястья. Но Рикс вновь непреклонно вывернулся, унося источник дурмана подальше. О чем бы они не стали беседовать, он желал видеть шада не сквозь ядовитое марево, хотя и подозревал, что тот не будет доволен подобным поворотом. Не обращая внимания на нахохлившегося царевича, Рикс искал среди содержимого высоких и пузатых бутылок то, что могло отрезвить опьяненное гашишем сознание. Перенюхав с дюжину жидкостей, варвар, наконец, нашел необходимое. Без церемоний опрокинул Адиля на подушки и влил ему в рот зелье. Тот даже не сопротивлялся, ошарашенный. Через четверть часа хмурый отрезвевший шад недовольно взирал на Рикса, зябко кутаясь в покрывало. По злому взгляду было понятно, что тот совершенно не расположен к беседе, но варвару было все равно. — Так зачем звал, царевич? Адиль раздраженно цокнул языком. — Не понимаю о чем ты. Я не звал тебя. Мне лишь сказали, что сегодня в мои покои прибудет дар… от семьи базилевса. « — Проклятый поп!» Это мог быть только Мистик: в памяти Рикса своевременно всплыл факт осведомленности долгополого о его приключениях на Итиле. « — Поиграть решил, собака христианская? Так вот, в этот раз я тебя переиграю остато́чно». Адиль вяло водил взглядом по покоям, не останавливаясь ни на чем. Он был словно не здесь: безучастный, равнодушный. « — Надо разговорить его». Рикс знал, что лучший способ развязать шаду язык — спросить о нем самом. — Как вышло, — присев рядом на подушки, варвар кивнул на пектораль, что, как обычно, украшала грудь Адиля, — что вот эта цацка досталась тебе? Помнится, Юри с ней не расставался. Али вы теперь так сблизились, что брат доверяет тебе подобные вещи? Расчет оказался верным: Адиль склонил голову набок, лукаво блеснул очами и заговорщическим шепотом выдохнул: — А я его не спрашивал. Подогревая его желание выговориться, Рикс заинтересованно приподнял бровь. — Эта поездка — мое последнее приключение, — возбужденно начал Адиль. — Ещё по зиме мне просватали дочь одного из рахдонитов, Эсфирь. Неплохая дева, хоть и иудейка. Мы б могли с нею поладить. Да только после того, как отец умер, точнее, погиб, нас с братом не особо жалуют во дворце. Кроме Юри, конечно, этот жид любого рахдонита за пояс заткнет. — Стой, — Рикс, пытаясь уложить в голове услышанное, прервал шада, — каган Муниш умер? Улыбка, еще недавно озарявшая скуластое лицо Адиля, увяла. Натянув покрывало до подбородка, он отрывисто буркнул: — Убит. Рикс молчал, зная, что соболезнований шад не примет. И точно — злая ирония сменила боль в черных глазах почти мгновенно. — А хочешь знать — кем? Моим старшим братом, Обадией. Этот гнусный шайтан решил устроить переворот, даже не посовещавшись со мной! Рассчитывал — сам справится. Куда там! Его выдал обычный раб! Отец то умер, но рахдониты с беком все так же правят Каганатом! Закончил шад с детской обидой и Рикс наконец понял, что его расстраивает не смерть отца, а то, что она пошла не по плану. Видимо, недоумение на его лице проступило столь явно, что Адиль счел нужным объяснить: — Ты, конечно, не знаешь, что каган в Хазарии — не наследный титул. И мой старший брат решил это исправить. Отчего же, Рикс прекрасно был о том осведомлен, а теперь отчетливо вспомнил: кагана избирают иудеи и на строго определенный срок. Потом правитель черных хазар должен уйти к богам через один ритуал. Тот ритуал — священен. Никто, даже бек и рахдониты, не смеют нарушить естественный ход жизни и смерти каганов. Это кощунство. — Любой из нас будет справедливо возмущен, отступись бек от традиций. Может случиться война. На то и рассчитывал Обадия: умертвить отца с его согласия, спихнуть все на иудеев и поднять черных хазар на восстание. Да не вышло. Теперь отец мертв, Обадия в бегах, а я… Адиль выдавил хищную улыбку и закончил: — …а я развлекаюсь в последний раз, досаждая рахдонитам. Теперь поведение шада в порту и на пирах стало более понятным. Обделенный реальной властью и уважением среднего брата, Адиль пакостил ненавистным пейсатым и не принимающей его семье как мог. — А что же будет, когда вернёшься на Итиль? Не боишься, что рахдониты отомстят за твои выходки? — опираясь на локоть у его бедра, насмешливо протянул Рикс. Адиль надменно фыркнул. Выпрямился, не удерживая ползущее с плеч покрывало. — Боюсь? Я ничего не боюсь! А на Итиле не останусь: у нас договоренность с Юри — я возвращаю царский макраб в столицу в целости, а братец щедро одарит меня и отпустит восвояси. Кочевать стану, вольную жизнь вести. Адиль мечтательно прикрыл глаза, очень напоминая в тот момент пригревшегося на солнце кота. Взгляд Рикса невольно скользнул на окаймленные ниткой темных усов губы шада. Вспомнился их вкус: терпкий, дымный, как пропитанная запахом степного кострища чарка хмеля. Одного глотка достаточно, чтобы опьянеть. Заметив обращенный на него лукавый взгляд, варвар, желая немного сбить с шада спесь, беззаботно поинтересовался: — И как же вышло, что сюда приехал ты, а не Юри? Тот воинственно ощерился, но ответил: — Сама судьба так распорядилась — занемог брат мой, вот и вынужден был меня вместо себя отправить. Да только без пекторали. Не хотел доверить мне реликвию. А без нее — какой я посол? Вот и взял сам. Позаимствовал. Отдам, как вернусь. В кочевье иудейская побрякушка мне без надобности. — Все ж не доверяет тебе братец, — не удержался, подначил его Рикс, падая спиной на подушки и укладывая руки за голову. Тотчас перед ним возникло разгневанное лицо шада, темные волосы занавесили обзор. — А тебе-то что? С чего любопытствуешь вдруг? Адиль подозрительно сузил глаза, вмиг став угрожающе серьезным. — Тю, дурной что ли? — из горла Рикса вырвался мягкий беспечный смешок. — Сдались мне ваши интриги, своих хватает. Просто разговор поддержать хотел, раз уж встретились. Адиль растерянно сел, упираясь коленом в бок варвара. — Не пихайся! — шутливый толчок заставил шада рассмеяться и через мгновение он опустился на шкуры, вытягиваясь во весь рост. — Я думал о тебе, все время, — шепнул шад, повернувшись на бок. Глядя в потолок, Рикс лишь чувствовал горячее дыхание на шее. Но и этого хватило, чтобы тело отозвалось терпкой истомой. « — Нет». Твердый запрет самому себе помогал слабо. Тем паче, что в тихом голосе вопрошающего Адиля звучала искренность: — Что ты делал после нашего расставания? Как оказался тут? Ведь не с делегацией приехал, давно живешь под крылом своего кесаря. Рикс не мог удержать улыбки, заслышав ревнивые нотки. И тут же одернул себя: « — Не поддавайся. Мягко стелет — жёстко спать. А просыпаться — все равно, что после суровой попойки». Но не поддаться Адилю, который не напирал, а мягко спрашивал, было нелегко. Единственное оружие против пленительности шада — непробиваемая беспечность и видимое равнодушие. — Да как сказать, — Рикс пожал плечами, — пособили мне. Проводник твой. Стоило нам пересечь Сурожское море, продал меня работорговцам, что шли в Херсонес. А оттуда один путь — в Константинополь. Он все же взглянул на Адиля, желая увидеть в его взгляде подтверждение ли своим подозрениям, их опровержение — сам не знал. Но так хлестнул шада жгучей зеленью глаз, что тот прямо подскочил: — Моя то воля, думаешь? Нет! Поверь, я бы никогда с тобой так не поступил!.. Желая убедить варвара, Адиль положил ладонь ему на грудь и хрипло выдавил: — Я скучал, Ригг. А ты? Сквозь туман вспыхнувшего желания вглядываясь в его глаза, где грусть причудливо переплеталась со звериной похотью, Рикс осознавал, что у него лишь одна попытка оттолкнуть Адиля. Игнорируя последний вопрос, варвар размеренно произнёс: — Никогда не поступил бы, говоришь? Позволь не поверить. Помнится, в темнице Итиля ты предлагал сделать меня своим ручным псом, обменяв мою мужественность на жизнь. Отчего-то правдивые слова дались невероятно тяжело. Но в следующее мгновение, когда Адиль, гневно вскрикнув, отпрянул на безопасное расстояние, Рикс ощутил облегчение. « — Пронесло». — Уже дважды ты оскорбил меня подозрениями! А дерзостью — и сосчитать невозможно! Ты за этим явился, рус? — захлебываясь обидой, шипел шад. — Иль надоел своему мальчишке-кесарю и пришел раны зализывать? Злое упоминание Лабеля подействовало неожиданным образом: Риксу вдруг стало тепло, он вспомнил, зачем действительно хотел поговорить с Адилем. Он сел и, сбивая хазарина с толку, миролюбиво проговорил: — Не за тем и не за другим, шад. Без надобности мне с тобой в остротах да злословии состязаться. Подтрунивал над тобой, по-дружески. Если обидел — прости. Просьба у меня к тебе. — И ты думаешь, что после всего тобой сказанного, я захочу ее выслушать? — Адиль мстительно усмехнулся, а в глазах промелькнула беспомощность. Беспомощность, скребущая внутри каждый раз, когда Рикс вот так смотрел на него. — Ага, — глуповато ухмыльнулся варвар. — Так выслушаешь? Оторопев от такой наглости, хазарин не удержался от смеха. Дикий, до сих пор неизведанный им до конца рус, всегда знал, какими тропками пробраться ему в голову. И в сердце. — Ну? — шад снисходительно хмыкнул. А услышав просьбу и вовсе повеселел. — Что же, попомни мою доброту. Придешь на причал, когда скажу. Но, надеюсь, мы свидимся раньше. — А то как же, — воскликнул Рикс, поднимаясь. Разминая затекшие мышцы, бросил на шада веселый взгляд: — Придешь на пир — там я буду. Только в следующий раз не здоровайся так… громко. Небрежно поклонившись, варвар направился к выходу. Адиль, чувствуя досаду из-за того, что никак не желает его отпускать, нетерпеливо окликнул: — Постой. Один вопрос. Рикс выжидающе обернулся. — Так прав я, вы с кесарем — полюбовники? — Я женат, Адиль. Это все, что тебе необходимо понимать, — в голосе Рикса звучали вкрадчивые предупреждающие нотки, от которых внутри все неприятно съеживалось. Не желая показать, что варвар заставил его отступить, иронично закатил глаза: — Снова. Как-то Рикс рассказывал ему о своей первой женитьбе и ее мотивах. Почему сейчас должно быть иначе? Решив, что разговор окончен, Рикс вновь направился к дверям, но новый вопрос застиг врасплох: — А у вас с ним так же, как у нас с тобой было? Медленно развернувшись, Рикс одарил Адиля таким взглядом, что тот мгновенно прикусил язык. Варвар мог не отвечать, но, поразмыслив секунду, решил, что вреда от правды не будет. Да и шад имеет право знать. Чтоб не надеяться попусту. — По-другому, Адиль. Совершенно иначе, — вложив всю мягкость в голос, ответил Рикс. — Сердце Ригга Карисона, наконец, сразила истинная любовь? Как-то не вяжется это с твоей просьбой. — А о том не тебе судить, шад, — уже с порога отвечал варвар. И, поколебавшись немного, все же добавил: — Хорошо нам с тобой было. Очень. Мне не стыдно то признать. Но пути наши разошлись давно. Нечего прошлое ворошить. Не взглянув в на миг наполнившиеся благодарностью глаза Адиля, он вышел, аккуратно придержав тяжёлую створку. Рикс действительно пробыл у шада долго: коридоры Палатия поглотил мягкий сумрак. Пробираясь к себе, он чувствовал удовлетворение, и лишь надеялся, что боги будут к нему благосклонны до конца и Тори уже спит. А потом его ослепила короткая вспышка боли и наступила тьма.