На корабле своём смолёном
И нас несёт невесть куда!
Бурлит строптивая вода,
Густых и злобных волн солёных.
***
— Не будь такой злой, Млава! Это твои соотечественники! — Только один из них! А второй… Мне ли говорить тебе кто́ он! Если схоларии обнаружат его тут — всем нам не сносить головы. Уже знакомые голоса пробивались через сонный паралич, в котором он пребывал… часы? Дни? Лабель не знал, только понимал, что не помнит ничего до вязкого сумрака, окутавшего его со всех сторон. — Но он ранен и нуждается в моей помощи, — отозвался тот голос, что помягче. Другой, суровый и вечно раздраженный, парировал: — Скорее ты нуждаешься ещё в одном подопытном. Чьи-то руки ощупывали его тело и у Лабеля не было ни сил, ни воли сбросить их или хотя бы пошевелиться. « — Где Ригг?.. Он тоже «здесь»?» Лабель зацепился за вялую мысль, что постепенно скручивалась в тугую спираль. Он не знал, кому принадлежат голоса: демонам, ангелам, людям?.. Не различал дня и ночи уже… сколько?.. Где он — в мире живых или?.. И если Ригга нет рядом, значит ли это, что он на «другой» стороне, где бы она ни была? Внезапно ему стало так плохо, что Лабель почти уверовал, что жив, хотя его до последнего терзали сомнения. Голоса, что до сих пор все так же переругивались, смолкли. К губам приставили прохладный глиняный край, Лабель с жадностью прильнул к нему, втянул свежую воду. Быстрые струи текли по щекам, заползали за шиворот, неприятно щекоча. Лабель закашлялся, ощущая, как под голову подсунули что-то, устраивая его повыше. Это помогло, но ему по-прежнему не хватало сил открыть глаза. — Вот помрет здесь, что делать будем, Даана? — послышался сварливый голос. Второй раздраженно огрызнулся: — Тогда и думать будем! Пока же не мешай мне работать! Лабель утратил связь с реальностью, уже не замечая, что с ним делали. Он провалился в воспоминания, в которых его тело терзали злобные демоны: они рвали плоть, пилили кости, резали мышцы и… снова сшивали. Потом в колено воткнулись раскаленные спицы. Он вырывался, оглохнув от собственного крика, и две пары рук — одни такие знакомые, родные, — удерживали, пока в рот ему вливали горькую вязкую гадость. От пойла становилось легче, он забывал, что правая нога ниже колена горит свирепым пламенем. И позже сам тянулся к краю глиняной миски, содержимое которой дарило блаженное забвение. Но сегодня оно было досадно коротким — вместо привычного зелья ему дали простую воду, которую он еще и пролил мимо рта. Поэтому Лабель лишь на короткий миг провалился в беспамятство, а затем вынырнул в реальность, жестоко разочарованный. — Ты приходишь в себя! — воскликнул голос, который всегда казался ему более дружелюбным, и Лабель медленно приподнял веки. Действительность не спешила обретать очертания, но он понял, что помещение, в котором находился, было тесным и сумрачным. Постепенно Лабель различил у своего правого плеча небольшое окно, застеленное промасленной бумагой — единственный источник света. Не без труда, то и дело медленно моргая, разглядел двускатный потолок, такой низкий, что, если бы он мог поднять руку, то коснулся бы его, — и нависающие стены, ощупал под собой узкую кровать. Даже не кровать — матрас, брошенный прямо на пол. Комната напоминала склеп или тюрьму. Чтобы не пугать себя этими мыслями, Лабель сосредоточился на другом. « — Свечи не горят, значит, сейчас день. Я вижу солнечный свет, хоть и тусклый. Это точно не подземелье. И меня лечат, а не пытают. Очевидно, я у друзей». Склонившееся над ним молодое лицо, исписанное странными знаками, было женским и белозубо улыбалось, но Лабель невольно вздрогнул, рефлекторно пытаясь отодвинуться. Девушка, сидящая у его ложа, если и заметила промелькнувшее в глазах Лабеля недоумение, виду не подала. Деловито потрогав его лоб, поинтересовалась: — Как ты себя чувствуешь? — Как… — Лабель сглотнул шершавым от жажды горлом, — как восставший из мертвых. Она заливисто засмеялась и, сложив руки лодочкой, коснулась уже своего лба, пробормотав что-то на незнакомом языке. Спохватившись, добавила по-гречески: — Так и должно быть. Ты очень долго был во сне. Мое зелье действует. Я довольна. Лечение идёт по плану. Она говорила по-гречески живо, но простыми фразами, с явным чужеземным акцентом, оттеняющим ее необычную внешность, которая сбивала Лабеля с толку. Женщин-лекарей да еще и такого экзотического вида он раньше не встречал. — Кто ты? — медленно произнес Лабель, и тут же пожалел, что не потратил вложенные в слова силы чтобы попросить воды. Но лекарка была догадлива: приподняв его за затылок, напоила Лабеля водой. Спокойно ответила: — Меня зовут Даана. Я из области Парсуаш. Но уже довольно давно живу в Византии. Парсуаш. Персия по-гречески. Значит, первые слова, сказанные ею, были на фарси. Лабель машинально отмечал факты, стараясь отвлечься от мыслей о том, что не чувствует правой ноги. — Я рада, что ты мне повстречался. Как и ты должен радоваться. Очень сложный случай. Хорошая практика. Могу показать, насколько я сильна. Даана говорила о его травме как о редкой удаче, но в голосе ее звучали такое бесхитростное самодовольство и почти детский восторг, что губы Лабеля дрогнули в невольной улыбке. — Ой, ты улыбаешься! — она едва не захлопала в ладоши. — Говорю же, я очень хорошая лекарка. Как прекрасно! Лабель старался не поддаваться очаровательной непосредственности Дааны. «Прекрасным» на языке лекарей являлось все, что угодно, помимо смерти. Сам факт, что смогли вытащить пациента с того света, заставлял их чувствовать себя едва ли не богами. И неважно на какие жертвы для этого пришлось пойти. А Лабеля волновала целостность собственного тела, поэтому радоваться он не спешил. — Что с моей ногой? — он приложил все усилия чтобы произнести это ровно и нервно вцепился пальцами в простыни, пытаясь справиться со слабостью в теле. Даана, немного отодвинувшись, бесцеремонно сдернула с него покрывало, подкатила рубаху, обнажая ноги выше колен. Лабель покраснел, но не шелохнулся — не до стыдливости теперь. Затаив дыхание, взглянул вниз и не смог сдержать вздоха облегчения — нога была на месте. Правда конструкция, похожая на железную клетку, в которую была заключена конечность от колена до щиколотки, его не на шутку встревожила. Даана, казалось, и не заметила его состояния, деловито трогая штыри и спицы, торчащие из его плоти: — У тебя сложный перелом — колени так просто не срастаются. Ваши врачи не умеют использовать спицы, чтобы сохранить подвижность суставов, и не хотят учиться. Считают, что это перечит воле вашего Бога, — девушка пренебрежительно фыркнула. — А я вот умею и была рада попрактиковаться. Тебе повезло, что ты попал в мои руки. Теперь нога будет сгибаться! Даана перевела на Лабеля торжествующий взгляд, явно ожидая похвалы. — Спасибо, — выдавил он, встревоженный новым вопросом, что крутился в голове. — Почему я ничего не чувствую? Даана вновь накрыла его простыней: — Это действие моего зелья. Снимает боль. Иначе бы ты мог умереть от шока. Когда настанет время вынимать спицы, придется вновь увеличить дозу. Но пока ты спал, я проверяла — колола стопу иголкой. Ты поджимал пальцы и дергался. Нога чувствует. Несмотря на общую разбитость, Лабель на миг ощутил воодушевление. Он будет ходить! Возможно, даже не слишком заметно хромая. Его отрезвили вопросы в собственной голове, которые он поспешил озвучить Даане: — Но как я попал к вам? Где мы вообще? И где Ригг? Лабелю вспомнились странные звуки, что он слышал сквозь сон: глухие удары, будто что-то билось в стену, и сдавленные стоны. Где-то рядом скотобойня? Глаза Дааны вспыхнули энтузиазмом, но она сразу же поджала губы, будто осеклась. — Я обещала ему, что ты услышишь все из его уст. И, поднявшись на коленях, стала отползать назад: — Есть хочешь? Попрошу Млаву приготовить. И исчезла, будто провалилась куда-то. Лабель округлившимися глазами смотрел в пустоту сумрака, где только что была девушка. До него дошло, что он на чердаке — низкий потолок и маленькое окошко тому подтверждение. Выходит, Даана «нырнула» в отверстие в «полу». Но как он сюда попал? Кто его странная компания? Вспомнились рисунки на лице Дааны: даже в тусклом освещении чердака было заметно, что это не хна, а настоящие татуировки. Лабель не мог вспомнить, чтобы вольные персы носили такие знаки, но знал, что так они отмечают рабов. И преступников. Беглая рабыня-лекарка. Удивительно. А вторая, что отчитывала ее? Судя по говору и упомянутому соотечественнику, та женщина с Руси. Происходящее казалось все более загадочным. И где Ригг? Беспокойно заерзав, Лабель привстал на локтях, пытаясь разглядеть поблизости вторую кровать — вряд ли бы они с варваром поместились вдвоем на этом узком ложе. Но никаких признаков того, что он жил здесь не один, не обнаружилось. Тревога нарастала. Лабель обессиленно опустился обратно на подушки. Внезапно из отверстия в «полу» показалась голова. Это была не Даана. Хмурая, не старая еще женщина поставила поднос, отодвинув его подальше, пролезла сама. Не говоря ни слова, уселась рядом с ложем, поджав под себя колени, плюхнула сверху поднос, на котором стояла простая глиняная миска, зачерпнула что-то ложкой, подула и поднесла к лицу Лабеля. Юноша изумленно застыл, вжимаясь в постель. Женщина — Млава, как звала ее персиянка, — тяжело вздохнула, откладывая ложку. Действуя почти грубо, но ловко, помогла Лабелю сесть, взбивая подушки повыше. А потом снова потянулась к подносу. И все это не говоря ни слова. Юноша был обескуражен и одновременно ощутил раздражение. Он помнил, как Млава была недовольна его присутствием здесь, и, конечно, хотел бы поблагодарить ее за приют, но эта манера поведения будила неприятие и надменность в бывшем кесаре. Ему в губы почти ткнулась ложка с супом и Лабель упрямо мотнул головой, уворачиваясь. Млава опустила руку, одаривая его тяжелым взглядом, который, видимо, должен был подействовать. Не тут-то было. Лабель скрестил руки на груди и посмотрел с открытым вызовом. Оба уперто молчали, разглядывая друг друга. Женщина была крепкой, ещё молодой, но какой-то угрюмо-уставшей. В карих глазах отражалась будто навечно застывшая горечь, а складки, заломившие уголки рта, добавляли возраста. Одета она была в византийское платье, но смотрелось оно на Млаве необычно: подоткнутый подол обнажал полные голени, что выглядело бы вопиюще неприлично, если бы не абсолютно равнодушный, какой-то мертвый взгляд женщины. Из-под наброшенного на голову гиматия выбивались вьющиеся волосы, немного смягчая суровость черт лица. Лабель вдруг подумал, что Млава была бы приятной и миловидной, если бы улыбнулась. Но она только пожала плечами и, оставив поднос, убралась прочь. Через несколько мгновений снизу послышался ее недовольный голос: — Заставила меня готовить, а он даже не ест! Зыркает своими стеклянными глазищами, теми, что на монете отчеканены, и молчит. Лучше бы поспала перед работой! — Если ты смотрела на него так же, как на меня, неудивительно, что ему кусок в горло не полез, — примирительно отозвалась Даана. И тут же удивленно спросила: — Зачем работать? Денег его спутника, что он тебе дал, разве недостаточно, чтобы не работать? — Ага, и когда схоларий, которому я отстегиваю мзду, поймет, что, хотя отлыниваю от работы, монеты у меня не переводятся, да ещё какие — золотые солиды! — он найдет повод обыскать дом. Нет уж, подозрения — последнее, что мне нужно, учитывая то, к чему мы готовимся! Больше Лабель ничего не слышал, только удаляющиеся шаги. А вскоре к нему пришла Даана и под ее строгим контролем он проглотил несколько ложек супа, хотя есть не хотелось совсем. День тянулся невыносимо медленно, и в конце концов, Лабель уснул, не дождавшись Ригга.***
Уже знакомый звук разбередил чуткий сон. Стоны, глубокие вздохи… И мерный стук. Нет, это точно не животное. Лабель пошевелился, стряхивая дрему, и звуки стали отчетливее. — Т-ш-ш-ш, — большая, не как у Дааны, ладонь легла на лоб. Лабель вздрогнул, но тут же потянулся к ласкающим его пальцам, тенью улыбки показывая, что узнал. — Не пугайся только, это я, — все равно зачем-то предупредил Ригг, убирая руку. И не зря: тот, кого Лабель увидел перед собой, напоминал Ригга лишь отдаленно. В полумраке, который теперь рассеивала зажженная свеча, на него смотрело лицо в обрамленнии рыжей клочковатой бороды. Волосы Ригга — отросшие, сплетенные в странные косы вдоль головы, — тоже отливали медью, но более светлого оттенка. Выгоревшие до соломенной желтизны брови, обветренная красноватая кожа — мало что напомнило Лабелю его варвара. Только глаза, все такие же зеленые и озорные, смотрели с привычной теплотой. — Тебе не идет борода, но я рад тебя видеть, — растерянный, Лабель выпалил первое, что пришло в голову. Варвар усмехнулся: — Да? А Даана сказала, что я очень даже ничего, завидный жених. Это она надо мной поколдовала. Смешала какие-то травы. Борода окрасилась крепко, а с головы быстро смывается. Но все равно в таком виде меня никто не узнает. Ригг болтал, очевидно, стараясь растормошить его, вызвать улыбку, но Лабель только медленно моргал, переваривая сказанное. Он еще не отошел от сна и никак не мог привыкнуть, что тело так слабо. А еще, к собственному неудовольствию, вдруг ощутил однозначные позывы организма. Варвар, заметив, как он беспокойно ерзает, невозмутимо подал ему графин с широким горлышком, не прекращая говорить: — Млава позволила нам остаться с несколькими условиями: никто не должен понять, что в доме посторонние, тем более, беглый кесарь. Поэтому пришлось разместить тебя на чердаке, — Ригг показал на крюк, торчащий из балки на потолке. — Я продел сюда цепь, обмотал тебя подмышками и втащил наверх. Сработал ловко, но перемещать туда-сюда непросто в твоем состоянии. Так что ты так и остался здесь, пока я спал внизу, на кухне. Если бы в дом явились схоларии с обыском, я быстро поднялся бы и сторожил, пока Млава их отвлекает. А ты чего нужду не справляешь? — спохватился он, видя, что Лабель замер, неловко сжимая графин. — Не хочешь? — варвар попытался забрать сосуд, но Лабель, понимая, что вот-вот — и уже не сможет терпеть, не пустил. — Отвернись! Щеки залило жаром стыда, но выбора у него не было. Ригг мгновение помедлил и молча послушался, обернувшись круго́м. Лабель мысленно поблагодарил его за это, дрожащими руками задирая сбившуюся на бедрах рубаху. С максимальной осторожностью опорожняя мочевой пузырь в графин, бывший кесарь слушал, как они попали в этот дом. Оказывается, их сюда привел лодочник, нанятый отцом и лично знакомый с Млавой. — Не бросил в порту, верный человек. Уверен, того золота, что Кассий ему заплатил, хватит на молчание, но я еще добавил от себя пару монет. В благодарность. Сам бы я не справился с раненым тобой. — А какие ещё условия поставила Млава, чтобы мы могли остаться? — выдохнул Лабель, стараясь как можно тише поставить графин на пол, чтобы не звякнула пробка. — Мы живем не бесплатно. И я помогу ей вернуться на Русь. — А сама она чего не уезжает? — задал Лабель резонный вопрос. — Ты всё? — Ригг обернулся, придвигаясь ближе. Заботливо поправил рубаху и простыню, прикрывая Лабелю ноги. Поймал бледные пальцы, переплетая их со своими, ласково погладил запястье подушечкой большого пальца. Ригг смертельно соскучился и весь извелся за те дни, что Лабель был без сознания. Даана говорила, что угрозы жизни и дальнейшему здоровью нет, но он все равно волновался и готов был каждую минуту лезть на чердак, чтобы слушать дыхание своего лада. И сейчас, прежде чем рассказать все до конца, хотел насладиться долгожданными сладкими мгновениями. Но Лабель будто был не рад ему: прятал взгляд и пытался ненароком отнять пальцы. — Чего ты так смотришь на меня? — выдавил он, когда Ригг в очередной раз не пустил его руку. — Любуюсь. Места было ужасно мало. Стараясь умоститься удобнее, Ригг согнул ногу в колене и… толкнул графин, прикрытый краем простыни. Лабель едва не провалился сквозь… потолок! Засуетился, затравленно вжимаясь в стену, и, осознав, что деваться некуда, отвернулся, вырывая руку и пряча в изгибе локтя пылающее лицо. Ригг едва не расхохотался: так вот что с ним такое! Лабель просто стесняется! Выхаживать его: менять простыни, обтирать влажной тканью безвольное тело, подрезать ногти — уже стало такой обыденностью, что привычный к походным условиям, простой в быту Ригг даже сразу и не понял в чем дело. Быстро спустив графин вниз, избавился от содержимого. Тщательно вымыв руки и пригладив бороду, варвар вернулся с намерением прояснить подобное между ними раз и навсегда. Преодолевая нешуточное сопротивление, отвел руку от лица Лабеля, вновь заключая тонкие пальцы в плен своей ладони. — Посмотри на меня, ладо, — вытянувшись вдоль его тела насколько позволяло пространство, позвал Ригг. Лабель упрямо не поворачивался, сжимая челюсти и быстро, поверхностно дыша. — Ладно. Но слушать тебе придется. Варвар аккуратно убрал отросшую черную прядь за ухо, мимолетной лаской коснулся вновь заалевшей скулы. — На Руси люд, зачастую, живёт в общих избах, — Лабель дрогнул, когда борода защекотала шею, но отодвинуться не попытался. — Рутинные действия, вроде деторождения и совокупления, нередко случаются на глазах у всего рода. Конечно, нарочно ничего не выпячивают, но и тайны из этого не делается. Уединиться могут лишь господа: старосты, у которых есть собственные спальни, да бояре с князьями, что живут в теремах. И то, всем понятно, чем они заняты за закрытыми дверями. А обычные люди, они привыкли так. Их не пугают обыденные вещи, связанные с жизнью. Или смертью. И не отвращают. — Зачем ты все это мне рассказываешь? — еле слышно прошелестел Лабель, которого раздирали противоречивые чувства. Одна его половина требовала оборвать варвара, приказать тому молчать, а вторая осознавала, что Ригг пытается что-то до него донести. И если он Лабелю дорог, стоит прислушаться. — Да так, хочу чтобы ты понял, — в голосе Ригга не было и тени насмешки, — на Руси все проще. Мы не делаем из тела какой-то тайны священной, не стыдимся простых нужд. И не боимся запачкать руки, ухаживая за любимыми. Он все же заставил Лабеля повернуть лицо, мягко надавив на щеку. Уложил ладонь на шею и продолжил, щекоча дыханием кожу: — Я ухаживал за тобой несколько седмиц. Мыл тебя, переворачивал, не единожды выносил графин. Наблюдал, как ты корчишься от боли и кричишь в агонии, как впадаешь в забытье, пугая мертвенной бледностью. Это было трудно, врать не стану. Больно, порой. Но я не сдался. Ты не стал для меня безымянным телом. Остался все тем же Лабелем, моим ладом. Я верил, что ты выкарабкаешься, потому что всей душой этого ждал. Ждал, когда ты откроешь глаза и посмотришь на меня осмысленным теплым взглядом. Ждал, что смогу снова поцеловать тебя, прижать, лаская. Мне ни на секунду не стало противно от всего, что происходило с твоим телом. Потому что ты — часть моего сердца. И мне очень хочется, чтобы ты тоже видел во мне — меня, несмотря на то, что видел я́. И не жалел, что пришлось принять мою помощь. Лабель кусал губы, дрожа намокшими ресницами. В груди толкалось что-то настолько огромное, что было удивительно, как оно помещается за ребрами. Какое-то новое, робкое еще чувство — принятие? — обжигало. Но все же в какой-то момент гложущий его стыд стал чуточку меньше. — Перед алтарем нелюбимой я сказал: «в болезни и в здравии», — Ригг, не сдержавшись, прижался губами к его взмокшему виску, зашептал горяче́е, убеждая: — Но только с тобой я по-настоящему могу быть где и как угодно. Приму тебя, что бы ни случилось. Так прими и ты. « — Пожалуйста». Лабель, уткнувшись носом ему в бороду, фыркнул, протестуя против густой растительности на родном лице, и согласно выдохнул: — Я бы сделал для тебя то же самое. Они долго лежали, не размыкая объятий. Ригг рассказывал, как, замаскировавшись, каждый день ходит в порт. Благодаря знанию языков и умению втираться в доверие, он быстро, не вызывая подозрений, устроился докером к местному судовладельцу. Снуя с утра до ночи по порту, смог узнать, что все прибывающие в Константинополь славянские суда строго обыскивают. — Среди прочих стругов у берега стоит и судно купца Беримира, помнишь его? Лабель кивнул: — Мы не сможем уехать в Таврику с ним? — Мы — нет. Отправлю с ними Млаву, как обещал. В конце концов, именно поэтому она ещё не выставила нас вон. А для нас найдется другой вариант. Не сомневайся. Не желая развивать волнующую тему, Лабель повторил вопрос, озвученный ранее: — А почему Млава не пробует уехать сама? Разве она рабыня? — Никто не захочет помочь одинокой женщине, если за нее не вступится мужчина-соотечественник. Придется сажать ее на судно тайком, а для этого нужны связи. Лабеля кольнула смутная догадка: стуки, стоны, что он слышал не единожды. Небрежный вид и усталый взгляд женщины. Таинственные покровители, которых Млава явно опасается. — Ригг, Млава — проститутка? Горячее дыхание смешком разбилось о макушку, посылая по телу приятные мурашки: — Догадливый, — хмыкнул Ригг. — Мы в квартале Золотого Рога, отсюда до моря — рукой подать. А Млава торгует телом. Но ты не осуждай, доля у нее нелегкая. — Я… не осуждаю, — обескураженный новым миром, что стремительно раскрывался ему, Лабель затих, прижимаясь к боку варвара.***
На следующий день первым желанием Лабеля было тщательно вымыться. Ригг, взявший ради такого дела выходной, с готовностью откликнулся помочь. Варвар нагрел воды, заполнив узкую лохань до краев, и бережно усадил в нее Лабеля, устроив заточенную в железную клетку ногу на бортике. Бывший кесарь наслаждался ванной едва ли с меньшей радостью, нежели купанием в термах. Горячая мыльная вода расслабляла, а руки Ригга возвращали к жизни. Энергичными движениями он растер тело Лабеля губкой, а затем вымыл голову, поливая сверху чистой водой. После банных процедур бывший кесарь ощутил прилив сил и с аппетитом поел, наслаждаясь простым завтраком, словно изысканным блюдом. У них впереди была бо́льшая часть дня и он, изнывая от безделья, попросил какую-нибудь работу. До вечера они с Дааной и Риггом перебирали крупу, сматывали пучки пряжи, чистили кухонную утварь. Просто чтобы занять руки за неторопливой беседой. И Лабель был приятно поражен, с какой готовностью Ригг берется за любое занятие, не давая ему скучать. Млава, ушедшая с утра на рынок, не показывалась. Лабель слышал, как она вернулась ближе к обеду, но славянка будто нарочно избегала их компании. Ригг и Даана не выказали по этому поводу ни удивления, ни огорчения и Лабель тоже перестал об этом думать. Ближе к вечеру Ригг занялся готовкой, сварганив незатейливый, но вкусный ужин. Даана забрала две тарелки и ушла к Млаве. Лабель же, обессиленный столь бурной после долгого бездействия деятельностью, дремал за столом в уголке, опираясь подбородком о ладонь. Ригг разбудил его, когда пришла пора ложиться. — Можно я останусь с тобой? — мутным со сна взглядом окинув уже расстеленный на полу матрас, спросил Лабель. Ригг покачал головой: — Если кто-нибудь посторонний вздумает сунуться в эту часть дома, я не смогу быстро переправить тебя наверх. Лабель подавил вздох, не став спорить. Путь вниз — посредством веревки и крюка, — был нелёгким, а уж наверх они и вовсе добирались добрых четверть часа. Наутро Лабель решил, что пора начинать тренироваться. Не может он все время прятаться на чердаке! Так и умом тронуться недолго. Понимая, что на ноги пока рассчитывать не может, принялся восстанавливать силу в руках. Недаром он когда-то легко и быстро освоил кнут, а уж мечом управлялся не хуже любого опытного воина. Прежняя ловкость не успела бы покинуть его за какой-то месяц. К тому же плавание укрепило мышцы плеч, нужно лишь восстановить координацию. Не позволяя никому себе помогать, Лабель, цепляясь за стены, добирался до перекладины между стропилами низкого потолка и просто висел. Вначале даже это давалось с огромными усилиями: пальцы быстро слабели и он срывался вниз. Благо, лететь было всего ничего. Не обращая внимания на мгновенно вспухающие мозоли на подушечках, перевязывал ладони и пробовал ещё и ещё. Постепенно мышцы окрепли, вернулась гибкость, утраченная за месяц лежания, и Лабель начал подтягиваться, с каждым разом наращивая интенсивность. Он похудел и собственный вес, даже усиленный «клеткой» на ноге, вскоре стал казаться недостаточным. Заметив это, Лабель перешёл в горизонтальную плоскость: упираясь коленом здоровой ноги в «пол», стоял, вытянувшись в планку на локтях, чуть позже — на вытянутых руках. Отжимался, пока пот не начинал капать с отросших волос. И когда, наконец, он смог самостоятельно спуститься с чердака по приставленной лестнице, Ригг разрешил ему ночевать вместе с ним на кухне. Теперь дни Лабель проводил с Дааной, оказавшейся не такой уж беззаботной щебетушкой, как могло показаться вначале, а ночи — под боком своего варвара. К железным штырям, торчащим из ноги, Лабель уже привык и довольно ловко передвигался по небольшому пространству кухни, опираясь на костыль, который ему смастерил Ригг. — Наступай на ногу, распределяй вес, — наставляла Даана. С опаской он послушался, приятно удивленный, что боли нет. Только слабость в мышцах, но с каждым шагом уменьшалась и она. — Восстановишься, — усмехалась Даана, потчуя его очередной порцией укрепляющего отвара. Эта необычная персиянка с татуированным лицом была избирательно общительна. Все, что касалось его выздоровления, вызывало в ней живейший интерес, но когда Лабель попытался расспросить ее о личном, девушка замкнулась, одарив его тяжелым взглядом. — А тебе зачем о том знать, кесарь? — усмехнулась Даана, подчёркивая уже не принадлежащий ему титул. Лабель смутился, будто сделал что-то нехорошее, хотя всего-то и спросил, как она попала в Константинополь. — Просто я подумал, что с тобой будет, когда Млава уплывет на Русь? Останешься одна. Может, тебе требуется помощь? — Не нужна мне помощь. И я не одна. Вокруг тьма таких же страждущих, как Млава. Буду помогать им. За мои умения хорошо платят. Кто монетой, кто едой. Мне все равно. Главное — помочь. Я не пропаду. В ее голосе звучали суровые и какие-то едкие нотки, будто Даана опасалась, что Лабель поймет ее принципы и намерения превратно. Но не заметив ни тени осуждения или презрения в серых глазах, добавила мягче: — Но, конечно, такие интересные случаи, как твой, редкость. Я буду скучать. И, лукаво подмигнув, ушла, оставив Лабеля размышлять, будет ли она скучать по нему или по его сломанной ноге. Позже он столкнулся с Млавой. — Это было неприятно, — пожаловался Лабель, устроив голову на плече Ригга. Варвар, разморенный после рабочего дня и сытного ужина, что-то вопросительно муркнул ему в макушку. Лабель, бездумно накручивая на палец одну из тонких косиц, в которую теперь была свита борода Ригга, продолжил: — Млава меня ненавидит. Прямо смотреть ей на меня тошно. А я всего-то и хотел — поблагодарить. Ригг зевнул, прижимая его к теплому боку: — Не ненавидит. Просто твое сочувствие ее раздражает. — Отчего это? — изумленный, Лабель вскинул голову. — Сам как думаешь? Ригг не стал пояснять, оставляя за Лабелем право самому толковать его вопрос. — Но тебя она не смущается и не злится, — с какой-то непонятной ему самому обидой отозвался юноша спустя несколько мгновений. — Я — другое дело, — Ригг настойчиво уложил его обратно себе под бок. — Почему — другое? Ты тоже мужчина. — Но ещё и соотечественник. Который так же, как она, хочет покинуть Византию и вернуться домой. Который так же не по своей воле сюда попал. И который не интересуется женщинами. — Я тоже не интересуюсь женщинами! Даже больше, чем ты. Улыбнувшись ревнивым ноткам в его голосе, которые ничто не могло вытравить, Ригг мягко пояснил: — Но ты — представитель державы, часть силы, что удерживала ее вдали от родины. По крайней мере, в ее глазах. И твоя… доброжелательность в ее сторону, просто сбивает Млаву с толку. Она хочет тебя ненавидеть, но не может и злится на саму себя. Лабель не нашелся, что ответить. В мире было так много людей, о жизни которых он не знал ничего. Страдания, которые ему были неведомы. И от этого становилось не по себе. Будто жизнь, что досталась ему по праву рождения, он взял взаймы. — О чем говорят в порту? — стремясь развеять неприятный осадок разговора о Млаве, спросил Лабель. Ригг с сожалением покачал головой: — О твоей семье ничего неизвестно. Имя Флавиев не звучит на устах. Думаю, никто в Палатии не распространяется, что ты исчез. Если тебя и ищут, то тайно. Это могло означать, что угодно, но, скорее всего, все было плохо. Если такой громкий скандал замалчивают, значит, нашли способ заткнуть оставшихся во дворце Флавиев. Думать о худшем было страшно. И, не имея возможности ничего изменить сейчас, Лабель переключился на новое. Он вообще часто так делал в последнее время. — Ты говорил, что и для нас найдется в порту судно. Уже приметил что-то? Варвар, как ему показалось, смешался на секунду, а потом сонным голосом проворчал: — Ты меня до смерти заговоришь, ладо. Утро вечера мудренее. Спи. Насколько утро мудренее, Лабель узнал вскоре после пробуждения. Услышав, к кому собирается Ригг за помощью, тут же взвился. — Ты поэтому мне с вечера не сказал, хотя давно знал? Сам все решил, даже не советуясь? Ригг, неторопливо поправил одежду, пригладил бороду, смотрясь в небольшой осколок зеркала над умывальником. Оставшись доволен результатом, спокойно повернулся к Лабелю: — Если ты ревновать надумал — пустое. Не о чем даже говорить, ладо. И не время. А если насчёт благонадежности шада волнуешься, то напрасно. Я давно его знаю, он сдержит слово. На языке Лабеля вертелись ядовитые слова о знакомствах Ригга в целом, и о тесном знакомстве с Адилем в частности, но понимая, что это не остановит варвара, а только выстроит стену недоверия между ними, лишь шумно недовольно вздохнул. Ну, а что оставалось? Иного плана не было. Он сам едва научился передвигаться и ничем не мог посодействовать их скорейшему переправлению в Таврику. Но все же, отпуская Ригга на хазарский корабль, приник к его губам долгим поцелуем, дразня языком, и, услышав, как потяжелело дыхание варвара, мягко оттолкнул, легонько куснув напоследок. — Иди. Пусть это, — Лабель коснулся своих губ кончиками пальцев, — будет залогом твоего возвращения. Ригг усмехнулся, ныряя в невысокий проем двери. У него были несколько иные понятия о залоге.***
— Шад, к тебе там… чужеземец. Адиль медленно поднял голову от расстеленной на столе карты, гибким движением убрал заплетенные в множество тонких кос волосы за спину, и спокойно посмотрел на своего подданного. Габо — один из тарханов, что принесли присягу ему. Не брату, не рахдонитам. Ему. Адиль знал, что Габо отправится с ним в кочевье, поэтому особенно ценил его. — Какой чужеземец? — голос шада прозвучал равнодушно. Габо, поправив повязку, пересекающую лицо слева, немного замялся. Он потерял левый глаз совсем недавно и ещё не успел привыкнуть. Повязку он трогал каждый раз, когда нервничал. Адилю стало чуточку любопытно. — Выглядит как… как одичавший варяг. Или полурус. А ругается по-нашему. Губы Адиля тронула тонкая улыбка. — Веди. Не то рус, не то варяг, говорящий по-хазарски — второго такого шад не знал. Да и Габо вряд ли, но тогда бы он назвал имя Ригга. Любопытно, что произошло с ним? Когда Ригг вошел, Адиль тотчас узнал его и от внешнего вида покатился хохотом: — Выглядишь как беглый раб, пытающийся выдать себя за другого. На лице Ригга возникла хищная улыбка. Проницательность Адиля могла соперничать разве что с его непредсказуемостью, и, идя сюда, он полагался на слово шада и свою веру в него, но не забывал, что, в основном, люди сами за себя. Впрочем, в словах Адиля не было угрозы, лишь насмешливая леность. — И пахнешь соответствующе: тяжелым трудом. — Тебе-то откуда знать, как пахнет тяжелый труд? — в тон ему протянул Ригг. Адиль встал, медленно, как крадущийся хищник, обошел стол, не отрывая кончиков пальцев от поверхности карты. Остановившись перед Риггом, склонил голову набок, послав ему одну из своих самых хитрых улыбок. — Это точно ты. Язык как бритва. В голосе шада послышались мурчащие нотки. Переведя взгляд на карту, лениво провел пальцем вдоль нарисованной линии реки, бросил почти скучающе, но выдал себя, затаив дыхание в конце фразы: — По делу пришел или соскучился? — По делу, шад, — не стал любезничать Ригг. Играть с Адилем в кошки-мышки можно бесконечно, а ему еще с рускими купцами договариваться. Шад не спешил поднимать на него взгляд. Но по участившемуся дыханию, по сжатой добела челюсти и качнувшимся вдоль острых скул черным водопадам кос, Ригг понял, что он рассчитывал на иной ответ. Надеялся. Что ж, Ригг никогда не стремился вводить его в заблуждение на свой счет. — М, хочешь, чтобы я выполнил свое обещание? — Да, Адиль. Переправь меня в Таврику, как договаривались. Шад все же поднял на него взгляд: узкие глаза мерцали азартом и какой-то затаенной надеждой. Тонкие губы дрогнули и Адиль быстро облизнул их острым языком. — Значит, ты смог бежать из дворцовой тюрьмы. Занятно. И когда же? Ты не изможден, хотя и выглядишь, как затрапезный грузчик. Ригг молчал, спокойно взирая на него. Не включался в игру, но и не мешал Адилю наслаждаться ею. — Кесарь перестал появляться на приемах чуть больше месяца назад, — продолжал шад будто сам с собой. — В Палатии об этом молчат. Даже слух о таинственной болезни пустить не удосужились. Так делают с изгоями. Заточили в Буколене? Вряд ли. Ты же на свободе. Так какая у тебя просьба ко мне, Ригг? Он был очень проницателен, Адиль бен Муниш. — Ты играешь, шад, — нарочито устало произнес Ригг, — а я не расположен играть. Да и времени в обрез. Адиль резко шагнул к нему, полыхнув в лицо яростным взглядом. Эти его вспышки, обычно, пугали окружающих, но не производили должного впечатления на Ригга. И шад об этом знал. Это был акт беспомощности. Беспомощности перед тем, кому он никогда не мог отказать. — Я спрошу прямо, — прошипел ему в лицо Адиль. — Ты собираешься посадить на мой корабль своего полюбовника, которого умыкнул на глазах у целой державы? — Да. Короткое слово, заставившее шада отступить. Ригг даже не пытался скрывать своей оскорбительной преданности другому. — И что заставило тебя думать, что я соглашусь на это? — Адиль вцепился пальцами в столешницу, негостеприимной твердью ткнувшуюся ему в зад, и изо всех сил сжал челюсти, чтобы не бросить в лицо наглому русу другие яростные слова, выдающие его состояние. — Твое слово, шад, — невозмутимое спокойствие Ригга доводило до белого каления, как безветрие в открытом море — отчаявшихся моряков. — Я такого слова тебе не давал, рус, — Адилю все же удалось вернуть в свой тон нотки сарказма. — Так дай сейчас. Колкие яростные слова забили горло горячим комом, осели на губах, стоило Риггу вдруг оказаться совсем близко. Он ничего не делал, не прикасался к нему, но Адиль словно по волшебству утихомирился, загипнотизированный зеленым штилем его глаз. — Ты — сильное искушение, Ригг Карисон. Даже в таком виде, воняющий рыбой и нищетой, — вряд ли Адиль понимал, что произносит это вслух. — Я не уверен, что смогу сдержать слово, когда ты так близко, — было непонятно, имеет ли шад в виду вообще или конкретно сейчас. Весь его вид кричал об охватившем Адиля жгучем томлении: влажный распахнутый взгляд, приоткрытый в оскале тонкий рот, легкая дрожь в теле. Ригг знал его таким. Видел это не раз. В подобном состоянии шад мог пообещать или сделать, что угодно, но последствия были непредсказуемыми. — Взойди на корабль один и я сдержу слово до конца, — Адиль вновь облизнул пересохшие губы, подаваясь ему навстречу, прижимаясь грудью к Риггу. Ригг покачал головой. Взбудораженный своими навязчивыми желаниями Адиль — не лучшая гарантия безопасности на пути в Таврику. Нельзя ему подыгрывать. Но можно начать свою игру. — Нет, мы поедем вдвоем. Придется найти гарантии для обоюдного… удовлетворения, — Ригг будто невзначай откинул льющиеся по плечам косы назад, провел ладонью по чужой груди, ощущая неровное биение сердца. — Зачем тебе я, Адиль? Тебя ждет славная вольная жизнь, лихие подвиги, к которым я равнодушен. У тебя есть Барджиль, в конце концов, — Ригг говорил размеренно, отстраненно, выравнивая баланс между своими целями и жаждой шада до его тела. — Он не пойдет за мной в кочевье, — тот равнодушно мотнул головой. — Эта жизнь не его. Но может стать твоей. Мне нужны соратники, а не рабы. — Нет. Твердость одного короткого слова ранила Адиля, но не заставила сдаться: — Хорошо, — легко согласился он, подныривая под застывшую у его лица руку Ригга, потираясь о нее щекой. — Хорошо. Будь по твоему. Я дам тебе новое слово и сдержу его. Но не задаром. Ещё бы. — Хочу в последний раз принадлежать тебе. Ригг деланно-изумленно приподнял брови: — Барджиль не справляется? Недостаточно дурно пахнет? — язвительная усмешка тронула пухлые губы варвара, но зелёные глаза остались холодны. Тихий смех шада теплым потоком защекотал лицо: — Разве ты не понял, Ригг? Барджиль или кто-угодно другой — только мои игрушки. Дорогие, но, так или иначе, подчиняющиеся. Принадлежать я могу только тебе. Ригг отстранился, тихо приказал, кивая на пустое кресло: — Сядь. Шад послушался, не осознавая, что сам давно не играет, тогда как Ригг только начал. Когда запястья обвили веревки, которые Адиль, не скрывая, всегда вешал в изголовье кровати, он глухо застонал. Привязав руки к подлокотникам, Ригг опустился на колени, чтобы заняться ногами. Веревок было ровно четыре, как положено. — Когда отплываем? — рутинный вопрос удивительным образом подстегнул шада. — Через две… седмицы… в последнюю субботу травеня… Адиль глотал слова, пытаясь сосредоточить уплывающее зрение на пегой макушке Ригга. Уродство. Но все равно не отбивает ненасытной тяги к этому непонятному русу. — Что в Палатии слышно о Флавиях? Не то, чтобы Ригг надеялся почерпнуть полезную информацию. Спрашивал на авось. — Не знаю. Ничего. Не показываются, а выяснять подробности — не моя печаль, — раздраженно пропыхтел Адиль. Не скажет. Ну, и ладно. Попытка — не пытка. Теперь осталось главное. Нависая над дезориентированным похотью шадом, Ригг придирчиво оглядел узлы на его запястьях и щиколотках. Надолго они не удержат, но ему много времени и не надо. Немного подумав, Ригг, в движениях которого уже не было и капли недавней кошачьей вкрадчивости, рывком выдернул пояс Адиля, сноровисто оборачивая вокруг его рта. — Что ты себе… — успел промычать шад перед тем, как Ригг заставил его умолкнуть. Под полыхающим взглядом вмиг отрезвевших глаз снял с шеи Адиля пектораль — драгоценную реликвию хазарских иудеев, за утерю которой голова шада мгновенно бы скатилась с плеч. Адиль, поняв его намерение, дико вращал глазами, дергался, пытаясь освободиться. — Тихо. Ригг ткнул сложенными пальцами ему куда-то в подреберье и шад обмяк. — Я одолжу эту безделушку, чтобы помочь тебе вернее сдержать свое слово, Адиль. Избавлю от искушения. Не бойся, в Таврике верну. Когда мы с Лабелем в целости и сохранности сойдем на берег. Если бы взглядом можно было убить, Ригг, без сомнения, уже бы рухнул к ногам шада бездыханной тушей. Но Адиль был бессилен сейчас что-либо сделать, и варвар, одарив его напоследок усмешкой, спокойно вышел. На палубе он нашел Габо, передав ему «просьбу шада» прислать к нему Барджиля через полчаса. Нельзя было уронить авторитет Адиля в глазах подданных, среди которых были и иудеи. А ссора между полюбовниками, которая неизбежно последует, когда наложник найдет его в подобном виде, отвлечет Адиля от кровожадных мыслей. Спустившись с хазарского корабля, Ригг направился в ближайших кабак, в котором еще несколько дней тому условился встретиться с воеводой Всечестом.***
— Сбережешь ее для меня? — Ригг указал на пектораль, что своим неуместным блеском делала обстановку кухни Млавы еще более убогой, чем она была. Она с опаской кивнула, теребя руками завязки передника. Лабель, наблюдающий эту сцену, подавил нервный вздох. Хорошо, что Млава поплывет со знакомыми им русами, но то, что затеял Ригг в отношении них самих, настораживало. Присутствие пекторали здесь свидетельствовало, что с шадом Адилем бен Мунишем не удалось договориться полюбовно. — На судне держись поближе к воеводе Всечесту. Он человек слова и сможет оградить тебя от любого вида посягательств. Купец Беримир неплох, но уж больно недоволен был, что пришлось взять пассажира задаром. Но ничего, уговор не нарушит. Он нам должен. Млава вновь кивнула и выдавила улыбку, очевидно, означающую благодарность. А может, она значила «недовольными мужчинами меня не испугать». — Отправляетесь через четыре дня. В Херсонесе, если прибудете раньше, дождись нас. Там я заберу у тебя пектораль. Млава ушла, а Ригг посмотрел на Лабеля. Взгляд юноши был прикован к реликвии, покоящейся на простой застиранной тряпке. Лабель куснул уголок рта, словно хотел что-то сказать, но сдержался. — Говори, — потерев переносицу пальцами вздохнул Ригг. — Ты отобрал пектораль у шада силой? Вряд ли бы он отдал ее добровольно. В его взгляде явно читалось осуждение и Ригг ощутил раздражение. Не время спорить и критиковать его методы! Они стоят на пороге свободы, все средства хороши, разве Лабель не понимает? — Да. Отобрал. На время. Имеешь что-то против? — спокойный тон противоречил взгляду исподлобья. Лабель, не смутившись, ответил тем же: — Нет. Просто хочу знать, что произошло на хазарском судне. Почему тебе пришлось взять реликвию в залог. — Говорю же, — произнёс Ригг с неприятным нажимом, — ревновать повода нет. — Да не ревную я! — вспылил Лабель, резко отврачиваясь. Весь его вид: прямая спина, подрагивающие плечи, беспокойные пальцы, которыми он сжимал покрывало на своих коленях, говорил о том, что Лабель едва сдерживается. Внезапно Ригг понял: Лабель не злится, он боится. Неизведанного, что ждёт их на пути в Таврику, собственной беспомощности. Раздражение как рукой сняло. Они оба устали и нервничали, что неизбежно вело к недопониманию. Ригг опустился у его ног, уложил голову на здоровое колено, зная, что против такого приема Лабель не устоит. — Не будем ссориться, ладо. Я понимаю тебя. Понимаю твое недоверие и страх. Мне тоже страшно. Ригг расслышал недоверчивый смешок. — Правда, — он потерся носом о руку, безвольно лежащую на колене Лабеля. — Ты же бесстрашный до дурости, — он скрывал веселье в голосе, но Ригг все равно его распознал. — Как и ты. Но всему есть предел. Существует вещи, которые мне... неприятны. Например, когда надо довериться случаю, неся ответственность за жизнь другого. Но иногда это неизбежно. Мы не можем владеть всем на свете. Порой нужно положиться на судьбу. Лабель осторожно тронул свитые в жгуты волосы на затылке Ригга, и тот теснее прильнул к нему, расслабляясь. — Все будет хорошо. Верь мне, ладно? — Ригг нашел его пальцы, легонько поглаживая. Лабель устало вздохнул, понимая, что не время спорить и выяснять отношения. Мягко сжал пальцы Ригга вместо ответа. Ему он верил всем сердцем. И раз Ригг обещал, что они доберутся в Таврику в целости, Лабелю ничего не оставалось, как принять это за истину.***
В субботний день в порту было многолюдно. Юркнуть и затеряться в горластой пестрой толпе пешему — раз плюнуть. С носилками, в которых полулежал одурманенный зельем персиянки Лабель, было труднее. Идти ногами бывший кесарь не мог — после снятия «клетки», почитай, две ночи метался в полубреду от терзающей боли, и только сейчас немного пришел в себя. Даана злилась, что они с Риггом сведут ее усилия на нет. — Спицы еще дней сорок носить надо, не меньше! Но столько у них не было: макраб Адиля выходил в море со дня на день, а оставлять «клетку» означало, во-первых, привлечь лишнее внимание, а во-вторых, подвергнуть Лабеля дополнительному риску: где найдется еще умелец, способный снять хитрое устройство Дааны? — Я потерплю, не буду слишком усердствовать, поберегу ногу. — Останешься хромым, — пророчески припечатала лекарка. И все же Лабель предпочел освобождение. ...Ригг невозмутимо шагал впереди носилок, острым взглядом подмечая присутствующих «официальных» лиц в порту: несколько мелких чиновников, собирающих таможенные пошлины, были заняты новоприбывшими кораблями; схоларии — всего несколько человек, казались незаинтересованными, и даже не взглянули на процессию, возглавляемую диким по виду варягом, роль которого играл Ригг. Все шло гладко. Обычный травневый день, наполненный рутинными заботами портового города. Только на подходе к хазарскому судну вышла заминка: дорогу им перегородила группа человек, не простых по виду. Они бы и не обратили внимания на спутников Ригга, если бы буквально не налетели на них. — Смотри куда прешь, варвар! — грубо крикнул схоларий, сопровождающий «важное лицо». Чиновник высокомерно молчал, рассматривая носилки. В пустых глазах медленно разгоралось любопытство. « — Вот зараза!» — мысленно ругнулся Ригг. Узнать Лабеля в его новом — нарочито женском, — обличье, не узнали бы, но вопросы возникнуть могли. Чиновник, не удостоив взглядом Ригга, заросшего растрепанной, искусственно рыжей бородищей до самых глаз, все пристальнее впивался в лицо бывшего кесаря. Точнее, в верхнюю, не закрытую покрывалом часть лица. Лабель выглядел отрешенным: то ли от зелья, то ли отыгрывая свою роль капризной «наложницы». Даана на славу потрудилась над его внешностью, которая в порту была знакома каждой случайной собаке: насурьмила брови, жирно подвела глаза, отчего они стали казаться почти черными, навела яркий румянец на скулах. Хазарское одеяние, которое нетрудно было найти, если постараться, дополняло образ. Сам Кассий Флавий вряд ли бы узнал сына в этом вызывающем на грани неприличия виде. На то и был расчет — спрятать Лабеля на виду. И у них почти вышло, если бы не этот любопытный чиновник… Он наклонился к сопровождающему, спросил что-то. Тот красноречиво указал на хазарский корабль, опустивший сходни как раз перед носилками. Послышался громкий смех. — А, понятно, гетера шада бен Муниша. Утратив интерес так же внезапно, как он возник, процессия чиновника двинулась дальше. Ригг буквально взлетел по сходням на корабль, неся на руках Лабеля, который за все время не проронил ни слова. — Хвала богам, я уж думал спуститься, выручать, — послышался насмешливый голос Адиля, и Ригг ни минуты не сомневался, что шад все видел и забавлялся ситуацией. Но сейчас было не до перепалок. Не выпуская из рук Лабеля, который потерянно озирался по сторонам, Ригг весело воскликнул: — Барджиль, дружище, иди сюда, я тебя расцелую! Я так рад, что ты есть. Наложник, вначале оторопев от такой наглости, пренебрежительно фыркнул и демонстративно прильнул к Адилю. Ригг рассмеялся. Он действительно был рад этому дерзкому юноше и его скандальной славе как никогда, ведь чиновник принял Лабеля за него! Утомленного бывшего кесаря унесли в небольшую комнатушку, в которой они проведут путь до Херсонеса. Удостоверившись, что Лабель устроен с комфортом и крепко спит, Ригг вышел на палубу. Там царило оживление — готовились к отплытию. Варвар в последний раз взглянул на город, в котором провел столь насыщенный даже для его неспокойной натуры год. — Прощай, Царьград. Больше не свидимся. « — А если свидимся, то в битве». Подошедший Адиль тихо встал рядом. На губах шада играла едва заметная улыбка, ветер волновал черные косы. На мгновение Риггу показалось, что Адиль скажет что-нибудь едкое, укусит напоследок. Но шад, глядя на бьющие в борта буруны, вдруг спросил: — Почему он? «А не я» — так и не произнес. — С ним рядом я нравлюсь себе больше. Адиль кивнул, а затем зычно крикнул своим корабелам, отдавая приказ выходить в море. Спустя несколько мгновений судно мягко качнулось, отчаливая.