***
Гарри не знал — сколько пролежал, скрючившись от терзающей тело и душу боли, может мгновения, а может часы, — темная летняя ночь скрадывала ощущение времени, убаюкивая стрекотом цикад и шелестом листьев. Возможно, он задремал на остывающей земле, а может — потерял сознание. Где-то совсем рядом раздался взвизг амбуланса и это, с каким-то неправильным скуляще-повизгивающим лаем собак, мгновенно пробудило ото сна все окрестности: захлопали двери, раздались встревоженные голоса людей. Гарри перевернулся на спину. Холодные звёзды мерцали в бездонной глубине космоса. Они были прекрасны и далеки. Гарри вспомнилась подслушанная в детстве сказка про то, что каждая звёздочка — это человек. Что ж, звёзды действительно были так же далеки, как и люди вокруг: их разделяли миллионы световых лет, людей тоже нельзя было коснуться и почувствовать ответное прикосновение. Не просто случайный контакт тел, а намеренное прикосновение, чтобы подарить толику тепла, поддержки и любви. Гарри знал про себя, что отчаянно завидовал Дадли и Рону, матери которых постоянно касались их, гладили по головам, обнимали и целовали в щеки, и трогали губами лоб, проверяя температуру. Даже у мерзкого хорька Драко Малфоя была мама, которая любила его. Потом он так и не смог объяснить себе, как и почему его мозг стал сравнивать троих парней, находя все больше общего между ними. Но находя и различия. Дадли и Малфой никогда не притворялись — они презирали Гарри и не скрывали этого. А Рон… Гарри простил, но не забыл взгляд Рона, когда Кубок Огня объявил Гарри четвертым чемпионом, не забыл зависть, ярость и жгучее презрение. Они не исчезли, когда Рон снова захотел дружить после первого испытания. Юноша немигающе смотрел в чернильную бездну, а перед его внутренним взором как в обратной перемотке проносились события, он вспоминал день за днём, людей и предметы, слова и действия. Холодные лучи звёзд словно проникали в него, разрезая слой за слоем ложь и притворство. И тем более странно было понимание, что только неприязнь была честной и только врагам можно верить, враги не разочаровывают… Только друзья могут предать и оставить. Амбуланс опять взвыл, и любопытство взяло верх над безразличным созерцанием. Встать сразу не удалось — тело мгновенно пронзила острая боль. Кряхтя и постанывая, Гарри с трудом сел, нашарил рядом очки, кое-как протер их грязными и влажными обрывками футболки и нацепил на нос, а потом поднялся на ноги, опираясь на ствол дерева. Толпа неспящих зевак на шоссе Магнолий почти рассосалась, но было очевидно — произошло нечто неординарное. Гарри не знал который час, но точно знал, что ему непременно влетит от дяди Вернона за столь позднее возвращение. Или раннее, судя по светлеющей полоске неба над горизонтом. Медленно и аккуратно переставляя ноги он побрел в сторону дома на Тисовой.***
Влетело ему знатно. Не столько за возвращение под утро — из-за этого дядя Вернон орал, плевался слюной и сыпал угрозами запереть его в сарае, — а за очередное нашествие сов. Что там приключилось в головах его знакомых Гарри волновало мало, фактом оставались письма: от мистера Уизли с требованиями никому не отдавать палочку и не выходить из дома — от Сириуса. В ночном происшествии дядя тоже обвинил Гарри и не желал слушать доводы, что у него даже не было волшебной палочки. Гарри сдерживался из последних сил, очень хотелось спать и в туалет, но он был вынужден выслушивать привычные уже оскорбительные обвинения. Положение внезапно спас Дадли: глядя на Поттера все тем же пугающе-неправильным взглядом, он равнодушно проронил: — Это не Поттер! Дядя Вернон захлебнулся очередным воплем и изумлённо уставился на сына — тот сидел на диване невозмутимой глыбой и щёлкал пультом телевизора. — Ч-что? — Это не Поттер. Я видел его в парке… Во сколько там это произошло? Да, в половине десятого он точно был в парке и точно ничего такого не делал. Гарри затрясло от ярости и желания рассказать что действительно происходило в это время. Но он знал, что для дяди Вернона хуже волшебников были только гомосексуалисты — он ярился даже от песен Элтона Джона. В том, что Дадли осуществит свою угрозу и обвинит его в проституции, если он откроет рот, Поттер даже не сомневался. — Я вообще не знаю, что произошло здесь и что произошло там, — вспыхнул Поттер. — И не хочу знать! Он развернулся пройти наверх. Хотелось спать, но сначала следовало принять душ. Ему ещё повезло, что дядя был слишком зол на бессонную ночь и не обратил внимания на изодранную футболку, которую Гарри предусмотрительно скрутил жгутом и повесил на шею. Если бы дядя узнал, в каком «антиобщественном» виде Гарри шел домой, — его бы точно хватил удар. — А ну стоять! — взревел дядя Вернон. — Ты останешься здесь пока не объяснишь, почему тебе шлют эти письма! Откуда они знают про палочку? Гарри устало привалился к стене: ещё один вопль — и его голова взорвется как яйцо в микроволновке. — Не знаю, — пожал он плечами. И высказал самое очевидное. — Может следят? — Следят? Ну конечно! Следят! — дядя мгновенно потерял к нему интерес и заозирался по сторонам, словно выискивая жучки должно быть спрятанные между фотографиями Дурслей на каминной полке или между диванными подушками. Гарри хмыкнул, но осекся, заметив тяжёлый взгляд Дадли, и предпочел сбежать наверх, пока дядя не стал задавать новых вопросов. Приняв душ и завалившись на продавленный комковатый матрас в своей комнатушке, Гарри попытался подумать о той неразберихе, которая нарушила его тоскливое нахождение в доме тети, но уснул раньше, чем успел сформулировать мысль о слежке.***
Выходные прошли спокойно — Гарри почти не высовывался из комнаты, а когда выходил на ужин, то тетя и дядя делали вид, что его нет за столом. Привычно. Только Дадли сверлил неприятным взглядом, но молчал, и Гарри был за это даже немного благодарен. Тело потихоньку выздоравливало, и только душу подтачивала бессильная злоба: его сова опять улетела и неизвестно когда вернётся, а от друзей — ни единой весточки. Гарри снова и снова перечитывал немногочисленные и немногословные записки, полученные этим летом, но яснее они от этого не становились. Зато размышления уводили куда-то совсем в дебри. Будто где-то внутри что-то сломалось, что-то прорвало плотину из безусловного доверия. А ещё этот странный вывод о неприятелях… Гарри слишком часто видел во сне события, произошедшие на кладбище, и все те фразы, которые говорил Волдеморт, отпечатались в его мозгу, наверное, навечно. Его нахождение здесь. Камень преткновения. Дамблдор утверждал, что это защита его матери, ее сила любви и необходимость находиться рядом с кровными родственниками делают его неуязвимым для козней Волдеморта. Но на кладбище Волдеморт говорил, что Дамблдор сам наложил эти чары, а мамина защита лишь не давала к нему прикоснуться. Теперь, после ритуала, эта защита больше не действует. А раз не действует защита от касаний, то и дом больше не защищён? И нет никакой необходимости находиться именно здесь? Ведь в Министерстве знают — где он живет, и тот же Люциус Малфой без труда может узнать его адрес через отдел надзора за несовершеннолетними волшебниками. В конце концов, и Добби был бывшим домовиком Малфоя, и он без труда нашел Гарри Поттера. Значит ли это, что любой другой домовик может его найти? У Гарри похолодели руки от понимания, насколько он уязвим был всегда, ещё со второго курса, ведь достаточно убедить домовика, что он действует во благо — и вот уже в голову прилетает бладжер. С происшествием на шоссе Магнолий тоже было много неясного: пострадавший — мистер Прентис, сосед миссис Фигг, — был найден без сознания на улице, еще до приезда амбуланса впал в кому и скончался в больнице. На теле не было никаких повреждений. Мистер и миссис Дурсль сходили на поминальную службу в местной церквушке. После возвращения мистер Дурсль долго пыхтел, пил бренди и злословил в адрес «старого дурака», а тетка тихим шепотом одергивала его: «о мертвых либо хорошо, либо ничего». Эта фраза вернулась к Гарри с ночными размышлениями о том, что здесь оставаться небезопасно, а куда идти — он так и не придумал. В «Дырявом котле» его сразу же обнаружат, и ему повезет, если это будут не Пожиратели. Как добраться до Норы из Литтл-Уингинга он не знает, а Гермионе даже звонить бесполезно — из коротких писем ясно, что она где-то на магических территориях, а не дома. Дом. Как часто он мечтал о своем месте на земле. Сириус обещал, что заберет его к себе, но обещание так и не сдержал. Глупо надеяться, что беглый преступник будет заботиться о нем? Гарри вспомнил, что зимой Сириус жил в пещере и питался крысами и на помойках. Он и о себе позаботиться не в состоянии. Странно, что родители выбрали его в крестные. Впрочем, о родителях он тоже мало что знал. О них ему почти не рассказывали. Ведь «о мертвых либо хорошо, либо ничего». Ничего. Хорошо или ничего. Ничего. Гарри едва не заскулил: ему о родителях никто не говорил хорошего, только о том, как он на них похож. Лишь Снейп, в нарушение всех правил приличия, едва желчью не плевался при виде Гарри и бесконечно говорил о заносчивости, наглости и самовлюбленности отца. Даже профессор Люпин старательно обходил тему родителей Гарри, а ведь они дружили. Гарри еще долго крутился в кровати и думал о том, что одного из друзей родители оттолкнули сами, второй предал их, а про третьего никто и не подумал сомневаться, что может предать. А его друзья? Рон ведь тоже с легкостью отворачивался от него и Гермионы, запросто находя повод для зависти, обид и обвинений. И Гермиона соглашается только с собственным мнением. Рон умудрился влипнуть в мелкую неприятность и отлежаться в Больничном крыле, пока Гарри с Гермионой тащили дракона и ходили на отработку в Запретный лес. Они оба не помогали ему драться с Квирреллом, но усердно подпихивали в спину, легко обходя препятствия. Препятствия, так кстати рассчитанные на первокурсников, а не на одного из сильнейших магов современности. Интересно, а Фламели живы или уже умерли? Как ни силился Гарри — не смог вспомнить. Им не пришлось сражаться с Реддлом и василиском — одна окаменела, а второй привычно сошел с дистанции. Реликтовое животное погибло из-за глупой девчонки с хитрым артефактом в руках, несколько учеников пропустили почти полгода учебы. А ведь Джинни даже не отругали за то, что она натворила. Гарри один отбивался от дементоров: Рон очень вовремя сломал ногу, а Гермиона осталась в домике Хагрида, великодушно напомнив про оборотня и дементоров. Ну да, чего ему бояться, ведь «призрак его отца» вызвал Патронуса. Он закрыл лицо руками и тихо застонал: а если бы он не смог? А Маховик времени у третьекурсницы — это нормальная практика? И почему в Министерстве до сих пор не сопоставили побег Сириуса и наличие маховика у участницы событий? Снейп тогда был в ярости, но неужели он не знал, что Гермиона весь год присутствовала на двух уроках одновременно? Неужели он знал, промолчал и не выдал их Фаджу? Но почему? Про Снейпа думать не хотелось. Его не было на кладбище, но Гарри сам видел его метку и слышал поручение Дамблдора. И в который раз — его друзей не было на кладбище, когда возродился Волдеморт. Там-то он предпочел бы быть один, но гриффиндорское благородство на этот раз его подвело — и погиб красивый добрый молодой человек. В ушах звенел голос Рона после второго испытания, зло выплевывавшего, что Гарри опять героя из себя строил. И голос Малфоя, говорящий, что он выбрал не ту компанию. Как будто у Гарри были варианты…***
— Дадли, милый, я ушла, — высокий голос тетки прорезал полуденную дремоту: из-за ночной бессонницы Гарри целый день клевал носом. — Хорошо, мам, — пробасил Дадли из своей комнаты. Гарри поправил подушку и снова погрузился в размышления. Палочку дядя Вернон ему так и не вернул, поэтому Гарри почти не выходил из комнаты после пятничного происшествия и больше не уходил от дома — внезапно единственной реальной защитой для него стало присутствие тетки. А сейчас она ушла… Додумать он не успел — распахнувшаяся дверь с грохотом стукнулась об стену. Дадли недавно принимал душ: на его голой груди блестели дорожки воды, струящиеся с ещё влажных волос. Гарри подскочил на кровати и заметался взглядом по комнате, но низкий смешок против воли приковал его внимание к массивной фигуре кузена. Тот просто стоял в дверях, но в обманчиво расслабленной позе и в тяжёлом изучающем взгляде сквозила угроза. Гарри внезапно затошнило, кровь застучала в висках, неся с собой привычную боль: таким же взглядом Дадли смотрел на него там, на площадке. — Чего тебе? — буркнул Поттер, чтобы хоть как-то разбить это тягостное молчание и разрядить накаляющуюся атмосферу. Дадли слегка наклонил голову вправо, по-прежнему не сводя взгляд с застывшей фигурки кузена. В его глазах мелькнуло что-то непонятное. — Ты не поблагодарил меня, — сообщил он. — Дважды. — За то, что обеспечил алиби издевательствами? — фыркнул Гарри и скрестил руки на груди. Это Дадли, доставучий, злой, но привычный кузен Дадли. — Ну спасибо. Дважды. Доволен? — Нет, — Дадли сказал тихо, но Гарри услышал. Невозможно не услышать, когда слова выдыхают почти в лицо. Гарри недооценил тренировки Дадли: обычно выглядевший как неповоротливая туша, Дадли мог быть довольно быстрым. Вот и сейчас он нависал над отпрянувшим и прижавшимся к стене Гарри. Очередная капля набухла на кончике светлой прядки и сорвалась вниз — шлёп! — прямо на старую футболку. Взгляд Дадли опустился туда же, на мокрое пятнышко чуть выше и левее пупка. В следующий момент Поттера всего перетряхнуло от ужаса, когда чужие пальцы надавили в том же месте. — Я не доволен, братец, — пальцы вминаются в кожу, в мягкое подреберье. Губы растягиваются в страшной ухмылке. Гарри дёргает руками, отталкивает. Но Дадли твердый и тяжёлый, его не получается сдвинуть даже на сантиметр, лишь чётче прорисовывается рельеф напряжённых мышц под кожей. — Я. Не. Доволен. — И ч-что? — жаркий воздух становится густым как смола. Чтобы вытолкнуть его из лёгких, изо рта, оформить в слова приходится прилагать усилия. — Тебе придется постараться, — снисходительный тон Дадли бесит. И сам он бесит. Какого черта?! Какого черта он так близко? — Ты же не хочешь, чтобы я позвал в гости друзей? Он говорит это мягко, словно интересуется, хочет ли Гарри овсянку на завтрак, но от этого ещё страшнее. Нет. Гарри точно не хочет общаться с друзьями Дадли. От внезапного понимания к горлу подкатывается содержимое желудка. Дадли хочет… Нет! — Нет, Дадли. Не надо, — Гарри хочет, чтобы доводы звучали разумно и твердо, но на самом деле жалко блеет тонким голосом. — Ты же сам сказал, что мы родственники. Ты же знаешь, что это неправильно… Пожалуйста, Дад… Гарри не было так страшно на кладбище. Не было так страшно на площадке. Там было темно. Сейчас бьющее в окно солнце не оставляет и тени сомнений: Дадли не шутит. Гарри видит его желание, четко обрисованное тонкой тканью спортивных шорт. — Неправильно было разрешать тебя трогать Пирсу. Но он был прав, — Дадли очень близко, он упирается руками в подушку рядом с головой Гарри и внимательно рассматривает его лицо. — Такие, как ты, как Бойд, слабаки, тощие уроды, должны покорно стоять на коленях. Он хватает Гарри за горло одной рукой, сжимает так, что перед глазами плывут черные мушки и разноцветные круги. Гарри цепляется слабыми пальцами, пытаясь отодрать, разжать крепкую хватку, но Дадли только наваливается на него, жарко пыхтит в лицо и шарит свободной рукой по телу. Страшно. Он задирает футболку и щиплет кожу на боку. Больно. Останется синяк. Но Гарри согласен на синяк. На то, чтобы Дадли избил его, только не это… не то, что он делает сейчас. Тяжело трётся. Безжалостная рука тянет вниз растянутые трусы… Гарри хрипит и чувствует, как уплывает сознание от невозможности вдохнуть. Затапливающая спасительная темнота. Плевать, что будет дальше. Какая разница от чьих рук умирать? Пусть…***