Всю дорогу до портрета мы идём молча, не проронив ни слова. Единственное, что сказала Грейнджер после того, как коротко и растерянно кивнула: «Мне нужно переодеться».
Ожидание у портрета меня нервирует. Не могу сказать, что у меня плохое предчувствие. Одолевают ли меня десятки сомнений? Безусловно. Я будто слышу этот назойливый голосок у себя в голове:
«Это очень плохая идея, ты об этом пожалеешь». Я совру, если скажу, что за время ожидания меня ни разу не посетила мысль сбежать обратно в подземелья. Но каждый раз в решающий момент мои ноги прирастали к полу, влажные ладони сжимались в кулаки, и я беспомощно прислонялся к холодной стене, с огромным усилием сдерживая желание биться об неё головой.
Все мысли и сомнения разом испаряются в тот момент, когда открывается портрет. Грейнджер нерешительно выглядывает, замирая на миг, словно спрашивая разрешения покинуть башню Гриффиндора. Она выглядит… Мерлин, чёрт побери, как же она соблазнительна. Короткие джинсовые шорты едва прикрывают бёдра, облегающая серая майка на тонких бретелях подчёркивает каждый изгиб её стройного тела. Если бы не небрежно накинутая свободная рубашка с закатанными рукавами, я бы схватил её за руку и потащил прямиком на седьмой этаж вместо того загадочного места, куда нас должен перенести портал.
Спустя несколько секунд тяжёлого молчания я понимаю, почему Грейнджер не решается выйти. Я крайне неприлично пялюсь, безбожно пожирая её глазами. Я не виноват в том, что она идеальна, что её красота, которую, возможно, кроме меня не видит никто, пробуждает во мне столько эмоций. И ничто не в состоянии этому помешать. Даже смерть, дышащая в спину.
— Готова? — хриплым полушёпотом спрашиваю я.
Грейнджер быстро кивает, выскальзывая из-за приоткрытого портрета. От её грозного вида не осталось и следа. Она не умеет злиться на меня по-настоящему. Мой кретинизм вызывает в ней не злобу, а боль, что в миллион раз хуже. Я бы хотел, чтобы она накричала на меня, как тогда, на Рождество в кукурузном поле. Но даже это было не по-настоящему, я знаю. Она просто дала волю эмоциям и отыгрывала роль, чтобы спасти нас обоих.
Путь до «Сладкого королевства» мы также проводим в молчании. Лишь оказавшись в Хогсмиде на достаточном расстоянии от оживлённой улицы, мы останавливаемся под козырьком заброшенной кондитерской и снова чувствуем себя крайне неловко.
Грейнджер краснеет и опускает взгляд, попутно извлекая из кармана брелок с ракушкой.
— Перед тем, как мы перенесёмся… — нерешительно произносит она, — я бы хотела знать, чего ты ожидаешь от этого путешествия. Полагаю, мне не удастся получить ответ на вопрос, что происходит.
Если бы я сам это знал…
— Что если мы не будем думать об этом? Если просто доверимся своим чувствам и отключим рассудок на несколько часов?
Грейнджер медленно качает головой, складывая руки на груди.
— Ты бросил меня, — в её голосе сквозит обида. — Просто исчез, а когда вернулся…
— Знаю, — непроизвольно тянусь руками к её лицу и даже не думаю воспрепятствовать своему порыву. Её кожа под моими пальцами ощущается такой приятной и знакомой, но… я с ужасом понимаю, что отвык. — Знаю. Мне очень жаль. Ты ни в чём не виновата, клянусь.
— Конечно, не виновата, — возмущается Грейнджер, — это даже не обсуждается. Я думала, что-то случилось на твой день рождения, что-то плохое. Но ты вёл себя как ни в чём не бывало, будто я для тебя — пустое место.
Грейнджер не остановится. Грейнджер нужны ответы. Грейнджер вытрясет всю душу из своей жертвы, пока не добьётся правды — это заложено в её характере. Набираю в лёгкие побольше воздуха и прибегаю к самому мощному оружию в моём арсенале.
— Гермиона, пожалуйста, — нотки мольбы в моём голосе моментально её отрезвляют. — Я не хочу сейчас говорить об этом. Прости, что был такой свиньёй. Обещаю, я расскажу тебе всё, но чуть позже. Сейчас мне просто хочется отправиться с тобой подальше отсюда и притвориться свободными. Если ты хочешь того же…
Она льнёт к моей ладони, облегчённо прикрывая глаза. Грейнджер скучала по мне, по моим прикосновениям, и не в силах это скрыть.
— Ты же в курсе, что ни одна уважающая себя девушка не стала бы терпеть к себе такого отношения? — её вялый протест выглядит совсем неубедительно, губы изгибаются в вымученной улыбке. Грейнджер выглядит безумно измотанной.
— Я заслуживаю все пощёчины этого мира, — покорно соглашаюсь я. — И не против принять от тебя одну, если тебе от этого станет легче.
— Всего одну? — её бровь недоверчиво изгибается, а улыбка становится шире.
Я знаю, она нескоро меня простит. На самом деле я этому рад, ведь, скорее всего, это наше последнее свидание. Пусть хранит в своём сердце обиду, так ей будет легче принять моё предательство.
Грейнджер берёт меня за руку, крепко переплетая пальцы. Наши ладони сжимают брелок. Деревенские домишки закручиваются в спираль, сливаясь в единое серое пятно. Это длится всего секунду, и затем наши тела затягивает в воронку, похожую на ту, что происходит во время аппарации.
Отвратительный аттракцион останавливается так же внезапно, как и запустился. Зрение всё ещё затуманено, но до моего слуха доносится громкое пение цикад, обоняние улавливает яркий запах хвои. Здесь очень влажный и горячий воздух — в Шотландии никогда не бывает такого.
Когда головокружение проходит, и мои глаза вновь обретают способность видеть и фокусироваться, я обнаруживаю, что мы находимся в небольшой сосновой роще на невысоком холме. Странные экзотические растения за её пределами, которых я никогда не видел раньше, беспорядочно торчат из земли, словно искусственные пластиковые декорации.
Бессознательно выпуская руку Грейнджер, я медленно пересекаю ряд редко посаженных сосен и, останавливаясь на краю холма, пытаюсь вдохнуть… но ничего не выходит. Увиденное слишком глубоко поражает меня.
Море. Необычайно яркое, синее море, исчезающее где-то далеко за горизонтом. До этого момента я видел такое лишь на картинах и колдографиях. Шелест волн о белую мелкую гальку не похож ни на что из того, что мне доводилось слышать раньше.
— Где мы? — с трудом выдавливаю я, силясь взять себя в руки и сосредоточить своё внимание на чём-то одном, но открывшийся пейзаж вызывает во мне дурноту, словно всё, что я вижу — какое-то фантастическое наваждение.
— Сплит, — тихо отзывается Грейнджер. — Одно из моих самых любимых мест, где мы путешествовали с родителями.
Никогда не слышал о таком городе. Не хочу показаться необразованным болваном, посему решаю не озвучивать тупой вопрос, в какой стране мы находимся. Рано или поздно Грейнджер всё равно об этом проболтается.
Она мягко касается рукой моего плеча.
— Тебе нравится?
— Мне нравится, что ты здесь. Со мной.
Отрываюсь от бескрайнего моря, чтобы взглянуть на Гермиону. От её смущённо-надменной полуулыбки и лёгкого румянца у меня перехватывает дыхание. Я не просто отвык. Я забыл, каково это — быть рядом с ней.
Галечный пляж практически пуст. Кроме нас здесь ещё всего пять человек. Это место похоже на бухту: подковообразный пляж огибает море полукругом, благодаря чему оно, словно озеро, почти не волнуется. Прибой настолько тихий, что больше напоминает шёпот. В кристально прозрачной светло-голубой воде виден каждый камешек. Маленькие стайки мелких рыбок и крошечные крабы смешно искажаются сквозь водную рябь.
— Снова разглядываешь море? Открою небольшой секрет: сколько бы ты ни смотрел на него, всегда будет недостаточно.
Знакомый тон маленькой профессорши. «Я уже насмотрелся, оно мне надоело», — хочу соврать я, но вместо этого, обернувшись, теряю дар речи, с досадой осознавая, что, вероятно, моё лицо утратило свою безукоризненную невозмутимость.
Красивое тело Грейнджер лишь частично скрыто под чёрным раздельным купальником. Я ещё никогда не видел её такой. Отчего-то в моей голове возникает мысль, что я не имею права смотреть на неё и уж тем более — прикасаться, что, разумеется, абсолютно бессмысленно, ведь мы видели друг друга без одежды десятки раз. Чёрт. Мои изменения пугают меня. Я чувствую себя грязным и недостойным её чистоты. Становится стыдно за моё недавнее непристойное желание затащить Грейнджер в Выручай-комнату.
Она смущённо опускает взгляд и неуверенно направляется к воде, морщась от впивающихся в ступни мелких камней. Я бы мог избавить её от неприятных ощущений всего одним взмахом волшебной палочки и превратить жёсткую твёрдую гальку в желе, но это слишком рискованно делать в присутствии магглов.
Зайдя в воду по колено, Гермиона отталкивается ото дна и ныряет с головой. Не уверен, умеет ли она плавать, поэтому на всякий случай пристально наблюдаю за поверхностью, чтобы быть готовым вовремя броситься на помощь. Спустя минуту своих наблюдений убеждаюсь, что Грейнджер плавает, как топор. Но ей весело, даже очень. Она просто в восторге.
— Так и будешь там стоять? — кричит она, едва удерживаясь на поверхности. — Видел бы ты сейчас своё лицо!
— А что не так с моим лицом? — огрызаюсь я, недовольно хмурясь.
— Ты выглядишь так, будто прямо позади меня только что проплыл акулий плавник, — с умным видом шутит она, а затем подозрительно прищуривается. — Или, может… ты просто не умеешь плавать, а, Малфой?
Её слова вызывают во мне улыбку. Вместо ответа я неторопливо стягиваю через голову рубашку, сбрасываю обувь и джинсы, оставаясь в одних чёрных боксёрах. Слава Мерлину, я не надел те, что подарил мне Блейз на Рождество. С ебучими золотыми снитчами.
Морская вода на удивление тёплая. По всей видимости пасмурная погода настала совсем недавно, и утреннее солнце успело прогреть море до комфортной для тела температуры. Влажный горячий воздух мгновенно оседает на коже, забивая поры липким конденсатом. Наверное, будет справедливо отметить, что всему виной море и его испарения, но я больше склоняюсь к мысли, что таким образом оно зазывает, завлекает поскорее в него окунуться. В этом месте люди и море привязаны друг к другу.
Оказавшись целиком под водой, я в несколько гребков добираюсь до Грейнджер и выныриваю прямо рядом с ней, чем пугаю её до чёртиков. Мои ноги всё ещё касаются дна, в отличие от её. Она тянется ко мне руками, хватая ртом воздух с абсолютно невозмутимым видом, будто так и должно быть. Гермиона обнимает меня за плечи, а я больше не в состоянии сдержать смеха. Какая же она забавная глупышка.
— Что, устала бороться с водой? — спрашиваю я, придерживая её за талию, параллельно моля Салазара лишить чувствительности мои руки, чтобы не спятить от такого близкого контакта с её обнажённой кожей.
— Ничего я не устала, и вообще, я отлично плаваю, — протестует она, прижимаясь ко мне.
Чувствую, как под подушечками пальцев проступают мурашки на её коже. Грейнджер украдкой поглядывает на меня, избегая смотреть в глаза, на её щеках играет румянец. Запах моря в сочетании с персиком, ванилью и корицей отныне моя новая Амортенция.
Где-то вдалеке раздаются раскаты грома. Немудрено, с такой влажностью воздуха частые грозы — абсолютно естественное явление.
— Кажется, скоро начнётся дождь, — бормочет Грейнджер, неловко убирая руки от моих плеч.
— Для тебя он уже начался, — черпаю ладонью побольше воды и плещу ей прямо в лицо. — И никакие заклинания тебе не помогут.
Грейнджер вскрикивает и пытается от меня удрать, но вездесущее море сковывает её движения, и она благополучно падает. Продолжаю окатывать её водой снова и снова, наш звонкий смех отражается от холмов, окружающих бухту. Гермиона пятится к берегу, но её это нисколько не спасает — я беспощадно нападаю, а она безуспешно пытается ответить мне тем же.
— Малфой, хватит, перестань! — кричит она, неуклюже сопротивляясь моей атаке.
— Ты смеёшься, — констатирую я, — значит, тебе весело.
— Это истерическое, — выдавливает она и, оступившись, падает на дно, вскрикнув от боли — чёртовы камни впиваются в её спину и ладони. — Ай! Блять, как больно! Ненавижу тебя!
Она по-детски хнычет, жмурясь от боли. Её реакция на секунду сбивает меня с толку: матерится Грейнджер крайне редко, это наталкивает меня на мысль, что она не притворяется. С другой стороны, переломанные рёбра, проткнувшие лёгкие, никак не сравнятся с болью от морских камешков. Взвесив все факты, я всё же решаю приостановить свою водную атаку. Опускаюсь рядом, собираясь спросить, где именно она ушиблась, но едва я успеваю открыть рот, как Грейнджер с силой толкает меня в воду и обрушивает на меня целый миниатюрный цунами.
— Ах ты, хитрая сучка! — мне ничего не стоит перехватить её руки и повалить на дно.
Мы почти у самого берега, уровень воды нам обоим по колено, но нам до безумия нравится калечить наши задницы о камни. Раскаты грома всё ближе, небо потемнело, и первая вспышка молнии блеснула над одиноким парусником в открытом море.
Грейнджер пользуется моим секундным отвлечением и вновь плещет мне воду в лицо, ехидно хихикая. Я медленно оборачиваюсь к ней. Она прикрывает лицо в защитном жесте, продолжая смеяться, но мне больше не хочется дурачиться. Убираю её руки и опускаю их в воду. Всего мгновение вглядываюсь в её улыбчивое и немного смущённое лицо, а затем подаюсь вперёд и, не раздумывая ни секунды, целую её.
Словно впервые.
Я чувствую её замешательство и неуверенность, но не собираюсь сдаваться и отступать назад.
Она нужна мне. Пусть я хоть тысячу раз недостоин её, пусть каждое моё касание оскверняет её чистоту, но было бы глупо отрицать, что я — законченный эгоист. Это высечено тупым лезвием на моей душе с самого рождения. Это то, с чем я не собираюсь бороться. Я хочу, чтобы она жила, и я сделаю для этого всё. Я хочу нежно целовать её, даже если она меня ненавидит.
Но Гермиона тоже эгоистка. Она не задумывается над тем, что правильно, не хочет рассматривать ни одного сценария, в котором ей суждено меня презирать.
И она целует меня в ответ, потому что любит. Потому что упорно продолжает видеть во мне семнадцатилетнего мальчика с нежной душой. Она ведь знает, что я давно расколот на части, а этот волшебный день — прекрасная иллюзия, наивный побег в другую несуществующую реальность.
Она знает. И всё равно продолжает любить.
Её рука скользит по моей мокрой шее, зарываясь в волосы. Как же мне не хватало тебя и твоего света, Грейнджер. Мне так хочется забыться с тобой навсегда, но у нас всего несколько десятков часов до войны. Почему нельзя применить
Арресто Моментум ко времени?..
Очередной раскат грома возвращает меня в чувство. Я мягко отстраняюсь, нехотя открывая глаза.
Она так красива. Капли морской воды мелкими бисеринками нанизаны на её длинные чёрные ресницы. Россыпь веснушек кажется ещё более заметной, чем раньше. Покрасневшие губы слегка приоткрыты, мокрые волосы ниспадают на спину длинными локонами.
Я вижу в ней её нечистокровность. Это сложно объяснить, но это чувствуется. Просто если раньше я считал это чем-то нечистоплотным или недостойным, то сейчас нахожу Гермиону исключительно удивительной. Она чиста, несмотря на «грязную» кровь. Я же по уши в липкой илистой грязи, и именно чистота моей крови тому виной.
Солнечные лучи пробиваются сквозь черноту рваных грозовых облаков. Преддождевая духота наполняется жаром, он обволакивает кожу, усиливая контраст с прохладной водой.
— Пойдём позагораем немного, — неуверенно предлагает Грейнджер, обхватывая себя руками, осторожно ступая по каменистому дну.
Молча киваю и следую за ней к берегу. Я смутил её своим внезапным порывом. Не знаю, почему я решил поцеловать её именно сейчас. Не скажу, что я исключал такую возможность, но я планировал это сделать позже, когда между нами исчезнет неловкость.
На берегу нас ожидает огромное покрывало, которое Грейнджер каким-то образом приволокла с собой. Подозреваю, что её странная сумочка не так проста, как кажется на первый взгляд. Каменная насыпь немного притупилась под толстой тканью, потому лежать на ней не адски неприятно, а всего лишь предельно дискомфортно. Впрочем, спустя несколько минут тело привыкает, и у меня даже выходит немного расслабиться, подставив лицо то появляющемуся, то исчезающему солнцу.
Море что-то шепчет на своём языке, пролетающие мимо чайки вульгарно хохочут, будто насмехаясь над нами, бескрылыми и приземлёнными. Вы ни черта не знаете обо мне, глупые птицы. Я могу обогнать вас в два счёта, если бы для этого не пришлось нарушать Статут о секретности. А ещё мы умеем…
— Грейнджер?
— М-м? — томно протягивает она. Наверное, задремала.
— Научи меня аппарировать.
Хруст камней вибрацией проходится по моему телу, звучно отдаваясь прямо в голове. Это самая громкая и неудобная земля, на которой мне когда-либо приходилось лежать. Поворачиваю голову к Грейнджер, приоткрывая один глаз. Она повернулась ко мне и лежит на боку, подперев голову рукой, изучая меня заинтересованным взглядом.
— Что… прямо сейчас?
— Угу. Когда уйдём отсюда. Меня бесит, что ты в чём-то лучше меня, — кривлю губы в ухмылке, вновь подставляя лицо солнцу, и закрываю глаза.
Она насмешливо фыркает.
— Я никогда не буду лучше тебя. Моя окклюменция по-прежнему ужасна. И я не умею летать на метле.
— С этим сложно поспорить, но меня бесит, что кое-чего я всё же не могу. Пока что.
Солнце вновь прячется в тучах. С новым ударом грома на разгорячённую кожу опускаются первые капли дождя. Слабая вибрация гравия раздаётся со всех сторон — люди спешно покидают пляж, боясь промокнуть.
— Батюшки, что это за уродство? — возмущается старческий голос с ярко выраженным ирландским акцентом прямо у меня над головой. — Стыд и срам, молодой человек, и как вам только могло прийти в голову сделать такую безобразную татуировку!
Не имея ни малейшего желания вступать в бесполезный диалог, я продолжаю лежать с закрытыми глазами и делать вид, что совсем не взбешён маггловской бестактностью. Но ворчливая старуха вовсе не собирается принимать мои правила игры.
— Куда только смотрят ваши родители! — причитает она с таким разочарованием, словно я и есть её кровный внук. — Такой красивый мальчик, а уже как наркоман какой-то, сбежавший из тюрьмы.
Это сравнение меня развеселило, но вот Грейнджер не увидела здесь ничего смешного.
— Вы не имеете права! Это просто возмутительно! — с воинственным надрывом нападает она. — Вы совсем не знаете его, но берётесь судить по одной лишь татуировке!
— Мой отец был в восторге, он сам носит такую же, — с наглой улыбкой невозмутимо осаживаю я престарелого инквизитора, лениво переворачиваясь на живот. Грейнджер стоит рядом, приняв грозную позу со сложенными на груди руками. — Он и маме предлагал, но она отказалась. А ещё по пятницам мы собираемся в нашем семейном склепе и пьём кровь младенцев, — лицо старушки стремительно бледнеет, мутные глаза с пожелтевшими белками расширяются от удивления. — Вы думаете, я чего так молодо выгляжу? На самом деле мне восемьдесят семь.
Бабуля негодующе трясёт головой и молча удаляется, суетливо шаркая по намокающему гравию. Грейнджер напряжённо смотрит ей вслед, впиваясь ногтями в скрещенные предплечья.
— Эй, — осторожно касаюсь пальцами её лодыжки, — перестань, это ерунда.
— Знаю, — раздражённо цедит Гермиона сквозь зубы. — Просто… я немного перенервничала из-за того, что она увидела твою Метку. Я отвыкла от мира магглов. А когда она начала нести этот вздор, завелась ещё больше, — она садится рядом, тяжело вздыхая. — Я смотрю, тебя это развеселило.
Грейнджер права, я всё ещё улыбаюсь. Пытаюсь придумать, как её отвлечь.
— Когда на твою защиту становится красивая полуголая девушка — это такое волнительное зрелище…
— Я всегда буду защищать тебя, — произносит она со всей серьёзностью без намёка на веселье. — Буду придумывать самые нелепые оправдания, если понадобится. Даже если мы не будем разговаривать или ты обидишь меня. Пускай это глупо, но я не могу иначе. Не могу желать тебе зла или изменить своих чувств.
Дождь усилился и давно превратился в ливень. Но мы словно не замечаем этого, продолжая смотреть друга на друга. Мы оба понимаем, что эти слова не относятся к произошедшему на пляже. Гермиона говорит о том, что не давало ей покоя долгие недели.
— Ты не должна, — шум ливня заглушает мой тихий голос. — Ты достойна лучшего.
Она печально улыбается.
— Я знаю.
— Грёбаный Гриффиндор?
— Грёбаный Гриффиндор.
Почему-то это нас рассмешило, и мы, как два идиота, умираем со смеху, пытаясь перекричать гром. Я хватаю Грейнджер за руку и тащу в воду. Тёплый дождь смешивается с тёплым морем, и когда наши тела оказываются полностью под водой, граница дождя и моря полностью исчезает. Пресная и солёная вода смешивается на губах — я чувствую это во время нашего поцелуя, повсеместный шум капель, ударяющихся о морскую поверхность, погружает нас в некий транс.
Я приоткрываю глаза, и в этот момент вспышка молнии ярко озаряет небо над нами. Очертания местности затянуло серой поволокой — дождь льёт стеной. За пределами бухты поднялся небольшой шторм, но в нашем месте, скрытом холмами, образовалась лишь лёгкая водная рябь. Оглушающий раскат грома пугает Гермиону, и она вжимается в меня сильнее.
Чёрт.
Буря лютует, охлаждая жаркое дыхание лета. Воздух пропитан влагой до предела, громовые раскаты разносятся по всему небу. Я не могу понять, что происходит, но каждая деталь, улавливаемая каждым моим органом чувств, необъяснимым образом возбуждает меня. Кажется, буквально всё вокруг провоцирует этот всплеск адреналина, бурлящего в моей крови. Слишком много новых ощущений, они свалились на меня так неожиданно, что я не успеваю всё это осознать.
Мысли путаются, приятное головокружение размывает границы дозволенного. Мои руки обхватывают талию Гермионы, бесстыдно осязая каждый изгиб. Я жадно впиваюсь губами в её нежную шею, с наслаждением смакуя её собственный вкус, смешанный со вкусом морской соли. Как хорошо, что она находится ко мне спиной, и я не вижу её реакции. Я не готов видеть в её глазах отказ. Только не сейчас.
И она поддаётся. Выгибается навстречу моим движениям, упираясь ягодицей прямо в мой член. О Мерлин, как же давно я не испытывал этого. Её близость сводит меня с ума, я до потери пульса желаю её, хоть до недавнего момента мне и удавалось успешно блокировать эти мысли. Гроза и море помутили мой рассудок.
— Позволь мне… сделать тебе приятно, — выдыхаю я у самого её уха. — Позволь мне… — мой неразборчивый шёпот превращается в мольбу. — Я не прошу ничего взамен, я просто…
Мой бессвязный словесный поток обрывается сдавленным стоном. Её рука проникает между нашими телами и крепко хватается за мой член поверх тонкой хлопковой ткани. Гермиона разворачивается ко мне и впивается в мои губы поцелуем, жадно слизывая языком дождевую влагу. Её рука неторопливо, но ритмично двигается, и в этот момент до меня доходит, что мой план безвозмездно доставить ей удовольствие полетел ко всем чертям.
— Так нечестно, я же сказал…
— Не указывай мне, что делать, — с азартом в голосе огрызается она, прикусывая мою нижнюю губу. Тонкие пальцы скользят вверх к моему животу и проникают под резинку боксёров. — Вместе. Или я остановлюсь, аппарирую, и ты меня никогда не найдёшь.
Гермиона просто в ярости. В бешенстве на грани восторга. За плотной ливневой завесой ни души, мы здесь совсем одни. Когда я почувствовал своей эрекцией её прикосновения, в лёгких закончился воздух. Подушечки её пальцев нежно скользят по головке и уздечке. Я долго не продержусь. Если честно, я был уверен, что кончу и без её помощи, просто доставляя ей удовольствие и соприкасаясь членом с её божественным телом. Разумеется, она бы об этом даже не узнала, поскольку мне было бы стыдно признаться, что я такой жалкий слабак.
Я целую её вновь, чтобы не видеть, как пугающе сильно потемнели её глаза. Плотные грозовые облака и расширенные зрачки, заполнившие радужку, придали глазам Гермионы странный оттенок чёрного, совсем ей не свойственный. Это страшно. И это окончательно развязывает мне руки.
Шум грозы и мои чувства оглушительны, яркие вспышки молнии ослепляют сквозь закрытые веки. Моя ладонь мягко сжимает аккуратную упругую грудь Гермионы под тканью купальника, твёрдый сосок оказывается между моих пальцев. Из её горла вырывается стон, который безжалостно отбирает у меня очередной раскат грома. Свирепый ливень грубо колотит наши тела крупными каплями. Я незаметно подталкиваю Гермиону чуть дальше на глубину, чтобы море защитило её нежную кожу от небесной стихии.
Уровень воды достигает её шеи. Моя рука проникает под её плавки и безошибочно находит самую чувствительную точку на её теле. Грейнджер стонет в мои губы, не размыкая нашего поцелуя, и ускоряется, крепче сжимая пальцами мой член. Мы невыносимо голодны, и потому не в силах оттягивать долгожданный момент пресыщения. Спустя всего полминуты мы оба кончаем, наши стоны удовольствия так идеально гармонируют с разбушевавшейся природой, отражая нашу внутреннюю бурю, словно кульминация этой грозы была создана для сокрушительного оргазма.
И теперь ураган затихает. Проливной дождь постепенно превращается в морось, раскаты грома отдаляются. Наше дыхание замедляется, бухта снова приобретает свои очертания и цвета. Гермиона обхватила ногами мою талию и положила голову мне на плечо. Море сделало её невесомой. Я держу её. Прямо сейчас, в своих руках, я держу Гермиону и почти не шевелюсь, чтобы не спугнуть этот момент. Мне так хорошо. Мерлин, если бы я только мог выразить словами, насколько мне сейчас хорошо.
Когда мы доплываем до берега, дождь почти стихает. Натянув одежду, мы отправляемся обратно в рощу, откуда сможем безопасно аппарировать в другое место. Гроза закончилась, разум прояснился, неловкость снова повисла между нами в воздухе. Так и не произнеся ни слова и ни разу не взглянув друг на друга, мы взбираемся на вершину холма. Грейнджер набирается смелости первой начать разговор:
— То, что было… — что бы она ни пыталась сказать, ей это даётся очень непросто. — Ты тоже чувствовал это, да? — она, наконец, поднимает свой смущённый взгляд. — Будто мы были едины с природой. Были частью этой самой грозы… Ладно, прости, кажется, я несу какую-то чушь…
— Нет, я понимаю, о чём ты. Будто с каждым ударом грома наступал последний миг жизни. Всё казалось таким нереальным и, в то же время, слишком настоящим.
Гермиона кивает, неудачно пытаясь подавить нервную ухмылку.
— Это свобода, — заключает она, грустно улыбаясь. — Мы с тобой впервые оказались на воле, никем не преследуемые. Только вдвоём, без десятков осуждающих взглядов вокруг. Никакого шёпота за спиной. Никакого притворного отчуждения друг от друга, которое больше смахивает на неубедительную формальность, потому что все вокруг и так давно обо всём знают. Мы никогда не были в безопасности за пределами Выручай-комнаты. А сегодня получили возможность потерять бдительность под открытым небом.
То, что она говорит, — прекрасно. Я согласно киваю и пытаюсь улыбнуться, но на душе отчего-то становится очень горько. Первые лучи послегрозового солнца пробиваются сквозь серые облака.
Гермиона оборачивается к морю и подбегает к обрыву, замерев на самой высокой точке холма. Останавливаюсь рядом с ней. Мелкая морось блестит и искрится в солнечном свете, море окрасилось разными оттенками серого и голубого. В небе проступила бледная радуга. Так тихо.
Хорошо, когда тихо. Хорошо, когда твой дом не разрушен. Когда живы любимые люди. Когда самая важная проблема — экзамены в конце года и выбор смокинга или платья на бал. Когда вспышки в небе и оглушающий грохот — всего лишь гроза или фейерверк.
— Пойдём в город, — говорит Грейнджер, беря меня за руку. — Наверняка ты умираешь с голоду. Тебя ведь не было на завтраке.
Как только она напоминает мне о еде, в животе начинает тоскливо урчать. Грейнджер это веселит.
— Да, пожалуй, я проголодался немного.
Затем, недолго думая, добавляю:
— Очень. Ужасно.
Гермиона смеётся, сжимает мою руку крепче и переносит нас в маленькую комнатушку с колоколом прямо над головой.
— Это что, башня с часами? — догадываюсь я, с опаской поглядывая на старую ветхую винтовую лестницу, гнилые половицы которой не внушают никакого доверия.
— Да, — подтверждает Гермиона. — Одна из многих. Когда я проверяла портал, пришлось изучить все слепые зоны старого центра, чтобы мы могли как можно быстрее перемещаться и не тратить время на длительную ходьбу и душные автобусы. В этой башне нет охраны, она закрыта для посетителей.
— Предусмотрительно.
— Хорошо запомнил это место?
Адресую Грейнджер взгляд, полный недоумения, и в следующую секунду до меня доходит цель её вопроса.
— Блять, я передумал, давай не будем сегодня…
— Ну уж нет, ты сам попросил! — восклицает Гермиона с широкой коварной улыбкой. — Итак, прежде всего тебе необходимо запомнить правило трёх «Н»…
— О Мерлин…
— Малфой. Ты хочешь научиться или нет?
— Я хочу есть.
Грейнджер нетерпеливо закатывает глаза, и я понимаю, что она просто мне мстит. За всё то дерьмо, что между нами произошло, она решила заморить меня голодом, обучая аппарации.
— Нацеленность: представь то место, в котором хочешь оказаться. Мы должны вернуться в рощу, из которой прибыли…
— Я представлю ресторан, где много еды…
— Нет, не представишь. Место должно быть настоящим, конкретным, а не гипотетическим, — маленькая профессорша задирает свой подбородок и угрожающе складывает руки на груди. — Или ты хочешь, чтобы тебя расщепило?
— Нет, мэм.
Что-то в глубине души подсказывает мне, что цель «заебать Грейнджер» на сегодня практически достигнута.
— Настойчивость, — продолжает она чуть менее дружелюбно, — ты должен этого захотеть. Больше всего на свете. Чтобы всё твоё существо сконцентрировалось на желании попасть в это место.
— С этим может быть проблема, — вставляю я с нескрываемой насмешкой.
— Хватит думать о еде! — возмущается Гермиона, смешно топая ногой. — Ей-богу, Малфой, ты напоминаешь мне Рональда.
Моё лицо искажается гримасой брезгливости.
— Если всё, что мне нужно сделать, чтобы не иметь ничего общего с Уизли — это не упоминать о еде, то так тому и быть. Но моя голодная смерть будет на твоей совести, злобная ведьма, — тыкаю пальцем в её плечо в подтверждение своих слов и становлюсь вполоборота. — Что там следующее? Навязчивость? Несправедливость?
— Неспешность, — снисходительно произносит Грейнджер. — Ты должен сосредоточиться на локации и желании, а затем не спеша крутануться вокруг своей оси, мысленно прокладывая себе путь сквозь пространство.
— Ты ведь в курсе, что я и так это всё давно знал?
Всё же цель достигнута не до конца, поэтому я решаю добить Грейнджер окончательно. Но она не даёт моему оголодавшему организму возможности подпитаться её гневными эмоциями, и поэтому, лицемерно улыбнувшись, она отступает на шаг от меня и исчезает.
— Блеск. Просто охуеть.
Судя по всему, она ожидает меня на холме. Интересно, как долго она там пробудет, если у меня сейчас ни хрена не получится? А если меня расщепит? Что тогда?
Так, стоп. Именно этого она и добивается: моей растерянности и неуверенности. И чем дольше я тут стою, тем больше она злорадствует. Есть всё-таки в Грейнджер что-то тёмное, Салазар свидетель. Возможно, она сама пока этого не понимает, но в ней произошли какие-то перемены.
Закрываю глаза и выдыхаю. Стараюсь принять максимально устойчивую позу. В моей голове возникает картинка с сосновой рощей. Вращаюсь вокруг своей оси, но по-прежнему остаюсь на месте.
— Что за чёрт. Аппарация — явно не моё.
Пытаюсь вспомнить, что ещё говорила Грейнджер. Что-то про визуализацию самого пути. Здесь явно должна быть задействована определённая область мозга, которая у меня, по всей видимости, не работает. У Уизела и Поттера таких областей намного больше, но даже они научились перемещаться. Я умею множество вещей, у меня огромный магический потенциал, в этом нет никаких сомнений. Всё даётся мне легко и выходит с первого раза, в то время как у других то же самое требует намного больше сил и опыта. Так в чём же, чёрт возьми, проблема аппарировать на пару километров отсюда?
Позади меня раздаётся хлопок. Даже не хочу оборачиваться.
— Нихера не выходит. Что-то в моей голове мешает мне направить свою магию в аппарацию.
— Ты боишься, — спокойно заключает она.
— Что?! — резко оборачиваюсь и издаю нервный смешок.
— Это нормально, — торопится меня успокоить Грейнджер, но моё негодование уже достигло крайней степени. — Защитная реакция. Ты боишься, что тебя расщепит, ведь аппарация — это то, что ты не способен контролировать. Пока что.
— С чего бы мне бояться, что меня расщепит? — раздражённо усмехаюсь я, ненавидя Грейнджер всем сердцем. Ладно, пожалуй, не всем.
— Ну, возможно, из чувства самосохранения, — предполагает она. — Твои тело и мозг пытаются избежать опасного действия, во время которого ты будешь не совсем в сознании, пусть и всего на долю секунды. А это означает, что на одно короткое мгновение ты потеряешь контроль над всем происходящим и над собой в том числе. Думаю, это может быть связано с большой ответственностью, которая лежит лишь на тебе одном. Как и процесс аппарирования — целиком
твоя задача, в отличие от портала.
Я ненавижу, когда она умничает. По-моему, у меня какая-то травма с младших курсов, до сих пор помню этот противный тонкий голосок чокнутой всезнайки с Гриффиндора. Иногда я забываю, что моя потрясающая во всех отношениях девушка имеет с ней что-то общее.
Она снова берёт меня за руку. Её лицо светится неукротимым энтузиазмом — это не очень хороший знак.
— Давай попробуем вместе. Следуй инструкциям, и если что-то пойдёт не так, я возьму ситуацию под контроль.
— Нет.
— Давай же, Малфой, не будь таким упрямым! — умоляет Грейнджер, тряся меня за руку. — И будешь вознаграждён пищей богов.
— Я не верю ни в каких богов, — огрызаюсь я. — Если бы они существовали, они бы не позволили тебе сейчас насиловать меня аппарацией на голодный желудок.
Грейнджер смеётся, похоже, моя шутка её развеселила.
— Поверь, — выдавливает она сквозь смех, — тебе повезло, что ты пропустил сегодняшний завтрак. Первая аппарация в собственном исполнении может оказаться весьма… головокружительной.
— Я — ловец, Грейнджер! Неужели ты думаешь, что из-за какой-то неудачной аппарации меня вывернет наизнанку?
— Ну, согласись, перестраховаться не помешает, у нас же всё-таки свидание, — говорит она и тут же осекается, понимая, что сболтнула лишнего.
— Ах, свидание, значит? — издевательски скалюсь я, вгоняя Грейнджер в краску. Мерлин, я прямо чувствую, как она жалеет о том, что произнесла это вслух.
— Да, — отвечает она, глядя себе под ноги. — Причём, первое. Настоящее.
Моя мечтательница. Мы во многом с ней похожи. Оба устали противиться судьбе, оба боимся и ищем любую возможность избежать ужасающих перемен. Если бы только можно было никогда не взрослеть…
Я тоже безнадёжный мечтатель.
Сжимаю руку Грейнджер покрепче, закрываю глаза, сосредотачиваюсь на локации и круто поворачиваюсь. Воронка аппарации сжимает меня со всех сторон, словно пытается удавить. Я не могу вдохнуть, но это длится всего долю секунды. Пространство вышвыривает нас наземь, я проезжаюсь лицом по сырому грунту. По-моему, я едва не свернул себе шею, насчёт целостности остального моего тела я пока не уверен.
— Получилось! — восторженно вскрикивает Грейнджер, вскакивая на ноги, слегка пошатываясь. — У тебя получилось, Драко!
Она прыгает, как умалишённая, и явно радуется моему успеху куда больше, чем я.
— В какой момент ты поняла, что я облажался? — нечленораздельно произношу я, уткнувшись носом в корень какого-то ебучего кактуса.
— В смысле? — запыхавшись, выдыхает Грейнджер, прекращая свой чокнутый танец.
— Ты же меня подстраховала, — приподнимаюсь с земли, отряхивая одежду. — Поняла, что нам крышка, и выволокла нас живыми и невредимыми.
— Драко, я ничего не делала, ты сам нас перенёс сюда! — визжит Грейнджер, бросаясь мне на шею.
Она целует меня в губы, и её совсем не заботит, что они покрыты тонким равномерным слоем заморской грязи, как и большая часть моего лица. Не имея ни малейшего желания проводить здесь больше ни минуты, я отстраняюсь от Гермионы, хватаю её за талию и, крутанувшись на месте, переношу нас обратно в башню с часами.
На этот раз я был более собран, поэтому нам даже удаётся не распластаться на полу и удержаться на ногах. Не верится, что это было так просто. Всё это время моя паранойя мешала мне научиться такой элементарной магии. Но рядом со мной была Грейнджер. Не факт, что мне повезёт аппарировать в целости и сохранности в одиночку.
Преодолев крайне непрочную винтовую лестницу и воспользовавшись очищающим заклинанием, чтобы избавиться от грязи на одежде, руках и лице, мы наконец-то, оказываемся на узкой улочке, по обе стороны которой возвышаются дома из белого камня в тон старинной тротуарной плитке. Зелёные деревянные ставни одинакового оттенка украшают каждое окно, между домами и вдоль них под подоконниками протянуты тросы с вывешенным бельём.
Окружающая обстановка вызывает удивительное ощущение домашнего уюта. Если бы я избрал путь бездомного бродяги, то остановил бы свой выбор именно на этом городе. Гладкая тротуарная плитка настолько отполировалась за многие десятки лет, что создаёт впечатление начищенного пола, в особенности сейчас, после дождя.
Я следую за Грейнджер и уже успел сбиться со счёта, сколько таких улиц мы прошли. Они все практически идентичны и складываются в некое подобие лабиринта. Чем дальше мы по нему движемся, тем различимее становятся голоса людей — мы почти добрались до центральной части города.
Внезапно за поворотом лабиринт обрывается. У меня есть ощущение, будто мы совершили какой-то пространственно-временной скачок, пока брели по этому странному хитросплетению из узких улочек, потому что сейчас перед нами открылся вид на огромную шумную площадь, которой, как мне кажется, здесь быть не должно. Единственное, что выдаёт её принадлежность этому городу, — всё те же зелёные ставни и та же начищенная белая плитка.
Площадь с трёх сторон окружена ярко-красными зданиями с высокими белыми колоннами, четвёртая сторона отсутствует, и перед нами открывается вид на набережную и порт. Здесь безумно людно, все фотографируются на маггловские камеры, но всё это меня нисколько не смущает, потому что по две стороны площади располагаются летние рестораны — это то, что мне сейчас нужно.
— Я хочу вон туда, — указываю пальцем в первое попавшееся заведение, обнимаю Грейнджер за талию и тащу к единственному свободному столику.
— Серьёзно? И тебя не приводит в ужас такая толпа неотёсанных магглов? — с насмешкой в голосе произносит она.
Меня словно ударяет током. В глазах темнеет, дыхание перехватывает, на ладонях выступает холодный пот. Я быстро отмахиваюсь от кошмарного наваждения, связанного с моим последним путешествием в мир магглов, но всё равно бессознательно сканирую взглядом толпу людей.
Его не может здесь быть. Только не здесь. Все эти люди в безопасности. Мы в безопасности.
— Эй, что с тобой? — осторожно спрашивает Грейнджер, преграждая мне обзор. Снова этот обеспокоенный взгляд. Можно подумать, если я сейчас ей всё расскажу, это кому-то поможет.
— Ничего. Просто решил осмотреться, — наверное, вышло не очень дружелюбно и не совсем убедительно. Но сейчас не время обсуждать с ней то, чем я решил её не обременять.
— Драко. Я же вижу, ты бледен, как полотно.
Конечно, видит. Я в этом даже не сомневаюсь.
— Здесь можно поменять галлеоны? Если честно, я так и не понял, в какой стране мы находимся, на уличных указателях незнакомый язык, — никогда не считал себя специалистом в области внезапной смены темы, но искренне надеюсь, что моя импровизация сработает.
— Не беспокойся об этом, — со снисходительной улыбкой отвечает Грейнджер — мой ответ явно не тот, что она ожидала услышать.
Я, конечно, ей благодарен, что она не стала на меня давить, но так дело не пойдёт.
— Я думал, ты на мели, — подозрительно прищуриваюсь и пытаюсь уловить подвох. — Только не говори, что ты продала то платье, которое тебе подарил Поттер на Весенний бал, ради того, чтобы притащить меня сюда…
— Нет, нет, ни в коем случае, — она смешно округляет глаза и качает головой, — у нас остались куны ещё с прошлой поездки с родителями, папа никогда не меняет деньги после путешествий, он оставляет их на память, — Грейнджер выпаливает это на одном дыхании, словно оправдываясь, но на последней фразе в её взгляде мелькает странная тень.
Мне просто интересно: есть ли хоть какой-то способ избежания травмирующих тем? В каждом нашем разговоре так или иначе затрагиваются чьи-то болезненные воспоминания.
— Хорватия, значит, — протягиваю я, одобрительно улыбаясь. — Мне нравится. Я раньше не бывал на юге, — мои слова немного поднимают Грейнджер настроение — она рада, что угадала с подарком. — Но я не позволю тебе платить за меня и верну тебе всё до кната.
— Малфой!
— Это не обсуждается.
— Да ведь они даже не мои!..
— Грейнджер.
Несколько секунд мы буравим друг друга взглядом. Она не отступится, я тоже непоколебим. Непреклонен. Я могу сменить хоть тысячу реальностей, но ни в одной из них я не позволю девушке платить за меня. Наконец, Грейнджер сдаётся и раздражённо выдыхает.
— Ладно, я не собираюсь с тобой сегодня спорить. Отдашь мне свои золотые галлеоны, когда вернёмся.
— Уже отдал, — мои губы расплываются в наглой улыбке. Её ресницы очаровательно трепещут — выражение недоумения и растерянности ей очень к лицу. Я бы даже сказал, в этом есть что-то экзотическое. — Тебе следует лучше следить за вещами. Или хотя бы наложить на сумку защитные чары.
— Не думала, что мне придётся защищать её от тебя.
Грейнджер закатывает глаза, демонстративно отворачивается от меня и направляется к столику. Пронырливый молодой официант моментально оказывается возле неё, до неприличия нагло лапая глазами её длинные красивые ноги. Он обворожительно ей улыбается, но как только я оказываюсь рядом, его ослепительный белозубый оскал тускнеет. Убью этого чёртового сукиного сына.
— Принести вам меню или вы желаете заказать что-то прямо сейчас? — интересуется он на ломанном английском. Видно, мы достаточно бледны, чтобы принять нас за местных.
Грейнджер бросает на меня лукавый взгляд, а затем произносит то, что я меньше всего ожидаю от неё услышать прямо сейчас:
— «Секс на пляже». Два.
Официант услужливо кивает, кладёт на стол меню и спешно удаляется. Грейнджер садится за столик и увлечённо изучает меню, безуспешно пытаясь подавить улыбку. Она прекрасно знает, что я в полнейшем ахуе от проходящего, и это невероятно её забавляет.
— Что это, блять, было? — в бешенстве шиплю я, опускаясь на стул напротив.
— О чём ты? — Гермиона невинно хлопает ресницами, подпирая рукой подбородок.
— «Секс на пляже»? Ты издеваешься? Что это вообще значит?
Она медленно листает меню, пряча улыбку за распущенными волосами.
— А ты как думаешь? — в её томном голосе слышны нотки веселья. Вообще понятия не имею, что на это ответить. Я в ярости. — Предлагаю заказать пиццу. Огромную пиццу с мясом и овощами гриль, думаю, тебе понравится.
— Мне понравится, когда ты перестанешь говорить загадками с эротическим подтекстом, — тихо проговариваю я, склонившись над столом. — Этот придурок тебя чуть глазами не раздел, ты хоть заметила, как он на тебя пялился?
— Конечно, заметила, — как ни в чём не бывало отвечает Грейнджер, закрывая меню. Она опирается обеими ладонями на стол и наклоняется ко мне. — А ещё он не имеет права продавать нам алкогольные напитки, — шепчет Гермиона в дюйме от моего лица, игриво закусив нижнюю губу.
Теперь я точно решительно ничего не понимаю. Меня явно втянули в какую-то странную игру, правила которой мне никто не собирается объяснять.
— Что? — в недоумении выдавливаю я, но Грейнджер лишь улыбается ещё шире. Внезапно возле нас появляется тот самый придурок-официант и ставит на стол два огромных стакана с очень подозрительным содержимым ярко-оранжевого цвета.
— «Секс на пляже», — торжественно объявляет он. — Уже определились, что будете заказывать?
Я чувствую себя полнейшим идиотом. Блять, это худшее название для ебучего напитка. Надеюсь, его основной ингредиент не то, о чём я подумал.
Пока я разглядываю неведомое пойло с загадочным составом, Грейнджер с чрезмерной учтивостью оглашает наш заказ и, когда загорелый ублюдок сваливает к драккловой бабушке, она поднимает свой стакан, покрывшийся мелкими капельками конденсата из-за большого количества льда.
— За наше первое свидание, — произносит она нараспев с озорной полуулыбкой. Она ждёт, когда я сделаю то же самое: просто возьму свой проклятый стакан и поддержу её тост. А я лишь смотрю на неё и не могу поверить, что не сплю. Что Гермиона сидит прямо напротив меня, такая красивая и счастливая, словно всё, что сейчас происходит — не ужасная ошибка, а самая правильная вещь в нашей жизни.
— Что это? — указываю взглядом на стакан в её руке.
— Это? Коктейль, — Грейнджер явно наслаждается моей неосведомлённостью. По-моему, её возбуждает, когда я чего-то не знаю, не могу никак иначе объяснить, почему моё недоумение приносит ей такое удовольствие.
— Я не буду это пить. Выглядит подозрительно, про название я вообще молчу.
Она снова смеётся. Я не понимаю, может, я похож на клоуна? Я не нуждаюсь в насмешках, моя ёбаная жизнь и без того напоминает одну бесконечную шутку.
— Здесь апельсиновый сок, немного сиропа и текила. Ну же, попробуй, тебе понравится!
— Хочешь меня споить, значит, — медленно киваю с наигранным прищуром. — Не делай из меня идиота, я знаю, как это работает. Я выпью эту дрянь на пустой желудок, опьянею, и ты мной воспользуешься.
Вот здесь как раз надо было смеяться, но Грейнджер лишь склоняет голову набок и тепло улыбается мне, будто я только что сделал ей комплимент.
— Я просто хотела, чтобы ты немного расслабился, — мягко произносит она. — Если будешь пить маленькими глотками, то опьянеешь ровно настолько, чтобы, наконец, подобреть и перестать ворчать.
Она пододвигает стакан ближе ко мне и выжидающе смотрит. Тяжело вздыхаю и, сжав губами соломинку, пробую оранжевую жижу. Чёрт. Это очень сладко, но… охренительно вкусно. Ну почему в мире магии такая отстойная выпивка?
— Ну как? — Грейнджер ждёт моей реакции.
— Бывало и хуже. Сойдёт.
Я не знаю, почему я такой мудак. Почему просто нельзя сказать, что мне действительно нравится. Мне безумно сложно говорить что-то приятное, и при этом так естественно выходит плеваться ядом и выражать своё недовольство.
После шестого глотка я всё-таки чувствую, что следует дождаться пиццы. Тотальное раздражение и неукротимое желание хамить постепенно угасают, я начинаю добреть. Мне это не подходит. Не хочу тешить самолюбие Грейнджер, поэтому нужно срочно придумать тему для разговора, пока я не наговорил чего-то милого.
— Как продвигаются дела у вас с Поттером? Вы что-то нашли?
Мой вопрос застаёт Грейнджер врасплох. Она мрачнеет и опускает взгляд. Мы почти никогда не обсуждали план их действий и процесс поиска хоть каких-то зацепок относительно Волдеморта. Она долго молчит, и меня посещает тревожная мысль, что ей не хочется со мной этим делиться, потому что она мне больше не доверяет.
— Ничего, — наконец-то, произносит Грейнджер, рассеянно помешивая соломинкой лёд в стакане. — У нас нет никакой информации.
Признаться, это не то, что я ожидал услышать. Непохоже, что она врёт. С этим у гриффиндорцев дела обстоят паршиво.
— Неужели? Совсем ничего? — речевой аппарат меня немного подводит. Я откидываюсь на спинку стула и случайно замечаю, что мой стакан уже наполовину пуст. Коктейли — лучшие друзья алкоголизма и враги человечества.
— Мы всё обыскали, — в голосе Грейнджер слышны нотки усталости и отчаяния. — Каждую книгу в запретной секции, каждый свиток. Мы с Кэти и Джинни расшифровали весь рунический материал и перевели несколько книг на латыни, но… так и не нашли то, о чём говорил Реддл. Это вполне объяснимо. Такая информация не должна находиться на книжных полках библиотеки Хогвартса — от неё, скорее всего, уже давно избавились. Именно поэтому мы взялись за расшифровку и переводы…
— Постой, ты сказала, Реддл о чём-то говорил? Когда? — сейчас до меня намного дольше доходит всё, о чём вещает Грейнджер, но даже в состоянии лёгкого опьянения эта фраза вводит меня в ступор.
Гермиона измученно вздыхает, отставляет стакан в сторону и облокачивается на стул, запустив пальцы в волосы.
— Гораций Слизнорт — единственный человек, который знает секрет Волдеморта, — поясняет она, медленно проговаривая каждое слово, будто она рассказывает это в сотый раз. — Дамблдору это известно. Он давно занимается поиском разгадки силы Тома Реддла. Безусловно, Гарри является её ключом, но суть до сих пор неясна.
— Хочешь сказать, Слизнорт вернулся в Хогвартс, потому что…
— Да. Это был план Дамблдора. У профессора есть ценное воспоминание, которого он стыдится. Дамблдор надеялся, что Гарри удастся сблизиться со Слизнортом и убедить его поведать секрет Реддла. Как ты понимаешь, с этим возникли проблемы.
— И почему я не удивлён, — надменно усмехаюсь, качая головой. — Поттер может взбесить кого угодно. Без обид, — Грейнджер даже не реагирует. Она просто продолжает на меня смотреть. — Зачем всё так усложнять? В таких вопросах следует применять радикальные методы.
— Дамблдор так не считает, — строго отрезает Грейнджер. — Я тоже придерживаюсь мнения, что Слизнорт должен поделиться воспоминаниями добровольно.
Её суждения для меня смешны. Возможно, они имеют какой-то смысл из моральных соображений, но мой опыт в подобных ситуациях несколько иной. Тёмный Лорд учит нас добывать информацию быстро. Веритасерум — идеальный инструмент для молчунов и упрямцев, но с ним сейчас напряжёнка. Пытки Круциатусом оказывают чуть более медленный эффект, но здесь уже зависит от силы сопротивления жертвы и её инстинкта самосохранения. Уверен, что такой бесхребетный проходимец как Слизнорт долго не продержался бы.
— И что ты предлагаешь? Каков ваш дальнейший план?
Я не могу ей сказать, что им больше нельзя оставаться в Хогвартсе. Точно не сейчас. Она запаникует, начнёт судорожно шевелить шестерёнками, а наше свидание и так проходит не то чтобы гладко. Мерлин, его вообще могло никогда не случиться, если бы не моя внезапная навязчивая идея — до сих пор не могу до конца осознать, что мы правда сейчас здесь, вместе, в другой, мать её, стране.
— Не знаю, — Грейнджер пожимает плечами и делает внушительный глоток коктейля, опустошая стакан на треть. — Раз в Хогвартсе ответа нет, если не считать воспоминания Слизнорта, которыми он не хочет делиться, то будем искать в других местах. Возможно, придётся проникнуть в Министерство. Хотя… с нашей-то удачей…
— По-моему, вы очень удачливые, — высокомерно хмыкаю, подперев подбородок рукой. — Более везучих людей я никогда в своей жизни не встречал. Вы столько раз могли сдохнуть, но на вас ни царапины. У Поттера явно какая-то суперспособность выходить сухим из воды. Серьёзно, когда он выиграл зелье удачи, я почти рассмеялся. Из всех наших сокурсников оно ему нужно меньше всего.
Грейнджер резко выпрямляется и хватает меня за руку. Меня это пугает, надеюсь, она прямо сейчас не умирает от сердечного припадка, потому что её огромные глаза практически вылазят из орбит.
— Драко! — восклицает она, издавая восторженный смешок. — Господи, как мы могли забыть! Ты — гений!
— Если честно, я немного растерян…
— Феликс! — выкрикивает Грейнджер, и в этот момент я замечаю боковым зрением неодобрительные взгляды со стороны соседних столиков. — Феликс Фелицис, он ведь всё ещё у Гарри!
— Думаешь, это поможет вам проникнуть в Министерство?
— Это может помочь Гарри разговорить Слизнорта!
Она смотрит на меня во все глаза. В них столько надежды, всего лишь обычной надежды на один маленький шанс. Кого мы хотим победить? Тёмный Лорд охвачен хладнокровным желанием стать владыкой волшебного мира. Но прямо сейчас я смотрю в глаза Гермионы, преисполненные такой сильной веры, что я буквально чувствую эту едва уловимую вибрацию кожей, где соприкасаются наши руки. Всего один человек. Одна магглорождённая волшебница. Впервые меня посещает утешающая мысль о нашем поражении.
— Хочешь отправиться к Поттеру прямо сейчас? — с осторожной улыбкой спрашиваю я, ожидая услышать единственный приемлемый ответ.
— Я скажу ему вечером, как только мы вернёмся, — Грейнджер смотрит на меня с благодарностью, кажется, она сейчас расплачется.
— Хорошо. Потому что я не намерен тебя сейчас отпускать. И не хочу возвращаться.
Я крепко сжимаю её руку в своих ладонях и осознаю, что опьянел значительно больше, чем планировал. В тот момент, когда я понимаю, что уже начал разбрасываться сентиментальными признаниями, на наш столик весьма своевременно опускается большая круглая доска с такой же большой и круглой едой. Лишь мимолётно уловив исходящий от неё запах, я сразу вспоминаю слова Грейнджер про пищу богов и должен признать, что где-то эти засранцы всё-таки прятались, поедая пиццу и запивая её коктейлем, пока моя кровожадная девушка обучала меня аппарации.
Толстый слой горячего сыра тянется бесконечными волокнами. С тоской смотрю на приборы и подумываю проигнорировать их вовсе, но не хочу показаться в глазах Грейнджер уизлеподобным жлобом, хватающим еду руками. Это просто недопустимо. Однако Грейнджер не видит в этом ничего зазорного и поступает именно так, игнорируя не только приборы, но и тарелку. Уловив в моём взгляде сомнение, она усмехается и произносит самые прекрасные слова на свете:
— Пиццу едят руками. Ножи и вилки только для рафинированных снобов и пенсионеров, — она слегка краснеет и отводит взгляд, пряча улыбку, а затем добавляет: — Так говорит мой папа.
— Твой папа мне нравится, — выискиваю кусок побольше и стараюсь не вспоминать о том, какие эмоции во мне вызвала встреча с родителями Грейнджер и прощальные объятия Уильяма. Так странно, я видел его всего лишь раз, но эмоции, что он во мне пробудил, живы до сих пор. Должно быть, Грейнджер безумно по ним скучает. Она многого не показывает.
Пища богов на вкус даже лучше, чем я мог себе представить. Из восьми кусков я прикончил шесть. Грейнджер уверила меня, что не голодна, хотя я несколько раз пытался заставить её передумать. Я давно заметил, что она почти ничего не ест. Это началось ещё в конце весны, когда абсолютно всё вокруг перестало казаться привычным и безопасным. Разумеется, никто не может этого знать прямо сейчас, но в глубине души многие догадываются, что им не суждено закончить школу.
Оплатив счёт и поблагодарив официанта (я же просто молча смерил его уничтожающим взглядом), мы отправляемся на набережную под самый солнцепёк. Солнце близится к западу, наверное, сейчас около шести вечера. Я даже не знаю, в каком мы часовом поясе.
Вдоль набережной пришвартованы парусники, лодки и катера со смешными названиями, громкий низкочастотный гудок большого пассажирского лайнера посылает прощальный сигнал всем, кто остался на берегу.
Мы едим мороженое, держимся за руки и болтаем о всякой ерунде, делимся друг с другом забавными воспоминаниями из детства и младших курсов Хогвартса. Всё ещё слегка захмелевшие, мы много шутим и беспрерывно смеёмся, заглядываем в сувенирные лавки и исследуем каждый закоулок внутри развалин дворца Диоклетиана.
Пытаемся поймать полосатую кошку, которая, как нам кажется, просто вылитая Макгонагалл, и даже пробуем заговорить с ней, чтобы убедиться, что старуха нас не выследила. У Грейнджер блестяще выходит копировать шотландский акцент её декана, просто уморительное зрелище. У меня болят щёки от постоянной улыбки, мои лицевые мышцы к такому не привыкли.
Солнечный диск почти скрывается за горизонтом, когда мы вновь возвращаемся на набережную. Самый лучший день в моей жизни неумолимо близится к своему концу.
На газоне под одной из пальм мы замечаем уличного музыканта. Он извлекает старенькую гитару из чехла, бросает рюкзак на траву и садится в позу по-турецки. Выглядит он, мягко говоря, непрезентабельно: двухнедельная щетина, длинные волосы, собранные в небрежный пучок, проколотая бровь, целая коллекция татуировок на руках и ногах, обрезанные джинсовые шорты и поношенные кеды.
Грейнджер в предвкушении, она просит задержаться ненадолго, чтобы послушать. Она любит музыку. Всё ещё помню, как она мне играла на старом рояле в нашу первую ночь. В самую страшную и самую эмоциональную ночь, которую мне довелось пережить.
Первые гитарные аккорды вызывают бурю оваций — похоже, все молодые слушатели сразу узнали исполняемую песню. Кто-то присвистнул и выкрикнул что-то на незнакомом языке. Кажется, я оказался в самом центре сборища каких-то фриков.
Грейнджер дёргает меня за рукав, привлекая моё внимание:
— Это же Radiohead! — в восторге пищит она прямо мне на ухо.
Я не хочу уточнять, что это: название группы или песни. Просто улыбаюсь Гермионе и любуюсь её эмоциями — детская радость и восторг. Она обнимает меня и кладёт голову мне на грудь. Обнимаю её в ответ и целую в макушку. Мы медленно раскачиваемся в такт песне, аккорды вступления немного затихают. Красивый голос начинает рассказывать нам историю:
When you were here before
Когда до этого ты была здесь,
Couldn't look you in the eye
Я не мог смотреть тебе в глаза.
You're just like an angel
Ты просто как ангел,
Your skin makes me cry
Твоя кожа заставляет меня плакать.
You float like a feather
Ты плывешь, как перышко,
In a beautiful world
в прекрасном мире.
I wish I was special
Хотел бы я быть особенным,
You're so fucking special
А ты так чертовски уникальна,
But I'm a creep, I'm a weirdo
Но я ничтожество, я безумец.
What the hell am I doing here?
Какого чёрта я делаю здесь?
I don't belong here.
Мне здесь не место.
С каждой новой строчкой мне становится всё труднее дышать. Мне безумно душно. Я прижимаю Гермиону к груди и крепко зажмуриваюсь, вдыхая её запах, смешанный с морской солью.
I don't care if it hurts
Мне всё равно, больно ли это,
I want to have control
Я хочу себя контролировать.
I want a perfect body
Я хочу идеальное тело,
I want a perfect soul
Я хочу идеальную душу.
Её пальцы сминают мою рубашку на спине. Она тоже это чувствует. Слышит моё учащённое сердцебиение.
I want you to notice
Я хочу, чтобы ты замечала,
When I'm not around
Когда меня нет рядом.
You're so fucking special
Ты так чертовски уникальна,
I wish I was special
Хотел бы я быть таким же особенным.
Мы больше не танцуем. Мы — единое целое. Один страх на двоих. Одна боль на двоих. Мои пальцы путаются в мягких локонах, запоминают эти ощущения, которые я заботливо сложу в свою тайную сокровищницу вместе с каждой секундой этого дня.
But I'm a creep…
Но я ничтожество…
Я всегда это знал. И всё равно пытался отрицать очевидное, внушал себе, что моё место рядом с ней. Такой чистой и светлой.
What the hell am I doing here?
Какого черта я делаю здесь?
I don't belong here.
Мне здесь не место.
Эта песня написана не обо мне. Не о нас. Но я даже примерно не в состоянии вообразить себе, кто и при каких обстоятельствах мог оказаться на этом чёртовом краю обрыва, как мы сейчас. Я не знаю мир магглов. Не буду скрывать, он мне совсем непонятен. Но, выходит, нигде нет укрытия от войны, царящей в головах людей, и разрушения души, которое она неизбежно за собой влечёт. Нигде, ни в одном мире нет безопасного места, где каждый может найти своё тихое пристанище.
She's running out the door
Она снова убегает.
She's running
Она бежит,
She run, run, run, run…
Бежит, бежит, бежит…
Мне так долго удавалось ограждать себя от этой боли. Я заглушал её чем только мог. Размытые границы времени были моим своеобразным плацебо: я внушал себе, что наша разлука — это нечто далёкое, и мне становилось легче. Верить в ложь приятно, так намного проще воспринимать жестокость и несправедливость жизни.
Композиция завершается простым мажорным аккордом. Зрители благодарят уличного музыканта аплодисментами.
Гермиона слегка отстраняется от меня и поднимает взгляд, пристально всматриваясь в моё лицо. Она тихо плачет и кладёт свою маленькую ладошку на моё сердце. Она тоже хочет сохранить в своей памяти каждый миг нашей встречи.
Пусть этот прекрасный день закончится на светлой, хоть и печальной ноте. Я хочу, чтобы она как следует запомнила его, запомнила меня таким, каким я был с ней сегодня: молодым и влюблённым, весёлым и беззаботным.
Завтра настанет момент, который разрушит нас. Я уничтожу нас, когда расскажу, что всего несколько дней назад из Исчезательного шкафа вылетела маленькая певчая птичка и заполнила Выручай-комнату своим нежным щебетом.
