The Curse of Slytherin/Проклятие Слизерина

      — Ох, вы только взгляните на него! Мой маленький львёнок, как же ты возмужал!       — Бабушка! — радостно воскликнул Невилл и, скинув на пол рюкзак, бросился к Августе, заключив её в не слишком крепкие объятия. — Прости, что не смог навестить тебя раньше. Макгонагалл ждала подходящего момента, чтобы безопасно покинуть школу. Снейп отказывался давать разрешение.       — Однажды я раздавлю этого слизняка подошвой своей туфли! — ворчливо пригрозила Августа, но затем моментально смягчилась и высвободилась из объятий дорогого внука, пристально вглядываясь в его лицо, усеянное пожелтевшими гематомами и ссадинами. — Ох, мой дорогой мальчик…       — Всё в порядке, — поспешил он успокоить её, а затем огляделся по сторонам и устало улыбнулся. — Как же я рад видеть вас всех.       Жильцы и гости коттеджа «Ракушка» с теплотой в сердцах наблюдали за воссоединением семей Лонгботтом и Уизли — Джинни тоже удалось выбраться из Хогвартса вместе с Невиллом, чтобы хоть несколько часов побыть вдали от деспотического ада, в который превратилась школа чародейства и волшебства. Живоглот облюбовал рюкзак Джинни и непрестанно тёрся о него щекой — судя по всему, он тоже скучал по бывшей соседке. Билл и Флёр забрали его с собой в коттедж, разумеется, с разрешения Гермионы, так как посчитали, что здесь ему будет комфортнее, и он сможет больше проводить времени на природе.       Повидаться с единственной сестрёнкой из всех братьев Уизли приехали только Фред и Джордж, что огорчило Гермиону, так как она надеялась на встречу с Роном. Они не виделись больше месяца, но, поскольку задавать друг другу вопросы отныне было не принято, в особенности, после того, как она отдалилась от Ордена и преимущественно держалась особняком, оставалось лишь надеяться, что с Роном всё хорошо, ведь она и сама нечасто наведывалась в Нору и в новое убежище. И хотя Гермиона не планировала задерживаться здесь надолго, она всё же решила дождаться Рона, даже если придётся остаться здесь на ночлег. Она чувствовала себя ужасно одиноко, и больше всего на свете она сейчас нуждалась в друге — в единственной константе, которая связывала её с прошлой счастливой жизнью. С уходом Гарри и ей, и Рону стало безумно тяжело.       — И как же в итоге вам удалось выбраться? — поинтересовался Кингсли. Он выглядел спокойным, на его губах играла сдержанная улыбка, но во взгляде читалась всё та же привычная настороженность и недоверчивость.       — Да это на самом деле смешная история, — ухмыльнулся Невилл. — Кэрроу каким-то образом узнали, что мы пытались выпросить разрешение у Снейпа, и сами забрали нас с Джинни сегодня утром с уроков. Сказали, что наши подписанные заявления о временном освобождении от учёбы лежат на столе у Макгонагалл, и мы можем уехать в любое время.       — Но смешное в этой истории было не это, а то, как они, скрипя зубами, с вымученными натянутыми улыбками пробурчали, что Хогвартс, всё-таки, не тюрьма, — фыркнула Джинни. — Может, в Министерстве кто-то шепнул, что эти ублюдки предпринимают к студентам недопустимые меры «воспитания».       — Это странно, — напряжённо заключил Кингсли и явно собирался добавить что-то ещё, но, по всей видимости, решил оставить свои предположения при себе.       — У нас был очень заковыристый маршрут из нескольких порталов, каминной сети и аппарации, у них не было ни единого шанса нас отследить, — уверенно заявил Невилл. — Макгонагалл с другими профессорами и Аберфортом обо всём позаботились.       — Аберфорт? — переспросила Гермиона.       — Да. Представляете, у Дамблдора, оказывается, есть брат и он владелец «Кабаньей головы», — воодушевлённо пояснил Невилл.       — Он помогает ОД, когда становится совсем несладко, — добавила Джинни. — Старик довольно ворчливый, и характер у него дурной, но сердце доброе. Мы, конечно, все были немного в шоке, узнав, что у Дамблдора, оказывается, была семья. Казалось, он всю жизнь был сам по себе.       — Ага, и родился сразу старым, — остроумно подметил Невилл, развеселив всех присутствующих на семейном собрании.       — Приятно знать, что у вас появился хороший друг, — назидательным тоном сказала Августа, словно прочитав заключительные строки детской сказки. — А что там старая пéречница Макгонагалл? Ещё не перевелась в деканы Пуффендуя?       Из разных концов комнаты послышались смешки, вероятно, лишь из учтивости к преклонному возрасту бабушки Невилла — так могла судить Гермиона из снисходительной улыбки Тонкс, чей факультет только что прилюдно, хоть и завуалированно, нарекли слабым и бесполезным.       Джинни и Невилл наперебой делились новостями из школы, рассказывали об ужасах вершителей сомнительного правосудия, коими себя возомнили Амикус и Алекто Кэрроу, и что-то Гермионе подсказывало, что многое осталось неозвученным, чтобы не спровоцировать лишние волнения у Августы и мистера Уизли. Невилл с гордостью поведал об успехах Отряда Дамблдора, который стал ещё крепче и, несмотря на многих выбывших участников, чьи семьи приняли решение не отправлять детей в Хогвартс в этом году, ряды подполья регулярно пополнялись, в том числе, и слизеринцами.       Они часто вспоминали Гарри и то, как он проводил свои уроки, но про вклад Малфоя не было сказано ни слова, как и про то, что по факту Невилл пользовался приобретёнными знаниями, полученными именно на его уроках. Гермионе хотелось верить, что единственной причиной деликатного умалчивания были безопасность и неразглашение нежелательной информации, но в глубине души она понимала, что это не так. Все из отряда прекрасно знали, на чьей стороне воевал Драко. Он по-прежнему оставался врагом, несмотря на оказанную помощь.       Джинни рассказывала о том, как нелегко приходилось студентам-полукровкам, чьих магглорождённых родителей убили Пожиратели. Кому-то удалось выжить, пройдя через суд Визенгамота, кого-то отправили в Азкабан. Гермиона боялась услышать упоминание Дина. Хоть ей и не удалось высмотреть его во тьме подземелья в ту страшную ночь, она знала, что его по-прежнему удерживают в плену вместе с Олливандером и гоблинами из Гринготтса.       — Как поживает Ханна? — поинтересовался Люпин.       — Держится, — тяжело вздохнула Джинни. — Общая трагедия нас очень сблизила. Я рада, что у меня появилась подруга, сейчас в Хогвартсе очень тяжело в одиночку.       Гермиона потупила взгляд, с повышенным интересом рассматривая носки собственных ботинок. Она не могла отделаться от мысли, что Джинни обвиняет её в разрушении их дружбы. Они ведь были действительно очень близки, пока война не вынудила их держаться на расстоянии для всеобщего блага. Гермиона часто размышляла о том, могла ли она посвятить Джинни в свою тайну, но каждый раз приходила к тому, что это было бы возможно лишь в том случае, если бы она приняла решение не возвращаться в кишащий Пожирателями Хогвартс. Поэтому отступать от своего решения Гермиона не собиралась, как бы сильно она ни скучала по Джинни и ни нуждалась в её прощении.       На самом деле в глубине души Гермиона была рада, что Джинни повезло найти подругу, которая, как и она, пережила потерю матери и болезненный разрыв с парнем, судя по отстранённому взгляду Невилла, когда Ремус задал свой вопрос. Но неприятное ощущение упущенной возможности всё же оставалось — такое детское сожаление, связанное с ностальгией по былым временам, долгим ночным разговорам, обмену секретами и девичьему смеху, от которого становилось так хорошо и легко на душе. Несмотря на то, что Джинни была на два года младше, Гермиона часто ощущала себя рядом с ней несмышлёной глупышкой, совсем не знающей жизни. Властный голос и вечное пламя во взгляде Джиневры демонстрировали её крепкий характер и неоспоримую уверенность в себе, подаренную единственной и долгожданной дочери безмерно любящими родителями. На её примере Гермиона явственно заметила разницу между воспитанием в многодетной семье и в семье, где ты — единственный ребёнок.       Нет, она безумно любила своих родителей. Но их строгость и требовательность в детстве отложили определённый отпечаток, из-за которого Гермионе было так непросто принимать и прощать свои промахи. А ведь это было ещё до Хогвартса, когда она училась в обычной маггловской школе. Джин и Уильям не были готовы к тому, что их дочь будет предоставлена сама себе и станет полностью самостоятельной так рано. Для них это было намного большим ударом, чем для взволнованной одиннадцатилетней Гермионы, радостно прыгающей по всему дому и зачитывающей письмо из Хогвартса по восемнадцатому кругу.              Она никогда не признавалась и не признается родителям, какое невероятное облегчение испытала, узнав, что теперь она станет хозяйкой собственной жизни. Никакого пристального контроля, никаких выговоров за командирский тон, дабы вразумить своих непутёвых одноклассников, и, о Мерлин, никаких тугих косичек и прочих аккуратных причёсок! Ведь мама будет далеко и больше не скажет ни слова о том, что Гермионе, с её-то волосами, нельзя ходить, как ей вздумается. А это было чертовски нечестно. Конечно, позже она поняла, что мама в каком-то смысле оказалась права. Как только Гермиона разместилась в своём купе Хогвартс-экспресса, она тут же избавилась от проклятых резинок и заколок и, переодевшись в школьную форму раньше всех, с трепетным интересом изучала новую себя в отражении окошка на раздвижной двери. Она была настоящей ведьмой! Это ведь уму непостижимо, но такова теперь была её реальность. Правда, стоило ей покинуть безопасное убежище, как один странный заносчивый белобрысый мальчишка с идеальной причёской не преминул указать ей на то, что «в Хогвартсе позволено иметь только сову, кошку или жабу, а лохматым чудовищам место в магическом заповеднике». Но Гермиона не растерялась, а восприняла это как вызов и с гордо поднятой головой устремилась по коридору, случайно-нарочно задев маленького хама плечом.       С тех пор она всем назло делала всё по-своему, даже когда приходилось за это горько расплачиваться. Родители уважали правила и порядки новой Гермионы. Когда она вернулась домой по окончании первого курса, это уже был совсем другой человек. Они с гордостью слушали захватывающие истории дочери и вынуждены были признать, что она справляется со всем на отлично. Отныне между Гермионой и её родителями зародилась настоящая дружба, основанная исключительно на поддержке и маленьких аккуратных советах, которые Джин и Уильям изредка себе позволяли. Но прошлого, разумеется, было не изменить, и Гермионе по сей день приходилось преодолевать комплексы, привитые родителями в детстве по неопытности. Они всего лишь желали дать ей самое лучшее и делали это так, как умели.       — Можно тебя на пару слов?       Внезапно раздавшийся совсем близко голос заставил Гермиону вздрогнуть и прогнать прочь непрошеные размышления о детстве. Джинни стояла прямо перед ней, глядя на неё свысока, хотя, возможно, Гермионе лишь так почудилось потому, что она сидела на кресле-качалке, из-за чего стоящая над ней Джинни казалась намного выше.       — Конечно.       Они вышли на кухню, отделённую от гостиной ракушечной аркой, и поскольку отсутствие двери увеличивало зону слышимости, Джинни наложила заглушающие чары, что довольно сильно насторожило Гермиону и зародило в её груди тревогу.       Джинни обернулась к ней и, положив палочку в карман, некоторое время безмолвно смотрела на неё таким чужим и холодным взглядом, от которого захотелось немедленно спрятаться.       — Гермиона, я знаю, ты не расскажешь мне ничего. Но я хочу знать только одно: с Роном всё в порядке?       Совершенно неожиданный вопрос ввёл её в ступор.       — …с Роном?       — Прошу, не нужно этого притворства, — раздражённо фыркнула Джинни. — Папа сказал, что вы работаете над чем-то вместе, но Рона уже давно никто не видел — я спрашивала…       Гермиона начала быстро соображать. Джинни продолжала что-то говорить, но она её больше не слушала. Артур солгал собственной дочери? Но зачем? Что-то явно не сходилось. Что происходит?..       — Гермиона?       Их взгляды встретились. Экстренный поверхностный анализ сложившейся ситуации указывал на то, что это именно тот случай, когда нужно предпринять быстрое и верное решение.       — С Роном всё хорошо, Джинни, — сдержанно ответила Гермиона. — Можешь не беспокоиться. Но больше я и правда не могу ничего сказать.       Она поймала взгляд Кингсли, наблюдавшего за ними вместе с Аластором. Чёрт бы их побрал — они заплели очередную интригу и на этот раз втянули в игру ещё одного человека.       — Прекрасно, — разочарованно прошептала Джинни. — Это именно то, что я ожидала услышать.       Она развернулась, вознамерившись покинуть кухню, как вдруг в арке возникла Флёр:       — Ох, вот вы где, — лучезарно улыбнулась она. — Поможете мне накрыть на стол?       Гермиона и Джинни потупили взгляды в пол, неловко переступая с ноги на ногу. Последнее, чего им обеим хотелось, это проводить время в компании друг друга и Флёр, чей рот не закрывался и работал без перерывов и выходных, пока рядом находились уши, которые были способны воспринимать её бесконечный словесный поток чудовищно исковерканных слов с ничуть не уменьшившимся французским акцентом.       — Сегодня просто какой-то désordre! — принялась она причитать и суетиться по кухне, не дождавшись ответа. — Раньше Тонкс помогала мне, но теперь ей, видите ли, тяжело, потому что она беременна. И заметно поправилась, кстати, — недоброжелательно добавила она вполголоса.       — С чего ты взяла, что тебя не разнесёт, когда ты забеременеешь? — возмущённо спросила Джинни. — Тонкс — красотка, хватит завидовать.       — Милая моя Джиневра, — лелейно прощебетала Флёр, словно вовсе не уловила её агрессивного настроя. — Вейлы никогда не толстеют, и никакая беременность не вредит нашим фигурам, так что завидовать мне совершенно нечему. А вот тебе стоит быть поаккуратнее со сладостями, кстати. В вашей семье есть предрасположенность к лишнему весу, я постоянно слежу за тем, чтобы Билл не переедал шоколадных лягушек.       Джинни лишь закатила глаза, не удостоив бестактное замечание Флёр ответом, но Гермиону отчего-то всегда веселили эти глупые разговоры, а в особенности, — изобилие слов, приправленных пикантной гортанной французской «р». Она вспоминала кухонные баталии Молли и Флёр, во время которых миссис Уизли точно так же красноречиво закатывала глаза, как её дочь сейчас.       — Хочу обратно к Кэрроу, — левитируя на стол тарелки и приборы, прошептала Джинни себе под нос, и Гермиона поджала губы в еле сдерживаемой улыбке. Она была уверена, что слова Джинни предназначались ей, и хоть это едва ли можно было назвать примирением, но на душе Гермионы стало немного теплее.       — О, бедное дитя! — внезапно переполошилась Флёр и порывисто заключила Джинни в объятия. — Я так сочувствую тебе. Эти выродки не имеют никакого права находиться рядом с детьми! А если им заблагорассудится замучить кого-то из вас до смерти?!       — Было бы неплохо, — сипло выдавила стиснутая в удушающем захвате Джинни, с немой мольбой вытаращившись на хихикающую Гермиону.       — Глупая! — Флёр отстранилась и, крепко сжав ладонями её щёки, смачно поцеловала Джинни в лоб. — Этому обязательно придёт конец. Мы избавим 'Огвартс от этих… этих… scélérats!       Гермиона отвернулась к холодильнику, оснащённому чарами незримого расширения, и скрылась за его дверцей, пряча непроизвольную улыбку, возникшую при мысли о том, что, если бы Драко сейчас оказался здесь, он бы непременно в своей излюбленной высокомерной манере просветил Флёр, как её ругательство корректно переводится на английский.       — Никогда больше так не делай, — недовольно проворчала Джинни, усиленно вытирая рукавом лоб до тех пор, пока он не покраснел.       — Прости, — беззаботно обронила Флёр, склонившись над плитой с бурлящими кастрюлями, — мне так не хватает моей сестрёнки Габриель, я безумно скучаю.       — Ну, никто не заставлял её оставаться в Париже, пусть перебирается в Англию, — равнодушно предложила Джинни.       — Что ты такое говоришь? У нас же война!       — Уж лучше приехать туда, где война, и быть рядом со своей сестрой, чем прохлаждаться в «аполитичной» Франции, делая вид, будто это не ваш министр отказал Ордену в помощи.       На кухне воцарилась тяжёлая тишина, нарушаемая лишь бульканьем кипящего супа и шипением куриных отбивных на сковороде. Джинни затронула болезненную тему, которую Флёр никогда не поддерживала, потому что стыдилась того, как отреагировала власть её родной страны на просьбу оказать необходимую поддержку соседней Англии. Обвинять несовершеннолетнюю Габриель в безучастности было несправедливо, но всё же Флёр сдержалась и не стала разжигать по этому поводу конфликт, проявив сочувствие к младшей сестре своего мужа, которой сейчас приходилось очень несладко.       — На самом деле, то, что нам удалось заполучить поддержку американского Министерства — намного важнее, чем индифферентность более мелкого государства, хоть и находящегося по соседству, — вмешалась Гермиона в попытке скрасить возникшую неловкость. — Америка располагает огромными ресурсами, к тому же, её неравнодушие объяснимо.       — Если ты про Гриндевальда, так у него ничего не вышло, — напомнила Джинни.       — Да, но подобный опыт запомнится им на долгие годы. Кто знает, может, и от них мы бы не дождались помощи, если бы им самим не довелось однажды пережить подобное.       Джинни собиралась что-то ответить, как вдруг из гостиной послышались шум и громкие возгласы. Все трое переглянулись и мигом выбежали из кухни.       — Там! Ремус, возле тебя! — крикнул Джордж.       — Закройте все окна, живо! — раздался голос Тонкс.       Гермиона выхватила палочку, пытаясь отыскать взглядом объект, на который указывали Невилл и Джордж, и лишь спустя несколько мгновений заметила едва уловимое колебание в воздухе, похожее на порхание снитча, заколдованного Дезиллюминационными чарами. Вспышки заклинаний, выпущенные из нескольких палочек, разрывались совсем близко с объектом, но не попадали в него. Наконец, одно из многочисленных заклятий угодило в цель, осветив комнату подобно вспышке молнии. В воздухе повисло небольшое облако дыма.       — Есть! — выкрикнул Билл, и все присутствующие подбежали к центру комнаты, окружив Ремуса, в чьих ладонях оказалось бездыханное тельце крошечной птички серебристо-голубого цвета.       — Чёрт побери, — выругался Кингсли. — Я знал, что здесь что-то нечисто.       Артур отыскал глазами Джинни и ринулся к ней, крепко схватив за плечи.       — Кто ещё знал, что вы направляетесь сюда? — строго спросил он, глядя ей прямо в глаза.       — Я… я не знаю, — растерянно проговорила Джинни. — Что вообще происходит?       — Лунарис колибриум, — спокойным голосом пояснил Люпин, кивнув на свою ладонь. — Крошечные существа-ищейки, которых раньше использовало Министерство для поисков преступников и опасных артефактов. Они обладают безупречными чутьём, зрением, памятью и способностью делиться воспоминаниями.       — Я не понимаю… — нервно пробормотала Джинни.       — Кто-то подбросил эту тварь в твой рюкзак, — разъяснил Аластор. — Если бы грейнджерский полуниззл не учуял её, вполне вероятно, что через несколько часов, максимум сутки, Пожиратели разнесли бы это убежище в хлам и не оставили от нас живого места.       Джинни стремительно побледнела и судорожно сглотнула, переводя потерянный взгляд с одного лица на другое. Ни в чьих глазах не было и намёка на обвинение, скорее, озадаченность, но весь её обескураженный вид говорил о том, что ответа у неё не было.       — Кэрроу забрали нас с уроков при всех, так что, считайте, об этом знает вся школа, — вступился Невилл.       — Вопрос в том, почему Кэрроу так легко изменили своё мнение и выпустили вас из Хогвартса, — сказал Кингсли.       — Постойте, — вмешалась Тонкс, — вы ведь говорили, что просили разрешения у Снейпа? В обход Кэрроу? Значит, это его рук дело…       — Снейп тут ни при чём, — резко оборвал её Аластор. — Неужели не ясно, почему он не собирался их отпускать? Именно поэтому! — он указал пальцем на труп птицы в ладонях Ремуса.       — А тебе не приходило в голову, что он просто искал способ выявить месторасположение нашего убежища? — с ухмылкой обратился к нему Ремус. — И когда нашёл, решил «подарить» детям возможность побывать дома.       В комнате поднялся галдёж, большинство поддерживали Ремуса, выразившего столь очевидную догадку.       — Я всегда говорила: этот Снейп неспроста наводил ужас на моего Невилла! — возмущалась Августа. — Напрасно вы ему доверяете! Он самый обыкновенный маньяк и убийца!       — Да никто ему не доверяет, мадам Лонгботтом, — заверил её Фред. — Просто по необъяснимой причине сам Альбус Дамблдор решил дать шанс этому скользкому типу, и, если честно, никто так и не понял, какую пользу принесло это решение.       Гермионе было невыносимо тяжело это слушать. Она знала, что это неправда. Но также она понимала, что Аластор не мог настаивать на своей точке зрения, находясь в абсолютном меньшинстве. Всё её существо нуждалось в том, чтобы высказаться, открыть друзьям глаза на всю неоднозначность ситуации, но осознание того, что её доводы будут восприняты как некий вымученный и бредовый заговор, всё же заставило её держать рот на замке.       — Ладно, тише, тише, — пыталась перекричать их Тонкс. — Давайте сойдёмся на том, что возможно — возможно — Кэрроу и правда провернули это сами, заручившись информационной помощью, скажем, кого-то из студентов, а Снейп даже не подозревает о том, что двое учеников покинули Хогвартс. Теперь у нас есть две версии, — вновь повысила она голос, когда её предположение было встречено новой волной возмущения, — однако факт остаётся фактом: Пожиратели едва не выследили нас. Впредь нам всем нужно быть в стократ осторожнее. И, Невилл, Джинни, я думаю, вы понимаете, что нам придётся лишить вас воспоминаний о нашей встрече. К сожалению.       — Мы понимали это с самого начала, — безрадостно ответил Невилл, и Гермионе вновь сделалось горько не только потому, что Джинни и Невилла лишат радостных эмоций, полученных благодаря долгожданному воссоединению с семьями, но и по причине того, что Орден опасался вторжения Снейпа в их разум. Все были прекрасно осведомлены о том, что Кэрроу до смешного слабы в легилименции — их ценность была исключительно в талантливом использовании пыточных заклинаний.       — Прекрасно, — кивнула Тонкс. — Надеюсь, эта ситуация нас всех многому научила. Теперь предлагаю нам выдохнуть, пойти прогуляться по берегу моря, подышать свежим воздухом, а после — дружно пообедать в кругу семьи и больше не омрачать этот радостный день бесполезными выяснениями того, кто из Пожирателей смерти больший подонок.       — Чудесно сказано, дорогая, — поддержал её Ремус. — У нас ещё будет время поразмыслить над этим. На данный момент опасность миновала. Невилл, ты уж прости, но нам пришлось немного покопаться в твоих вещах на всякий случай.       Гермиона оглянулась и лишь сейчас заметила, что по комнате и полу было разбросано содержимое его рюкзака, который, по всей видимости, подвергли выворачивающему заклинанию сразу после того, как Глотик провернул то же самое с рюкзаком Джинни без всякой магии.       — Иди ко мне, малыш, — поманила его Гермиона, встретив выжидающий взгляд жёлто-зелёных глаз, и Живоглот, не теряя ни минуты, подбежал трусцой к своей хозяйке, ловко запрыгнув ей на руки. — Ты нас всех спас, представляешь? Пойдём со мной, ты заслужил угощение.       Живоглот одобрительно замурчал, и пока все дружно толпились у чёрного хода, натягивая ботинки и верхнюю одежду, Гермиона проследовала на кухню с котом на руках и едва не подпрыгнула от неожиданности, когда с её появлением зажглись газовые конфорки, а неподвижно застывшие поварёшки вновь принялись помешивать содержимое кастрюль. Было приятно узнать, что Флёр, несмотря на вечное противостояние с Молли, воспользовалась её бытовыми навыками в своём доме и наложила на кухонную утварь точно такие же чары. Можно было лишь догадываться, как много это значило для Билла. Всё же Флёр, невзирая на все её странности, была очень хорошей. Ради любви к Биллу она пожертвовала спокойной жизнью в родной Франции, о которой всегда говорила с восторгом, и занялась волонтёрской деятельностью, став полноценным членом Ордена Феникса, уже успев понести много потерь в столь юном возрасте.       Гермиона захватила свободной рукой несколько мясных обрезков, оставленных на столешнице, и протянула их Живоглоту, скармливая по одному. Ему нравилось подкрепляться, сидя на руках у хозяйки, с которой они стали проводить слишком мало времени. Гермиона скучала по нему, но была спокойна, что Глотик проживает свою кошачью жизнь полноценно, будучи всегда сытым и довольным, а главное, свободным. Всё побережье принадлежало ему одному — так он, вероятнее всего, считал.       — Что от тебя хотела Уизли? — раздался позади грубый хриплый голос.       Гермиона обернулась, размышляя над тем, как ей стоит выстроить образовавшийся диалог с Аластором, чтобы выяснить как можно больше информации.       — Спрашивала, всё ли в порядке с Роном. И, если честно, меня озадачило то, что Артур считает, будто я имею к этому отношение.       — Я тебя разочарую, — Грюм проковылял к ближайшему стулу и грузно опустился на него, приложив немалые усилия, чтобы снять свой тяжеловесный металлический протез и отставить в сторону. Хоть он и делал это далеко не впервые, но зрелище по-прежнему было довольно жуткое — к такому сложно привыкнуть.       — В каком смысле? — спросила Гермиона, изо всех сил принуждая себя не пялиться на то, что осталось от его ноги.       — Кингсли и я пытались выяснить, какого чёрта он задумал. Мы предлагали Артуру помощь, чтобы малец не натворил ошибок. Но нас заверили, что всё под контролем. Видимо, Рональд взял с отца слово, что тот не станет трепаться.       — Выходит, — нахмурилась Гермиона, — Артур — единственный, с кем Рон решил поделиться?       — Уизли, — с сарказмом подытожил Аластор, цинично вскинув брови. — Что с них взять. Близнецы ещё хоть куда, остальные же — тихий ужас.       Всё это не могло не настораживать. Неужели Рон отправился на поиски Гарри? И к чему была такая скрытность? Гермиону удивляло то, что из всех он предпочёл довериться именно отцу, порицающему проявление любых амбиций из соблюдения безопасности, а не, например, тому же Аластору, раз уж к Кингсли у него не было особого доверия.       — Думаете, ему удалось отыскать Гарри? — спросила Гермиона. Аластор не ответил. — Джинни спросила меня о Роне, будучи в полной уверенности, что я достаточно об этом осведомлена. Пришлось импровизировать, но мой ответ, вроде как, её удовлетворил.       — Не бери в голову, — отмахнулся Грюм. — Предполагаю, что и Артуру далеко не всё известно.       Гермиона согласно кивнула и обратила взгляд в окно, из которого открывался столь сильно полюбившийся ей вид на бескрайний живописный пейзаж. Облака сегодня неподвижно застыли высоко в небе, лёгкий бриз лишь слегка волновал морскую бирюзу. Наверное, и ей стоило бы прогуляться и забрать домой несколько бледно-розовых ракушек на память.       — Грейнджер, — окликнул её Аластор, и она обернулась. — Ты как вообще? В порядке?       Неожиданный вопрос смутил Гермиону. Вряд ли она хоть раз в жизни слышала, чтобы Грозный Глаз справлялся о чьём-то самочувствии.       — Да, — беззаботно соврала она, вежливо улыбнувшись. — В полном.       И ей от всей души хотелось верить, что однажды обязательно так и будет.

***

      Она не могла найти себе места. Долгие недели бездействия и неведения постепенно доводили Гермиону до белого каления. В ту самую ночь, когда был убит Тед Тонкс, в Малфой-мэноре произошло кое-что, о чём Драко предпочёл умолчать. Нарцисса Малфой, вдоволь насмотревшись на страдания сына, решила взять ситуацию под свой контроль и, попросив аудиенции у Волдеморта, с сожалением сообщила ему, что её сестра Беллатриса нуждается в продолжительном отдыхе, так как слишком мощная концентрация тёмной магии во время пыток и убийства потревожила неизлечимое проклятие, полученное во время захвата Хогвартса. Зелья больше не помогают — только в сочетании с полным покоем и временным отказом от магии.       Как потом признался Драко, именно так звучали рекомендации Северуса умирающему Дамблдору, так как проклятие — паразит, живой организм магического происхождения, который растёт благодаря магии, и, чем активнее волшебник её использует, тем быстрее расползаются по организму ядовитые корни, поражая кровь, внутренние органы и в конечном итоге мозг с центральной нервной системой.       Гермиона была в ярости. Теперь ей стало ясно, почему Драко с такой уверенностью говорил о том, что она будет принимать Оборотное зелье только в случае крайней необходимости. Потому что он знал, что так и будет.       С тех пор жизнь Гермионы в её собственном доме стала походить на принудительное заключение в просторной тюремной камере для создания видимости комфорта, который должен был отвлекать её от того, что снаружи продолжают погибать люди, а она больше не в силах этому помешать. Несколько раз она пыталась выбираться в маггловский Лондон, но каждое появление в людных местах заканчивалось приступом неуправляемой паники от осознания, что агенты Волдеморта и Министерства могут следить за ней, а использовать магию можно было лишь в крайнем случае.       После путешествия на побережье и исследования коттеджа «Ракушка» Драко появлялся крайне редко и обычно не задерживался более чем на несколько минут. Он без промедления привёл в действие свой план и всецело посвятил себя служению Волдеморту, соглашаясь на любые задания, лишь бы завоевать ровно столько его доверия, чтобы суметь проникнуть ему под кожу. Разумеется, путь этот был долгим и тернистым. Драко ни о чём не рассказывал, не отвечал ни на один вопрос. Единственное, что полагалось знать Гермионе, — это «всё хорошо, просто доверься мне».       Она доверяла. Правда. Но бесконечные волнение, ожидание и одиночество поднимали уровень её тревожности до предела, настолько, что она ни на чём не могла сосредоточиться. Чтобы хоть как-то отвлечься, Гермиона стремилась постоянно занимать себя какой-нибудь незамысловатой работой: она несколько раз переставляла и упорядочивала книги, сначала по цвету, затем по объёму, после расставляла в алфавитном порядке; в доме не осталось ни единого пыльного уголка, простая маггловская уборка без применения волшебства превратилась в настоящую обсессию. Гермиона яростно оттирала вручную каждое пятнышко на всех поверхностях до тех пор, пока кожа рук не иссушивалась настолько, что покрылвалась мелкими язвочками. Несколько раз в день она изнуряла себя силовыми тренировками, готовила разнообразные блюда, к которым потом не притрагивалась, после чего её мучало чувство вины из-за бесполезного перевода продуктов, которые и так были в дефиците.       Сегодняшний день был всего лишь очередным. Не последним, чёрт побери. Гермиона лежала на спине на до скрипа вычищенном полу и смотрела в потолок, почти не моргая. Драко не появлялся уже восемь дней. Много раз она хватала флакон с Оборотным зельем и даже прикладывала его к губам, намереваясь совершить первый глоток, но в решающий момент её дрожащая рука беспомощно опускалась. Гермионе хотелось разбить блядский флакон об стену, чтобы он больше не искушал её на бездумный поступок, но почему-то ей вовсе не приходило в голову уничтожить оставшиеся волосы Беллатрисы, чтобы покончить с этим раз и навсегда, ведь Оборотное зелье всегда можно достать снова.       В какой-то момент Гермиона поймала себя на том, что чем дольше её организм и сознание не осквернены сущностью Беллатрисы, тем страшнее ей становится от мысли об их неизбежном «воссоединении». Теперь, помимо тревоги о безопасности Драко и её друзей, Гермиону мучило предчувствие того, что она не справится. Страх колотился в её груди, бешеным пульсом ударяясь о рёбра. Так больше нельзя. Ей необходимо было срочно привести мысли в порядок.       Гермиона вскочила на ноги и, с безудержной яростью сорвав с себя одежду, бросилась в ванную комнату, выкрутив вентиль холодной воды на полную мощность. Грубые струи безжалостно ударялись о тёплую кожу, вызывая мерзкий озноб, но Гермиона заставила себя глубоко вдохнуть и, задержав дыхание, позволить леденящему холоду вытравить из её воспалённого разума все тревоги и страхи, пусть это и поможет всего лишь на время.       Вдох-выдох… Вдох-выдох…       Спустя несколько бесконечно долгих минут, когда мышцы тела начало сковывать неконтролируемыми судорогами, Гермиона выкрутила вентиль крана в другую сторону, вздрогнув от резкого контраста, а затем облегчённо выдохнула, ощутив, как по телу распространяется спасительное тепло. Ванная наполнилась паром, было трудно дышать, но Гермиона, запрокинув голову и подставив лицо горячим струям, не замечала боли в лёгких. Тело постепенно расслаблялось, разум очищался, и ей становилось лучше.       Обмотавшись полотенцем и едва передвигаясь на ватных ногах, она добралась до кровати и почувствовала приятную усталость. Возможно, ей даже удастся заснуть и на пару часов провалиться в беззаботное небытие.       Гермиона прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться на тишине. Однако, чем больше она фокусировала на ней внимание, тем сильнее её вновь охватывало беспокойство. Она несколько раз поменяла положение, упрямо сохраняя глаза закрытыми, хотя уже понимала, что у неё ничего не выйдет: назойливые мысли и страхи продолжали её донимать, всего лишь взяв короткую передышку.       Гермиона перевернулась на спину и замерла, медленно открыв глаза. Она отметала эту идею до последнего, но, похоже, у неё больше не было выхода. Приложив прохладную ладонь к шее, она вновь прикрыла глаза и нежно провела кончиками пальцев по ключицам, постепенно скользя ниже и, поддев другой рукой край полотенца, развернула его, полностью обнажив тело. Её ладони плавно оглаживали изгибы, скользя по животу, рёбрам и, наконец, мягко накрыли грудь, сжав затвердевшие соски. С губ Гермионы сорвался тихий стон, её бёдра непроизвольно сжались, дыхание участилось, а по коже пробежали приятные мурашки. Она впервые за долгие месяцы ласкала себя, и это определённо оказалось хорошей идеей. Она была слишком напряжена. И ей было жизненно необходимо избавиться от этого давящего груза.       Гермиона совсем забыла, каким было приятным её тело. Совсем забыла, каково это — пребывать в абсолютной гармонии с собой. Ласкание себя было похоже на признание в любви к себе и своему телу, которое так в ней нуждалось. Ласки Драко были совершенно изумительными, и с ними никогда и ничто не сравнится, но он не мог её чувствовать так идеально, как она сама.       Возбуждение было настолько сильным, что Гермионе показалось, будто она сможет довести себя до оргазма всего лишь сжимая и покручивая соски между пальцев. Она чувствовала, как стало влажно и горячо между ног, и решила пойти дальше. Гермиона развела колени и нежно прикоснулась к клитору подушечками пальцев. Она часто дышала и нетерпеливо выгибалась, инстинктивно подаваясь бёдрами вперёд. Рука медленно задвигалась по кругу — такой идеальный темп и идеальный нажим. Приятно. Слишком приятно.       Это будет быстро. Она долго не выдержит, у неё есть всего лишь жалких несколько секунд.       Гермиона постепенно ускорялась, выгнув спину и откинув голову на подушку. Бесстыдные стоны срывались с её губ всё чаще, напряжение внизу живота неумолимо возрастало…        — Чёрт.       Она резко распахнула глаза, едва не задохнувшись.              Она была здесь не одна. Милостивый Мерлин, она настолько увлеклась, что даже не услышала звука приближающихся шагов.       Драко стоял у двери, расслабленно облокотившись на косяк, и восхищённо ухмылялся, беззастенчиво рассматривая Гермиону взглядом, полным вожделения. Он медленным шагом прошёл в комнату и, вопреки всем ожиданиям, сбросил мантию и опустился в кресло напротив кровати. Гермиону словно парализовало. Не так она представляла себе их долгожданную встречу. Ей было так стыдно — настолько невыносимо и бесконечно стыдно, что хотелось расплакаться.       Что теперь о ней думает Драко? Что в его отсутствие она предаётся плотским утехам? Она слишком хорошо его знала: он просто так этого не оставит.       Но Драко никогда не соответствовал ни одному из существующих стереотипов, созданных и навязанных лишённым фантазии социумом. И потому, когда его тонкие пальцы потянулись к горлу и расстегнули первые три пуговицы рубашки, он, не отрывая взгляда от Гермионы, тихо и уверенно произнёс:       — Продолжай.       Гермиона лишь нервно сглотнула, не в силах пошевелиться. Почему она ожидала, что он… унизит её? Пуговицы одна за другой высвобождались из петель, и её взгляд уловил следы борьбы на его теле, отметины от заклинаний, свежие порезы на груди и щеке, но, казалось, Драко не замечал их. Ему было всё равно. Он развёл полы рубашки и неторопливо расстегнул ремень, затем — пуговицу брюк. Он ждал.       И Гермиона послушно продолжила. Она отметила лёгкое разочарование из-за притуплённых ощущений, но как только Драко расстегнул ширинку и, приспустив брюки вместе с бельём, обхватил рукой свой твёрдый член, её возбуждение мгновенно возобновилось и настолько усилилось, что она вновь не смогла сдержать восхитительного стона.       Это было до ужаса необычное и будоражащее чувство — доставлять себе удовольствие на глазах друг у друга. Гермиона неотрывно следила за движениями руки Драко, за тем, как нежно скользнул его палец по набухшей головке, распределяя по её поверхности выступившую капельку смазки. Он выглядел настолько умопомрачительно сексуально, лаская себя. Гермиона не могла определиться, что её возбуждает больше: то, как Драко двигается, его частое дыхание, низкие стоны, или то, что единственной причиной его неописуемо потрясающего состояния была именно она.       С каждой секундой они всё больше раскрепощались, пытливо изучая друг друга, доверяя и отдаваясь во власть всепоглощающей страсти. Былая неловкость будто испарилась, они были на расстоянии, но при этом сливались в единое целое. Это было просто чертовски хорошо. Их неумолимо тянуло друг к другу, но они выбрали самый жестокий способ сближения. Идеальное наказание, в котором они оба так сильно нуждались.       Движения Драко ускорились, его дыхание участилось, на переносице пролегла морщинка — он был близок. Его напряжённая рука сжалась сильнее, в какой-то момент замерев, и белое вязкое семя изверглось ему на живот и грудь, покрывая ссадины и гематомы. Гермиона сдавленно вскрикнула и задрожала всем телом, отдавшись во власть ярчайшего долгожданного оргазма, не отрываясь созерцая прекрасный образ Драко и то, как искусно и цинично любовь надругалась над войной. Снова.       Но недостаточно.       — Драко… — тяжело выдохнула Гермиона с мольбой в голосе. — Пожалуйста… Ты нужен мне…              Она так боялась, что он снова уйдёт, даже не прикоснувшись к ней. Он мог — она не сомневалась. Но сегодня всё было иначе. Драко сорвал с себя одежду, наспех избавившись от последствий недавнего оргазма одним взмахом палочки, и, отбросив её в сторону, немедленно забрался в кровать, порывисто заключив Гермиону в крепкие горячие объятия и прильнув к её губам, увлекая в самый отчаянный поцелуй, на который только был способен. Она обхватила ногами его торс, и он резко вошёл в неё — так сильно изголодалось по ней его тело.       — Как же я скучал по тебе, — с щемящей нежностью прошептал он ей на ухо, медленно двигаясь и полностью её наполняя. Они снова были вместе в их маленьком мирке. Такие живые и настоящие, абсолютно искренние — лишь друг с другом, без осточертевшего ёбаного притворства. — Чёрт, Гермиона… Как же хорошо вернуться домой…       Она улыбалась сквозь слёзы — облегчения, удовольствия, скорби, тоски — и чувствовала, как к её щеке прижимается щека Драко — горячая и влажная. Он редко показывал свои слёзы, но никогда не стыдился их, когда его сердце разрывалось от любви.       Всё происходило так неправильно. Они были неправильными, сломленными и запутавшимися. Искажённое и безвозвратно извращённое восприятие реальности порождало совершенно странные и чужие мысли, действия — Драко и Гермиона становились всё меньше похожими на прежних себя, и все эти пугающие метаморфозы плодили бессилие, отвращение, гнев, сотни деструктивных идей и помышлений, совсем им не свойственных.       Всё в этой проклятой реальности было изуродовано до неузнаваемости и подвергалось сомнениям. Всё, кроме одного.       — Я люблю тебя, Драко, — горячо прошептала Гермиона, зарывшись пальцами в его отросшие волосы и прижавшись к нему так сильно, словно в любой момент он мог исчезнуть, оставив её навсегда. И вероятность этого была слишком пугающе велика.       — Я люблю тебя, — его мягкий полушёпот нежно коснулся её шеи. — Даже когда ты бесконечно далеко от меня... Я влюбляюсь в тебя каждый день, словно впервые.

***

      Размытые очертания и тусклые разноцветные пятна необъяснимым образом зарождали внутри неприятное ощущение. Лица, лица, много лиц, и ни одно из них Гермионе не было знакомо. Они кричали, но слов было не разобрать. Всё вокруг казалось таким безликим и фантастическим, но в то же время источало опасность. Как только Гермиона пыталась ухватиться за какой-нибудь образ, он искажался и исчезал в суетливом вращении человеческих тел и бесконечно видоизменяющемся пространстве. Ничего не происходило, но что-то определённо было не так, что-то вызывало в ней приступ удушья и жгучее желание как можно скорее выбраться отсюда, а затем… раздался очень далёкий низкочастотный взрыв.       Гермиона вздрогнула и резко села на кровати. Она задыхалась. Приступ паники, овладевший ею во сне, оказался реальным. Она прислушивалась к ночной тишине, схватив волшебную палочку, и прижала руку к груди, в попытке удержать выпрыгивающее, больно колотящееся сердце.       — Грейнджер? — послышался сонный голос Драко, и Гермиона почувствовала нежное прикосновение его руки к спине. — Всё в порядке?       — Я… я что-то слышала, — сдавленно пробормотала она. — Взрыв… где-то очень далеко…       — Тише, тише, успокойся, — Драко приподнялся на локте и бережно провёл ладонью по её щеке. — Тебе приснился дурной сон…       — Нет, — повысила голос Гермиона, — нет, я слышала, звук был такой… далёкий и низкий, я точно почувствовала его вибрацию…       Она рывком вскочила с кровати и выбежала из спальни. Перепрыгивая через две ступеньки, Гермиона сбежала вниз и прижалась к стене между кухней и прихожей, соскользнув на пол. Спустя всего пару мгновений Драко оказался рядом, опустившись напротив неё на колени. Он вглядывался в её лицо с нескрываемым беспокойством, так как её тело сотрясалось с такой силой, что на это было страшно смотреть.       — Грейнджер…       — Тихо! — осекла она его, и её покрасневшие глаза настороженно округлились.       — Послушай, я не думаю…       — Замолчи!       Они прислушались, и вдруг ночной мрак за окном постепенно начал приобретать странные оттенки. Небо вспыхнуло пламенным заревом, и раздался оглушительный взрыв. Земля сотряслась, окна задрожали, межкомнатые двери раскрылись нараспашку. Драко притянул Гермиону к себе, защищая своим телом, и за окном вспыхнуло новое зарево. На этот раз взрыв оказался ближе — совсем близко. Дом опасно затрясся, на одном из окон от взрывной волны сломалась задвижка, и оно распахнулось. Драко и Гермиона крепко прижались друг к другу, пока гремела череда новых взрывов, заклинания со свистом проносились над крышей, и каждый раз казалось, что новая атака окажется нацеленной именно на их жилище.       — Быстро хватай вещи и выпей Оборотное зелье! — крикнул Драко, отстранившись от неё. — Нельзя здесь оставаться!       Гермиона растерянно смотрела на него, не в силах воспринять его слова. Он продолжал кричать и трясти её за плечи, но она словно оцепенела.       — Грейнджер! — закричал Драко, когда очередная взрывная волна сотрясла дом. — Скорее!       Он резко потянул её за руку, вынудив подняться с пола, и повёл за собой, но Гермиона высвободилась из его хватки. Совсем не отдавая никакого отчёта своим действиям, она в последний раз столкнулась с его отчаянным взглядом и, выбежав на крыльцо, совершила аппарационный прыжок.       Вот он. Тот проклятый момент, который был неизбежен с самого начала. Гермиона очутилась посреди давно знакомого заброшенного здания с окнами без стёкол, босиком, в одной пижаме. Момент позорного бегства. Морозный воздух её отрезвил, паническая атака постепенно отступала, сердечный ритм восстанавливался.       — Господи… — пролепетала она, схватившись за голову. Казалось, всё это время она пребывала в одном долгом сне, и лишь сейчас ей, наконец, удалось проснуться.       Перед глазами проносились события последних нескольких минут, в которые ей верилось с трудом. Казалось, это было какое-то воспалённое наваждение, ужасающая выдумка, поселившаяся в одурманенном сознании. Могло ли это оказаться всего лишь ночным кошмаром? А что, если Драко там и вовсе не было? И Гермиона лишь вообразила его присутствие со всеми вытекающими последствиями…       — Да что со мной такое? — вскрикнула она, и гулкое эхо разнеслось по этажам, отражаясь от обугленных стен. Город начинал просыпаться. Гудки автомобилей и множественные сигналы пожарных сирен и сирен скорой помощи доносились откуда-то издалека. Это не было сном. Всё было по-настоящему.       Гермиону бил озноб. Отвратительное сочетание страха и холода вызывало тошноту. Куда ей теперь податься? Сможет ли она вернуться домой? А было ли, куда возвращаться?..       Она горько плакала, обняв себя руками. Мысль о том, что от её уютного дома остались лишь одни руины, была просто невыносимой. Люди сидят в своих домах, держась стен, как самой надёжной крепости. И, затаив дыхание, ждут момента, когда война придёт к ним, разрушив всё, что у них было. Когда враг уничтожит хлипкую крепость и хрупкую жизнь, заключённую внутри неё.       Голубовато-серый рассвет опускался на Лондон, украв с неба последние звёзды. Гермиона сидела на корточках, спрятав голову на коленях, и совсем не ощущала ног. Чувствительность пропала ещё около получаса назад, но она не смела шелохнуться, не считая крупной дрожи от сильного переохлаждения. Гермиона не хотела использовать согревающие чары — по правде говоря, мысль о том, чтобы позаботиться о себе, даже не пришла ей в голову. Эта осень была по-особенному холодной, очевидно, предвосхищая ещё более беспощадную зиму. В сумочке осталась бодроперцовая настойка…       Мерлин, как она могла поступить так легкомысленно? В этой сумочке была буквально вся её жизнь. Гермиона больше полугода собирала все необходимые зелья, книги и прочие вещи, которые должны были обеспечить её выживание и всех, кто окажется рядом и будет нуждаться в помощи. Что ею внезапно овладело настолько, что она просто… сбежала? Не подумав о последствиях своей безрассудной выходки, сбежала в одной тонкой пижаме, даже не вспомнив про обувь. Кто вообще так поступает?       «Тот, кто отчаялся бороться».       Война — это вечное ожидание. Опасности, смерти, сражений и, в конце концов, чуда. Никто и никогда не признается в том, что в глубине души таит надежду на чудо: вдруг мы однажды проснёмся, а войны больше нет? Она закончилась. И теперь можно снова вспомнить, как дышать, как наслаждаться безмятежным сном и вкусной едой, как предаваться размышлениям о будущем, строить карьеру, создавать семью, осваивать чары уюта, которым посвящён целый разворот в «Ведьмополитене», чтобы проявить должную заботу о только что построенном доме… Дом, милый дом. Вряд ли хоть кто-то мог похвастаться тем, что не ощущает себя нежеланным гостем в этом мире, где бы он ни находился.       Гермиона не знала, есть ли у неё ещё дом. Но точно знала, что существуют тысячи магглов и волшебников, у которых его отобрали.       Она подняла голову и попыталась встать, но перемёрзшее тело её не слушалось. Облачка пара вырывались изо рта, когда Гермиона в конце концов упала на пол и, болезненно поморщившись, выпрямила затёкшие ноги. Она слишком много времени провела на холоде в неудобной закрытой позе, и, когда она её поменяла, голова настолько сильно закружилась, что потемнело в глазах.       Ей нужно вернуться. Даже если это повлечёт за собой угрозу для её жизни. Что бы она ни увидела, она с этим справится. Она сможет с этим справиться.       Приложив все усилия для того, чтобы подняться, Гермиона едва не потеряла равновесие, но сумела вовремя ухватиться за бетонную стену. Её сердце вновь неистово забилось. От резкой ли смены положения, холода или страха неизвестности — она не знала.       «Я не боюсь. Это всего лишь дом. Каменная коробка. Всего лишь… дом».       Гермиона задержала дыхание, закрыла глаза и, проигнорировав подобравшийся к горлу тугой ком, аппарировала.              Всё ещё с крепко зажмуренными глазами она почувствовала, как её ноги коснулись гладкой вымощенной плиткой дорожки. В воздухе стоял густой запах гари, дым моментально пробрался в её лёгкие, и Гермиона закашлялась. Она открыла глаза и не сразу осознала, что происходит. Вдоль улицы стояло несколько пожарных машин и с десяток скорых, многие столь знакомые ей с детства дома выглядели абсолютно непригодными для жизни, некоторые сильно повреждёнными, но её взгляд был направлен на единственное строение, которое имело для неё значение.       Дом Гермионы остался нетронутым. Разумеется, то, каким его видела она, очень отличалось от того, каким он выглядел для остальных ввиду наложенных защитных чар. Но на фасаде не было ни единой трещины, крыша не пострадала от горящих осколков. Неужели её чары оказались настолько прочными?..       Взгляд Гермионы уловил движение в окне, и она вздрогнула, резко отпрянув. Прямо на неё из её дома смотрел Пожиратель смерти своими пустыми бездонными глазницами сквозь уродливую металлическую маску. Гермиона инстинктивно вскинула палочку, едва удерживая её в дрожащей руке, но спустя мгновение медленно её опустила, тяжело выдохнув.       — Драко, — слабо прошептала она, проследив, как его фигура, облачённая в чёрную мантию, скрылась во тьме.       Что она ему скажет? Как объяснит своё малодушие? Она буквально бросила его здесь, не вняв его просьбе. Он умолял её принять зелье лишь по той причине, что был уверен в её безусловной храбрости. Малфой даже не рассматривал вероятности бегства, и Гермионе стало так мерзко на душе от того, что он не приказал ей уйти лишь по одной причине: он знал, что она ни за что не согласится. Но, как оказалось, Гермиона Грейнджер сумела удивить даже саму себя. И теперь она не могла отделаться от отвратительного чувства предательства.       Дав себе несколько секунд на передышку и повторно окинув быстрым взглядом некогда прекрасную улицу, уничтоженную в огне вместе с зелёными газонами, цветочными клумбами и деревьями, Гермиона медленно зашагала к дому.       Когда она вошла внутрь, Драко стоял посреди гостиной. На нём больше не было маски и капюшона, а во взгляде, адресованном Гермионе, читалась настороженность. Но никакого намёка на гнев и обиду. Скорее, он был напряжён и… растерян. Неозвученный вопрос повис между ними в воздухе, и Гермиона стыдливо опустила глаза.       — Я отвлёк их, — наконец, произнёс он. — Не думаю, что кто-то из них догадался о том, что дом зачарован. Мальсибер и Эйвери не самые сообразительные, чтобы что-то заподозрить. И вместо заброшенного нежилого дома приняли решение направить свою разрушительную магию в дом напротив.       Ей показалось, что в её лёгких закончился воздух. Гермиона поражённо воззрилась на Драко и, не сумев вымолвить ни слова, безвольно опустилась на стул.       — Никто не погиб, если тебя это беспокоит, — добавил он, совершив несколько осторожных шагов по направлению к ней. — Я видел, как семья магглов, живущая в том доме, уехала на своём автомобиле за минуту до этого. Надеюсь, им удалось уйти, и Пожиратели их не перехватили. Сегодня ночью было совершено нападение на несколько жилых районов маггловского Лондона.       Гермиона лишь покачала головой, уставившись перед собой невидящим взглядом. Драко уберёг её дом. Не раздумывая, направил внимание Пожирателей на чужую обитель, лишь бы крепость Гермионы осталась цела.       — Ты… не должен был, — с трудом выдавила она, судорожно сглотнув. — Это неправильно, Драко…       — Я знаю, о чём ты думаешь, — его тон был сдержанным, почти холодным. — Но дело не только в тебе, Гермиона. Это и мой дом тоже. Единственный дом, в котором я могу быть рядом с тобой.       Она тихо всхлипнула, скривившись от боли, которой были пронизаны его слова. Такое бессердечное и эгоистичное признание должно было пробудить в ней ярость, но Гермиона лишь видела перед собой измученного ребёнка с очерствевшим сердцем, охваченного безудержным желанием бороться до последнего за то, что ему бесконечно дорого, даже если вокруг его крошечного островка безопасности весь мир обратится в безжизненное пепелище. И самое мучительное во всём происходящем было то, что и она сама сегодня оказалась этим ребёнком, поступив так незрело и опрометчиво.       Драко подошёл к ней вплотную, сбросил ненавистную мантию и, придвинув стул, опустился напротив Гермионы, соприкасаясь с ней коленями и заключив её ладони в свои. Его взгляд был пронизан состраданием и беспокойством, но он продолжал смотреть на Гермиону с терпеливым выжиданием.       — Хочешь поговорить? — чуть слышно спросил он вполголоса. Несомненно, речь шла уже о поступке Гермионы, который истязал её не меньше, чем цена, которую пришлось заплатить за сохранность дома её родителей.       Она смотрела на их переплетённые руки сквозь слёзную пелену, застелившую глаза, и долго не могла решиться озвучить своё позорное признание. Драко рассеянно скользил большими пальцами по тыльной стороне её ладоней, и этот крошечный жест мягко успокаивал поднявшуюся бурю в её груди. Гермиона знала, что Драко будет ждать столько, сколько необходимо. Всё чаще она стала замечать, что чувствовала себя намного младше, сентиментальнее и менее собранной, чем он.       — Мне очень стыдно, — наконец, проронила Гермиона. — Я не знаю, что на меня нашло. Я просто… как будто была не в себе. Позволила своей панике одержать верх.       Руки Драко сжали её ладони крепче, и он тяжело вздохнул.       — Всё, что ты испытываешь, абсолютно нормально. Здесь нечего стыдиться. Я просто предлагаю тебе выговориться, поделиться со мной. Если ты этого хочешь. Знаю, меня долго не было рядом, и многое могло измениться за это время, учитывая… обстоятельства. Но я всегда здесь для того, чтобы помочь тебе.       Гермиона подняла голову, встретившись с его заботливым взглядом, и, сглотнув постепенно ослабевающий ком, медленно кивнула.       «Ты не всегда здесь, Драко. Ты так редко бываешь рядом, когда я так отчаянно нуждаюсь в твоём утешении».       Но она знала, что было нечестно винить его в этом. Он действительно делал всё, чтобы быть рядом каждую свободную минуту, зачастую рискуя быть разоблачённым. Драко никогда не говорил, но Гермиона догадывалась, что он наверняка исчезал из мэнора, когда Волдеморт мог это заметить. Она замечала, как он вздрагивал во сне, хватаясь рукой за левое предплечье, когда ему казалось, что его Метка горела. Гермиона знала, насколько ему было невообразимо тяжело. И, вероятно, он с огромным трудом собирал все оставшиеся крупицы своего самообладания, чтобы не подавать виду, что он держится из последних сил. Ради неё.       — Мне сложно это объяснить, — неуверенно начала Гермиона, — но… Когда на границе сна и реальности я осознала, что война ворвётся в мой дом — дом, где прошло моё детство, где я выросла… Мне просто стало страшно. Как никогда в жизни. Я настолько явственно осознала, что не в силах это побороть, что просто… сбежала, когда опасность подобралась слишком близко. Я чувствую, как организм делает всё, чтобы не дать мне сорваться и не навредить себе болью и этим давлением изнутри. Чувствую, что из-за того, как тщательно мой разум прячет от меня уничтожающие мысли и анализ всего происходящего, я начинаю терять реальность. Я перестаю чувствовать всё верно, потому что не могу по-настоящему свыкнуться с такой жизнью. Когда грудь сжимает в тисках, я не могу дышать, не могу расслабиться, не могу улыбаться, не могу быть живой и искренней. Мои реакции неадекватные. Тело не может лгать, никогда. И я вижу, как оно меня не слушается, как странно я двигаюсь, как вновь и вновь теряю себя, хотя, казалось бы, мне удавалось возвращаться к себе настоящей. Но это всего лишь цикличная иллюзия.       Гермиона умолкла, с надеждой взглянув на Драко в попытке отыскать в его глазах понимание. Она не была уверена, нашла ли её сбивчивая исповедь отклик в его душе, но каждое её слово было исполнено искренности. Она поделилась с ним своей болью без остатка, как он и хотел. И когда в её сердце зародилось сомнение, когда с её губ почти сорвались бессвязные извинения за неконтролируемый порыв, Драко медленно сглотнул, и его глаза заблестели от навернувшихся слёз.       Он сделал глубокий вдох и тихо прошептал:       — Я чувствую то же самое.

***

      Пронизывающий холодный ветер кружил опавшие листья над мелкой рябью Чёрного озера, тоскливо завывая и оглушая своим душераздирающим рёвом. Редкие огни засыпающего Хогвартса более не внушали уюта, которым когда-то давно были пропитаны стены общих гостиных факультетов с потрескивающими каминами, болтливыми холстами и плывущими по воздуху привидениями, подслушивающими тихие разговоры и бурные дискуссии студентов. Хогвартс поистине стал похож на тюрьму — холодную и сырую, окружённую бесчисленными стаями дементоров. Они безнаказанно лакомились чистой детской радостью, высасывали каждое счастливое воспоминание, оставляя ни в чём неповинных детей полностью опустошёнными на растерзание бездушных Пожирателей смерти, чья чудовищная жестокость не знала границ, когда дело доходило до пыток.       Но Невиллу было плевать. Он никогда и никому не позволял убедить себя в том, что его свобода не стоила и ломаного кната. Всем своим гриффиндорским существом он неустанно доказывал, что его свобода бесценна, и ему было не жаль умереть за неё. Каждый раз, оказываясь запертым в подземельях замка, он встречал свою боль с достоинством и искренне считал её справедливой расплатой за верность себе и своим идеалам. Он всегда знал, за что его пытали Амикус и Алекто Кэрроу. До сегодняшнего дня.       Усевшись на опушке Запретного леса, где жухлая смятая трава плавно переходила в каменистый берег озера, Невилл скользил взглядом единственного здорового глаза по кривоватым строчкам короткой записки, освещённой тусклым лунным светом. Этот почерк он никогда ни с чьим не перепутает. И слова, выведенные на клочке пергамента, останутся с ним навсегда, напоминая о том, кем он являлся, и вселяя надежду, которой порой так не хватало.       Когда позади него послышались шаги, Невилл не обернулся. Не потому, что был уверен в том, что ему ничто не угрожает. Даже если и так, ему было всё равно. Шаги были лёгкие и быстрые, кто бы это ни был, он прибыл один. Чутьё подсказывало ему, что это друг, и он не ошибся.       — Эй, Лонгботтом! Это ты там сидишь? — окликнул его звонкий голос. Невилл лениво мотнул головой, не в силах полностью обернуться из-за множественных травм.       — Пэнси? — удивлённо проговорил он, проследив за тем, как она обошла вокруг него и опустилась напротив, сложив ноги по-турецки. — Что ты тут делаешь?       — У меня к тебе тот же… Салазарово дерьмо! Что с тобой стряслось?!       На красивом лице Паркинсон отразился первобытный ужас, и она бессознательно потянулась рукой к его заплывшему глазу, отчего Невилл инстинктивно дёрнулся и попытался отвернуться, хоть это и было абсолютно бессмысленно.       — Догадайся, — угрюмо пробормотал он.       — За что? — не унималась Пэнси. — Ты ведь только вернулся…       — Видимо, в этом и проблема, — огрызнулся Невилл. — У меня не оказалось информации, которая им нужна.       Пэнси в недоумении склонила голову, но не стала донимать его вопросами. Невилл обессиленно покачал головой и снова опустил взгляд на раскрытую записку, перечитав её, наверное, раз в пятидесятый. И его разбитые губы тронула очень болезненная, но неудержимая улыбка.       — Что это? — полюбопытствовала Пэнси, кивнув на изрядно смятый листок.       — Письмо от моей бабушки, — с теплотой в голосе ответил Невилл. — Вероятно, она отдала его мне, когда мы виделись.       — Ты виделся с бабушкой?       Он кивнул и грустно улыбнулся, но спустя всего мгновение его улыбка исчезла.       — Жаль, что я этого не помню.       Пэнси явно хотела уточнить, что он имел в виду, но внезапно на её лице отразилось понимание. Некоторое время они провели в тишине, не проронив ни слова. Невилл понятия не имел, как ей удалось его выследить, и зачем она явилась сюда к нему, нарушив с десяток школьных правил, но затем пришёл к мысли, что компания Паркинсон не такая уж и раздражающая в этот паршивый момент его жизни. С тех пор, как она присоединилась к Отряду Дамблдора, им приходилось довольно много времени проводить вместе, так как среди всех участников подполья, помимо Блейза Забини, Невилл был единственным, кто не относился к Пэнси предвзято. К тому же, он в некоторой степени был за неё в ответе, так как являлся тем, благодаря кому она удостоилась членства в их тайном сообществе.       — Можно взглянуть? — беззастенчиво спросила Паркинсон, протянув руку. Невилл с неприкрытым сомнением уставился на её протянутую ладонь, по всей видимости, не ожидая такого беспардонного нарушения личных границ, но, поколебавшись всего несколько секунд, протянул Пэнси записку, убедившись, что она достаточно крепко её держит, чтобы порыв ураганного ветра не унёс столь драгоценный для Невилла кусочек пергамента.       В записке было сказано совсем немного, потому Невилл уже успел её выучить наизусть. Однако это были самые важные слова в его жизни, прочитав которые и правда было не страшно умереть:

«Милый Невилл. Ты — мой самый дорогой подарок, о котором я даже не могла и мечтать. Не знаю, посчастливится ли нам ещё свидеться, но хочу, чтобы ты знал: ты — настоящий сын своих родителей. И я никогда не устану повторять, как бесконечно сильно я тобой горжусь».

      Пэнси криво усмехнулась, безуспешно пытаясь скрыть, насколько тронуло её это послание. Она давно смирилась с тем, что никогда и ни от кого не получит такого же, однако вряд ли она слишком печалилась, что «не являлась» дочерью своих родителей. В её насмешливом прищуре невооружённым глазом можно было проследить горькую зависть обиженного ребёнка, который не познал ни капли родительской любви. Были ли у неё бабушки и дедушки? На самом деле Невилл не был уверен, стоит ли задавать Паркинсон столь личные вопросы.       — Если бы я получила такое письмо, я бы никогда с ним не расставалась, — с ноткой иронии произнесла она, вернув ему записку, а затем добавила: — Наверное. Ладно, Лонгботтом, уже довольно поздно и, если честно, здесь чертовски холодно. Единственное условие, при котором я была бы готова торчать на морозе, это бокал горячего глинтвейна и объятия симпатичного мужчины. Так что… — она ловко поднялась на ноги, отряхнув мантию. — Ты как, остаёшься?       — Побуду ещё здесь немного. Спасибо, что составила компанию.       Не удостоив её взглядом, Невилл вновь повернулся к озеру, будучи достаточно уверенным, что Пэнси закатила глаза в ответ на его меланхоличную благодарность.       — Не забудь сходить в больничное крыло, — бросила она, уходя, и её последние слова унёс очередной порыв осеннего ветра.       Невилл ни в коем случае не хотел подавать виду, но ему было до безумия неловко находиться в таком ужасном состоянии в компании девушки, которую он едва ли мог назвать своим другом. Ему и правда стало намного легче, когда она ушла и больше не изучала его изувеченное лицо внимательным взглядом своих огромных голубых глаз. Он не нуждался в её жалости, как и ни в чьей другой. После разрыва с Ханной Невилл привык справляться со всем дерьмом в одиночку.       Внезапно его внимание привлекло какое-то движение в лесу. Он насторожился и прищурился, пытаясь рассмотреть незваного гостя, и на всякий случай выхватил палочку.       — Кто здесь? — крикнул он, всматриваясь в темноту. Движение переместилось и стало ближе. Невилл чуть слышно чертыхнулся, и, как только он наколдовал Люмос, волшебная палочка осветила небольшой валун, на котором сидел одинокий рыжий лис. — Фух, это всего лишь ты. Прости, приятель, мне нечем тебя угостить. Но Луна говорит, что в этом озере водится пресноводный заглот, так что…       Он резко осёкся, так как ему почудилось, будто лис отрицательно покачал головой. Невилл несколько раз моргнул и прищурился, но сколько бы ни наблюдал за животным, оно продолжало сидеть неподвижно.       — Чёрт… Кажется, и впрямь нужно наведаться в больничное крыло, — пробормотал Невилл, и в этот момент лис нагнулся, выпустив из пасти какой-то небольшой предмет, а затем спрыгнул с валуна и с молниеносной скоростью умчался в глубину Запретного леса.       Невилл снова моргнул и, недолго думая, бросился к валуну, желая как можно скорее подтвердить или опровергнуть свои галлюцинации в результате продолжительных пыток, чтобы наконец покончить с этим. Повезёт, если мохнатый проходимец преподнёс ему дохлую мышь в качестве приветственного подарка, и Невилл успокоится, что ещё не выжил из ума. Но истинная находка превзошла все его ожидания: на валуне лежал свёрнутый в крошечную трубочку лист пергамента, перетянутый куском обычной бечёвки. Невилл нахмурился и с опаской провёл над ним палочкой, проверяя на наличие проклятий, но, как оказалось, в этом не было необходимости — пергамент не был оснащён никакими тёмными чарами.       Зажав палочку с Люмосом между зубами, Невилл поспешно развернул записку и растерянно нахмурился, несколько раз обернувшись вокруг своей оси, чтобы убедиться, что поблизости не было ни одной живой души.       Немногословное загадочное послание по-настоящему его озадачило и взволновало:

«Я буду приходить сюда в это время. Расскажи об этом тому, кому доверяешь, и будьте начеку».