***
Весь вечер Арсений чувствовал себя отвратительно, будто бы внутри стухли несколько маленьких пушистых кроликов. Он сам-то вроде уже остыл, на смену гневу пришли негодование и стыд, а вот в душе было настолько тихо и пусто, будто существо быстренько собрало манатки и свалило в закат, пока он на секунду отвлекся. Последний раз так тихо было, наверное, только в первые месяцы чужого бытия в его теле. Потом, правда, было еще хуже — ссоры, слезы, огромное непонимание, убийственные разряды агрессии, но только не тупая, ноющая тишина. Арсений, задушив ублюдскую гордость, в тот вечер заговорил первым: — Может, посмотрим какой-нибудь сериал? Или, хочешь, Венома пересмотрим? — Нет. Спасибо. Давай спать, тебе завтра к первой паре. — так сухо, будто проглотил ведро сухарей, так еще и ничем не запивая, ответил Молниеборец. Несколько секунд тупо пялясь в стену напротив, Арсений наконец пару раз моргнул и потянулся, чтобы выключить свет. Проебы — забавная вещь. Они имеют удивительную функцию появляться тогда, когда их меньше всего можно ожидать и оттуда, откуда никто никогда бы и не подумал.***
Война в Крыму, всë в дыму, ничего не видно — примерно так Арсений жил, а точнее, существовал, всю неделю. Молниеборец в последнее время предпочитал молчание. Даже когда Арсений на следующий после ссоры день встал и решил пожарить картошку, существо само воспротивилось этому, встав на дыбы: — Арсений, не надо. Сегодня не суббота. В холодильнике стоит сваренная вчера вечером манка. Вполне себе неплохой завтрак. Если для голоса даже манка была «неплохим завтраком», значит, ситуация больше, чем просто дерьмо. Очередная попытка проложить мосты для перемирия оказалась тщетной. Как и все последующие. К концу недели Арс просто сдался, перестав пытаться. В конце концов, не один он должен стараться наладить отношения. А существу можно было и посодействовать немного.***
Чтобы любым способом отвлечься от нагрянувшей проблемы, Арсений нырнул с головой в учебу. Как-никак, пятый курс, а это выпуск, а это и диплом — без дела сидеть точно не стоит. — Сереж, я больше не хочу учиться, я хочу сесть жопой на велик и укатить куда-то в Европу, а кукуха моя пусть догоняет. — в конце речи Арсению захотелось жалко проскулить «я уста-а-ал», свернувшись клубочком, но падать в глазах Матвиенко как-то не очень хотелось. Да, пока что психика Арсения находилась еще на той стадии, когда думаешь, что выражать отрицательные чувства, по типу усталости — это стыд и позор, и вообще нечего жаловаться. Кстати, Арс сдержал обещание, что с того самого дня он больше ни с кем «ни-ни». Потому что его во все щели ебала учеба. Как говорится, каждая монета имеет две стороны, и однажды всë перевернется, когда-то ты, а теперь тебя — и так далее, и тому подобное. — Слушай, Арс, ну, я сам вижу, что ты в последнее время весь раскис, как кисель из лесных ягод. Короче, давай так, в эту пятницу вечером пойдем на озеро, на коньках кататься. Возражения не принимаются, потому что нужно тебя уже отскребать от стен и полов, такую жижу депрессивную. — Но это ведь уже послезавтра, — хотел было возразить Арс, потому что у него для катания на коньках не имелось абсолютно ничего, в особенности, самих коньков. — Не вижу в этом ничего плохого. — На дворе конец марта, там, может, лед уже на честном слове держится. — Нет, ну, действительно, Матвиенко бы еще организовал всё это, когда травка вовсю начнет пупочек щекотать. — Мы недавно с Позом ходили, нормально там всë, хватит отнекиваться. В таком случае, почему, собственно, он должен отказываться? — Ладно, договорились. Телефон был отложен на другой конец стола, ибо всё остальное свободное пространство было занято разбросанными по всей поверхности белыми листами бумаги — где отчеты по практике, где тетради с теорией, где вообще математические справочники — там не то чтобы яблоку — крошке хлеба негде было упасть. И конец этому всему придет только через три или четыре месяца. Осталось совсем немного, а Арсению это всë уже до невозможности осточертело. Это не его профессия, не его специальность — ну, не лежит ко всем этим экономическим выкрутасам душа. Он просто потратил пять лет жизни на осознание того, что взбирался по лестнице, приставленной не к той стене. Почти взобрался на вершину и понял, что не его гора. Что-то внутри неприятно поежилось: то ли существо взгрустнуло, то ли оборвалась парочка струн души. Пальцы сжали виски. Кухня точно сузилась до размера атома. Он устал. Размеренное дыхание. А в следующую секунду все листы бумаги уже кружатся в воздухе, лавируя то на пол, то обратно на стол. Но Арсению всë равно. Он быстро натянул куртку, пулей вылетая из квартиры. Для того чтобы дверь захлопнулась с оглушительной силой, ему давно уже перестали быть нужными руки. Необходимо проветрить кипящую голову. Сделать кружочек вокруг заброшенных районов точно не помешает. — Что, так и будешь молчать? Будешь молчать, как и всë это время? Три недели прошло. Ты, может, вообще упиздюлил из меня, пока я спал? Подай хотя бы какой-нибудь признак жизни, твою мать! — крик эхом завибрировал по заплесневевшим от сырости стенам. — Нет, я всë еще с тобой. — небрежно выкинул голос. И всë. Только лишь. Арсений вдруг почувствовал, как далекая волна, точно огромное цунами, которое вот-вот захлестнет его полностью, с оглушительной быстротой начала подбираться сначала к затылку, потом к спине, потом к ребрам, пока не заполнила его с головы до ног. Это необъяснимое начало расти в нем, и когда места в мужском теле ему стало слишком мало, оно вырвалось наружу, как комок сцепленных между собой ножей, прошедших прямо через грудную клетку. Арсений успел только стиснуть зубы и вдохнуть, прежде чем ядерная вспышка чувств не показала всю свою мощь. Оглушительный звон прокатился, кажется, по всему микрорайону точно. Лопнули около десяти окон по всем первым этажам близко стоящих к нему заброшенных зданий. Благо ни один осколок не зацепил его самого. Арс не успел открыть даже глаз, как колени подкосились, ударяясь о ледяную поверхность асфальта. Он поднес руку к лицу, и вдруг понял, что черная жидкость в этот раз потекла даже из носа. И вообще ему казалось, что всё его тело сейчас должно было разорваться на ошметки. Болело всë — начиная от разодранных коленей и кончиков обмерзших пальцев, заканчивая сердцем вкупе с душой. — Молния, прости меня, пожалуйста. — жалобно, как новорожденный щенок, не то прохрипел, не то промычал он, пока чернильная водица сразу из двух щелей обильно стекала и в рот, и в нос, и в пир, и в мир, и вообще куда ей хотелось. Лицо Арсения выглядело так, будто он сначала умылся, а потом в угольную шахту работу работать полез. Удивительно, сразу после произнесенных слов собственную гордость не увезли на экстренной скорой помощи с подозрением на микроинфаркт. Извиниться оказалось гораздо проще, чем думать об этом самом извинении. Земля не ушла из-под ног, а мир не превратился в пыль — значит, всё нормально. Тем более это того стоило: — Прощаю, и ты меня тоже прости. Существу всего лишь нужны были извинения. Не какие-то там подачки в виде еды, сериалов, поощрений, а обыкновенные слова. Как говорил Наполеон: самые простые решения, одновременно и самые правильные. Или что-то в этом роде, не так важно. Важно то, что инцидент был исчерпан. Наконец-то. Три недели сполна дали им обоим понять, что они стали единым целым, как бы неприятно и двусмысленно это не звучало. Оба нуждались друг в друге гораздо больше, чем могли подумать. Арсений, подтерев шарфом лицо, встал и поплелся к дому, попутно думая, что нужно будет принять душ и постирать этот самый шарф. Под ногами хрустело стекло от выбитых окон. Зато внутри будто зацвели цветы, и рассосались хмурые тучи. Или просто ощущение весны ударило в голову — неясно.***
В одно прекрасное пятничное утро, а было оно прекрасным хотя бы потому, что он проснулся под голос Молниеборца... Под... Орущий голос Молниеборца? — Арсюш, я понимаю, что тебе нечем, но всë же попробуй понять, что я тебя, пускающего пузыри в подушку, пытаюсь разбудить уже около десяти минут! Мы опаздываем, а он спит без задних ног! И всë равно Арсений посчитал это утро прекрасным. Потому что: — Ты перхоти объелся? Куда мы можем опаздывать, если нам к четвертой паре? А ноги у меня на месте и передние, и задние. Существо ни разу не смутилось: — Мы опаздываем совершать великие дела! Ты сам вчера говорил, что нужно будет с утра пораньше сходить за коньками в спортивный магазин! Арсений уронил голову на ладони. Внутренний голос в тысячный раз глаголил правду. Из груди вырвалось что-то похожее на мычание огромной жабы, умирающей на солнце. — Бабка Сенька, хватит чет там кряхтеть и подпердывать, жопу в руки, и погнали! И ведь даже слова возражения этому наглецу не вставишь. Особенно, когда коньки реально нужно идти покупать.***
Времени до назначенного Матвиенко часа оставалось еще хоть жопой кушай. Поэтому Арсений и с ним вместе два груза вышли прогуляться. Третьим грузом, помимо Молниеборца, было внезапно вспыхнувшее осознание собственной бесполезности. А засело оно в башке, как жвачка в волосах, аккурат после того, как он заставил какого-то нагрубившего девушке парня распластаться по тротуару в позе развернутого треугольника. И вроде бы хорошее дело — выступил в роли кармы, с благими намерениями, почти. Но осознание того, что он своими действиями постоянно разочаровывает Иисуса — почему-то всë же поселилось где-то за ребрами, нагло царапая кости. Он постоянно своими силами только наносит ущерб и не делает ничего хорошего. В фильмах и сериалах учили, что люди, обладающие способностями, должны помогать другим людям. Но Арсений никому не помогал, он только рушил. Получается, он антигерой, а не герой? Может, все злодеи — это просто-напросто запутавшиеся в себе герои? В общем, подытоживая всю эту тираду, Арсений пришел к выводу, что надо как-то попытаться использовать свои способности по назначению. Арс вообще всегда был таким человек, который жил и вел себя так, будто у него есть запасная жизнь или даже несколько — девять жизней, как у кота, например. Это и оправдывает любое его действие и тем более то, что он подсел на скамеечку к незнакомой пожилой женщине. — Здравствуйте, хорошая сегодня погода, солнечная, — светясь ярче этого самого солнца, начал он протаптывать дорожку диалога. — Здравствуй, сынок, — с теплотой отозвалась женщина. Тон ее голоса, даже без призмы способностей, почему-то навевал дикую тоску. Настолько дикую, что хотелось забиться в ближайший угол и долго-долго давиться слезами. — У вас что-то случилось? — почти выдавил он этот вопрос. — Не бери в голову, дорогой. Просто сегодня дата такая, почти круглая, как у меня один важный человечек в жизни пропал. Арсений, наскоро облизнув губы, всем корпусом развернулся, чтобы посмотреть на женщину. Нужно было хотя бы попытаться помочь. Он ведь способен увидеть, что произошло, и что с этим можно сделать. Но сколько бы он не смотрел, силы точно в одну секунду испарились, высыпались из тела, как песочек через сито. Всë прошлое и будущее старушки было покрыто плотным маревом неизвестности. Арсений впал в ступор, потому что совершенно не предполагал, что окажется настолько беспомощным перед ее судьбой. И существо, на удивление, молчало, хотя обычно выкладывает всë о других людях с, как бы это иронично не звучало в его случае, молниеносной скоростью. — У нее... Внук пропал. — единственное, что прошептало оно за всë время. Арсений от неловкости ситуации поджал губы и скороговоркой сказал, что всë будет хорошо, и очень скоро ее внук найдется. Обязательно. И, внимательно вглядевшись в старческие глаза, осознал, что сумел убедить женщину в произнесенной клятве. «В конце концов, если считаешь, что помогать — это строгая обязанность или работа, тогда вообще не берись за это. Не нужно взваливать на себя ответственность за кого угодно и что угодно, кроме себя самого. Гиблое дело, этот ваш синдром спасателя. Другие люди не такие беспомощные, какими кажутся» — Арсений крутил эти слова в голове несколько тысяч раз, чтобы успокоиться. А потом как можно быстрее встал и направился в ту сторону, где жил Позов, потому что было обговорено, что они втроем идут на озеро со стороны Димы, ибо тот ближе всех жил к этому месту. Молниеборец продолжал всю дорогу подозрительно молчать.***
Солнце сжигало веки своей яркостью. Покрытое тонким слоем снега озеро совсем не внушало страха. А когда парни встали на лед, все опасения за собственную безопасность улетучились так же быстро, как желание жить в будничное утро — позитивные сравнения, это единственное, чем по сей день живет Арсений. Даже в такое послеобеденное время здесь уже не было народу, как в те же выходные, когда в этом месте собираются столько детей, словно где-то совсем рядом взорвалась начальная школа. — Слушай, Арс, у нас сегодня спаренная с двадцать первой группой пара по праву была, — Матвиенко на льду или «слон в посудной лавке», крепко вцепился в плечо Арсения, в попытках удержать равновесие. — Двадцать первая, это?.. — Да, да, где Журавль с Зинченко, но в том-то и дело, мне кажется, а у меня шестое чувство работает очень хорошо, что они скоро какую-нибудь свинью тебе подложат. В подтверждение слов друга, Позов тоже добавил: — Я основываясь не на Сережином какой-то там чувстве второй ягодицы в трех сантиметрах от спины, а по собственному наблюдению. Тем не менее мне тоже кажется, что в ближайшее время нужно чего-то ждать. И добил всю эту интуитивно-параноидальную вакханалию еще один голос: — Не поверишь, но когда мы сегодня проходили по четвертому этажу, я тоже почувствовал, что это говно скоро всплывет. Ес, минус три, юху, как говорится. Один Арсений ебало кирпичом сделал и ходил себе спокойно, ничего не замечая. Интуиция у Арса развита так же сильно, как и зрение. У Арсения минус три. — Если это «чеховское ружье» в конце концов реально стрельнет, я могу за себя постоять, у меня преимуществ побольше будет. — по лицу его скользнула скромная улыбка победителя. Арсений спокойно взял Сережин локоть, намереваясь показать всем, кто тут ас, потому что на коньках он кататься более чем умел. Через полтора часа беспрерывного катания Сережа уже хотел просто лечь в снег и расплавиться, как восковая свечка. Дима, которого Арсений не тормошил так сильно, как Серого, наоборот, слишком замерз. Один Арсений чувствовал себя замечательно. Но все-таки чувства других людей, тем более друзей, он уважал, поэтому пообещал прокатиться последний разочек от одного конца до другого, прежде чем они поплетутся на ватных ногах домой. Прямо как в детстве, когда по горло нагуляешься с друзьями, и пальцы уже немеют от мороза, щеки превращаются в красные шары для носа клоуна, а ресницы становятся одной сплошной сосулькой. Зато счастливый и до приятной усталости наигравшийся. Коньки издавали до мурашек мелодичные звуки черчения по настоящему льду, а не по притоптанному снегу. Каждое движение лезвия оставляло за собой темный след оголенного озера, после того как с него слетал тонкий слой недавно прошедшего снега. Арсений доехал до того места, где совсем не было черных полос — они с парнями до туда не добирались. Да, очевидно же, вообще никто до туда пока еще не добирался, раз не было следов присутствия. Захотелось беззаботно засмеяться. Арс сощурил глаза, с улыбкой глядя на солнце. — Пацаны! Эй! Смотрите! — он пальцем принялся указывать в небо, хотя мама учила, что тыкать пальцем — некрасиво. Но он ведь не в людей тычет, значит, сейчас можно. И происходящее в небе было воистину красивым зрелищем — затмение. Походу, то самое, до ужаса редкое, по словам преподавательницы астрономии. Арсений оттолкнулся, двигаясь ближе к середине, чтобы рассмотреть получше это поразительное явление. Он ни разу в жизни не видел затмений за свои два с хвостиком десятка лет. Голова резко развернулась, дабы глянуть, видят ли парни это, хотя такого невозможно было не заметить, в особенности, когда всю землю точно накрывают темным куполом сумерек. Даже слепые бы увидели перемену, а полностью видящий Матвиенко и не совсем полностью видящий Позов — и подавно заметили бы. И всё же Арсений решил повернуться. От неосторожности резкого движения, его ноги точно пнул кто-то невидимый. Тело с глухим ударом соприкоснулось со льдом. Что-то под ним хрустнуло, и он взмолился, чтобы это был не копчик или любая другая часть тела. Но когда осознание медленно стало догонять плетущиеся в голове мысли, он уже взмолился по другому поводу — уж лучше бы это был копчик. Но первое слово — дороже второго, и никакая корова не придет и не съест его, поэтому ничего он себе не сломал, как и молился. Хрустел лед, огромными разрывами разраставшийся прямо под ним. Всë произошло меньше чем за десяток секунд. Арсений даже не успел руку правильно поставить, чтобы попытаться быстро встать, как внутренности в одно ежечасье обдало кипятком, но на деле, далеко противоположной стихией — ледяной водой. Если бы он держался возле края, где они втроем катались полтора часа, и где лед на данный момент был крепче, чем на середине, ничего бы этого не произошло. От резкого чувства паники, ему захотелось вдохнуть. Но даже без желанного вдоха легкие начало жечь еще больше. Даже не жечь — будто бы они очень быстро набухали и вот-вот готовились проломить себе путь наружу. Арсений находился не просто в состоянии паники или страха, его сковал животный ужас. Настолько в своей силе огромный, что, казалось, в сердце стрельнули с расстояния в десяток сантиметров. Он ни на что не надеялся. Не спасала даже мысль о том, что в озере нет течений, в отличие от рек. Одежда тянула вниз, коньки подавно. Ноги и руки онемели, поэтому грести не было ни сил, ни желания, ни возможности. Арсений умел прекрасно плавать, но сейчас его движения тупо дискоординировались. Он чувствовал, как тело верно идет ко дну. Даже с Матвиенко и Позовым не попрощался. И с Молниеборцем. Как тот теперь вообще будет жить без него? И будет ли, отдельно от его организма? Глаза самовольно прикрылись. Воздуха совсем не осталось. Вновь захотелось вдохнуть, но теперь уже сильнее, потому что в последний раз. В ту же секунду кто-то схватил его сзади, оплетая конечностями спину. Тело его потащили наверх.