Сам себе хороший друг

Арсений сквозь сон почувствовал, как кто-то легонько сначала пару раз прошелся по его волосам, аккуратно приглаживая, а потом начал трясти за плечо, приговаривая какие-то неразборчивые слова. — Арс, понимаю, понедельник — день тяжелый, но все-таки нужно подниматься, тебе сегодня к первой паре, а время уже половина седьмого, — над ним навис улыбающийся Шастун. Выглядел он так, словно вот-вот с низкого старта готов был рвануть куда-нибудь на горячие точки, дабы совершать великие дела во имя спасения мира. К тому же он еще и был одет. Не совсем ясно, почему это обстоятельство так сильно удивляло Арсения — будто бы он каждый день в своей квартире заставал щеголяющих, в чем мать родила, мужиков. Но кое-что его всë равно немного напрягло, но не до такой степени, чтобы он проснулся — его с утра нужно как футбольный мяч пинать, чтобы разбудить, и то, возможно, даже не помогло бы особо. Антон навис над ним с полностью черными белками. У Арса глаза покрывались темной пеленой, только когда он испытывал слишком сильные эмоции. Если у Антона так же, то что заставило его с утра быть на взводе? — Я тебе не член, чтобы так легко и просто по утрам вставать. Что-то случилось? — сонно почмокивая, Арсений разорвал перестрелку взглядов, закрывая глаза и надеясь, что Антон там сам как-нибудь догадается ответить ему. — Ничего, кроме наступления утра, а почему ты спрашиваешь? — У тебя глаза черные. — А... — Хуй на. Арсению тут же прилетел тычок в бок. — Это ты сам меня научил, че возмущаешься-то? — попробовал оправдаться Арс. Ну, если действительно такой говор испокон веков был присущ самому Антону, который, на секундочку, жил в его голове и теле несколько лет, а он еще и наезжать удумал теперь за такое. — Ты просто продрых все выходные и меня без линз не видел. Арсений от такого заявления даже соизволил разлепить веки. — У меня, кажется, примерно с семнадцати лет глаза полностью черными стали, причем на постоянной основе. Постепенно темнели, темнели, пока и вовсе не заполонили всë глазное яблоко. До этого момента я был в специальных линзах, причем, если ты заметил, светло-коричневого цвета, хотя по природе у меня глаза такого орехово-зеленого оттенка. В свободное от линз время я ношу очки с темными стеклами, но при тебе решил не надевать, всë просто. — Антон развел руками, поднимая уголки губ. — Ну, слушай, классные у тебя глаза, тебе неплохо так идут. — сонный Арсений — самый искренний Арсений. Даже если искренность эта будет смахивать на откровенную чепуху. — Спасибо, они мне нужны, чтобы видеть. — Антон, под стать Арсу, тоже попытался использовать что-то наподобие неумелого детсадовского флирта. Причем не получилось ни у первого, ни у второго, поэтому Шаст первым прервал дальнейшие дискуссии на эту тему: — Всë, Арс, солнышко проснулось, новый день на дворе, вставай уже. — он наглым образом попытался стянуть с чужих ног одеяло, но Арсений уже сам, обреченно промычав в подушку что-то, очевидно, из древних проклятий, отскреб себя от дивана. Он вообще не выспался, хотя, как Антон и говорил, все выходные безмятежным куском камня или говна, раз уж на то пошло, провалялся, точно пригвожденный к этому самому дивану. Сон у Арсения занимал примерно двадцать часов в сутки. Антон сказал, что это, почему-то, нормально. Арс поверил, он ведь с этим Молодым Чебуреком пять лет рука об руку прожил, столько всякого дерьма вместе прошли, хоть какая-никакая ниточка доверия должна была выстроиться. Самого Антона, кстати, всë то время, пока Арс не спал, в квартире не наблюдалось. Арсений не выяснял его местоположения, понимал, что тому нужно расхлебывать всю ту наваренную за несколько лет кашу. Тем более он сам потом признался, что вроде с друзьями встретился и со своим чем-то разбирался. Арсений, точно запрограммированный, поплелся в ванную, дабы принять душ. В течение последних дней, он стал чувствовать себя словно не в своей тарелке. Его уже начало тревожить состояние Антона. Дело в том, что у него сложилось свое до одного момента нерушимое представление об этом парне, которое теперь развалилось, аки карточный домик на ветру. Шаст, может, только в роли симбиота был таким — беззаботно забавным, вечно вставляющим свои не всегда уместные комментарии и простым, как дырка от бублика. А в роли человека он выступал как реальный человек — просто удивительно, правда? Как умеющий чувствовать не только одной радужной стороной. Как умеющий иногда выключать свои клоунские режимы. Как человек, имеющий однозначные хитросплетения души. Например, сейчас он был совсем не узнаваем — вечно сам себе на уме, на лице залегла печать задумчивости и какой-то отрешенности. Улыбка хоть и широкая, но какая-то натянутая, точно он ее давит из себя. У Арса уже имелось предположение насчет этого — просто Антону теперь придется привыкать жить заново — в собственном теле, наложившем на него дополнительные и, стоит отметить, очень неожиданные обязательства. Сам Арсений даже представить не мог, что бы он принялся делать в сложившейся ситуации. От «счастья» повесился бы, наверное. Арсений по-прежнему оптимист и любит жизнь, да. Пока весь рой мыслей перелетал из одного полушария в другое, Арс пребывал в прострации. Горячие капли барабанили по эмалированной поверхности ванной. Не внушающие радости перспективы долбили черепную коробку примерно с той же силой. Непонятно, сколько еще времени продлилось это забытье, если бы его не выдернул из этого состояния скрип двери. Арсений обернулся и тут же со скоростью взмаха крыла колибри задернул открытую до этого момента штору. — Блин, Арс, прости, не подумал, что ты не закрываешься, — чуть ли не врезавшись в дверной косяк и быстро выставив руки в защитном жесте, рассыпался в извинениях зашедший Антон. — В этой квартире никто, кроме меня, никогда не жил, захер я должен тогда закрываться? — пробурчал Арсений, кусая губы от возмущения и смущения. Несмотря на это, вины Антона в произошедшем тоже не было — Арс сам проплыл в душ, как призрак отца Гамлета, и завис в обнимку с душевой насадкой, поэтому и вода лилась тише падения снега на крыши домов. — Захер — это торт такой, ты мне сам говорил. И, не хочу показаться той самой мамой в примерочных, но фраза «да что я там не видел» была бы очень уместна в сложившейся ситуации, — Антон хихикнул и тут же прокашлялся, начав в чем-то копошиться. Арсений покраснел то ли от слишком горячей воды, которая, сама себе хозяйка, начала повышать свою температуру до состояния, когда в ней уже пельмеши варить можно, то ли от осознания того, что Антон действительно знаком со всем его телом «от» и «до». Ему аж фыркнуть от этой несправедливости захотелось — главное, Антон его видел нагишом, а он Антона — нет. Но и с яростью бросаться на Шастуна, под вопль: «а ну-ка снимай портки, оголяй задницу!» — он тоже не собирался. Это бы убило всю их дружескую идиллию в тот же момент. И пока Арс пытался внятно сформулировать ответ в своей не совсем еще проснувшейся голове, дверь ванной снова скрипнула, оповещая о том, что Антон, под шумок льющейся воды, незаметно вышел.

***

Еще десять минут утра ушло на то, чтобы Арсений стоял и ошарашенно пялился вперед, как баран на новые ворота, а если быть точнее, то на «новые» руки. Он хотел по привычке натянуть поверх что-то с рукавами — пиджак или водолазку, как обычно, но вдруг остановился, хлопая себя по лбу. До него только сейчас дошло, да даже, твою мать, во время принятия душа не дошло, что у него больше нет черных узелков вен на руках. То есть, теперь он может прийти в вуз в... футболке? Он не красовался в своих любименьких футболках с тупыми надписями больше четырех лет, и от этого в душе становилось так радостно, что где-то на подкорках сознания даже взорвались парочка фейерверков, как после выигрыша в компьютерную косынку. Радостно не от того, что не ходил в футболках так долго, а от того, что сегодня весь мир, точнее вуз, увидит его в футболке «pen is art». Полностью собранный, Арсений вышел на кухню, дабы позавтракать. Вернее сказать, по-быстрому закинуть в себя яблоко, потому что адекватной еды в холодильнике нельзя было днем с огнем найти. Но, удивительно, его там уже ждал Антон с наскоро приготовленными бутербродами из масла и сыра. — Ты, конечно, можешь выпить какой-нибудь йогурт со злаками, но я бы тебе советовал за два дня твоего почти беспрерывного сна в кои-то веке плотно поесть, а то ты выглядишь... Не обижайся, но как плевок зубной пасты «Колгейт» из «Пятерочки» — такой же бледный и вообще не в самом соку. Арсений хмыкнул, не собираясь противоречить — у него в доме зеркала есть, в которых он отражается — он ведь не вампир, хотя в оттенке бледности мог потягаться с этим монстром. Еще бы и выиграл ему назло. Антон толкнул чашку с кофе ближе к другой стороне стола и сел сам. — Кушай, и через десять минут выходить будем. Арсений завис с откусанным куском во рту. — А ты пошему не ешь? — не до конца прожевав, спросил он. — Я раньше встал и пасту, которую мы позавчера заказывали, доел, прости. — извинился Антон с таким видом, будто Арсений жил все свои двадцать два года только ради этой самой двухдневной карбонары. Не удержавшись, Арс прыснул со смеху. И снова замер, задумчиво морща нос. — Куда мы будем выходить через десять минут? В смысле, я-то в вуз, а тебе куда? — Мне тоже в вуз. Нужно свою репутацию восстанавливать. Пять лет ни слуху, ни духу, точнее, духу, только в твоем теле, пора бы и честь знать. Спасибо деду за победу, маме за то, что она есть, а папе за способности к гипнозу, которым я владею немного получше тебя, — Антон без лукавства улыбнулся, подмигнув. — Ну, уж извините, товарищ радиоактивный, — пробурчал Арсений, запивая бутерброд кофе с молоком. Вкус — песня просто, как в детстве перед школой, не хватает только «Ну, погоди!» по телевизору и летящего крупными хлопьями снега за окном. — А еще я за тебя немного переживаю, я тебе об этом еще на катке говорил. Нужно быть почаще рядом, на случай чего. — спустя несколько секунд молчания добавил Антон, тут же встав, чтобы уйти с кухни. — Пойду у тебя из гардероба вытащу себе какую-нибудь водолазку, которая тебе больше не нужна, а мне «ой как» нужна. Ты пока можешь спокойно дожевывать. Арсений аж завис на несколько секунд. У Антона, он прокрутил чужой образ в голове еще раз, действительно выступающих черных вен было куда больше, чем у него во времена пребывания последнего в собственном теле. Их было даже настолько много, что они добирались аж до шеи, которую Арсений тоже умудрился, оказывается, рассмотреть вполне себе подробно. А что творилось в принципе по всему остальному телу — стра(ст)ш̶но представить. Кусочек сыра беззвучно отвалился, упав на пол. Арсений наконец разогнал какого-то черта занесенные в его голову не тем попутным ветром облака с порнушными думами о черных венах, и как они смотрятся на теле Антона, и продолжил в темпе «дожевывать». Через обозначенные десять минут парни вместе потопали на автобусную остановку, навстречу новым приключениям, а конкретно — на учебу, будь она неладна.

***

Шла уже третья пара. Шастун потерял счет времени, бегая из кабинета в кабинет по всем этажам. Но сейчас, в получасовом перерыве между парами, который уже, увы и ах, почти прошел, он наконец остановился, дабы перевести дыхание. Последним в его списке важных учебных дел стоял поход к ректору, но к нему можно было попасть только через несколько минут, поэтому пока что Антон стоял вместе с Арсением возле лестницы. — Слушай, можешь сейчас дать мне телефон свой? — спросил Антон, чем-то вдруг заинтересовавшись. — Ну, сейчас дать не обещаю, а телефон держи. — Арсений с невозмутимым лицом протянул смартфон в чужие руки. Антон фыркнул. — Мне кажется, ты ну уж слишком много всякой словесной шелухи от меня подцепил. Арсений пожал плечами, не особо вслушиваясь, так как всë его внимание заострилось на прикованном к нему взгляде. — Антон? — не поворачивая головы, окликнул он. Антон, стоявший за его спиной, сделал шаг и снял очки. — Журавлев. — констатировал факт Шастун, продолжая неотрывно пялиться на застывшего с выражением ужаса на лице парня. Не прошло и нескольких секунд, как тот уже поспешил скрыться с их глаз долой. — Интересно, чего это он... — но завершить вопрос Арсений не успел, потому что зазвенела трель звонка. — Подождешь меня после астрономии минут пять, если я задержусь? Кстати, она же у тебя последняя? — уже поднимаясь на четвертый этаж, где находился и директор, и пара, быстро обронил Антон, прежде чем их с Арсением пути должны были разойтись. — Всë правильно, конечно, подожду. Шаст постучался в первую дверь, а Арс двинулся дальше по коридору.

***

Антон сидел в кабинете ректора, по собственным меркам, больше часа, и, вроде бы, дело уже стояло одной ногой в шляпе, когда он ненадолго выпал из реальности, по причине вставшего поперек глаз видения. — Ты хоть все матерные словари мира сейчас процитируй, но я вдруг и сразу не захочу пойти на «это». — рассматривая какой-то черный сверток, покачал головой Журавлев. — Че ты ведешь себя как баба? — рыкнул на него Зинченко, явно вложив в тон голоса всю презрительность, которая вообще могла существовать на планете Земля. А для некоторых особей слово «баба» равно красному флагу для быка, не стал этим исключением и Журавль. — Сам баба! Просто... — Журавль замялся, в точности вспоминая, как на него на лестнице посмотрел Антон. Этот взгляд произвел на него такое впечатление не только потому, что был взглядом черных глаз, а еще и потому, что он узнал этот взгляд. Именно его он видел в отражении глаз Арсения в тот день. — Сам давай, с вот этим делом, — голова его указала на черный сверток. — а я просто с тобой пойду, на случай чего. Мне это не так сильно нужно, как тебе. — Вот и не нужно было яйца мять, с самого начала бы так. — Зинченко развернул пакет, чтобы положить содержимое в карман собственной куртки. В руках его заблестел складной нож-бабочка. С силой зажмурив глаза, Шастун прогнал эти страшные картинки, но прежней сосредоточенности на деле вернуть уже не получилось. Сердце колотилось где-то в горле, а грохот его доходил аж до ушей. Нервно сглотнув, Антон попытался наскоро завершить всю эту боковушку . Он поспешно схватил собственный диплом, на который работал далеко не пять лет, хотя первый курс там самым честным образом должен был отпечататься, но на этот диплом он и его способности работали весь сегодняшний день. Неважно, каким образом, главное, что выдалась удачная возможность получить желаемое — философия на пальцах. — Извините, вам, кажется, звонят из... Министерства? Забудьте про меня. — быстро стянув с себя очки и черными глазницами глянув на немолодую темноволосую женщину, он выскочил за дверь, путаясь в собственных конечностях. И неважно, подействовали там чары его темных глаз или нет... Ему ужасно как срочно нужно на улицу.

***

Перед глазами то и дело вспыхивали, как ориентиры, картинки, позволяющие Антону двигаться в правильном направлении. Он быстро нацепил поверх водолазки тонкую черную куртку и вылетел на улицу. Там опасность, угроза, паника — предупреждало сознание, но ему на каждый из этих пунктов было фиолетово. Опасности ему самому нечего опасаться, угроза тоже особого не угрожает, а панику можно сбросить, как змея — старую кожу. Причем панику он эту делил пополам с еще одним человеком. Арсений. Очередное видение привело ноги за угол, заставив остановиться. У Антона буквально чуть не отвалилась челюсть. Не могли же эти двое оказаться такими кончеными ублюдками? Очевидно, могли, раз решили устроить потасовку прямо на территории вуза. Спасибо, что хотя бы не под окнами ректора, что уж там. А еще они были кончеными просто потому, что в гробу они, походу, видали правило «двое на одного нечестно», ибо то, что зависло перед глазами Антона, буквально парализовало всё тело, без возможности сдвинуться. Арсений, согнувшись почти пополам, с застывшей гримасой боли держался за бок или, скорее, за ребро, и загнано дышал, но никак у него не получалось вдохнуть и наполнить грудь воздухом сполна. Острая боль не давала шанса даже вдохнуть нормально. Журавлев с окровавленным носом — Антон сразу понял, чьих это рук дело, и совершенно не был против насилия в сложившихся условиях — даже не вытирал текущую по подбородку алую жижу, а только стоял, точно выжидал чего-то. И Зинченко с покрасневшей скулой и разодранной губой. Чем отличался от этих двоих Арсений — он защищался, а не нападал. Антон сам проворонил тот момент, когда на виске выступила черная вена, начав пульсировать из-за бешеной ярости — Зинченко сделал два шага по направлению к своей «жертве». Арсений с промедлением выпрямился, намереваясь снова врезать тому в челюсть, но тут как тут уже явился Журавль, всей своей далеко не маленькой массой опрокидывая чужое тело на ледяную поверхность. Антон не понял, что это со звоном хрустнуло: тот самый лед, собственное к херам разбившееся сердце или кости Арсения? Журавлев зажал брошенное тело, в то время как Зинченко уселся на корточки рядом и активно принялся размахивать кистью, перебирая в руке... Тот самый нож-бабочку. Главной задачей для Шастуна стало — вовремя остановиться, ведь он уже заранее знал, что Арсению теперь опасность не угрожала, он может его организм даже по кусочкам собрать с помощью способностей, если то потребуется. Но в голове уже будто бы включился опасный, горящий ярким, почти пламенным красным светом режим «крошить ебальники» — это конечная. Точка невозврата. Шаст со скоростью света летел в ту сторону. Без лишних слов и прелюдий он со всего размаху впечатал собственный кулак в чужую обнаглевшую харю. Зинченко накренился, но не упал и ошалело выкатил свои глаза. — Ты че, чертила, вообще уже?! — рявкнул он, тут же вскакивая на ноги. Дистанция между двумя сторонами была чуть больше вытянутой руки. Зинченко снова захотел броситься теперь уже на Шастуна с тем же ножом, чтобы отметелить этого дрища по полной, но и в Антоне уже проснулась жажда мести, которая точно не дала бы этой сволочи совершить задуманное. Балисонг в полете замер на половине своего пути, не добравшись до его бока. Трясущаяся рука Зинченко отпустила нож, и лезвие, блеснув на солнце, острием воткнулось в замерзшую поверхность. — Ай, ай, ай, ай, ай, — почти захныкал парень, когда Шастун медленно начал выгибать чужие пальцы по одному в обратную сторону. Сам Антон не посмел коснуться даже кончиком собственного пальца до него. Всё это «дело рук» не его рук, а способностей. Шаст на самом деле не злопамятный, но когда дело доходило до близких ему людей... Начиналось месиво. Натура требовала вершить правосудие. Антон до сих пор помнил тот хруст, с которым грудь Арсения ударилась о поверхность. Пусть хруст этот повторится снова, но уже с другой стороны — не со стороны Арса. Послышался болезненный вой — первый палец на правой руке Зинченко сломан. Следом раздался призыв «отпустить» от Журавля, просьба осталась неуслышанной, второй палец тоже был сломан. — Бог любит троицу? — уголки бледных губ еле заметно поднялись. Антон сделал финальное движение руки — не долго музыка играла, смертный час настал и для третьего пальца. А вот насколько грешно в сложившейся ситуации было приплетать бога — вопрос, конечно, весьма сложный. Схватившись за локоть, Зинченко упал на колени, жалко мыча и часто-часто дыша. Антон оставил бедолагу и присел рядом с Журавлевым, который в преддверии ужаса уже продумывал план бегства от «этой твари». Но Шастун не пальцем деланный, он деланный грозой и радиацией — не даст парню свалить в закат так быстро. Приспустив очки, Антон размеренно заговорил: — Дмитрий, ну, ты ведь нормальный парень, зачем ты во всë это дело полез? — не дав возможности ответить, он продолжил: — А вот теперь придется тебе с головной болью весь вечер мучиться, на стенки лезть, губы в кровь кусать, ничего не помнить о произошедшем сегодня, но ведь ты сам это выбрал, правда? — теперь уже наступило молчание, потому что Шаст действительно ждал ответа. Журавлев коротко кивнул, как завороженный — гипноз уже подействовал. В своем воображении Антон начал по кусочкам рассоединять последние полчаса из жизни парня, раскладывая их на новый, выгодный ему лад. — Иди домой. — после этих слов Шастун натянул очки обратно, а Журавль, как по приказу, встал и, не оборачиваясь, пошел прочь. Осталось только разобраться со вторым экземпляром из комплекта «50 оттенков тупости». — Встань. — приказал Антон корчащемуся от боли Зинченко. На этот раз Шаст и вовсе снял очки, нефтяными зеницами уставившись на парня. Желваки на его лице зашевелились, он начал: — Просто, твою мать, забудь про него. Ты не знаешь никакого Арсения Попова, ты никогда его не встречал, не видел, не трогал. Ты забудешь про все ваши потасовки, про всë, что с ним, Матвиенко и Позовым, связано. Но. Ты навсегда запомнишь эти черные глаза, которые смотрят сейчас на тебя. Ты всегда будешь помнить то, что я могу с тобой сделать. Один мой вид внушает тебе страх. Опасаясь, ты больше не притронешься ко всем тем людям своими мерзкими руками. — прохрипев последние слова тем же уже знакомым Зинченко рычащим басом, который вырвался из глотки Арсения при том первом их замесе с Матвиенко, Антон отшатнулся, брезгливо выпуская из рук ворот чужой куртки. — Проваливай... Проваливай! Пару раз бездумно хлопнув глазами, видимо, безрезультатно пытаясь прийти в себя, Зинченко, в отличие от Журавлева, не просто ленивой походкой поплелся к воротам, а кинулся долой от этого взгляда, от этого места и от этого парня с черными глазами и выступающими на скулах такими же черными венами. Когда всё было позади, Антон тут же кинулся к Арсению, усаживаясь на колени рядом с чужим телом. На фарфоровой коже чужого подбородка уже засохла кровавая полоска от разбитой губы. Шаст уложил одну ладонь на вороную макушку, начав перебирать пряди, а другую — на грудь. Вторая ладонь выступала в роли своеобразного медицинского сканера — некий собственноручный рентген показал пару синяков в области солнечного сплетения и сломанное ребро — тот самый хруст принадлежал ему. Еще и костяшки были окровавлены, в некоторых местах не то посинев, не то покраснев — при коллаборации получился фиолетовый. Антон винил во всем себя, потому что только он нес ответственность за собственные силы, поступки, а также последствия и первых, и вторых. Арсению такой недочеловек в своей жизни не нужен. Слишком много неприятностей, слишком много угроз для безопасности, слишком сумбурные стечения обстоятельств, слишком много крови и жестокости, слишком много бесчеловечности и аморальности, и завершал весь этот букет дерьма он сам — Антон, с которым Арсений чисто гипотетически жил на протяжении нескольких лет, а физически — совсем нет. Антону вновь пока что нужно держаться от Арсения как можно дальше. Но перед этим нужно исполнить свой последний долг. Ледяные пальцы подцепили замочек на кармане чужой куртки и вытащили оттуда телефон. — Але, Сереж? Не занят сейчас? Сможешь, по старой дружбе, выполнить одну мою просьбу?