Сам себе хороший друг

— А вот мне недавно парень один молоденький, твоего примерно возраста, наверняка экстрасенс какой-нибудь, предсказал, что ты скоро вернешься, и я почему-то прямо его словам поверила. Не зря, значит. — женщина наконец присела, двигая полную тарелку фаршированных блинов ближе к другой стороне стола. — Господи, каким был тощим, таким и остался, вы только посмотрите на него, люди добрые... — старческое лицо ее исказилось в выражении великого страдания по худющему внучку. — Ба, ну, ты за четыре года со своим желанием откормить меня до размеров бетономешалки тоже, знаешь ли, не изменилась. — Антон взял горячий блинчик с ветчиной и сыром в руки. — Но и ты тоже не изменился, дорогой, и мы оба понимаем, что я имею в виду под этой фразой. — в тоне чужого голоса проскользнуло что-то похожее на смятение. — Ты почему матери соврал, что эти твои «странности» пропали? Ты ей про это еще два месяца назад сообщил, но они до сих пор с тобой как были, так и остались... Или, может, это я — дура последняя — сижу, не понимаю чего-то? Антон отложил блин обратно в тарелку — пускай остывает. — Они скоро пропадут, я в этом уверен больше, чем учитель геометрии в теореме о равенстве треугольников. Ба, правда, ты же знаешь, что я в таких делах никогда не ошибаюсь. Завтра их уже не будет, а билеты на вечерний поезд у меня давно куплены. Сразу поеду в Воронеж, домой, к маме. — дабы не смотреть бабушке в глаза, Шаст около минуты с великим усердием, да так, что даже слышно было, как капает на пол пот со лба, убирал со стола невидимые крошки. — Уже завтра?! Антон поднял голову. Не было похоже на то, что бабуля рада. Она, походу, наоборот, расстроилась. — Слушай, а ты тогда сможешь шею мою потом глянуть? А то она у меня так ноет уже несколько дней подряд, невозможно просто. Не пойму, что к чему... Антон облегченно выдохнул. — Конечно, давай сейчас. — он встал и приблизился со спины, положив руки на теплую шею. Несколько минут в кухне стояла абсолютная тишина. — Ба, а что там с дедом, мы же с ним четыре года не виделись?.. — Да бог его знает, сынок. Уж поди не помер, от склероза-то. Я как переехала сюды на квартиру, так про него все эти четыре года и не слышу. Кажется, до сих пор в этой Молниеборке своей живет, да не знает забот, кроме как забыть в ларьке сдачу от сигарет. Антон усмехнулся. Он по деду, в отличие от бабушки-то, успел соскучиться, потому что тому же Арсению в ту деревню больше не приходилось после переезда его бабули ездить. Да, — думалось Шасту, — Арс бы и не захотел ехать туда снова. Еще немного помассировав шею, он наконец изрек: — Не переживай, бабуль, это просто на погоду, но я всё равно с болями разобрался, теперь лучше? Он отстранился, наконец взяв со стола еду, и тут же откусил добрую половину блина. — А-а-а, тады понятно, там ведь с самого утра тучи проглядывались, а сейчас, что и говорить — гроза вообще близко подошла... Да, сынок, действительно лучше, — женщина размяла шею, повертев головой в разные стороны. Антон ее беспечности разделить в данный момент не смел, хотя имел огромное желание. Ноги его рванули к зашторенному окну, а пальцы с остервенением принялись дергать занавески. — Воже правый, нет, блин, левый, гошподи, мне шрошно нужно вежать... дела! — на ходу активно работая хлеборезкой, чтобы побыстрее прожевать, Антон взялся собирать вещи, которые со вчерашнего вечера оставил в бабушкиной квартире. — Бабуль, спасибо огромное за блинчики, мои любимые, но я правда очень опаздываю, — звонко чмокнув на прощание старческую щеку, он пулей вылетел из квартиры, точно ему кочергу в зад запихнули и провернули пару раз для большей скорости. — Антош, ты ведь даже... — брошенное в след «не доел» зависло в воздухе, так и не долетев до адресата. Железная дверь громко хлопнула. По лестничной клетке прокатился топот быстро сбегающих вниз по ступеням ног. Время для Антона было на исходе.

***

Если бы Молния МакКуин увидел размахивающего своими длиннющими ногами Антона, одновременно бегущего и пытающегося остановить первое попавшееся такси, он бы задержал его всего на секундочку, чтобы выразить свое полное восхищение. Не каждый день встречаешь человека, способного преодолеть расстояние в пятьсот метров чуть ли не за полминуты. Заскочив в машину какого-то не совсем русского, но совсем отзывчивого водителя, Антон в конце концов позволил себе перевести дыхание, хотя по-прежнему оставался на взводе. Не дай бог он не успеет. Грозовые тучи в небе над ним висели слишком угрожающе, да к тому же цветом они были почти свинцовым. Дождем же даже и не пахло. А сухая гроза — это убийственная гроза. Это просто гребаный митинг электричества против всего мира. Антон уже не понаслышке знаком с этой дрянью. Он так однажды в сухую грозу вышел на крыльцо (не почесать свое яйцо, как в том тупом стишке про зайца, нет), чтобы отдать очки одному «мальчику», по совместительству соседу деда, а потом буквально в этом же «мальчике» остался жить сроком на пять лет. Вот такую хохму эта сухая гроза ему устроила. Как бы тут не усикаться со смеху. Теперь главное, чтобы этот самый «митинг электричества» не начался слишком рано, до его приезда к назначенному месту. Если гроза ударит до того момента, когда Шаст приедет к Арсению — всë кончено. Он не успеет использовать свой дар убеждения, прежде чем тот пропадет с первым грозовым отголоском. Антону такая перспектива совсем не симпатична, ведь он хочет, чтобы Арсений забыл про его существование, потому что «так будет лучше для них двоих». Он это самое предложение и пытался донести до Арсения через эфиры, где собственными действиями влиял на улучшение уровня жизни других людей. Зато теперь его совесть немного успокоилась, сполна отведав «подвигов», о которых она кричала и просила на протяжении нескольких лет с его-то (!) способностями. В итоге молитвы собственной совести были услышаны, и Антон сделал всё, что было в его силах. К тому же поработал еще и в личных интересах — оставил весточку для одного своего хорошего знакомого. Точнее, он надеялся, что это сработало. Арсений — мальчик умный — должен был довольно быстро сообразить. И если в итоге Арсений всё же прекрасно понял смысл фразы, то остается еще один вопрос... Готов ли он к... такому? Но с другой стороны — после всего произошедшего Арс наконец заживет нормальной жизнью — без ужасных воспоминаний о нечеловеческой сущности, обитающей в его теле несколько лет; без любого воспоминания об каком-то там Антоне Шастуне, который чуть было не разбил всю его жизнь на мелкие кусочки, хотя, если шагать от противного — он уже ее разбил — на «до» и «после». Так будет лучше для нас двоих. Помнишь? — твердило сознание. Антон мысленно кивал самому себе. Он прекрасно помнил. Теперь главное успеть, пока способности еще существовали в теле. Мужчина за рулем излишне красноречиво и громко рассказывал по счету, кажется, уже десятый бородатый анекдот, а Антон только прожигал глазами то дорогу, то темно-синие тучи, с каждой минутой приближающиеся всë быстрее, как пить дать намереваясь нависнуть над всем районом сразу. — Извините, пожалуйста, мы можем ехать немно-о-ожечко побыстрее? — Шаст чуть не сточил все зубы в порошок, пока произносил эту фразу. Эта колымага, в которую он так «удачно» сел, казалось, еле шевелилась, имея скорость в десяток километров в час. Антон пешком бы прытче дотелепался до двери чужой квартиры. Шаст не сразу допетрил, что фраза «да, конечно», произнесенная буквально через секунду после его просьбы, в переводе с водительского диалекта означала «сделаю вид, что ничего не услышал. Совершенно не понимаю смысла брошенной претензии, если тебе так надо, то пиздуй на своих двух лапищах, нашелся тут...». Скорость как была черепашья, так и осталась. Скорость туч на небе тоже как была сравнима с человеком, отхватившим диарею и вследствие того ищущего сральник — а это, на минуточку, быстрее скорости света — такой же и осталась, если даже еще не ускорилась. Терпение Антона потихоньку начало выходить за пределы разума, где оно и без того сидело за решеткой с полностью открытой дверью и без какой-либо охраны. С промедлением моргнув, он натянул на лицо улыбку и в одно мгновение сбросил ее, молниеносно взметнув взгляд на спидометр. Придется самому регулировать скорость этого ведра с гайками. Стрелка скорости поскакала вверх. Картинка за окном начала убыстряться. Водитель сглотнул, недоверчиво косясь на скачущий спидометр. — Что за х... — голова его повернулась в сторону заднего сидения, где, черными своими глазами уставившись в счетчик, сидел Шастун. — Твою мать! Машину знатно качнуло в сторону. Чужие руки пытались уйти с обочины, хаотично вертя руль, как барабан на «Поле чудес». — Выходите, слышите, уходите отсюда! Выйдите из моей машины, покиньте салон! А ну-ка пошел вон! — испуганные крики вывели Антона из концентрации на ускорении счетчика — всё равно уже бесполезно было что-либо предпринимать, когда стоишь практически на тротуаре. И упрашивать водителя провезти его буквально несколько сотен метров до нужного пункта тоже малины бы ему сейчас не сделало. Пришлось, аки горная лань, скакать до двадцать второй квартиры самостоятельно. С опасением, что машина в миг превратится в кучу металлолома, но без особой жалости, Антон с дьявольской силой хлопнул дверью, оставляя за собой побледневшего от увиденного водителя. Всё с дядечкой этим нормально — максимум инфаркт. Но Антону сейчас не до какого-то там бородатого мужика. Единственный мужик, до которого ему в данную секунду реально было дело, назывался вот уже как двадцать три года Арсением, а не каким-то там Айдыном. И еще ему было дело до грозы, чернильные тучи которой вот уже как полчаса навевали на него дикую панику. Отныне счет начал идти даже не на минуты, а практически на секунды. Ведь молния могла шарахнуть в любое место буквально в следующую же секунду. Уши, словно у животного, пытающегося распознать следы присутствия своей добычи, навострили слух, чтобы во время топота ног, взлетающих по лестнице, заслышать хотя бы один громовой сигнал. Каждые пять секунд Шаст дергал рукава красного худи, проверяя, не пропали чернильные вены на руках. После замашки перед водителем он достал очки, закрывая глаза. Он откроет их в последний раз только перед Арсением, прежде чем радужки вновь примут свой давно потерянный изумрудный цвет. И он наконец «очистится». Последний этаж. Потом последний лестничный пролет. Последняя ступень. Ноги уже стояли на пороге той самой двадцать второй квартиры, а пальцы с остервенением вжимали звонок в стену. Коленки чуть-чуть тряслись, то ли от резкого подъема по лестнице, но, скорее всего, из-за чертового волнения. В груди поселилось такое мерзкое ощущение, точно целый десяток бездомных кошек ссали прямо в душу, не прекращая, и еще так обильно, будто бы выпили перед этим целую молочную речку. Почему Арсений так долго не открывал? Хотя и прошло всего лишь пять секунд отчаянных попыток, но для Антона все десять... Часов. Шаст подумал, что нервы у него совсем ни к черту, когда вдавил звонок до такой степени, что тот заел и вовсе перестал звенеть. «Заебись, приехали» — именно так это и называлось это дерьмо. Без стука зашедшая истерика притаилась где-то за ушком, слегка покусывая мочку. Антону хотелось заскулить на весь этаж, но он боялся, что тогда не услышит удара молнии, а соседи вызовут полицию, потому что на лестничной клетке рожает какая-то громкоголосая дворняга. Поэтому он позволил себе лишь жалобно хныкнуть, прежде чем начал распознавать звук открывающейся двери. Вот и свет уже сочился из знакомой до боли под ребрами прихожей с детской фотографией маленького Арсюшки на тумбе. Вот и сам Арсений уже стоял прямо перед ним, весь взъерошенный, раскрасневшийся — это он только после душа такой, Антон знал его организм как свои пять пальцев. У Арсения на лице выточился шок глобального масштаба, а у Антона облегчение, примерно той же степени. Ноги его сделали три шага вперед. Арсений, наоборот, двинулся назад, подходя ближе к той самой тумбе с фотографией. Голубые глаза его побелели на пару тонов от невыразимого ступора. Он смотрел на Шастуна не моргая, боясь поверить в то, что происходящее в собственной гостиной не являлось воображаемым плодом его психики, ходящей по тонкому лезвию полного морального истощения, или тем же сном, наверняка поглотившим его после защиты этого идиотского диплома. Антон просто не мог взять и вернуться «вот так». Или... У Арсения не нашлось сил, чтобы попросту открыть рот, не говоря уже об адекватных вопросах. Все те мечтания и грезы, где он кидался Шастуну на шею после его возвращения, просто рассосались в мозгу, точно куча пыли под натиском робота-пылесоса. «Это хорошо,» — подумал Антон. — «что он не начал разговор первым, не разорвал пелену необходимой для момента атмосферы». То, что Арсений просто выпал не то чтобы в осадок, а выпал в принципе из всей жизни на добрые полторы минуты, до Антона не сумело дойти. Молчит — ну, и слава светилам, пускай. Ему лишние вопросы в такой момент не нужны. Антону этот момент сейчас нужен был, как ничто другое, совсем для других целей. Но вновь почему-то стало до жути больно. Снова противно и волнительно. Арсений своими голубыми глазами, полными отчаяния и нежной наивности, сейчас смотрел на него в последний раз, в последние секунды и в последний миг, потому что Шаст уже готов. Он не собирался отступать. — Арс, посмотри на меня, пожалуйста... — рука потянулась к очкам. Необходимо снять их, чтобы Арсений потонул в водах гипноза и подвергся некой процедуре амнезии по отношению к воспоминаниям, связанным с ним же, с Шастом. Потому что так будет лучше — но так думал, к сожалению, один Антон. Взгляд медленно опустился. Пальцы подцепили очки, тут же снимая их. В квартире зависла абсолютная тишина. Казалось, даже стук двух сердец не слышен в эти секунды напряженного молчания. Прервал затянувшееся безмолвие... Крик... Крик грозы. Она кричала, чтобы спасти своего мальчика. Кричала, чтобы не дать Антону возможности совершить ошибку. Кричала, потому что он был неправ в своих доводах и мыслях — для Арсения уж точно не будет «лучше», если из его памяти без разрешения вырвут кусок жизни; кусок воспоминаний о человеке, который заставлял его держаться на плаву последние пять лет, и который был единственным его хорошим другом за все прожитые года, пусть и все эти годы тело последнего не ощущалось. Даже несмотря на это, Арсений был «сам себе хорошим другом», просто потому что Антон всегда находился рядом и не способен был его бросить. Дошел до конца и принял самого Арсения со всеми его замашками. Он без него не вывез бы. И не вывезет потом, если Антон снова удумает свалить за горизонт. Одна природа, казалось, понимала это и поэтому кричала, заключая всё свое отчаяние в ослепительную вспышку света. За окном до ужаса ярко сверкнуло — молния ударила где-то совсем близко, по-видимому, в квадрате ближайшего десятка метров. Через одно мгновение свет во всей квартире погас. Небо снова взвыло, выхаркивая всю скопившуюся в тучах желчь — грянул гром. Ровно через секунду свет вновь озарил квартиру. Антон в панике задернул рукава худи. Черные вены блекли прямо у него на глазах. Рот в удивлении приоткрылся. — Антон?.. Антон поднял взгляд, врезаясь в голубые глаза. До этого момента нахмуренные брови Арсения наконец разгладились, подскочив к макушке. Арс смотрел в его зеленые глаза, пока грудь Антона начинал распирать звонкий смех. Не смея преодолеть в себе ярое желание засмеяться, Шаст сделал шаг вперед, с бархатным хихиканьем прижимая свой лоб к чужому. Он такой дурак. Нет, этого мало. Он просто последний идиот. Идиотище. Антону уже хотелось не просто смеяться, ему рыдать навзрыд от облегчения захотелось. Каким слепым козлом нужно было быть, чтобы совершенно не понимать такой простой истины — исцеление от всех его проблем и страхов заключено в одном единственном человеке, чью шею сейчас же обвили собственные руки, обнимая до хруста в спине. Антон даже думать теперь о неминуемых последствиях того самого, к счастью, не произошедшего, теперь не хотел. Он никогда не расскажет Арсению, каковы были его намерения в этот грозовой денек. Или расскажет, но чуть позже, когда склеенные осколки в груди засохнут крепко-накрепко, чуть ли не намертво. Вот смеху-то от кое-кого потом будет... Арсений первым разорвал крепкие весьма «дружеские» объятья, только вот руки Антона продолжали покоиться на его шее. Шаст снова поднял взор околдованных зеленью трав глаз, со скоростью падающей звезды теряя ориентацию не просто в пространстве, а в буквальном смысле слова. — Можно мне тебя по... — Можно. — Арсений сам толкнулся вперед с таким отчаянным желанием, что зубы их сначала стукнулись во время соприкосновения губ. Антон слегка улыбнулся в поцелуй, начав руками блуждать по всему чужому телу — вот уже шея ушла на второй план, пальцы исследовали косточки ключиц, плечи, которые в его ладонях казались слишком крохотными и узкими, хотя Арсений до сих пор продолжал находиться в теле мужика ростом под два метра. Но рядом с Антоном он — комочек нервных импульсов, вызывающих в данный момент во всем теле возбуждение и смертельный прилив нежных чувств. Невозможно просто чувствовать так много всего к другому человеку. Невозможно быть таким влюбленным. Арсений боялся за собственное сердце — нужно будет как-нибудь к кардиологу, что ли, записаться, а то так от любви жизни лишиться можно. Язык Антона скользил по теплой шее, слизывая еще не высохшие капли воды после душа. Арсений выгнулся, запрокидывая голову назад. Тело врезалось в стену с напором, без малейшего шанса на побег. Лопатки тоже с отчаянием вжались в холодную поверхность. Впрочем, Арсений бы и не убежал даже от таких сладких пыток. Хвала всему святому, что на нем пижамные штаны, которые не так сильно сидели в обтяжку, иначе он бы уже сгорел то ли от стыда, что бугор в характерном месте слишком заметен, то ли от возбуждения. Хотя тут стыдом даже и пахнуть не должно, особенно когда Антон сам тут же терся об него вставшим членом. Арсу пришлось попятиться, пока Шаст, чьи руки уже давно переместились в область «одна на север, другая на юг» — то есть, на лопатки и на задницу одновременно, продолжал сминать его губы своими. Когда ноги врезались в какую-то преграду, Арсений с охом плюхнулся на диван. Антон, как хищник, как чертов лев, выследивший свою лань, навис над ним всем телом, выставив руки в разные стороны. А потом склонился над самой мочкой уха и, несмотря на то, что тот рычащий голос у него давно уже пропал, томно прохрипел: — Я смогу довести тебя до пика за считанные минуты, потому что знаю твое тело лучше тебя. Твое тело — скрипка. Я заставлю играть струны твоей души. В моих руках ты зазвучишь новыми, самые прекрасными на свете мелодиями. — Антон, независимо от своего явного доминирующего поведения, солнечно улыбнулся. Как уметь в себе совмещать и «вот это вот, что-то сильно аКтИвНоЕ», и солнышко — Арсению было до зуда под кожей интересно. Походу, этой магией «энчантикса волшебной пыли» владел только Шастун, один единственный в своем репертуаре. Арсений облизнул губы в предвкушении дальнейших действий этого юного скрипача. Оказывается, Антон тот еще романтик, да к тому же с уклоном в философию. Шаст потянулся к кромкам чужих пижамных штанов, спеша поскорее избавиться от ненужной в такой интимный момент ткани. Арс, торопливо дергая ногами, помог дальнейшему продвижению дела. Теперь на нем, за исключением ночной рубашки, остались только черные боксеры, которые чужие пальцы уже успели приспустить, обхватывая твердый член одной рукой — другую Антон запустил под шелковую ткань рубахи, ощупывая тугие мышцы пресса — Шаст мечтал об этом несколько лет, если не с самого начала попадания в чужое тело. Ох, если бы Арсений с самого знал, что всë это время в нем жил живой человек, который за столько лет просто не имел шанса не влюбиться во все его родинки, венки на руках, привычки, изъяны, в тот же до слез милый нос-кнопку, да даже в ту сплошную гору изюма и изъебонов, без которых не мог существовать Арсений Попов как таковой... Неясно, каким бы образом тогда у них двоих всё сложилось. Арсений был до чертиков влюблен и поэтому тоже отдавал слишком охотно. Любовь само по себе понятие растяжимое, гибкое, имеющее разные вариации в выражении, поэтому Арс тоже любил своего «внутреннего демона», сначала платонической любовью, но потом, когда Антон предстал пред ним, ровно как и пять лет тому назад — на первом курсе — Арсений погряз в кучу любовных куч и был там уже не живуч. Тем более без Антона, по которому он что раньше, что сейчас — тащился, как шланг по огороду. Арсению исчезновение и затишье Шастуна предоставили слишком много свободного времени, дабы пораскинуть мозгами на эту тему, соединить те два конца ниточки и понять, что существо, живущее в нем, и Антон — это одно целое. Это тот же Антон, который всегда поддерживал, смешил, давал советы, никогда не вешал нос, больше чем просто частенько подтрунивал над его поведением, но в то же время всегда приходил на помощь, оберегал, готов был дать в жбан любому, кто посмел бы только дать повод навредить его... не хозяину, нет — его другу, его товарищу, его п а р т н е р у. И это тот же Антон, который на протяжении пяти лет был единственным, кто находился рядом абсолютно всегда. Отныне Арсений планировал продлить этот срок, но только уже без симбиотизма — пусть Антон просто всегда будет рядом. — Быстрее, — громко вздохнув, Арсений сдавил чужой затылок сильнее, открывая рот и порывисто дыша. Антон не соврал — неясно, сколько времени прошло, может, действительно несколько минут, если не секунд, но Арсений уже ходил по тонкому льду, страшась и в то же время нестерпимо желая окунуться в воды приближающегося цунами чувств и ощущений. Руки Антона взаправду двигались как надо, с легкими круговыми движениями, едва ощутимыми надавливаниями, подчиняясь нужному, неоговоренному и нерегулируемому темпу. Хотелось и продлить, и закончить это всë одновременно. В ушах вибрировали слетающие с припухших губ мычания, собственные приглушенные стоны, разошедшийся за окном дождь и то дальние, то совсем близкие раскаты грома. Арс последний раз плавно толкнулся в кулак, взмокшим лбом впечатываясь в такой же влажный лоб напротив. Шарахнул гром, железом перекатываясь по всей земле. — Как думаешь, если в такую грозу дрочить, у нас какие-нибудь потом из ниоткуда маленькие молниеборчики не появятся? — доделывая финальные движения кулаком, усмехнулся Шаст. Со стороны Арсения ответа не последовало — заломив брови, он сжал губы и плотно прикрыл глаза. Ему сейчас было не до ответов. Это Антон не по адресу обратился, необходимо было подождать 10-15 секунд, пока произойдет послеоргазменный откат и перезагрузка системы. Оба мокрые, вспотевшие, зато более чем довольные. А у одного еще и рука грязная и липкая — конечно же, не у Арсения. — Ну, и что я говорил? — Шастун вскинул руку с часами. — Две минуты и двадцать восемь секунд! — выкрикнул он таким гордым голосом, будто они на дроч-олимпиаде находились, а он примерил на себя роль тренера, для которого чем быстрее, тем лучше. — Это с непривычки, у меня не было с... Жалкие попытки оправдаться Антон тут же присек, используя всего одно предложение: — Вы, господин Попов, всë время моего отсутствия предавались «плотским утехам» в душе. Не заглядывайтесь так на мое лицо, просто я всë сам видел, если Вы вдруг забыли про суть моих способностей. Поэтому, давай, не пизди-ка мне, гвоздика. Арсений смял губы куриной жопкой, покрываясь легким румянцем. Или же Антону показалось, может, это просто прошлый после дрочки не сошел. — Короче, я беру реванш. — в итоге выродил из себя Арсений спустя несколько секунд абсолютного молчания, пока рука Антона и секундомер маячили прямо перед глазами. — У кого «короче», тот дома сидит и отращивает. Но тебе отращивать уже некуда, поэтому предложение по поводу реванша принято. Я в душ погнал, сейчас на второй заход пойдем. — Антон с подростковой резвостью вскочил с дивана, оттянул мотню и вприпрыжку двинулся в сторону шкафа, попутно выуживая оттуда полотенце — этот говнюк знал, где что лежит в квартире так же хорошо, как цену на его любимые луковые кольца в переходе возле метро. Высокая его фигура быстро скрылась за дверным проемом. Арсений остался наедине с раскатами грома и шумом включившейся в другом конце коридора воды. Именно в эту минуту он вновь зацепился за ускользающую мысль о том, что после, возможно, уже завтра, обязательно заставит Антона рассказать про те два месяца отсутствия, про тот чудо-светильник, про то гребаное предложение, чуть ли не в грязное месиво разворотившее его сердце, про все его переживания, тревоги, волнения, про способности, которые пропали прямо у него на глазах после первого удара молнии. И сам не посмеет утаить от него хоть что-нибудь, выкладывая начистоту всю подноготную, если та вообще имелась — Антон и без того знал о нем буквально всë. Только вот Арсений про Антона знал куда меньше. Они над этим поработают, исправят. Обязательно. Еще позавчера Арсений думал, что в крышке унитаза больше желания жить и веры в светлое будущее, чем в нем самом, когда на носу сдача диплома, и когда Антон еще подкинул говна лопату за шиворот со своими странными и неоднозначными фразами. А теперь аппендицит его жизни был вырезан — диплом он защитил еще вчера, Антон вновь рядом. В календаре болтался неоторванный со вчерашнего вечера листок — 11 июня. У них двоих впереди еще целое лето. У них двоих впереди еще целая жизнь.