Полет бабочки

      Голова была такой пустой, что, казалось, в неё гулко отзывалось эхо чужих слов. Мирабель совершенно не понимала, что происходило сейчас и о чем вели речь бабулита и неожиданно объявившийся дядя Бруно. Эрнандо. А, да плевать.       У Агустина рядом точно также отвисла челюсть, пока Джульетта хлопала широко распахнутыми ресницами. Можно сказать, шокированы были все, а потому тишина простиралась над столом ещё с минуту, если не дольше. Бруно продолжал стоять, словно его ничего не трогало, Альма же сощурено наблюдала за сыном, пытаясь что-то в нем прочесть.       Наконец, как если бы птицы, собравшиеся на проводах, закаркали по очереди, начал раздаваться со всех стороны разными голосами один вопрос:       Что?       Только-только зародившийся ропот семьи пресекла Альма. Она с легким скрипом стула поднялась, чтобы сын более так сильно не довлел над ней, и распрямила плечи, сложив руки перед собой. Бабулита единственная не спешила за модными веяниями, продолжая носить старомодные темные платья с черным платком в знак траура по рано ушедшему из жизни супругу.       Это делало её похожей на скорбную старую минорку.       А они все были её цыплятами.       – Почему Мирабель? – Альма говорила на удивление осторожно, её цепкий взгляд усиливался сощуренными веками и паутинками морщин. – Даже с Исабеллой у тебя разница в возрасте…       Бруно скучающе сдул тяжелую, темную кудряшку со лба, чем прервал мать.       – Я уже сказал. Пророчество. Без него мы бы не вернулись, – и Мирабель, не отрывавшая по-прежнему взгляда от дяди, который сказал какую-то чушь и бред, искавшая любую маленькую зацепку на смысл, заметила то, что могли другие пропустить. Блестящие карие глаза стрельнули в сторону буквально на мгновение – в неуверенности? в горечи? в страхе? – и быстро вернулись в прошлое положение. Что-то было в этом пророчестве, как и считала девушка изначально! Теперь она была уверена в этом.       Ну, не решив же устроить свадьбу с племянницей, он неожиданно вернулся, верно?       – И что же было в этом пророчестве, Бруно? – всё тем же осторожным тоном произнесла женщина, опираясь ладонями на край стола, отчего стала выглядеть ещё немного внушительнее.       – Всякое, – и снова эта зубастая улыбка, не хватало только сигары для полноты образа. – Бруно попросил не рассказывать. До поры до времени.       Альма качнула головой, неожиданно у неё на лице отразилось такое же горькое разочарование, которое обычно сопровождало её при взгляде на младшую внучку.       – Ты до сих пор не бросил этот детский сад?       Улыбка моментально сползла с лица Бруно. В светлых глазах появилось что-то темное, хищное.       – Нельзя так со своими детьми, мамита. И Бруно, и я, и Хорхе – твои дети. Просто нас не пришлось рожать. Можешь поблагодарить за это.       Было что-то в этом мистически жуткое. У Мирабель мурашки побежали по шее, да и остальные, как можно было заметить краем глаза, поежились. Никто не решался и слова пока вставить.       Альма закатила глаза. Казалось, она единственная продолжала воспринимать эти… перевоплощения, как детскую игру. Мирабель, Камило и Антонио были озадачены, а те же, кто постарше, откровенно беспокоились.       Это ведь было нездорово, верно? Вот так себя вести.       Жизнь в банде с малых лет наложила отпечаток на всех в семье Мадригаль. Но особенно – на старших её членов. Джульетта не могла вставить и слова поперек материнского, и она же была очень осторожна с выпусканием детей за пределы поместья. У Пепы с её нервными припадками и истериками была коллекция успокоительных.       (И ходили слухи, что когда-то в молодости она даже баловалась продукцией «Золотой бабочки», и брат с сестрой вытаскивали её из этого, когда Альма не видела ничего серьезного – всё равно Джульетта вылечит все последствия).       А Бруно… Бруно имел три лица. Что бы это глубинно не значило.       – Что ж… Ладно. Хоть так Мирабель сможет послужить этой семье.       – Мама! – Джульетта всё-таки нашла голос и даже вскочила из-за стола. – Это неправильно. Мирабель ещё мала, куда… какая свадьба? Она не курица, которая просто должна нести яйца!       – Молчать! – рявкнула удивительно бодро для своего возраста Альма и даже стукнула по столу, да так, что тарелки подпрыгнули и раздался звон столовых приборов. – Мирабель должна принести пользу своей семье.       – Почему всё не может пройти естественно? Они все встретят свою любовь и…       – Это разговоры для слабаков, Джульетта, и я тебя так не воспитывала. Помнишь, что было, когда мы старались быть мягче? Ты помнишь, что случилось с Исабеллой? – Альма даже показала на внучку пальцем, на её бледное-бледное лицо и поджатые до тонкой линии пухлые губы.       – Этого бы вообще не произошло, если бы ты не решила пойти по этому пути! – Мирабель огромными глазами следила за тем, как мама впервые за долгое время (и впервые при её жизни) пыталась защитить дочь перед бабушкой. У Джульетты тряслись руки, она не могла подняться из-за ослабевших ног, но голос у неё был сильным и звонким.       – Ты так считаешь, милая? – бабушка даже не разозлилась, она слегка улыбнулась, но это была страшная улыбка. – Тебе повторить, что сделали с твоим отцом, когда мы занимались абсолютно законными и благопристойными делами? Описать в подробностях, во что превратили его тело просто за то, что он по незнанию, по доброте душевной и наивности хорошего человека связался не с теми людьми? А сейчас в кого ни ткни пальцем – он будет не тем человеком.       Все, кроме Антонио, знали полную историю того, что именно произошло с Педро. И за что он встретил такой неблагоприятный и жестокий конец. Возможно, поэтому Джульетта всё-таки перегорела и опустила голову:       – Но… она слишком юна…       – В нашей стране есть закон, Джульетта, – Альма выдохнула какой-то недосмешок-недовздох. – И на этот раз – всё законно.       *       Утро было невероятно особенным. Настолько, что Мирабель весь оставшийся день просидела в комнате, а её даже никто не побеспокоил. Маму с отцом она прогнала сразу, и остальные даже не пытались стучаться.       Она не плакала – ненавидела это делать, так как ещё очень давно поняла, что это бесполезно. Потом ей же страдать от больной головы и горящих глаз. Вместо этого Мирабель легла на кровать, сворачиваясь в клубок, и смотрела в стену, пытаясь уложить целый день несколько простых и вместе с тем слишком невероятных вещей.       Её собирались выдать замуж. Пожалуй, это была наименьшая из всех проблем, потому что Мирабель была той обычной девчонкой, которая мечтала о своей семье, где всё сделает правильно. А для этого нужен муж. Поэтому мысль о свадьбе не являлась шокирующей сама по себе, пусть и, на вкус Мирабель, всё происходило как-то слишком быстро.       Её собирались выдать замуж за дядю. Начиная снова включать рациональное сознание, буквально заставляя себя замереть на месте, а не бросаться что-то делать, кричать, выплескивать эмоции, она понимала, что и это не являлось слишком большой проблемой. Она едва помнила Бруно, он был для неё практически незнакомцем, и рассказы родных в счет не шли из-за своей малочисленности и искаженности. И Альма была права – закон не запрещал такие браки, о чем говорила книга, брошенная на тумбе в раскрытом виде.       Её собирались выдать замуж за дядю Бруно, который ещё и Эрнандо, который ещё и Хорхе, который видит будущее и может быть таким жутким, что даже бабулита осторожничает с ним.       Вот в чём была проблема. Мирабель, как бы то ни было, видела людей такими, какие они есть, и это помогало ей переносить боль, обиды и ужасное отношение к себе. Бабушка Альма была глубоко раненой женщиной, так и не пережившей жестокую смерть любимого человека. Джульетта считала себя плохой матерью и находила всё новые и новые поводы так думать, ходя в замкнутом кругу. И всё из-за того, что в своё время не смогла защитить Исабеллу. Агустин ощущал себя на втором плане, но добрая натура и любовь к семье позволяли ему и дальше оставаться в поместье. Пепа – эмоциональная с детства – привыкла панически бояться навредить кому-то из семьи своим даром, который практически не контролировала из-за расшатанных нервов. Её муж – был такой же тенью, как и Агустин. Возможно, более веселой, но всё-таки – тенью.       Дети семьи Мадригаль носили шрамы тоже, каждый свои, разные по глубине, новизне и болезненности.       Исабелла пострадала больше всего, что сделало её холодной, саркастичной и неприступной. Хотя Мирабель помнила некоторые моменты из детства, когда сестра создавала ей венки, играла с ней и гуляла. Когда она ещё ходила в школу и пыталась вести обычную жизнь. Луиза, обладая даром, была столь загнана ожиданиями бабулиты, что иногда падала в обмороки и дергалась в нервном тике. У неё тоже не бывало времени на младшую сестру.       Долорес рассказывала все секреты бабушке, и это ещё тоже истощало. Её наказывали сначала за слишком болтливый язык, потом – за то, что молчала слишком много. В итоге, бабулита решила: лучше знать больше, чем меньше, и отныне Долорес была её главным информатором по происходящему в доме.       Так Альма могла держать всё под контролем.       Камило казался легкомысленным и веселым, но за этим скрывалось страшное неприятие себя самого. Если честно, родные реже видели его истинный облик, чем чей-то чужой. Особенно Камило любил притворяться старшей сестрой и отцом. Хотя и другие лица тоже надевал часто.       Мирабель всё это выяснила самостоятельно, наблюдая, слушая, сопереживая. Бруно же оставался для неё загадкой. Она не знала, сколько на нем шрамов, насколько изрезана ткань его души, насколько треснуло полотно его разума. Был ли он ближе к Пепе и её бесконтрольности или Исабелле и её холодной отчужденности.       Вряд ли Бруно её любил, верно? Этот брак запланирован бабушкой ради «сохранения крови Мадригаль» и дядей из-за пророчества.       Девушка скинула очки на пол и зарылась лицом в подушку, приглушенно застонав. Черт. Не то чтобы у неё по-настоящему был выбор – она хотела, чтобы семья ею гордилась, хотела быть полезной. Но она никогда не задумывалась, что её полезность будет лишь в способности рожать детей. От родственников.       Мирабель трижды ударилась лбом о подушку. Толку было мало, но хоть каплю эмоций так выплеснула. Её темные кудри успели распушиться и перепутаться между собой, лицо всё покраснело от трения с хлопковой тканью. Юбка с блузкой, наверняка, помялись. И мысли о таких простых вещах почему-то помогли совладать с собой.       Если ничего изменить нельзя, если такова её судьба или если это поможет избежать какой-то страшной судьбы, то Мирабель оставалось лишь встать на проторенный для неё Богом путь с высоко поднятой головой и решительностью в сердце. Иначе какой смысл в этой жизни? Жить постоянно в горечи и самоуничижении? Нет, Мирабель не такая. Замуж, так замуж. За дядю, так за дядю. За Бруно, так за Бруно.       Всё равно свадьбу в один день не сделать – слишком крупное событие для семьи. И это время Мирабель собиралась использовать вовсю.       – Так держать, Мира! – подбодрила саму себя девушка и вскочила с кровати, едва не раздавив очки (Касита предусмотрительно перетащила их подальше, а после постучала дощечками рядом, чтобы можно было найти их). Она быстро поправила перекосившуюся юбку, поддернула плечи блузки и немного пробежалась руками по кудрям.       Для подростка Мирабель думала очень долго. Поэтому пора было действовать. Девушка выбежала из комнаты, даже не понимая, что уже был вечер, и Каситу освещали внутренние лампы, а не солнце. Кто-то нервно стучал посудой на кухне, и Мирабель пошла на звук.       Конечно, там она нашла мать, которая с какой-то невероятной скоростью пыталась испечь кукурузные лепешки, нервно ходя вокруг плиты.       – Мама?       Джульетта подскочила на месте, хватаясь за сердце, но потом обеспокоенно обняла дочь за лицо.       – Мира? Ты в порядке, милая? Я знаю, что всё это очень тяжело принять и это всё неправильно, я поговорю ещё раз с матерью… – у неё глаза были на мокром месте, и отчего-то Мирабель знала – это не из-за неё. По крайней мере, не только из-за неё. Маленькие круглые следы от слез поблескивали на столешнице в тонком слое муки, которую мама ещё не успела убрать.       – Я в порядке. Я много думала и решила, что всё в порядке, правда, – желая поскорее перевести тему и заодно узнать, от чего мама была так обеспокоена, если не из-за неё, Мирабель напоказ принюхалась. – Кому достанутся лепешки? – и улыбнулась.       Её проблемы – это лишь её проблемы. Не стоило маме слишком волноваться. А значит, Мирабель должна была улыбаться и делать это максимально искренне. Снять хотя бы этот груз с плеч Джульетты.       – О. Ох, это для Бруно, – казалось, женщина подавилась этим именем, с которым сегодня было связано слишком много. С одной стороны, это был так давно пропавший младший брат, тот, кто мог понять Пепу и её, Джульетту, лучше остальных, потому что переживал почти то же самое. С другой стороны, брат приехал, чтобы забрать себе Мирабель. Из-за некоего пророчества, про которое не спешил говорить.       Джульетта любила брата, очень сильно. Но она не готова была вот так просто отдавать ему любимую младшую дочь!       – Для Бруно? С ним что-то случилось? – Мирабель нахмурилась, действительно, немного обеспокоенная. Конечно, все они иногда ели стряпню матери просто так, но она бы не готовила простые лепешки в такой спешке, если бы в них не было никакой нужды.       Джульетта замялась, в рассеянности мыслей поглаживая дочь по всё ещё растрепанным кудрям. Мирабель видела вопрос в теплых глазах матери: рассказывать или нет? В итоге, честная натура всё-таки победила. Джульетта вздохнула:       – Мама говорила, что его будут проверять. И я знаю, что через это прошел Агустин и Феликс, и я понимаю, что Бруно не было десять лет, но… – она зажмурилась, прижимая к себе поближе Мирабель, словно одно такое объятие могло успокоить её бушующее в груди сердце, выбивающее нечеткий ритм.       – Бабулита приказала его пытать? – если Джульетта зажмурилась, пытаясь спрятаться в темноте под веками, то Мирабель наоборот смотрела широко распахнутыми глазами за тем, как на лепешках появлялась румяная корка.       Джульетта лишь вздрогнула и обняла дочь крепче, пока через минуту (когда уже начал появляться явственный запах подгорающего теста) не отстранилась, чтобы сбросить со сковороды готовые лепешки.       – Всё уже должно было закончиться. Чтобы эликсир правды, который готовит Иса, сработал, человек должен быть… ослаблен. И… надо отнести лепешки.       Джульетта хваталась за обжигающе горячие лепешки голыми пальцами, обжигаясь и едва замечая это. Мирабель в итоге не выдержала и взяла маму за плечи.       – Мама, успокойся, пожалуйста! Всё будет хорошо. Давай я отнесу лепешки дяде Бруно.       – Нет! Нет, тебе нельзя это видеть.       – Что видеть? Тайную комнату для пыток у нас за стенами? Долорес давно разузнала, где она находится и где туда вход. Она рассказала Камило, а тот уже – всем нам, – Мирабель пыталась звучать уверенно, даже слегка улыбалась, но в душе у неё скребли кошки. Пытать собственного члена семьи… Собственного сына… У Альмы словно не было сердца вовсе. И вместо него был кусочек льда. – Я отнесу, мама. Тем более, мне надо как-то узнавать будущего муженька.       Мирабель улыбнулась шире, даже хотела подмигнуть, но веки не послушались. Несмотря на искренность её слов, веселость, с которой она их произнесла, была насквозь лживой. Джульетта застыла на несколько мгновений, глядя в глаза дочери, а после наклонилась, чтобы оставить пару звонких поцелуев на кругленьком личике Миры.       – Ты – чудо нашей семьи, Мирабель. Почему мама никак этого не увидит?       Тарелочка с лепешками оказалась в руках Мирабель, и девушка поспешила в сторону второго этажа. Там за одной из картин был сделан секретный проход в пространство между стенами. Оно было таким же волшебным, как и весь дом, пусть и выглядело обычно. Касита помогала сориентироваться в узких коридорах и довела до закрытой железной двери, примыкающей к толстым стеклянным стенам. Они не были прозрачными, наоборот, стекло казалось мутным и темным. На подступах к комнате стояла гробовая тишина.       Мирабель прикусила нижнюю губу в нерешительности, потом дала себе внутреннюю пощечину, подняла подбородок и открыла дверь. Тишина прекратилась. Теперь она прерывалась тяжелым дыханием с легкими хрипами на вдохе, и нервным стуком каблучков. Мирабель едва не опрокинула тарелку, когда полностью осмотрела помещение.       Сначала ярким пятном стал розовый комбинезон Исы, раздраженно выплюнувшей «ну наконец-то» и выпорхнувшей из комнаты. Потом в нос ударил металлический запах крови и трав, а потом уже Мирабель осознала всё остальное. И ряды каких-то страшных инструментов вдоль стены, и неудобный, металлический стул прямо по центру, на котором сидел всё ещё пристегнутый за руки и за ноги Бруно, свесивший голову и просто пытавшийся дышать, и кровавые пятна – новые и уже старые.       Она знала, куда направлялась. Но всё равно застыла на месте, не решаясь сделать ещё один шаг. Лишь страшный кашель, сотрясший тело дяди, вытащил её из сомнений и заставил ринуться вперед.       Мирабель мягко взяла дядю за колючий и мокрый от крови подбородок и приподняла его лицо. Светло-карие глаза были открыты, но вряд ли её видели, настолько бессмысленным был взгляд. Девушка почувствовала, как слезы всё-таки накатили на ресницы, и, шмыгнув носом, аккуратно положила тарелку на чужие колени, чтобы схватить лепешку и помочь Бруно её съесть.       Это оказалось сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Дядя был не в полном сознании, он кашлял, задыхался иногда и совсем-совсем не хотел открывать рот.       – Ну давай же, дядя Бруно! Нам с тобой ещё свадьбу играть, детей рожать, давай! – Мирабель говорила это без задней мысли. Ей казалось – какой же ужасной судьбой надо обладать, чтобы вернуться домой спустя десять лет и умереть от пыток, разрешенных собственной матерью?       То ли услышав её голос, то ли всё-таки немного придя в себя от растрясываний, Бруно начал есть. Медленно, но уверенно он проглотил целую лепешку, и ему на глазах становилось лучше. Дыхание выровнялось, хрипы ушли, а взгляд прояснился. И теперь… теперь Бруно смотрел на неё: устало, замучено, но прямо.       Теперь он точно её видел. И узнавал.       Бруно откинулся затылком на спинку стула и слабо дернул руками:       – Не могла бы ты… эм… меня освободить? Пожалуйста?       Ах. Мирабель снова заглянула в чужие глаза. Это были теплые, уставшие, знакомые глаза из детства. И эту неловкую, нервную улыбку она, оказалось, помнила.       Расстегивая ремни, намертво прикрепленные к металлическим ручкам и ножкам, девушка точно знала, сейчас перед ней не Эрнандо и не загадочный Хорхе. Это был её дядя Бруно.       Несмотря на то, что теперь эта пыточная камера и запах крови будут приходить Мирабель в кошмарах, она отказывалась сожалеть, что в тот день пришла помочь.