***
Выходные у Диба прошли очень нервно. Он плохо ел, почти не спал и вообще не мог делать ничего, кроме как постоянно нарезать по дому круги. В каждый момент он ждал взрыва, нашествия свиней-вампиров, всего, что в теории могло погубить всю жить на Земле. Но шли часы, невыносимо медленно тянулись секунда за секундой, а апокалипсис все не происходил и не происходил. В какой-то момент Диб даже поймал себя на мысли, что ему было бы значительно легче жить эту жизнь, если бы прямо сейчас произошло хоть что-нибудь. В конечном итоге своими метаниями он добился того, что сестра пригрозила переломать ему ноги, если он сейчас же не угомонится. И вот тогда-то Диб и вышел из себя. Он закатил эпичный скандал и с воплями, что никто вокруг него не понимает, насколько все серьезно, разбил любимую лампу отца, сделанную в виде него же. Тот не вытерпел такого вопиющего неуважения к своей персоне и отослал злопыхающего Диба в его комнату. Вот уже там-то Диба накрыло по полной. Он метался по комнате злобным духом, переворачивая многочисленные мониторы, срывал со стен плакаты, выгребал из шкафов все свои старые записи и, не в силах справиться с собственными эмоциями, все время истерично и невнятно орал. В конечном итоге, он вымотался настолько, что в какой-то момент просто рухнул на пол, посреди учиненного им же раздрая, и тупо уставился в стенку. Диб сам не заметил, как провалился в тревожную дрему, и потому не сразу сообразил, как он вдруг оказался в школе за своей партой. Все внимание класса было приковано к мисс Биттерс. Старая карга инфернальной тенью плыла меж рядами с огромным пластиковым контейнером в руках. Время от времени она запускала туда руку и вынимала на свет своими крючковатыми пальцами что-то склизкое и зеленое. Шлеп. Склизкий зеленый комок падал на парту. Шмяк. На соседнюю парту приземлялся второй. Лягушки? Чвяк. Очередная студенистая субстанция шлепнулась прямо перед Дибом, и тот сперва даже не поверил своим глазам. Он ожидал увидеть уже опостылевшее земноводное, к которым мисс Биттерс, очевидно, питала какой-то определенный сорт ненависти, раз заставляла резать их при каждом удобном случае, но в растекающейся розоватой слизи угадывалась вовсе не лягушка и даже не жаба. В непонятного происхождения жиже плавал маленький, вернее даже сказать крошечный, мертвый иркен. Вся его тушка могла бы запросто уместиться у Диба на ладони, но больше удивило его другое: обыденная тишина, царящая в классе. Он недоверчиво огляделся по сторонам: может, по счастливой случайности, пришелец достался только ему? Но нет же. У каждого, абсолютно у каждого на парте лежала абсолютно такая же маленькая зеленая тушка в растекающейся луже розовой слизи. И никого, абсолютно никого, это не удивляло и даже нисколько не озадачивало. — Вы что, не видите?! — взвился он над своей партой — Пришельцы! Нам раздали пришельцев! Неужели вы ничего не видите?! Но класс лишь непонимающе смотрит на него в гробовой тишине, а через секунду у доски злобно цыкает зубом мисс Биттерс. — Сядь на место и не отвлекай своими безумными выходками одноклассников от урока! Ошарашенно Диб плюхнулся обратно на стул. Пришельцы. Всюду были маленькие мертвые пришельцы. Перед ним самим настоящий пришелец. И его можно исследовать. Ведь это почти что Зим. Уменьшенная копия Зима. И его можно препарировать прямо сейчас, своими руками. Когда ему еще подвернется такая замечательная возможность? Дрожащими от восторга и предвкушения пальцами Диб поднял лежащий тут же на парте скальпель и осторожно, боясь ненароком повредить такие драгоценные внутренности, сделал первый надрез. Но внутри у пришельца было что-то непонятное. Вся тушка была набита чем-то рыжевато-бурым, напоминающим не то шерсть, не то спутанные волосы. Со смутными подозрениями Диб подцепил скальпелем кусочек непонятного наполнения и потянул вверх. Он тянул и тянул из глубин крошечной тушки эту омерзительную пакость, а пакость все не кончалась. Вскоре его парта, проход возле его парты и даже подоконник оказались похоронены под комьями этой дряни. Дибу даже начинало казаться, что он на самом деле прочищает засорившийся канализационный засор, а чертовы волосы и не думали заканчиваться. И это действо, естественно, привлекало внимание. Все больше и больше его одноклассников бросали свою работу и с непониманием таращились в его сторону. И Дибу под этими взглядами становилось все более и более некомфортно. И тут произошло то, чего Диб ожидал менее всего. Мерзкая пакля в его руках дернулась, будто зацепилась за что-то там, внутри. Диб уперся ногами в пол и принялся тянуть вверх изо всех сил. Тогда-то из глубин пришельца начало показываться что-то странное, непропорционально большое самому пришельцу. Сначала из разреза показался вполне себе человеческий курносый нос, а затем оттуда начала выплывать обвитая, будто запутавшаяся в отвратительных нитях, человеческая голова. Лицо. Подозрительно знакомое лицо. Диб где-то его уже видел. Диб его знает? От удивления он даже перестал тянуть и, более того, зачем-то наклонился ниже, всматриваясь в смутно знакомое физиономию. И в этот момент оно резко открыло глаза, бешено принялось вращать ими из стороны в сторону, после чего не мигая уставилось на Диба. Лицо тут же подернулось в дурацкой заискивающей улыбке, и Диб наконец узнал его. Киф. Блядский Киф. С диким воплем Диб отшатнулся прочь от парты, тем временем как Киф жуткими, ломаными, инфернальными движениями, изгибая конечности под совершенно неестественными углами принялся выбираться наружу, цепляясь за края парты перепачканными розовой кровью руками и оставляя на ней разводы. Спиной Диб влетел в кого-то, в испуге обернулся и увидел нависающую над ним, подобно кобре, мисс Биттерс. Та смотрит то на Диба, то на уже выбравшегося из пришельца Кифа, после чего цедит с запредельным презрением: — Ты бы еще гирлянду оттуда вытащил, клоун! После этих слов пространство содрогнулось, вытянулось, принялось неимоверно искривляться и деформироваться, и в следующий миг Диб внезапно обнаружил, что одет он в отвратительно-нелепый цветастый костюм, что чудным образом он балансирует на цирковом моноцикле, а над головой левитируют и вращаются горящие кегли. Школьные декорации сменяются пестрыми убогими тряпками, застилающими все вокруг и тянущимися вверх на невообразимую высоту. И Диб вдруг отчетливо осознал — он в цирке, посреди сцены. Он — блядский клоун. Но стоило ему осознать весь абсурд происходящего с ним, как над головой с оглушительным хлопком вспыхнул прожектор. Секунда. Две. Сцена будто бы начинает увеличиваться в размерах. Расписные деревянные бортики становятся все меньше и меньше, пока не превращаются в тонкие рябящие полосы где-то вдалеке. И там, далеко впереди, совсем рядом с трибунами, ломая дощатый пол, вверх вырывается массивное, черное, змеевидное тело и устремляется ввысь. Оно раскачивается там под самым потолком в жутком гротескном танце, а затем резким рывком склоняется почти к самому полу, и Диб, к своему ужасу и отвращению, видит, что гигантское змеиное тело венчает голова мисс Биттерс. Мерзкая старуха громко шипит, и со всех сторон, буквально отовсюду, вдруг начинает звучать все ускоряющаяся и ускоряющаяся барабанная дробь, не предвещающая своим появлением ничего хорошего. Моноцикл вдруг начинает на неумолимой скорости нести Диба вперед, а мисс Биттерс распахивает пасть, полную гнилых зубов, и Диб чувствует этот смрад даже на таком расстоянии. Он несется вперед все быстрее и быстрее. Все быстрее вращаются над головой кегли, образуя прямо над ним огненное кольцо. Трибуны заходятся ядовитым злорадным смехом. Все быстрее и быстрее Диба несло вперед, Все ярче и ярче горели кегли, горели так ярко, что стали буквально трещать у него над головой, разламываясь на куски. Еще секунда — и пылающие обломки начинают разлетаться в стороны. Они летят в зрителей, в мисс Биттерс, прожигают горящими головнями купол цирка, сыплются искрами на самого Диба. Трибуны вспыхивают как спички. И Диб отчетливо видит, как в ревущем со всех сторон огне лопается кожа на головах и лицах одноклассников, как вздувается и облазит уродливыми клочьями мясо и как на трибунах остаются лишь гогочущие скелеты, почерневшие от пламени, но все еще смеющиеся. А раззявленная гигантская пасть старухи приближается с сумасшедшей скоростью. Все ближе и ближе. Все неумолимее и неумолимее. Вот моноцикл на полной скорости влетает в нижний ряд пожелтевших зубов. Инерцией Диба бросает вперед, прямо в глотку. Делается темно. Жуткая старуха закрыла пасть. И в этот момент Диб в ужасе распазил глаза. Он все еще лежал на полу, в своей комнате, среди гор мусора, в мокрой от пота футболке. Его била крупная дрожь. Перед внутренним взором все еще стояла чернеющая бездна глотки и два ряда гнилых старушачьих зубов. Уснуть у него больше не получилось, а остаток выходных так и прошел в состоянии сильнейшего нервного напряжения и ожидания сиюминутной катастрофы. Но до понедельника, к огромному и парадоксальному разочарованию Диба, так ничего и не произошло. В школу он, совершенно не выспавшись за двое суток, заявился еще более злой и раздражительный, чем обычно. Когда Диб ввалился в класс, Киф уже был там. Он сидел, ссутулившись за своей партой в какой-то прострации и громко щелкая зубами, отгрызал себе ноготь на указательном пальце. При одном его виде глаза Диба моментально налились кровью. Очень уж хотелось подойти и вломить рыжему утырку так, чтобы зенки у того провалились внутрь черепа вместе с его тошнотворной рожей. Кто виноват в его кошмаре? Кто виноват, что Диб все выходные просидел как на иголках и весь вымотался? Конечно же Киф! Это он изводил Диба всю неделю, давил ему на нервы и подстраивал гадости! Да как подстраивал! Выставил Диба неуравновешенным психом перед всей школой! А теперь что? Сидит тут и грызет ногти! Да еще и складывает их горкой на край парты! Какая мерзость! Блядский Киф! На побегушках у блядского Зима! И Диб уже было сделал шаг в направлении Кифа, но бесшумно вплывшая следом в класс мисс Биттерс, видимо, заметила, как нехорошо тот уставился на своего одноклассника, и незамедлительно на него рыкнула. Пришлось смиренно проследовать к своему месту и как полному придурку изображать из себя примерного ученика. Но если бы взглядом можно было убивать, то Киф был бы самым мертвым трупом уже через минуту. Диб мысленно крошил его на куски, выбивал зубы и долго, с упоением, возил окровавленной физией по кафелю, оставляя кровавые разводы. Разочаровывало лишь то, что если он выкинет что-нибудь подобное на территории школы, ничем хорошим для него это не закончится. Диб задумчиво поскреб металлическую поверхность ошейника. От клятой всеконтролирующей железяки нужно было избавляться как можно скорее. И Диб собирался на выходных просто срезать ее болгаркой, но проклятый недородитель предусмотрел и такой вариант развития событий. Этот кусок дерьма поменял пароль на лаборатории! На гараже! Да даже на забытом богом чулане под лестницей! И более того — он изъял ноутбук Диба, чтобы он этот пароль не мог взломать! В одночасье ему оказался перекрыт доступ ко всему, чем он мог хоть как-то воспользоваться! Но у Диба все же был план. Простой, убогий, унизительный, но все же был. Надо было всего лишь подойти к Чанку и Карлу, сунуть им пару-другую сотен баксов и попросить срезать хоть напильником, хоть бензопилой чертову штуку с его шеи. Оставалось лишь договориться с этими двумя о своем освобождении, и уже после этого Диб, наконец-таки, сможет накостылять Кифу в каком-нибудь укромном уголке, а потом приняться и за Зима. Выяснить, что мерзкий инопланетяшка со своим подпевалой задумал, и порушить всё на корню! Как было много раз до этого!***
Суббота и воскресенье были очень тревожными. Зим ничего не ел, и это пугало Кифа больше всего. Если с ампутацией все прошло более-менее гладко, то состояние друга после операции не могло не внушать опасений. Зим ослаб настолько, что мог только неподвижно лежать на диване, время от времени проваливаясь в тревожный сон, а когда просыпался, то просто не мигая смотрел в одну точку. Любую предлагаемую Кифом еду или питье Зим игнорировал то ли из-за своей слабости, то ли несъедобности предлагаемого, а может и вовсе только потому, что обиделся. Да и Киф, по правде говоря, понятия не имел, чем Зима можно было кормить, чтобы ему не стало еще хуже. Киф закономерно рассудил, что, может быть, Гир в курсе, что Зим обычно ест, но дозвониться до него у Кифа так и не вышло, а когда он все же набрался смелости и чуть ли не бегом добрался до дома Зима, то, к своему разочарованию, увидел на двери огромный ржавый амбарный замок. Он подождал сначала полчаса, потом час и в конечном итоге не нашел ничего лучше, кроме как вернуться домой. Всю субботу Кифу приходилось чуть ли не каждые пару часов менять насквозь пропитанные кровью бинты. Но уже к утру воскресенья кровавые пятна выступающие на марле стали значительно меньше, а к вечеру перестали появляться на перебинтованной культе вовсе. Поначалу, Киф с перепугу даже решил, что где-то напортачил и бедный Зим вот-вот умрет от кровопотери. Но Зим не умер ни через час, ни через два, и даже не через пять. Он все так же беспомощно лежал на диване, забывшись тревожным сном, и нервно подергивал единственной здоровой антеннкой. Это успокаивало и могло значить лишь одно — швы довольно быстро срастались. Пожалуй, это было единственное во всей сложившейся ситуации, что Кифа могло радовать. Но беспокойство из-за состояния Зима лишь усиливалось, и Киф в ужасе ждал понедельника, когда ему вновь придется оставить Зима одного. Что если Зиму станет хуже в его отсутствии? Что если Киф вернется домой и обнаружит у себя на диване хладный труп? Что вообще Киф может сделать, если Зиму прямо сейчас станет хуже? Чем сможет помочь? Ничем. В школу Киф отправился с тяжелым сердцем. Он надеялся, застать Гира дома на обратном пути и все же разузнать, чем Зим обычно питается. Но что если Киф придет туда и вновь никого не застанет? Это пугало его, пожалуй, больше всего. Уроки проходили, как в тумане. Киф пытался записывать, но часто сбивался, впадал в прострацию. В голове был лишь Зим. Маленький, несчастный, больной Зим. Если ему повезло не помереть от кровопотери, чудом повезло не помереть от болевого шока, и еще не факт, что Зим не умрет от возможных осложнений, но он ведь точно умрет с голоду, если Киф ничего не придумает! И это будет только его, Кифа, вина! Может, оградить и защитить Зима от опасного мира вокруг него было не такой уж и хорошей затеей? Но как, как может он, Киф, отпустить Зима домой, в этот наркоманский бедлам и рассадник всевозможных проблем? Даже если Зим пришелец, даже если в сговоре с его псевдородителями, находиться такому нежному существу как Зим там будет абсолютно и точно небезопасно! У Кифа ему будет лучше, значительно лучше, если только с Зимом ничего не случится, если Зим не умрет от голода, если Киф придумает что-нибудь, хоть что-нибудь... — Крысы! От внезапного возгласа мисс Биттерс Киф подскочил как ужаленный. — Крысы одолевали все морские суда предыдущих эпох! И знаете, как в то время боролись с этой нечистью?! — Жуткая старуха выждала пару секунд и в повисшей гробовой тишине продолжила: — Они ловили несколько крыс и запирали их в одном ящике. Крысы, обезумевшие и голодные, спустя несколько дней начинали жрать друг друга! Они пожирали друг друга до тех пор, пока не оставалась всего одна крыса! Крыса-каннибал! И уже вот эту машину убийств выпускали из ящика, и она съедала всех своих собратьев! А знаете почему? Старуха вновь выжидающе осматривает класс, после чего вновь заходится замогильным воем. — Она уже не могла поглощать ничего другого! Потому что белки́ идентичной структуры лучше усваиваются организмом! Будьте готовы поедать своих мам, пап и бабушек, дети, когда придет новая волна зомби-пандемии! Ведь вместе с ней придет и голод! И тогда все снова будут жрать своих близких как миленькие! Остальной монолог растворился в воцарившемся в голове торжественном гуле. Нога. У Кифа дома, в холодильнике, осталась целая ампутированная нога! Нога Зима! И если все действительно работает так, как говорит мисс Биттерс, то Зима не стошнит и Кифу наконец удастся накормить его хоть чем-нибудь! Только бы мисс Биттерс была права, только бы она была права. Но разве пожилая учительница хоть раз ошибалась? Ногу можно будет просто порубить кухонным топориком на части и варить из нее суп, постепенно отпаивая и выхаживая Зима! И Зим снова будет спасен! Киф свинтил домой сразу же на следующей перемене. Собственные плохие отметки и неуды за прогулы его волновали мало. Он несся домой, совершенно забыв, что еще утром хотел дойти до Гира и попросить помощи у него. Да и какая, черт возьми, помощь может быть от Гира? Он ведь просто милый маленький пёсик, пусть даже прямоходящий и разговаривающий. Чем бы этот кроха вообще смог Кифу помочь? Наверняка бы он лишь расстроился и рассказал обо всем псевдо-родителям Зима, и Киф бы потерял Зима навсегда... Впрочем, это уже не важно. Уже ничего совершенно не важно.***
Боль. Боль преследовала его везде. Зим ощущал ее, когда проваливался в беспокойное небытие и когда ненадолго выныривал из него в реальность. Это раздирающее, сводящее с ума ощущение было повсюду. Оно пробиралось даже в самые глубокие сны, разрасталось там и неимоверно превращало их в настоящий кошмар. Даже если ему вдруг начинало сниться что-то хорошее и приятное, вроде успешного завершения миссии, в эти более-менее спокойные сны вторгалась боль. Она сминала радужную картинку в уродливый грязный ком, и Зим вновь оказывался в этом доме. В этом чертовом доме! Таком же мерзком, как и сам Киф, таким же приторно-лживом и вероломном. В этих гребаных снах он постоянно блуждал по бесконечным, извилистым словно кишка коридорам, где его окружали уже ставшие такими ненавистными грязно-зеленые обои в дебильный цветочек, а под ногами тревожно поскрипывал паркет. Все, абсолютно все в этих жутких, уродливых снах говорило о принадлежности этого места к жилищу Кифа. Оно воняло Кифом, напоминало об этом гнусном человечишке каждой своей деталью, давила на Зима со всех сторон этой невыносимой атмосферой жилища рыжего выблядка. И выхода отсюда не было. За каждым гребаным поворотом, за каждой гребаной дверью, что Зим открывал, простирался вдаль и утопал в темноте бесконечный коридор. А затем в каждом таком сне что-то неизменно бросалось ему под ноги и опрокидывало на пол. Зим падал, а какой-нибудь вонючий половичок обвивался вокруг его ноги мертвой хваткой, вцеплялся в нее невесть откуда взявшимися зубами и начинал жрать. Жрать размеренно и неспешно, урча от наслаждения и с громким отвратительным хрустом ломая кости. Прямо во сне он чувствовал все нарастающую боль, чувствовал, как слабеет и приходил в ужас, что умрет, будучи сожранным какой-то тряпкой. Но затем зубастый коврик шел рябью, начинал пузыриться, плавиться и деформироваться, а затем Зим обнаруживал рядом с собой покрытого кровью Кифа. Тот сидел напротив него, уставившись на Зима немигающим взглядом будто бы остекленевших глаз и жутко, совершенно безумно улыбался. И улыбка становилась шире и шире с каждой секундой, медленно растягивалась от уха до уха, будто разрезая лицо пополам и выставляя напоказ бесчисленное количество зубов. А затем Зим неизменно переводил взгляд вниз, на свою ногу, и видел лишь изжеванный окровавленный обрубок, с повисшими лохмотьями кожи и мышц. А потом Киф начинал тянуться к нему покрытыми кровью руками и Зим в ужасе просыпался. Он открывал глаза и вновь видел Кифа или, по крайней мере, ощущал его присутствие где-то рядом. В такие моменты Зим лежал, не мигая, уставившись перед собой, и боялся даже дышать. Если мерзкий утырок замечал, что Зим не спит, то неизменно подходил, опускался рядом с диваном на корточки, зачем-то хватался за безвольно свисающую на пол руку, переплетал свои уродливые человеческие пальцы с его, Зима, пальцами и начинал что-то долго и несвязно бормотать. Слова слипались, путались, связывались в непонятные бессвязные комки и тонули среди шума в голове, и Зим совершенно не понимал, что этот уродец там чирикает. И это совершенно не успокаивало, вовсе нет. Ему казалось, что вероломная тварь обязательно что-нибудь выкинет, что еще момент — и этот гаденыш внезапно сожмет его ладонь с нечеловеческой силой. Будет сжимать ее до тех пор, пока кости Зима не превратятся в труху, пока кисть не повиснет вниз бесформенным куском мяса. Но ничего этого не происходило, а тварь все не уходила и не уходила. А потом Зим не выдерживал и вновь проваливался в темноту. Но один раз Зиму все же посчастливилось проснуться и не почувствовать присутствия Кифа где-то поблизости. Тогда он попытался встать, попытался сделать хоть что-нибудь ради своего спасения и с ужасом обнаружил, что его конечности, все его тело, вдруг сделались слишком тяжелыми. Вернее было бы сказать: колоссально тяжелыми. И Зим понял, насколько он в данный момент слаб и уязвим. Куда более уязвим, чем раньше. Совершенно один, на забытой всеми планете, без каких-либо средств связи, со сломанным паком, покалеченный и ослабший настолько, что не в состоянии пошевелить даже антеннкой на голове. Он чувствовал, как внутри него все сильнее и сильнее разрастается полное и опустошающее отчаяние, а вместе с ним приходило и понимание — он так и умрет, совершенно нелепо и бесславно. Он чувствовал, что совсем скоро вновь провалится в спасительную темноту, но теперь даже не знал, удастся ли ему еще вынырнуть из нее. Сможет ли он проснуться? Сколько раз у него получится открыть глаза? Тьма уже сгущалась по углам комнаты. Она клубилась, подбиралась к дивану все ближе, обивала пространство вокруг своими черными холодными щупальцами, и Зим уже почти провалился в мглу, когда сквозь гул услышал щелчок проворачиваемого в дверном замке ключа. Ему вновь снился жуткий бесконечный коридор, но в этот раз что-то было иначе. Здесь пахло совершенно по-другому. Тяжелый затхлый, отдающий железом воздух отступил, уступая место чему-то вкусному. Чему-то съедобному. Впервые вместо всепоглощающей боли он ощутил, как внутренности сжимаются в голодном спазме. Сколько он уже не ел? Зим судорожно сглотнул, проталкивая в пересохшее горло комок наполнившей рот слюны, но облегчения это не принесло. Напротив, запах будто бы усилился, стал ярче, ближе и будто бы вкуснее. В этом очередном сводящем с ума сне Зим метался по коридору, принюхивался и дергал ручку каждой попавшейся на пути двери и понимал, что та заперта. И чем дальше он продвигался, тем отчетливее чувствовал, висящий в воздухе аромат, который никак не мог идентифицировать. Но это определенно было что-то очень знакомое. Что-то подозрительно знакомое! Отдаленно похожее на запах сырых иркенских наггетсов, но куда более приятное. Мог ли Зим сталкиваться с чем-то подобным на Фудкортии? И почему этот запах вызывает у него легкую, почти неуловимую тревогу? Когда до очередной двери оставалось совсем немного, совсем чуть-чуть, Зима скрутило новым спазмом в спутче так сильно, что он рухнул на пол прямо посреди коридора, больно ударившись плечом. Но уже лежа на грязном паркете, он вдруг уловил идущий из-под двери сквозняк и запах. Чертовски сильный и вкусный, он шел именно из-за этой двери. О Ирк, пусть эта дверь будет открыта! Пусть она будет открыта, потому что Зим уже не в силах это выносить. Огромного труда ему стоило поднять на локтях ставшую такой неподъемной тушу, доползти до двери, ухватиться за ручку и повернуть ее. Щелчок. Дверь поддалась, распахнулась внутрь, и Зима обдало теплым воздухом. Он рухнул куда-то вниз, в пустоту, ощутил, как рот заполняет теплая вкусная жидкость, рефлекторно сглотнул ее и неожиданно для самого себя проснулся. Он все еще лежал на диване, уставившись в потолок. Все еще его тело было таким же неподъемным и бесполезным. Все еще невыносимо болел обрубок ноги. Но запах, он был реален. Этот чертов запах был прямо сейчас в доме Кифа! Что произошло? Пак все же отправил сигнал SOS? Пришла помощь? Его, Зима, спасут? Как бы это унизительно потом для него ни было, но пусть его спасут! Но помощи не было. Зато рядом вновь был чертов Киф. Он сидел на табурете возле дивана, с тарелкой, полной какой-то жижи, и осторожно придерживал голову Зима ладонью. Во второй руке этот утырок держал ложку, с повисшей на ней мутной зеленой каплей, и осторожно дул на содержимое. Что если это яд? Что если он подмешал в эту штуку яд? Что если это очередная попытка этого ублюдка убить его? Очередная пытка, чтобы сделать Зиму хуже? Не стоит забывать, что Киф оказался гребаным маньяком из дешевых ужастиков! Но что если Зим ошибся? Какие вообще цели этот гаденыш преследует? Все эти вопросы роем крутились у него в голове, и, если Зим отвечал себе хоть на один, на месте него возникали три новых, тоже требующих объяснения. Они множились и множились внутри черепной коробки и невыносимо давили на мозг. Настолько сильно, что держать глаза открытыми вдруг стало физически больно. И уже в темноте, под закрытыми веками, он почувствовал, как Киф, перестав дуть на ложку, вновь поднес ее к губам Зима и осторожно влил содержимое тому в рот. Вязкая субстанция медленно растеклась во рту, и Зим вновь рефлекторно проглотил ее. Он наконец понял, что именно эта штука так невыносимо пахла все это время, пробиваясь в его болезненный сон. Оно было вкусным. Чертовски вкусным! Это потому, что Зим настолько голодный или потому что Киф где-то раздобыл иркенской еды? Но где? Он спускался на базу? Как он догадался? Гир провел его? Чем, черт возьми, он его вообще кормит? Где Гир? Вопросов в голове становилось все больше и больше, но Зим не мог сфокусироваться ни на одном из них, и они медленно, один за другим, растворялись в равномерном гуле, пока непонятная субстанция ложка за ложкой вливалась в него, приятным теплом обволакивая спутч. Впервые за столь долгий и мучительный промежуток времени он ощущал спокойствие, очень зыбкое, неустойчивое, но такое желанное. Впервые у него получилось уснуть без тревожных снов сытой спокойной дремой. Впервые за, кажется, долгое время ему не снился инфернальный, закручивающийся в спираль коридор.