***
К большому разочарованию Диба, с вредной парочкой пришлось торговаться. Прямо сегодня ни дрищ, ни громила совершенно не могли ему помочь. Чанк шел на футбольную тренировку, а Карл шел его ждать. Пропустить денек Чанк совершенно никак не мог или просто не хотел. Да и на следующий день у этих двоих времени совершенно не было. Оказывается, во вторник у Карла были намечены какие-то важные “дела”, и Чанк, само собой разумеющееся, его тоже ждал. И уже когда Диб хотел аккуратно поинтересоваться, не педики ли они случаем, как те, словно прочитав его мысли (а возможно, выражение лица у Диба оказалось в этот момент очень красноречивым), как-то странно переглянулись и заверили его, что потом они вместе идут писать гадости на окнах Мелвина, так как тот уже вторую неделю отказывается платить им пошлину для входа в столовую. Но вот в среду… А может быть, и не в среду, но когда-нибудь точно смогут помочь своему приятелю. Плату за свои услуги они тем не менее потребовали наперед, но это волновало Диба гораздо меньше того факта, что сегодня Кифа он уже упустил. Рыжий ублюдок выскользнул из класса, словно мышь, и больше не вернулся, а Дибу только и оставалось теперь до конца дня нервно грызть ногти. До вечера он нервно нарезал по школьным коридорам круги, судорожно соображая, как ему избавиться от чертовой железяки на своей шее, и, к сожалению, в голову не приходило идеи лучше, чем поговорить с отцом и убедить того в его же неправоте. Диб прекрасно понимал, что второй пункт этого плана был почти невыполним из-за непомерно раздутого отцовского эго, но деваться было некуда. Уже дома, скрипя сердцем и из последних сил давя из себя натянутую улыбку, Диб подошел к родителю и осторожно, несвойственным ему елейным голоском поинтересовался, как у того дела на работе. Отцовский ответ Диб пропустил мимо ушей. Аномальные средние значения квантовых флуктуаций и, как следствие, смерть подопытных организмов его волновали мало, посему, даже не дослушав до конца, Диб решил сразу перейти к тому, ради чего вообще начал этот диалог: — Ты не думал, что пора прекращать эту клоунаду? Ты ведь понимаешь, что эта штуковина, — он постучал пальцем по ошейнику, — прежде всего угроза репутации тебе и твоей компании? Переход диалога от проблем телепортации живых существ был настолько неожиданным, что профессор даже прекратил помешивать кофе в кружке, однако, к Дибу так и не повернулся. Повисло напряжение. Отец молчал. Молчал и Диб. Секунды в этой тревожной тишине тянулись немыслимо долго, и Диб буквально ощущал, как стремительно, словно перед грозой, наэлектризовывается воздух вокруг него. — Так ты не просто так поговорить пришел, — от прежней, хоть и наигранной, теплоты не осталось и следа. — Ничего… Думаю, с возрастом ты поймешь, — профессор громко отхлебнул из кружки, прежде чем продолжить. — Самым большим репутационным риском в текущий момент является твое поведение. Газеты еще не забыли тот раз, когда я отправил тебя подлечиться… Он вновь, как ни в чем не бывало принялся помешивать свой кофе, совершенно не обращая внимания на то, с какой плохо скрываемой ненавистью смотрит на него Диб, как с силой, до побеления костяшек, переплетает пальцы, как ходят у того под скулами желваки. Он, кажется, едва сдерживался, чтобы не ударить отца. — А ты представь что было бы, если бы Кевин… — профессор задумался на миг. — Так ведь зовут того мальчика, которого ты пытался задушить, да? Впрочем неважно… В общем представь, что было бы, если бы он или его родители написали заявление в полицию? Что в полицию бы заявил директор? Диб сидел, слушал и явственно ощущал, как внутри него разверзается темная бездна, как мертвенный холод распространяется по каждой клеточке тела, заставляя сжимать пальцы. Воздуха будто бы вновь стало не хватать. — Тогда бы мне было значительно труднее утрясти этот скандал… А это финансовые потери, уход инвесторов, сокращение финансирования, падение прибыли с продажи мерча… Если я правильно подсчитал, в этом случае доход компании упал бы на пять процентов! Ты только задумайся: пять процентов! Каждое новое слово было невыносимее предыдущего. А отец все говорил и говорил, рассуждал про налоговые квоты, науку, репутацию науки, что все может накрыться медным тазом главным образом из-за Диба. Подумаешь, сестра на прошлой неделе сломала почтальону хребет, она же потом перед ним извинилась. Каждая новая оброненная отцом фраза взвинчивала и накручивала Диба все сильнее, била в самые больные места, будто бы профессор хотел конфликта, будто бы добивался того, чтобы Диб вспылил. И Диб в какой-то момент не выдержал. Он вскочил, опрокинув при этом стул, и долго, очень долго орал на отца. Разом вспомнилось всё. Всплыл в памяти в том числе и тот случай, когда в десять лет к нему, Дибу, прицепилась группа старшеклассников, пронюхавших о финансовом положении их семьи. Они буквально преследовали Диба везде, куда бы он ни пошел, отбирая у него любые карманные деньги, стоило им только у него завестись. И что тогда сделал этот самодовольный индюк, когда Диб пришел к нему пожаловаться на обидчиков? Он закрыл дверь прямо перед его носом, заявив, что планирует провести сейчас очень важное исследование, а потом и вовсе пропал из дома на две недели! Кто в итоге разрулил ситуацию? Мистер Элиот — учитель класса Гэз! И это вовсе не потому, что сестрица ему об этом сказала, вовсе нет! Он сам случайно увидел все это безобразие, когда возвращался домой через проулок! Где была Гэз в этот момент? Стояла рядом и гаденько хихикала! Более того, когда мистер Эллиот вызвал всех участников событий в кабинет директора на ковер, профессор заявился только в виде летающей головы на мониторе. И что он сказал по итогу этого собрания? Что примет меры к поведению сына! Он просто взял и наказал его! Висел там с отключенным звуком и не слушал абсолютно ничего, звеня на фоне пробирками! Тогда ему было поебать! И сейчас ему поебать вдвойне! Всю жизнь ему было на Диба поебать! Всю жизнь Диб был для него не более чем репутационным уроном! И вот сейчас этот самодовольный ублюдок сидит тут, попивает кофеек и даже не пытается понять, что своими руками потворствует уничтожению планеты, ссылаясь на проявление его родительской заботы! Наказать! Запретить! Сдать в психушку! Посадить на цепь! Вот в чем заключается его проявление отеческих чувств! А завтра он, лицемерная сволочь, пойдет на очередное ток-шоу и будет рассказывать всем с телевизионных экранов о том, как важна для каждого семья. И при этом ни разу не запнется, уверяя всех, что у легендарного профессора Мембрейна лучшая семья на свете! И толпы фанатов, конечно же, ему поверят! Диб замолчал, переводя дух после длинной тирады. От сильнейшего эмоционального всплеска его трясло, а в ушах появился неприятный писк. Но отец, кажется, был совершенно непоколебим. Он пребывал будто не здесь и вновь абсолютно его не слушал. Профессор, с таким видом, будто бы ничего не произошло, мирно допил свой кофе, а после заявил, что с радостью бы продолжил с Дибом эту милую беседу, но у него сейчас очень важная деловая встреча, а сразу после нее – научная конференция. А потом он просто встал и ушел. Будто бы ничего и не было. А Диб остался один, среди давящей тишины. В полной прострации он, абсолютно опустошенный, плюхнулся на стул и закурил прямо дома. На последствия было уже плевать.***
В кастрюле бурлила и пузырилась крайне подозрительная, густая, чем-то похожая на кисель жижа. Меньше всего это варево напоминало мясной бульон, а от источаемого им странного запаха, тяжелого и тягучего, начинала кружиться голова. Этот непередаваемый удушающий аромат словно бы каким-то парадоксальным образом вобрал в себя сладость сахарной ваты и сливочного крема - с одной стороны и резиновую влажную клейкость свежесваренных кальмаров - с другой. И несмотря на то, что Киф нисколько не сомневался в правильности и мудрости жизненного опыта крыс, данная субстанция ничего, кроме опасений, у него не вызвала. А что если феномен крысиного каннибализма на пришельцев не распространяется? Вряд ли крысы ставили на средний огонь кастрюльку и кидали туда своих сородичей. Вовсе нет. Они спокойно и размеренно оттяпывали от своих живых собратьев тепленькие кровавые кусочки. Но что если при варке мясо пришельцев выделяет какой-то яд? Что если оно будет банально невкусным и Зиму совсем не понравится? Может быть, нужно что-нибудь добавить? А еще Киф никак не мог вспомнить, солил ли он бульон. А нужно ли было его вообще солить? Может, нужно положить туда сахар или даже варенье? Ведь Зим, как Киф давно подметил, очень любит сладкое. Но последняя банка варенья была сожрана как будто бы в прошлой жизни, когда он чудным образом умудрялся кантоваться дома в полном одиночестве, потихоньку подъедая все съестные припасы, пока не осмелился наконец подняться в родительскую спальню и хорошенько пошурудить по карманам одежды покойников в поисках бумажника. Самостоятельная жизнь определенно доставляла некоторые неудобства. Но, с другой стороны, что было бы, если бы все его родственники остались на месте? Явно ничего хорошего. Наверняка эти ужасные люди были бы от сложившейся ситуации просто в ярости, и, кто знает, как это все могло закончиться для Зима. Они бы наверняка помешали помочь Зиму! Да и вообще, мистер и миссис Уилкс даже слышать ничего о нём не хотели! А с какого-то момента и вовсе начали моментально выходить из себя при любом упоминании бедного Зима. Но ничего... Это всё в прошлом. А так у Кифа появилась возможность принести Зима в безопасное место, выделить ему диванчик и даже собственноручно провести операцию! А в присутствии опекунов ничего из этого у него бы точно не вышло! Это нужно было сделать, просто необходимо! И Зим обязательно поймет, что всё, абсолютно всё в своей жизни Киф делает только и только для него. И когда, наконец, устранена последняя преграда к их совместному счастью, уже больше ничто не сможет им помешать! У них теперь всё будет хорошо. В тысячу, нет, в миллион раз лучше, чем у кого бы то ни было! И Зим обязательно поправится. И супчик ему обязательно понравится! И он обязательно поймёт и оценит то, как много Киф ради него совершил! С каждой минутой таких рассуждений Киф, помешивая томно бурлящее в кастрюле варево, все больше убеждался в безоговорочной правильности каждого из своих действий. Запах супца становился всё сильнее, всё больше будоражил обоняние, становясь всё более приторно-сладким. Всё более... инопланетным. Да, Зиму определенно понравится. Ведь это и вправду походит на наиболее подходящую еду для пришельцев. Чем дольше жижа кипела, тем сильнее Киф беспокоился. Может, оно уже готово? Или нет... А может, Киф вообще варит его слишком долго и зеленая жижа в кастрюле уже давно превратилась, если не в яд, то во что-то несъедобное? В какой-то момент он не выдержал, снял с крючка на стене черпак, зачерпнул немного субстанции, подул на нее и осторожно втянул губами. Странное вещество напоминало по вкусу что-то между подслащенным куриным бульоном и соусом из морепродуктов, только еще и с приторным, вяжущим на языке послевкусием. Киф постоял с минуту, крепко задумавшись и пытаясь осознать этот странный вкус, а потом зачерпнул из кастрюли еще немного, поднес ко рту и... с ужасом понял, что он творит.***
В этот раз темнота отпустила его значительно легче, и первое, что Зим ощутил, едва открыв глаза — острую боль, пронизывающую кости и парализующую весь правый бок. Культя болела так, будто в нее вцепилось целое полчище крысолюдей (Зим даже понятия не имел, сколько злой иронии было в этой его мысли). В довесок к этому, из-за переломанной в нескольких местах антеннки создавалось ощущение, будто в слуховой канал ввинчивается гигантских размеров сверло, дробя при этом на мелкую крошку кости и разбрызгивая в разные стороны ошметки плоти, не оставляя в поврежденной части мозга ничего, кроме назойливого свербящего звона. А еще Зим понял, что вновь хочет есть. И в затхлом воздухе человеческого жилища вновь витает этот странный приятный запах той непонятной зеленой жижи. Неважно, что за дрянь Киф там сварганил, важно то, что Зиму от этой дряни, кажется, стало легче. В кои-то веки этот отброс хоть до чего-то додумался и не угробил Зима в процессе. По крайней мере, холодная тьма уже не клубилась по углам, не подбиралась все ближе, медленно заволакивая пространство, не грозилась больше сожрать его без остатка, и Зим от этого осознания чувствовал себя гораздо спокойнее, чем все предыдущие дни. Однако, чем сильнее отступала дрёма, тем активнее услужливая память подсовывала ему обрывки событий последних... дней? В голове отчетливым видением всплыл тот раз, когда он в отсутствии Кифа попытался встать с дивана, но не смог пошевелить даже пальцем. Вспомнилась та свинцовая, мертвенная тяжесть, парализовавшая все мышцы. Вспомнилось, как собственные конечности просто отказались ему подчиняться, и от этих воспоминаний сделалось жутко. А что если мерзкое рыжее отродье в своем грязном, кишащем всевозможными микробами подвале, умудрилось занести ему какую-нибудь заразу, что распространилась через кровь по всей его тушке и преспокойно выжрала все его нервные клетки до одной, пока он валялся в отключке? Что если эта неведомая земная зараза уже вплотную подобралась к мозгам? Что если она уже трескает их с двойным аппетитом и громко чавкает прямо внутри его черепной коробки? И Зим теперь стал неподвижным овощем?! А потом и вовсе незаметно помрет, и лишь потому, что враждебному земному микроорганизму так по вкусу пришлись его мозги?! От подобной мысли Зима словно макнуло в ледяную вонючую воду, прямо как в том идиотском прудике, с которого, черт его подери, все и началось. Но от воспоминания о прудике стало еще хуже. Он ведь вполне мог подцепить что-нибудь, наглотавшись тины и мутной воды! И речь тут не только о бактериях, а еще и о земных паразитах! И в этот момент Зим не в пример красочно представил, как внутри него что-то ползает, извивается и потихоньку откусывает от него по кусочку. И возможно, оно уже незаметно добралось до мозга и... Закончить мысль он не успел. Совершенно внезапно в поле зрения возник Киф, причем, его появление было настолько неожиданным, что Зим в испуге спонтанно дернулся и уже было хотел бежать с дивана куда подальше и орать во всю глотку, но накатившая в тот же миг слабость вновь словно свинцовой плитой придавила его к дивану. Тем не менее, парализован он не был, пусть и непозволительно ослаб. — Ой… Ты не спишь? А я думал что… — остаток фразы потонул в протяжном звоне, болезненно резонирующим от покалеченной антеннки прямо в мозг и будто бы разделявшим его на две части. Зим хотел было цыкнуть на Кифа, чтобы тот заткнулся и не смел больше ничего тут вякать, но смог выдавить из себя лишь неразборчивый сип, который мерзкий утырок истолковал по-своему и зачирикал еще активнее, распространяя вокруг себя тошнотворные акустические колебания. Антенка отреагировала на шум новой порцией боли. Свербящий импульс передался ниже, кольнул в травмированную коленную чашечку и будто бы взорвался на конце обмылка кости, разбрызгивая вокруг кусочки сырого мяса. И Зим мог бы поклясться, что еще минута — и его расплавленный кипящий мозг вырвется наружу бурлящей пеной, сорвав при этом добрую часть черепа, но Киф, к огромному облегчению, заткнулся, и неприятные ощущения исчезли так же резко, как и появились. И пока Зим апиздошенно залипал в потолок, пытаясь справиться с плывущими перед глазами кругами, Киф почти неслышно обошел диван и, словно издеваясь, звякнул тарелкой о журнальный столик. Зим дернулся, зашипел, скривился от разрывающей висок боли, со злобы попытался цапануть Кифа когтями, но промахнулся и чуть кулем не свалился с дивана, но блядское отродье успело подсуетиться, подсунуть вовремя свои гадкие культяпки, и на пол Зим так и не шмякнулся, пусть ему в глубине души этого и хотелось. — Тише-тише… Я понимаю, что тебе… СКРРРИИИУ…. к своим делам, но давай СКРРРРР полностью поправишься, Зим? От головной боли хотелось выть, а Киф все продолжал и продолжал вероломно чирикать. А язык Зима предательски не слушался, и вместо крутящегося в голове: “Заткнись!” и “Закрой свою пасть!” из горла вырывались в высшей степени ущербные и нечленораздельные звуки. Но Киф, как самая распоследняя сволочь, будто бы не обращал внимания на его невнятные протесты. Он вновь аккуратно уложил его на диван, поправил сбившуюся подушку и вонючий плед и беспардонно уселся рядом на краешек, держа в руках тарелку с мутной субстанцией. От знакомого запаха еды у Зима невыносимо скрутило живот, а Киф зачерпнул немного зеленой жижи ложкой и вновь ударился в свои бесячие пространные рассуждения: — Знаешь, когда ты поправишься, мы сможем вместе СКРИИИУ… А потом СКРРРРР… — В висок будто ввинтилась дрель, а мерзкое отродье и не думало умолкать. — Но сначала тебе нужно хорошо питаться, чтобы СКРРУУУ поправиться... Киф осторожно, боясь расплескать содержимое, поднес ложку прямо ко рту Зима, и тот осторожно втянул губами неизвестного происхождения бульон, ощущая как тот теплым комком скатывается вниз по слипшемуся пищеводу. Но самым главным было другое — Киф, мать его, наконец, заткнулся! Уже ради одного этого стоило смириться с неизбежным и принять предложенную пищу. И надеяться, что и на сей раз это его не угробит. Время тянулось мучительно медленно. Зим всеми силами оттягивал каждый глоток, внимательно прислушиваясь к реакциям организма, чтобы в случае чего тут же перевернуть всё на пол и приготовиться к мучительной смерти. И хоть Зим не был уверен, что его размякшим мускулам сейчас будет под силу даже просто прикоснуться к тарелке с этой бурдой, всё же фантазии о том, как Киф будет причитать над растекающимся по полу заботливо приготовленным хрючевом, приятно тешили душу. Интересно, что это всё же такое? На те мерзотного вида похлёбки из земной растительности, что готовили в школьной столовке, похоже не было. Но все попытки напрячь память и сообразить, какие ещё отходы люди жрут, ни к чему не приводили. Память казалась недоступно далекой, а насыщающийся мозг отказывался работать как надо. Похоже, мозгу нравилось, и организм эту пищу принимал. Предательский организм. Зим ещё немного покатал жидкость на языке, прежде чем проглотить. И вкус, и запах были какими-то непонятными, непривычными, но в то же время словно бы смутно знакомыми. Прежние опасения понемногу начинали уходить куда-то на задний план, уступая место покою. Ложка за ложкой странная, но съедобная дрянь медленно вливалась в сведенное спазмом нутро, принося такое долгожданное облегчение. Но вот, когда миска в руках Кифа уже опустела, тот было раскрыл рот, к великому ужасу Зима собираясь что-то сказать, когда, словно со стороны прозвучал хриплый, севший голос, в котором Зим с трудом узнал свой собственный: “Заткнись.” На краткий миг лицо Кифа приобрело удивленно-испуганное выражение, но рот он тем не менее закрыл. Некоторое время он так и сидел в полнейшей тишине, нервно перебирая своими уродливыми пальцами, но когда Зим уже проваливался в сытую дрёму, как можно тише, почти шепотом поинтересовался: — Зим… Можно я пойду в школу? — Да да, вали уже отсюда... Я посплю... — прохрипел Зим в ответ. Приятная усталость всё сильнее накатывала волнами, унося из реальности. И когда эта теплая темнота уже почти поглотила его, где-то на периферии восприятия Зим уловил какое-то движение вблизи, а затем ощутил мерзкое влажное прикосновение человеческого рта к виску. Дрему сняло как рукой, и Зим в ужасе распазил глаза, но увидел только лишь закрывающуюся входную дверь.***
Зим воскресал прямо на глазах. Еще в понедельник, почти сразу после первой порции бульона, беспокойный и тревожный сон сменился мерным посапыванием. Во вторник утром Зим впервые после операции заговорил с ним, и переполняемый счастьем Киф не смог удержаться, чтобы перед уходом не чмокнуть Зима в висок. А когда Киф вернулся со школы и принялся за смену бинтов, то с большим для себя удивлением и радостью обнаружил те практически сухими. И уже ближе к вечеру, зайдя в гостиную с очередной тарелкой супа, Киф обнаружил друга сидящего на диване и в глубокой задумчивости разглядывающего перемотанную свежими бинтами культю. В этот раз Зим поел почти сам, не без помощи Кифа удерживая ложку дрожащей рукой. Все начинало налаживаться. Но теперь, когда страх за жизнь Зима отступил, встала другая проблема, о которой Киф всё это время почти не вспоминал. Тот нелепый разговор с Дибом. И слова, вылетевшие изо рта словно бы против воли. Сифилис! Зачем Киф это ляпнул? Как ему вообще такое могло прийти в голову?! Это же какой-то абсурд - вот просто так взять и заявить, что у Зима может быть что-то настолько ужасное. И ведь не кому-нибудь, а Дибу - самому неподходящему человеку! Психованный Диб наверняка сразу пошел трепаться об этом своих дружкам, а может и вовсе залез с ногами на парту и произнес оттуда пламенную речь, порочащую как ничто другое репутацию Зима. А что если этот тупой и агрессивный отпрыск мирового научного светила теперь вообще не даст и шагу ступить бедному маленькому Зиму? Будет издеваться над ним и чморить ещё пуще прежнего, пока Зим не выйдет от такого давления в окно или не утопится с горя в сортире. Или... О нет! Диб сам его утопит, пока Чанк с Карлом будут держать дверь, чтобы никто их за этим не застукал и не мог Зиму помочь! И им все сойдет с рук! Особенно Дибу! Как сходило миллион раз! Всегда, абсолютно всегда после любого выкрутаса этого психа приходил его отец с большим бумажником, и про косяки Диба все забывали! Какой кошмар! На какую ужасную жизнь Киф случайно обрек своего лучшего друга! Лежа ночью в своей постели, Киф раз за разом прокручивал это всё в голове. И чем дольше он об этом думал, чем более страшные картины возникали перед внутренним взором. От подобных размышлений делалось тошно. Сон уходил, будто того и не было, и остаток ночи Киф нервно ворочался на кровати, судорожно соображая, как ему теперь исправлять сложившуюся ситуацию. Но в абсолютно опустевший мозг, где не было ничего, кроме одиноко болтающегося в петле Зима, не приходило ровным счетом вообще ничего. Никаких идей. Эти мысли начали преследовать его и в школе. И за последние дни Киф стал как-то особенно остро реагировать на любые шепотки и смешки, откуда бы они не доносились. Ему казалось, что все, абсолютно все вокруг него обсуждают Зима и строят против него козни, а курирует все это безобразие гребаный Диб. В конечном итоге, Киф не выдержал и решил спросить о распространяемых в школе слухах кого-нибудь напрямую. В один из дней, во время обеда, он, как ни в чем не бывало, подошел в столовой к Зите и беспардонно уселся за один стол с ошарашенной одноклассницей. Киф молчал с минуту, судорожно подбирая слова и наблюдая за тем, как та медленно жует бутерброд, вперившись взглядом в свеженький и до неприличия аккуратный конспект предыдущего урока Мисс Биттерс. — Зита, а до тебя доходили в последнее время какие-нибудь… новости? — начал он издалека. Зита на этот вопрос лишь хмыкнула и неопределенно пожала плечами, перескочив взглядом на следующую страницу разворота и все так же размеренно продолжая жевать. — Ну… Новости. О Зиме, — решил внести большей конкретики Киф. Зита кивнула все с тем же равнодушным видом, и не выказывая к расспросам Кифа никакого интереса, всё так же продолжила жевать. — Ну... Например о том, что Зим не совсем здоров? В этот момент Зита, наконец, дожевала кусок, и все так же неспешно потянулась к стаканчику газировки. — Ну да, его как бы каток переехал... Ты же сам об этом говорил. Разве не ты должен быть в курсе? — она сделала несколько небольших глотков и вновь вернулась к бутерброду. — Ну... Нет, я не об этом! Я о том, что… — Киф нервно переплел пальцы и на всякий случай оглянулся по сторонам, не подслушивает ли кто. — Зим серьезно болен. Очень серьезно. Зита перелистнула тетрадку, помолчала несколько секунд и с запозданием всё так же равнодушно хмыкнула. — Я о том, что у Зима такая болезнь... ТАКАЯ… Но Зите то ли было не интересно, то ли она просто не понимала, о чем идет речь. И Киф решил действовать прямолинейнее. — Я о том, что у Зима... — Киф немного наклонился над столом и, приложив руку ко рту понизил голос до шепота: — У него сифилис! Зита прекратила жевать в тот же миг. Она громко сглотнула, грозясь подавиться, наконец оторвалась от тетрадки, недоверчиво вытаращилась на Кифа и принялась пристально всматриваться в его лицо, будто ища хоть какой-то намек на неудачную шутку. — У него что? — переспросила она после недолгой паузы. — Сифилис. Тебе об этом говорил кто-нибудь? Зита лишь отрицательно мотнула головой и осторожно отодвинулась от Кифа, немного подумала, после чего подхватила тетрадку и свой поднос и уже через миг оказалась за столом Джессики и всей ее свиты. На следующей перемене о запущенной форме сифилиса вон у того зеленого мальчика гудела почти вся школа. Припомнили и выпотрошенную накануне тетрадку, и вот тогда слухи приобрели совершенно нездоровый окрас. Уже через урок к Кифу подскочила медсестра, сгребла того в охапку и потащила в медкабинет. Именно там Киф к своему ужасу узнал, что, оказывается, не так давно подхватил не самую приличную болезнь от Зима. Пришлось краснеть, оправдываться и уверять, что все совершенно не так. Однако, от последующей кошмарной лекции это совершенно не спасло. После этого момента пребывание в школе стало просто невыносимым. Стоило Кифу показаться в коридоре, школьной столовой или просто зайти в класс, как все разговоры моментально умолкали и все до одного взгляды в тот же миг обращались в его сторону. Порой краем уха он ловил какие-то перешептывания, и от их содержания хотелось провалиться со стыда под землю. А потом у школьных шкафчиков и вовсе появился наклеенный на скотч листок, где какой-то умник решил подсчитывать дни до того момента, как сифилис у Кифа разовьется настолько, что у бедолаги, прямо как и у Зима, отсохнут и нос, и уши. Но еще хуже стало, когда на одной из перемен к нему подрулил Чанк и вольготно прислонился плечом к шкафчику. В коридоре тут же повисла выжидающая тишина. Все, абсолютно все с хищным вниманием гиен обратились в их сторону, ожидая дальнейшего представления. Киф решил поначалу, что Чанку просто нужны его деньги, и уже полез было в карман выгребать мелочь, как громила показательно громко пробасил на весь коридор: “Ну давай, расскажи нам, как вы сочинения вместе пишите?” — и, довольный, своей выходкой заулыбался во все свои немногочисленные зубы. Коридор тут же взорвался ехидным, нездоровым хохотом, и Кифу вместе с его пылающими от стыда ушами оставалось только как можно быстрее ретироваться прочь. На следующий день всё стало совсем плохо. Слухи дошли до Диба. Он, с пылающими ненавистью глазами, подлетел к Кифу в столовой на перемене и хряпнул подносом о его стол с такой силой, что всё содержимое взмыло вверх волной бурого мерзко-пахнущего цунами и шмякнулось обратно, забрызгивая все вокруг. И пока Киф обливался холодным потом, глядя как перекошенное злобой лицо Диба все приближается и приближается к нему, из-за соседнего столика подал голос Леттер, крайне возмущенный тем, что сумасшедший очкарик, оказывается, только что залил стрёмной бурдой его новенький свитер. Что тогда с Дибом случилось. Он развернулся с совершенно безумным, звериным оскалом и с размаха зарядил подносом Леттеру прямо по лицу. Послышался металлический звон. Из разбитого носа брызнула кровь. Пострадавший тут же рухнул на пол, закрывая лицо руками и завыл во весь голос, а Диб, злой как сатана, замахнулся уже гнутым подносом и хотел было ударить ещё раз, но не успел. Невесть откуда взявшийся Чанк подскочил к нему, схватил в охапку и попытался оттащить прочь. Но в отместку Диб накинулся уже на него. Дальнейшего Киф уже не видел. Он выскочил из столовой как ошпаренный и, опасаясь новых стычек с Дибом, не нашел ничего лучше, кроме как свинтить домой. Из событий двух последних дней вырисовывалась очень неутешительная картина. Никаких слухов не было и в помине, пока Киф сам же случайно их не распустил. Что же он наделал... Кто его вообще тянул за язык?! Даже если что-то и было, то всё бы скорее замялось само по себе! А сейчааас.... Ну какой же он после этого друг? Да с такими друзьями Зиму и врагов не нужно. Опять он, Киф, всё испортил! Что же теперь делать? Как исправлять? Лучше будет, если Зим вообще больше из дома Кифа не выйдет! Ведь что будет, если он нарвется на Чанка, или второго оболтуса — Карла? Они же его заклюют, и бедный Зим будет так страдать! Но что если Зим изъявит желание пойти в школу? Киф ведь не сможет ему перечить! И тогда Зим будет обречен стать жертвой издевательств школьных хулиганов! Может... сказать ему, что школа тоже сгорела? И попросить Гира подтвердить? А не будет ли это слишком подозрительным? Воображение почему-то тут же нарисовало Гира, стоящего на табуретке посреди кухни Кифа и громко с надрывом поющего: "Враги сожгли родную хату!" "Потом и школу подожгли!..." Дальнейших слов Киф не помнил, но поющего Гира, как и собственное воображение, было уже не остановить. "Сожгут они тунцов и пиццу!" — пел в голове разбушевавшийся Гир: "И тако всё они сожрут! И кончив все свои кредитки, за деньгой к Дибу побегут!" Из этой песни выходило, что за всеми злодеяниями стоит именно Диб, но выкинуть поющего Гира из головы оказалось непросто. Однако и он, и школьные тревоги моментально отступили, стоило Кифу переступить порог дома. Дома, где его ждал Зим. Зим, которому он был нужен. А еще Зиму, наверное, нужно было какое-то средство передвижения, чтобы он мог перемещаться по дому, пока Киф пропадает в школе. Но ведь Зим ещё слишком слаб, чтобы ходить по дому на костылях, и ему наверняка необходимо что-то гораздо более удобное… Решив, что любые жертвы во имя Зима будут оправданы, Киф вечером тихонечко наведался в ближайший дом престарелых и, прикинувшись чьим-то родственником, умыкнул под шумок инвалидную коляску…