***
Покрытые подступающей темнотой деревья мелькали за окном машины так же быстро, как сердце Даррена барабанило о рёбра. Дыхание всё ещё не могло успокоиться, а мысли вращались где-то далеко от несущегося по лесной дороге автомобиля. Вот Томас, выходя из кабинета и захлопывая за собой дверь, сжимает Даррена в объятиях. Вот тот в тишине тёмного коридора шепчет, утыкаясь ему в висок и касаясь губами темных завитков волос: «я так тобой горжусь». «Ты такой смелый», — Томас проводит носом по скуле, целует бледную щеку, и Даррен покрывается мурашками. Да, он действительно смелый. И этот альфа правда им гордится. — …фон, — послышалось будто сквозь толстое стекло. Даррен вздрогнул, как от укола иголкой, возвращаясь в реальность. Он снова сидел сбоку от водителя — и снова чужая широкая ладонь по-свойски лежала на его колене. Согревая. Успокаивая. Защищая. По радио крутили какую-то ненавязчивую джазовую мелодию, а часы показывали чуть больше семи вечера. Казалось, ночь вот-вот полностью вступит в свои законные права, но тонкая оранжевая полоска всё ещё жизнелюбиво тлела над верхушками деревьев. — Даррен, телефон, — повторил низкий голос, и он вздрогнул во второй раз. — Чёрт… — Рингтон настойчиво сотрясал воздух салона, а карман вибрировал, оповещая о входящем звонке. Даррен завозился в складках пальто. Неужели Магнус уже оклемался? Ну что за человек? Даже после наркоза спокойно полежать не может… Вытянув гаджет, Даррен уже собрался было попросить Томаса остановить машину, чтобы Босс не услышал шум мотора, как вдруг с изумлением уставился на мерцающий экран. «Папа». — Какого… — пробормотал Даррен себе под нос и нажал на принятие вызова. — Алло, пап, что-то случилось? — И тебе привет, сынок! — недовольно заявил динамик. — Мы с тобой стали так редко общаться, что ты уже и забыл, как нужно здороваться? — Извини, я просто… — А Томас не обиделся, что я с утра не позвонил? — не обращая внимания на бормотания сына, продолжал свой монолог Алан. — Обиделся? Почему? — Ой, Даррен, ты не представляешь, у меня сейчас ужасно мало времени… — тараторил о своём пожилой омега. — Сегодня же суббота, а у меня в субботу утром йога. Ой, а я тебе не говорил, что пошёл на йогу? Потрясающая вещь, Даррен! Незаменимая для омег. Тебе тоже советую, всё-таки тридцать два — это уже не двадцать. — Пап… — Да, ты сейчас упрекнёшь меня, почему я не позвонил после йоги. Но у меня есть ещё одна новость… Я пошёл на французский! Представляешь? Всегда мечтал, но решился только после поездки в Париж… Кстати, как тебе фотографии? Великолепнейшая была церемония! Сэмми так похудел, чтобы влезть в этот костюм цвета пыльной розы… В общем, я теперь два раза в неделю хожу на языковые курсы. Сам не знаю, как успеваю — сейчас ведь пора контрольных. Дети выматывают мне нервы. Путают Йейтса с Уайлдом. Позорище! Ещё и этот книжный клуб по субботам до семи… Но там, слава Богу, детей нет. Хотя, наверное, лучше бы и были, потому что какой-то ополоумевший бета предложил в следующий раз почитать «Пятьдесят оттенков серого», представляешь? Куда катится мир?! Не знаю, что меня удивило больше, книга или то, что этот ненормальный — бета. — Папа, зачем ты мне звонишь?! — Не кричи на меня, юноша! Я звоню поздравить твоего мужа с днём рождения. Даррен моргнул несколько раз. — Во-первых, он мне не муж, — сквозь зубы поправил Даррен. — А во-вторых, откуда ты знаешь, что у него день рождения? — То, почему он всё ещё тебе не муж — это отдельная тема для беседы, молодой человек! Нет, ну надо же быть таким переборчивым… Какой альфа прямо под носом — не пьёт, не курит, без татуировок… — Папа. — А день рождения он сам мне сказал, ещё когда я был у тебя в гостях. Я же составлял для вас гороскоп, помнишь? — О боже… — А теперь дай мне поговорить с зятем. — Он тебе не зять! — Если он не станет моим зятем в ближайшие пару месяцев, я приеду и откручу тебе уши, Даррен! Таких альф, как он, разбирают не успеешь и глазом моргнуть. Нужно брать, пока горячий. И сразу — кольцо, метка, дети… Чтоб наверняка не увели! — Томас, сам разговаривай с этим сумасшедшим, — зашипел Даррен, суя трубку ему в ухо, вынуждая с неохотой отпустить облюбованную коленку, чтобы взять в свободную от руля руку телефон. — …Хотя и после свадьбы нужно себя не запускать! Вот посмотри на свои волосы. — Алан, — промямлил оробевший Томас, — это уже я, здравствуйте. — Томас! Мальчик мой! С днём рождения! — Теперь это твоя головная боль, — ехидно шепнул ему Даррен, снова откидываясь на сиденье.***
Доказано — Бог слышит молитвы всех, в том числе и членов преступного синдиката, потому как по дороге до своего кабинета Даррен действительно никого не встретил. Да, появится дополнительная морока, если лишний человек станет свидетелем его запретной поездки за пределы штаба, но в первую очередь Даррен просто не хотел никого видеть. А говорить — и подавно. Остановив Томаса, когда тот потянулся к включателю от люстры, Даррен просто прошагал к письменному столу и зажёг небольшую лампу, погружая кабинет в излюбленный полумрак. На это Томас ничего не возразил, только забрал из рук снятое пальто и повесил на спинку кресла, тут же приближаясь обратно — слишком близко, но так желанно. — Выглядишь сонным… — прошептал он, погладив Даррена по щеке. — Нам стоит лечь пораньше сегодня. Ответом послужило просто неопределённое движение темноволосой головы и пожатие плечами, а через секунду в ключицу Томаса уткнулись лбом и как-то горько засопели. — Мой хороший… — обезоруженно выдохнул Томас, обнимая узкую спину. — Ну что ты, всё в порядке, самое сложное теперь позади… Он не увидел — почувствовал кивок, а потом ослабшие руки беспомощно обвили его шею, и Томас внезапно зажмурился от накативших эмоций. Своих. Чужих. А была ли теперь разница? Сколько всего пережил Даррен, который сейчас доверчиво жался к его груди, разрешал обнимать себя — наконец-то без единой задней мысли, без единого сомнения. Мог ли Томас представить в первую встречу с холодным надменным бетой, что всё обернётся так? Что другой человек — прежде желчный и язвительный — подпустит его к себе настолько близко, пройдёт с ним через столько испытаний, разделит минуты радости и боли. Как лис, прирученный Маленьким принцем, сперва разрешил сделать всего шаг навстречу, так и Даррен настороженно присматривался к Томасу. Навострив уши, то и дело принюхиваясь, в уже привычном предчувствии угрозы, намереваясь удрать в любой подходящий момент. А затем, не почуяв опасности, нехотя позволил шагнуть навстречу. Шаг — коснуться руки. Ещё шаг — обнять, погладить по острым, напряжённым от ожидания подвоха лопаткам. Следующий шаг — первые, неуверенные, как солнце ранней весны, порхания губ по холодной бледной коже, хоть мышцы под ладонями Томаса всё равно оставались твёрдыми и натянутыми до предела, готовые к обману, готовые к побегу. Но происходит чудо, и Даррен обмякает. Будто мартовское солнце всё-таки изловчилось растопить снег — пусть не весь, пусть только верхний слой, но льдистая корка тает водой, открывая дальнейший путь ласковым лучам. И они вынуждают зиму отступить. Сперва Томаса поцеловали робко и боязливо, сжатыми сухими губами, не разрешая даже помыслить о ласках языком. Но каждый поцелуй становился всё более влажным, а пальцы Даррена уже позволяли себе зарываться в волосы на затылке Томаса, вызывая стадо мурашек на плотной и якобы малочувствительной коже бывалого военного. И теперь они здесь. Здесь, где Томас имеет полное право класть ладонь на колено Даррена в машине, подкрадываться сзади и целовать в беззащитно открытую шею, притягивать за талию ближе, делить по ночам постель… Чёрт возьми, как Томас был счастлив, просыпаясь рядом с тёплым и вялым после сна Дарреном. Ох, он готов был умереть от удовольствия, ощущая его мерное дыхание на своей шее и понимая, насколько расслабленно и безмятежно лежит под ним грозный лидер дублинской мафии. — Знаешь, я никогда не выезжал за город так часто, как сейчас, — прошептал голос, и Томас опустил взгляд прямо на макушку Даррена, замершего в его объятиях посреди слабоосвещённого кабинета. — Это же хорошо, да? — спросил Томас, пройдясь пальцами по чужим позвонкам под тонким кашемиром гольфа и животом чувствуя, как Даррен выгибает поясницу от этих движений. — Хорошо… — еле слышно ответил он. — Ты почти принуждаешь меня отдыхать от работы. Диктатор… — Даррен попытался привычно усмехнуться, но получилось только поджать губы. Томас обхватил его крепче. Теперь он знал, что кроется за такими усмешками. Каждый раз, когда Даррен в чём-то признается, каждый раз, когда позволяет своему панцирю из недоверия и осторожностей рухнуть — он пытается фыркнуть, съязвить или съехидничать. Как бы сглаживая важность своих слов, пытаясь показаться менее сентиментальным и скрыть, что он способен на эмоции. Но Томас знает правду. Знает и с потрохами принимает все эти ухмылки, если его омеге так легче. — Слушай, я понимаю, ты наверное, хочешь обсудить то, что было на приёме… — вдруг сдавленно пробормотал Даррен, чуть отстраняясь. — Но давай не сегодня, умоляю. — Конечно, — Томас опешил. — Когда или если ты будешь готов. Я и не думал тебя заставлять… — Я знаю, — прозвучало совсем тихо. — Ты никогда не заставляешь. Спасибо. Бережёшь мой синдром контролёра… — и снова эта ухмылка. — Но рядом с тобой я всё равно теряю контроль… — неожиданно признался Даррен, поднимая на Томаса тёмные глаза. — Будто меня парализовывает, и я больше ничего не могу. Ни шевелиться, ни даже говорить. Только и остаётся, что позволять тебе делать со мной всё, что ты хочешь… — Даррен… — …и что хочу я сам, — настолько твёрдо, насколько твёрдым бывает шёпот, заявил он. — Знай, что я хочу этого. Всего. Хочу тебя… — голос дрогнул и оборвался, как обрывается запись на старой виниловой пластинке, не дав дослушать последние аккорды. — Господи, Даррен… — забыв об обещанных самому себе предосторожностях, Томас сгрёб его в охапку так пылко, что ступни Даррена оторвались от пола. Томас понятия не имел, что ответить. Что он тоже его хочет? Даррен и так в курсе… Но в курсе ли он, что Томас жаждет его до стиснутых зубов, до сумасшедшего стояка по утрам и мокрых снов, как у только вошедшего в пубертат юнца? — Прости, что мы не можем… — словно в отклик на его мысли внезапно раздалось над ухом. — Что? — от удивления Томас даже опустил истинного на землю. — Чего ты извиняешься? Господи, да мы можем и уже давно делаем столько всего… — Мы не можем заниматься любовью… — Ты винишь в этом себя? — Я должен был справиться с этим ещё давно. — Даррен, — отчаянно выдохнул Томас и подтолкнул его к кровати, вынуждая сесть. — Мы занимаемся любовью. — Томас опустился перед ним на колени и, взяв за ладони, заглянул в глаза. — Как ещё можно назвать то, что мы делаем? — Одна рука поднялась к шее Даррена и оттянула высокий мягкий воротник, сантиметр за сантиметром обнажая кожу. Наконец дойдя до самого низа, где почти на ключице багровел тёмный засос, Томас не смог сдержать улыбку. — Вот это… Разве это не занятия любовью? — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Не просто детские обжимания, — Даррен покачал головой и внимательно посмотрел на Томаса. — Когда… Когда у тебя начинается гон? — Это абсолютно не важно. — Когда, Томас? — глухо, но настойчиво переспросил Даррен. — Чуть больше, чем через месяц. — Проклятье… — Я провожу гон в одиночку уже два года. И до отношений тоже проводил. — А я помню, насколько кошмарной была моя прошлая течка, и не хочу, чтобы ты переживал подобное, — в сердцах выпалил Даррен, но тут же осёкся. — Я постараюсь вылечиться за месяц… — За месяц? Даррен, умоляю, не ставь себе никаких сроков. — Томас сильнее сжал его ледяные пальцы. — Ну что на тебя вдруг нашло? — Широкие ладони обхватили бледное лицо Даррена, не давая отвернуться. — Раньше ты бы сказал мне «это твои проблемы, алабай, сам разбирайся со своим гоном». — Ну да… — Даррен хрипло засмеялся, за что получил приободряющий поцелуй в лоб. — Не разрешай себе переживать из-за того, что ещё даже не случилось, хорошо? — Если честно… — начал Даррен тихо, будто сомневаясь в собственных словах. — Что? — Я даже… даже представить не могу, каким ты станешь в период гона, — почти шёпотом признался он. — Неужели ты можешь быть ещё более… не знаю… Более неуёмным? Томас задержал дыхание от изумления, когда Даррен поднял на него взгляд. Робость, страх, желание — всё смешалось воедино, вылившись чернилами в расширенные блестящие зрачки. — Поцелуй меня… Сперва Томас и не понял, что слова прозвучали не в его голове, но спустя миг осознал: Даррен действительно просит его поцеловать — доверчиво, открыто, честно… И Томас поцеловал. Подался вперёд — так, что Даррен не выдержал напора и оказался повален на кровать. Уверенные губы нашли другие — несмелые и подрагивающие — целуя нежно, тягуче, долго… Именно так, как — за всё время их близости Томас сделал вывод — Даррену нравилось больше всего: чтобы альфа медленно и вдумчиво выцеловывал каждый сантиметр его губ, подбородка, шеи, а потом снова возвращался наверх, принимаясь терзать ласками скулы, трепещущие веки, лоб… Будто говоря своими сосредоточенными действиями «нам некуда спешить» живущему в режиме вечной спешки и погони Даррену. А Даррен — Даррен забывался. Растворялся, как сигаретный дым в воздухе, лежал безвольно и покорно, сходя с ума от того, что с ним делал этот альфа. Его альфа. Может ли человек принадлежать другому человеку? Теперь бы Даррен ответил уверенное «только если он сам того хочет». А он хотел. И знал, что Томас хочет тоже. Знал — чувствовал собственным бедром его во всех смыслах твёрдое желание. Но больше не боялся. Одному богу известно, когда Даррен обретёт способность к тому, о чём говорил всего пару минут назад, но сейчас есть только этот миг. В котором он лежит под возбуждённым альфой. Он сам не заметил, как инстинктивно толкнулся навстречу, потираясь своим пахом о чужой, и в ту же секунду до ушей донёсся гортанный стон Томаса. Мысль, что Томасу хорошо с ним, пустила по венам странное тепло, и Даррен снова робко подался тазом вперёд, соприкасаясь точками концентрации взаимного возбуждения. Взаимного, и оттого умопомрачающего. Томас был до того твёрдым, что хотелось заскулить: это всё из-за него, из-за Даррена! Этот огромный могучий альфа срывается на жалобные стоны и не может нормально дышать из-за него одного. В промежности потяжелело, а штаны стали тесными. Чёрт возьми, да Даррен симулянт! Узнай О’Коннор, чем сейчас занимается его новый пациент, потребовал бы деньги — за «ложный вызов». Томас голодно и жадно целовал его шею, безбожно растягивая горловину гольфа (знал бы солдат, сколько он стоит), и явно намеревался оставить второй засос рядом с первым. На удивление, Даррен был абсолютно не против — ни испорченного гольфа, ни нового засоса. Руки скользнули по широкой спине, ощущая под футболкой каждый изгиб переплетённых мышц. Господи, какой же Томас сильный… От одной этой мысли внизу всё скрутило тугим спазмом: теперь головка больно тёрлась о ширинку, а бельё сзади становилось бесстыдно мокрым из-за потёкшей пульсирующей дырочки. Что там говорил О’Коннор? Не действовать на эмоциях? Взять контроль над ситуацией? «Ха!» — только и усмехнулся Даррен, когда чужая горячая рука забралась ему под спину, придерживая за поясницу и вынуждая прижаться ещё — хотя, казалось бы, куда уж — ближе. — Я хочу тебя, — вдруг вырвалось у него отчаянно и задушено, будто последние несколько минут он находился без кислорода. Руки обвили шею, а ноги — талию Томаса, и Даррен, запинаясь, продолжил: — Без понятия, как… но хочу… Господи, ну почему всё так? Почему я… Закончить ему не дали, затыкая поцелуем, пресёкшим любые самобичевания. Томас целовал глубоко, исследуя языком рот, зарывался в волосы на затылке, приподнимая голову Даррена себе навстречу, пока другой рукой всё так же держал под поясницу — и, чёрт возьми, как же Даррену это нравилось. Чувствовать себя беспомощным, но абсолютно защищённым рядом с опасным хищником. Быть тряпичной куклой в его могучих руках. Расскажи кто-либо это Даррену месяц назад, он бы не поверил. Как не поверил бы сейчас, что сумеет прожить без Томаса хотя бы один день. — Я хочу… — опять безнадёжно признался Даррен, когда ему наконец-то позволили. — Хочу… Чёрт, не знаю, что делать… — А если ты потрогаешь себя сам? — слова не сразу дошли до мозга, и только спустя несколько секунд Даррен ошарашено заморгал. — Ч-что? — Раз я не могу… — хрипло пробормотал Томас ему в шею, — то можешь ты… Вы же с врачом обсуждали сегодня, что с этим нет проблем. И так ты будешь управлять процессом, как он сказал. — Томас мазнул носом по тонкой коже за ухом, втягивая родной сиреневый феромон. — Но если ты сам этого хочешь… — Я… — Даррен покраснел, но покрылся предательскими мурашками предвкушения, — не знаю… Думаешь, это хорошая идея? — Хорошая, если ты этого хочешь, — повторил Томас, погладив большим пальцем его припухшую нижнюю губу. — Если правда хочешь… Дыхание перехватило от одной лишь мысли о том, что предлагает Томас, тем не менее сладкая пульсация внизу стала нестерпимее по той же самой причине. Даррен всмотрелся в почерневшие голубые глаза. Томас тоже дышал тяжело и прерывисто, нависая над ним необъятной горой, и трясущимися от возбуждения пальцами перебирал разметавшиеся по покрывалу вьющиеся волосы. Ох, боже… Они всё время глядели друг на друга — не отрываясь, почти не моргая — когда Даррен, как во сне, скользнул рукой вниз по животу, когда остановился на лобке, где ткань брюк была натянута уже до предела. Пряжка расстегнулась с тихим лязгом, и, вытащив пуговицу из петельки, он ухватился за последнюю застёжку. Лоб покрылся испариной, однако пальцы всё же потянули за язычок молнии. Теперь единственной преградой оставалась тонкая белая ткань, заметно подрагивающая каждый раз, когда налитая ноющая плоть нетерпеливо дёргалась. «Чёрт, нормальные омеги бреют себя там…» — мелькнуло что-то абсолютно новое, но тут же рассыпалось песочным замком, как только висок опалил поцелуй. Будто касанием горячих губ Томас пытался выжечь из сердца Даррена все тревоги. «Ты можешь не делать этого, если сомневаешься»; «а если не сомневаешься, то тебе нечего стесняться» — до абсурдности отчётливо прозвучало у Даррена в голове, и он всё понял. Ему подходит второй вариант. Воздух рвано вышел из лёгких, когда он оттянул резинку, и накрыл жаждущую внимания плоть. Мир закружился, но точно не от паники. Яркие обрывки, точно куски лоскутного одеяла, запоздало доходили до восприятия Даррена, пока тело лихорадочно делало то, чего требовало, по его мнению, слишком долго. Руки Томаса держали крепко и надёжно, не ослабляя хватки ни на секунду. Прижимали к груди так близко, что удары чужого сердца грохотали в ушах, заглушая собственный бешеный пульс; и спустя то ли миг, то ли целую вечность — Даррен был не в силах ответить, даже если бы ему угрожали пистолетом, — он заторможено поймал себя за тем, что подстраивал движения собственной руки в такт сердца Томаса. От этой мысли он засмущался, выпуская плоть из пальцев, а затем отчаянно заскулил, когда она незамедлительно заныла, лишённая ласки. — Давай, маленький мой… — раздавалось словно где-то в другом мире, на волну которого Даррен случайно попал. Маленький… Он бы убил за такие слова ещё месяц назад. Но сейчас был не «месяц назад», чёрт возьми… Сейчас Томас называл его «маленьким», а Даррен покорно тёк и спереди, и сзади, пачкая смазкой свои дорогущие брюки, покупая которые не мог даже предположить для них подобную судьбу. — Всё в порядке, мой родной… — хрипло шептали прямо в ухо, и где-то на задворках сознания Даррен догадался, что Томас сам уже на пределе, хоть ни разу не дотронулся до своего паха. — Погладь себя, я так хочу, чтобы тебе было хорошо… И Даррен повиновался. Смущённо спрятал лицо в сгиб шеи Томаса: как будто так он не будет думать о том, что лежит прямо перед ним, раздвинув бёдра и надрачивая изнывающий от перевозбуждения член. Было хорошо. Было до безумия хорошо! Он не помнил, стонал или нет. Возможно, пытался сдержаться, так как губы были искусаны, а, может, и бросил потуги никому не нужного самоконтроля (привет доктору О’Коннору…), принявшись скулить во весь голос. Что он запомнил наверняка, так это как жался к Томасу, чуть ли не касаясь его живота головкой, и как покусывал крепкую, чуть солоноватую (ну точно море) шею. Выбивающееся из плана прикосновение заставило распахнуть глаза. Сначала обалдевший Даррен решил, что сделал Томасу больно, слишком сильно прикусив, и тот просит остановиться. И именно по этой причине рука Томаса сжимает его запястье, совсем недалеко от пульсирующего и текущего тонкой струйкой смазки из щёлочки уретры. Однако подняв мутный взгляд на Томаса, Даррен увидел в некогда голубых, а теперь абсолютно чёрных из-за обезумевших зрачков глазах нечто, вынуждающее его возобновить ритмичные движения вверх-вниз. Длинные пальцы Томаса были в считанных сантиметрах, и Даррен мог поклясться — он ощущает исходящий от них жар. Это срывало крышу. Это сводило с ума. Это убивало и тут же воскрешало обратно, чтобы снова и снова мучить бедного омегу одним лишь фактом, что Томас почти касается его там. Какой-то неведомый импульс прошёл сквозь тело от пяток до самой макушки, и в следующий миг Даррен, слетев с катушек, впился зубами в основание шеи альфы, а затем, ощутив на языке металлический привкус, принялся старательно зализывать укус. Внезапно, кроме собственных вечно прохладных пальцев, он почувствовал ещё что-то. Шершавую горячую ладонь, лежащую поверх его собственной, обхватывающей ствол плотным кольцом. В мозгу разом завертелось слишком много мыслей. Стало страшно, жарко, холодно и… невыносимо хорошо. — Ну же, алабай… — не узнав собственный голос, жалобно выдохнул Даррен ему в ухо. Томасу не нужно было повторять дважды. Рука задвигалась уверенно и нежно, направляя самого Даррена на его плоти, то и дело задевая мизинцем жёсткие волоски на лобке, а большим пальцем — изнывающую головку. Даррен толкался бёдрами навстречу, уже не понимая, кто его ласкает. — Пожалуйста… — вырывалось у него из груди. — Ну же… пожалуйста… давай… И Томас давал. Обхватывал плотнее, двигался быстрее, сдавливал чувствительную верхушку. Теперь уже Томас уткнулся губами в шею своего истинного, совсем недалеко от зудящей и набухшей брачной железы, а после — лизнул сладковатую кожу прямо на ней. Даррен вскрикнул, резко толкнувшись в кулак, и запоздало осознал, что этот кулак принадлежал не ему. Его собственные руки вцепились в Томаса, который и сжимал его внизу — наконец-то как следует, без любых препятствий и преград. Даррен опустил глаза, глядя на то, как огромная и, казалось бы, грубая ладонь, ласкает его, заботливо гладит в самом уязвимом месте, и тело неожиданно пронзило судорогой удовольствия. Он не помнил, чтобы когда-либо изливался так долго и обильно. А ещё, чтобы бился в оргазме, хрипло выстанывая чьё-то имя. Член пульсировал, истошно дёргаясь в огромной руке, держащей его властно и бережно, пока большой палец продолжал круговыми движениями поглаживать всё ещё брызгающую спермой головку. Только спустя несколько минут ошарашенного созерцания потолка до Даррена начало доходить, что случилось. Продолжая дрейфовать между сном и явью, он медленно повернулся к Томасу. Тот лежал на боку рядом, как всегда слишком близко: бедром к бедру, уткнувшись лбом ему в висок, и прижимал к себе, будто безо всяких слов заявляя «моё». Неужели опасался, что после такого Даррен сможет уйти? Да он даже встать с этой кровати будет не в силах… Затуманенный взгляд скользнул ниже, то ли желая удостовериться, что Даррену действительно не привиделось всё, что произошло пару мгновений назад, то ли, чтобы убедиться, что рука Томаса по-прежнему находится на месте. Ну, как на месте… Если местом можно назвать обмякший и расслабленный омежий член. И тут Даррен заметил ещё кое-что: он испачкал их обоих. Его живот, живот Томаса — всё было забрызгано белым, и Даррен уже решил начать краснеть от стыда, как внезапно Томас мазнул пальцем по белёсому пятну и, поднеся руку ко рту, лизнул. Сердце Даррена со скоростью кометы Галлея ушло в пятки, бойко утягивая за собой все мысли. — Ну какой же ты вкусный… — решил довести его до инфаркта Томас, шепча такое непотребство прямо в ухо, и мягко провёл ладонью по лобку, зарываясь в густую поросль волос. — Я и правда хотел бы тебя съесть… — Господи… — Даррен не выдержал и просто закрыл руками пылающее лицо, в то время как бёдра сами повернулись навстречу ласке. — Прости, что сорвался, — прошептал Томас, виновато потираясь носом о пахнущий сиренью висок. — Прости, я думал, что сдержусь, а тут ты… Такой искренний… Такой великолепный… Боже, родной мой, какой же ты великолепный!.. Даррена сгребли, как безвольную игрушку (коей он, собственно, сейчас и являлся), и затянули к Томасу на грудь. Горячие ладони переместились на поясницу, забравшись под бесповоротно испорченный гольф. — Я тебя испачкал, — тупо ответил очумевший Даррен. Томас улыбнулся абсолютно бесстыже. — Ты не можешь представить, как я этому рад. — Могу… Чувствую твою… радость, — Даррен неловко стрельнул глазами вниз, где в его живот вжималось чужое каменное возбуждение. — Тебе ничего не досталось. — Не думай об этом, пожалуйста. Тем более за период нашего знакомства я уже привык, что он постоянно стоит. — О, боже… — Даррен смущённо засмеялся, уткнувшись в шею Томаса. — Ты живёшь в состоянии постоянного гона… — Только если ты рядом. — Хренов романтик, — фыркнул Даррен и тут наконец-то увидел оставленный им укус. — Ох, сильно же я тебя… Прости. — Он провёл по следу пальцами, а затем неожиданно лизнул, вынуждая Томаса глухо рыкнуть. — И прости, что не могу тебе помочь. Боюсь, на сегодня с меня хватит новых впечатлений… — Ты про… — Про то, что тебе ничего не досталось, — повторил Даррен, и в следующую секунду его с лёгкостью перевернули обратно на спину, вжимая в матрас. — Почему ты вдруг стал за всё извиняться? — Томас нахмурился, всматриваясь в карие глаза, и уверенно добавил: — Прекращай. Лучше накричи на меня и скажи топать в душ. — Иди ты… — В душ. — Нет, просто, иди ты! Томас захохотал, прислонив свой лоб к другому. — Но в душ всё-таки нужно, — Даррен положил руку на его затылок, — и тебе, и мне. — Нам? — Раздельно, алабай! — Слушаюсь, хозяин, — продолжая посмеиваться, Томас провёл кончиком языка по нижней губе Даррена. — Господи… мне кажется, что я сейчас самый счастливый алабай на Земле… Душ прошёл раздельно, а потому задача лечь спать пораньше была в кои-то веки осуществлена. Оказавшись в постели около десяти вечера, они имели все шансы заснуть в полночь — и это потрясающий результат! — Я проебал целый день… — усмехаясь, пробормотал Даррен Томасу в грудь, пока его дыхание шевелило волосы на макушке. — В прямом и переносном смысле слова. — Ты всё наверстаешь, я в тебе не сомневаюсь. — Если ты не будешь меня вечно отвлекать, — фыркнул Даррен слишком довольно для ворчащего человека. — Клянусь, я привяжу тебя к батарее, чтобы ты не мешал. Томас что-то ответил, но Даррен уже не слышал, проваливаясь в темноту сна, пропахшую морской солью. Там они с Томасом гуляли по песчаному берегу Атлантики, щурясь от лучей бледного Ирландского солнца, купались в холодных волнах, почему-то уже ночью, и занимались любовью прямо в воде. Даррен обхватывал талию Томаса ногами, а сам откидывался назад, ложась на поддерживающую его чёрную морскую гладь. А может, это руки Томаса надёжно держали его под лопатки и поясницу, точно, как сегодня — как Даррену до безумия понравилось. Во сне Томас брал его, и ему было хорошо. Ему было спокойно. Ему было не страшно. Будто нет ничего более естественного, чем ощущать Томаса внутри, буквально расплываться морской водой в его могучей хватке, позволять творить с собой всё, что Томасу вздумается, и… упиваться этим… Но сон длился недолго. Если самое приятное пробуждение происходит от поцелуев любимого, то худшее — от неожиданного звонка в три часа ночи. Пронзительный звук бил по ушам. Даррен разлепил глаза, обнаруживая себя в тёмной комнате в объятиях такого же заспанного и закопошившегося альфы. На тумбочке истошно вопил телефон, озаряя синеватым светом их ничего не понимающие лица. Даррен потянулся к гаджету. — Алло? — прохрипел он и сразу прокашлялся. — Дэвид? Что случилось? Томас приподнялся на локте, внимательно глядя на Даррена, насколько позволяла вновь вернувшаяся темнота. — Подожди, Дэв… Успокойся и объясни ещё раз… — Томас нахмурился, услышав, что голос Даррена дрогнул, а речь ускорилась. — Проклятье, и что они говорят? Нет, что говорит Уилсон? Да, который главный врач. Томас попытался напрячь слух и разобрать, что ответил Даррену Дэвид, но из динамика только нечленораздельно доносилось что-то сбивчивое и торопливое. — Чёрт возьми… — выдохнув, Даррен нервно запустил пятерню в волосы, — ясно. Я приеду. Мне плевать, что он тогда сказал, Дэвид, я приеду. — Даррен? — Томас осторожно коснулся его плеча, сразу после того, как он сбросил звонок и принялся суетливо выпутываться из одеяла. — У Магнуса инсульт, — сипло выдавил Даррен.