***
– Сука.. – Серафим шипит, когда Глеб, с дрожащими от гнева и ненависти руками, агрессивно бросает телефон в стену. – Да какого, блять, хуя? Чё ты творишь нахуй? Не кричит. Кровь кипит в жилах. Под рукой нет ничего и Серафим всем богам, если они есть, благодарен за это. Его не зарежут и не забьют до смерти сковородой. – Вали. Нахуй, блять, съебывай отсюда. Вот к Андрею, к пизде этой, вали нахуй. – резким жестом грозит ударить. Ударить больно. Серафим отступает назад, глядя несколько удивлённо. – Не уйду я никуда, Гле-... – Вали блять! – рявкнул, перебивая. Приехал, заявился в квартиру, чтобы сутки посвящать этим двоим. Будто легко Глебу. Сам же бросал. Сам, сука, бросил, мог бы хоть быть рядом. Ничего не просил, не требовал, кроме внимания. Просто быть тут, а не рядом с воображаемым Андреем и блядиной из Питера. Серафим с некоторой горечью замечает, что, может, телефон убит, не спасет его ни один ремонт, но хоть не утопил. И симка памяти с фотками ещё пятнадцатого года, симка с контактами - может, живые. Только их бы забрать. Только на первом плане загнанный в угол котенок, который на всех бросается. Делает шаг вперёд - прижимает к себе крепко, своими губами к чужим. Напирает только тем, что не даёт отступить. Обнимает крепко, норовит проскользнуть языком в рот Глеба. Пока не чувствует резкой боли на своей губе и с паникой отскакивает. По ощущениям откусил половину лица - на деле просто прокусил. На тыльной стороне ладони, который пытался вытереть губы, осталось немного крови. Хорошо вцепился. – Я тут, я с тобой. – слизывает остатки крови с губы. Хуй с ним. В ответ смотрят так же. С ненавистью. – Вали нахуй. Тупой, нет? – под пристальным взглядом Серафим разворачивается. Собирает разбитый телефон. Не обернувшись, плетется к выходу. Это же Глеб, они же нужны друг другу. Остановит. – Лучше бы ты ушел... – шепчет себе под нос. Как ударом, как выбить весь воздух из лёгких продолжает: – Лучше бы ты сдох. Входная дверь хлопнула. Глеб обещает удалить номер и забыть к хуям. Ещё другом считал. Передругом.***
Пыл поутих. Аккуратно нажимает на контакт. Серафим смотрит с экрана, кривляется. Не виделись месяц. Мало, вроде, а по ощущениям целая вечность. Набрать. Ждёт коротких гудков. Ждёт, что больше никогда. Что перестарался. Без Серафима держаться было невозможно физически. А с ним не хочется. Коротких гудков не следует. Не заблокировал. Может, спит в отеле. Может, бухает с Андреем. Он точно в Москве. Руки дрогнули, едва не выронив телефон из рук, когда послышалось пьяно-удивленное "алло". – Серафим, ты, ты... – бубнит, прикладывает телефон к уху. – Ты в Москве? – В Москве. – говорит чётче, чем это размазанное по телефону "алло". – Что случилось? – Приедь. Можешь приехать? Пожалуйста. Тараторит, поднимаясь с кровати. Нервно делает круг по комнате, пока Серафим шлёт кого-то нахуй. Пока собирается с мыслями и языком. Пока слышно, что отходит от людей подальше. – Я приеду. Все в порядке? Что случилось? – он волнуется. Он не звонил сам потому что ты, дурак, послал его. Дышать становится неприятно тяжелее. – Все в порядке, просто приедь. Прости меня... – говорит почти в гудки. Но уверен, Серафим услышал. Где бы он ни был, он приедет. Потому что они разные. Потому что это Серафим. А через час, когда дома допил то мерзкое пиво, на нервах доел остатки колбасы, допил ту водку одним глотком, что стояла в дверце холодильника.. дернулся уже от трели звонка. С порога обнять. Крепко. Вцепиться, как в последний раз, тараторить одно только "прости". Потому что лучше рядом. – Что случилось? – треплет по волосам. Обхватывает лицо Глеба руками, целует мягко в губы. Отстранившись, смотрит в глаза. В ответ смотрит пара карих - ищет что-то. И, может, всё-таки найдя это, снова обнимает. – Останься на ночь. В ответ Серафим кивает. Снова ведёт по завитым волосам, утыкается носом в плечо. Стоять на пороге неудобно. Но если Глебу хорошо, Серафим хоть буквой зю скрутится. Никаких выяснений кто прав кто виноват. Вышло как вышло. Вышло так, что оба пьяные - вместе. Вместе в кухне, вместе в ванной, вместе в спальне. Будто моргнуть и исчезнет. Но сколько не моргай, не жмурь глаза, тут, рядом. Серафим рядом. А Глеб не кусается. Только извиняется судорожно, виноват, разве что на колени не стал - хотя вряд-ли мог бы. Не переступит гордость. Ложиться спать было самым страшным. Сном не окажется. Но проснуться снова одному не хочется. Не хочется ничего. Только взять за руку и приткнуться ближе. Потому что теплее.И держать тебя за руку даже во сне Это значит любить тебя больше, чем сильно.
Проснуться так же. Уткнувшись носом в серую футболку, прожженую сигаретой, переплетая пальцы и забросив ногу на бедро Серафиму. Ему точно неудобно. Правда скрутился, хотя обычно спит пластом. А сейчас будто защищает от всего мира собой. Не просыпается - сопит, смяв щекой подушку, запрятав под нее же руку. Не просыпается даже тогда, когда мягко целуют в губы, совсем невесомо. Но все ещё боясь отпускать руку.***
Ни Серафим, ни Глеб от города Сочи явно не фанатели. Не было восторга от пальмы по дороге к морю, не было восторга от дендрария и забитого людьми пляжа. А вот недалеко от Сочи, в каком-то поселке, было красиво. Дешевле, красивее, воздух чище, пусть и нет ни одной пальмы. Серафим запомнил дорогу - за руку по пыльным дворам вел Глеба, держал так, что не отпустит. А другой рукой - небрежно держал бутылку бальзама, на этой же руке висел бумажный пакет. Казалось, хлебает натуральное горькое успокоительное, но делал ещё пару глотков, прожигая горло градусом. Глеб плелся следом. Рассматривал дома, несчастный рассвет. А потом кудрявую макушку перед собой. Крепче сжал руку. – Я в ледяную воду не полезу. – заявил сразу, увидев море. Каменный пляж мучал ноги, после него ходить было невозможно. Но ради Серафима готов был идти. – Да я не заставляю, хули ты. На километр - ни души. Пусто. Где-то отголоском тени маячит фигура, в черном море красуется светящийся кораблик. Приземляются на холодные после ночи камни, море шумит. Пакет Серафим не отдает. Протягивает пачку с последней сигаретой. – Загадывай. – отдает зажигалку. Дым возвращается ветром обратно в лицо, следит за тем, как Глеб, закрыв рукой хрупкий огонек от ветра, подпаливает сигарету и, может, свои пальцы. Выдыхает дым в сторону. Несколько секунд смотрит на воду, потом коротко угукает.– Чё загадал? Улыбаются. Вдвоем. Серафим взгляда не сводит, допивает остатки бальзама. Глеб смотрит хмуро. Глеб не пьет. – А чё, можно рассказывать что-ли? – придвигается чуть ближе. Камни рядом холодные. Серафим тоже двинулся ближе. – Так, что в пакете? "А", – растерянно вспоминает Серафим, из бумажного пакета показывается ещё больше бумаги. Под заинтересованный взгляд - это нечто расправляется в китайский фонарик. – Их же ночью запускают? – помогает расправить. Вряд-ли держал до этого в руках - но точно не вспомнит. – Да какая разница когда их запускают? – аккуратно держит в руках. – Блять, лишь бы не сдуло.. Поднимаются. Не сдувает - будто замирает все на тот момент, пока лёгкая горелка внутри бумажного фонарика поджигается. Пока воздух внутри становится легче и, перестав зависеть от чужих рук, фонарик поднимается. – Это желание твое. – провожает взглядом фонарик, поднимающийся к последней звезде, красующейся на небе. – Вслух говорить нельзя. – предупреждает, когда Серафим намеревается озвучить. Но не говорит сам, что готов взамен за все - сам выполнить абсолютно любое его желание.