Его запах успокаивает тебя, Эрвин. Это означает, что вы совместимы.
Раздраженный, он выходит в столовую, чтобы почти сразу вернуться обратно в кабинет, берет с полку случайную книгу, читает вслух, но ничего не работает, ничего не может заглушить этот запах омеги, который провоцирует в нем начало гона, первого за три года. Первого гона к которому он идет шаг за шагом, и это похоже на чары злой ведьмы из детской сказки, которые только крепнут день ото дня. Он чувствует себя в ловушке и ненавидит это. Это ранит его гордость, лишает рассудка, заставляет задавать себе миллионы вопросов, на которые у него нет ответа. Как смеет он сомневаться? Как смеет останавливать себя? Как смеет не повиноваться приказу Филина, если тот, как всегда прав? Как? Единственное, о чем должен думать Эрвин, как завершить свою миссию, получить для сопротивления оружие, в котором оно так нуждается. Особенно сейчас, когда они понимают, что не могут использовать своих титанов. — Хозяин Эрвин, мы можем поговорить? Эрвин резко разворачивается на голос, в голове полный кавардак.Везет тем несчастным, С садами в груди, Что верою стелят Божьи пути...
— Пожалуйста, оставь меня в покое, — просит Эрвин, утыкаясь в книгу, перечитывая стихотворение даже не понимая его смысла. — Мы должны поговорить, хозяин Эрвин. Я прошу прощения за настойчивость, и за то, что говорю с вами не так как положено говорить омеге-горничной с ее хозяином альфой, но меня это не волнует. Меня волнует только моя цель, и ни вы, ни кто-либо еще не отберете ее у меня. Эрвин чувствует, как по спине бежит холодок, а внутри все взрывается болью, возможно это его гордость, инстинкт альфы, не способный принять тот факт, что омега позволяет себе так разговаривать с ним. Но Леви прав, говорит он себе, и он не виноват в том, что родился омегой. Это Эрвин виноват, в своих сомнениях и мыслях о том, что его право выбора важнее чем благо элдийского народа. Его цель — уничтожить Марли. Эрвин поворачивается к Леви, тот стоит позади него сцепив руки. Такой прямой. Его глаза — оружие, холоднее и острее стали, такое же смертоносное, как и вся его природа. Природа Аккермана. Он сделал свой выбор. И он убежден в нем так же, как должен быть убежден и Эрвин. — Ты не должен вести себя как прислуга, если сам того не хочешь. Но после вязки, за стенами этого дома тебе придется притворяться, чтобы никто не узнал кто ты, после того как пробудится твоя сила. Ты будешь моим омегой, Леви, так что оставь эти церемонии, нам они ни к чему, — голос Эрвин звучит более жестко, чем ему бы хотелось. Но этот запах… черт возьми! Этот запах проникает в его мозг, он похож на тысячу раскаленных игл, что терзают его плоть, он растекается по венам, лишая возможности думать, анализировать, рассуждать, быть тем, кем он был до начала этой проклятой операции. — Тогда я буду честен с вами, хозяин, — Леви направляется к двери, — Пойдемте со мной, я приготовлю чай и мы поговорим на кухне. Эрвин бессознательно стискивает зубы: ему не нравится, когда Леви говорит с ним в таком тоне. Но разве не за это он борется? Чтобы все элдийцы: альфы, беты, омеги — все были свободны и равны. — Хорошо. Эрвину нужно несколько минут прежде чем спуститься вниз, чтобы прийти в себя, успокоиться и собрать себя заново. Но он терпит поражение. Он по-прежнему не понимает что ему делать, что он уже сделал и что предстоит. Повязать омегу, конечно. Делать то, что должен. Когда он появляется на кухне, Леви уже ждет его: на столе две чайные чашки и горит свеча. И этой тихой весенней ночью только ее одинокий огонек дарит свой свет. Как только Эрвин приближается, Леви начинает мелко дрожать, едва-едва, но Эрвин замечает каждый жест, каждое неуловимое изменение в нем, с тех пор, как Леви переступил порог этого дома. Так происходит всегда, когда омега почти в течке. Эрвин садится напротив, между ними только огонек свечи, который отбрасывает яркие блики в глазах Леви, они искрятся точно золото на серебре, и в них плещется глубокое негодование. Все вокруг них окутано глубокой тьмой, словно они одни в этом мире. Вот только эта близость невыносима для обоих, и она не имеет ничего общего с той, которую они должны разделить всего через пару недель. Когда они будут трахаться как животные сутки напролет. — Я тоже не в восторге от этой ситуации, — говорит Леви и его голос звучит надтреснуто, в нем больше нет этой мягкости нежного шелка, но слышать его все так же приятно. — Я предполагаю, — отвечает Эрвин. Леви отпивает свой чай, то как он держит чашку вновь гипнотизирует Эрвина, приковывая его взгляд. — Чтобы вы могли получить оружие, которым я должен стать, мы должны быть связаны с вами, связаны по рукам и ногам. Мы должны это сделать, чтобы получить то, к чему стремимся, хозяин Эрвин, — он заметно волнуется, его руки дрожат, а дыхание кажется напряженным и неестественным, — Я знаю, вам тяжело, но и мне не легче. И я думаю, что вы ошибаетесь… Когда Леви говорит последнюю фразу, в его глазах появляется осторожность, несмотря на характер, который он успел продемонстрировать, сейчас он будто прощупывал границы. Он полон решимости сделать это. Изучить Эрвина. Повязать себя с ним. Он готов на все. — Я понимаю, мое постоянное раздражение не упрощает нам задачи, — говорит Эрвин, — Прости меня за это. Я просто прошу у тебя терпения, Леви. Эрвин кладет руки на стол и проводит пальцами по огоньку свечи. Он чувствует на своей коже не только жар, но и то, как вокруг пламени аромат Леви усиливается. Дрожь ползет вдоль поясницы, медленно, наводя на определенные мысли. Как и любой омега, в полумраке Леви еще прекраснее. Произведение искусства в стиле барокко, демонстрирующий идеальный баланс светотени. Эстетика его лица, тела, все это так беспокоит и гипнотизирует Эрвина. — Терпения? — цокает языком Леви и на мгновение Эрвину кажется, что перед ним совершенно другой человек, не тот кто очаровывал его все это время: своими манерами, голосом, элегантностью, чьим неоспоримым продолжением был аромат, — Я знаю, вы ждете от меня терпения, и вас не радует идея вязать едва знакомого омегу. Но я не могу быть терпеливым, хозяин Эрвин. Я терпел слишком много лет. Это так. Долгие восемь лет, с тех пор как всех выживших островитян перевезли в Либерио и отсортировали по классам. Скот ждущий своего клейма в длинной очереди, слишком длинной, слишком долгой, чтобы это было похоже на правду. Эрвин разочарованно вздыхает. Леви прав. Он так и говорит об этом, сдавленным полушепотом, не поднимая глаз, он говорит ему: «Ты прав». Что-то меняется в лице Леви, когда он это слышит: — Тогда почему вы сомневаетесь? По словам Господина Йегера, вы умный человек. — А? — смаргивает Эрвин, не понимая, — Зика…? — Господин Йегер говорит о вас день и ночь. Он делает это когда засыпает, просыпается, ест, даже когда дрочит перед сном. Он одержим вами, — Эрвин открывает рот, пытается что-то сказать, но не может, — Когда на омега-вечеринке я услышал ваше имя и узнал, что вы Орел Микасы, я подумал, что возможно это лучшее, что могло с нами случиться. Я имею ввиду всех элдийских омег. Если вы такой умный, как говорит об этом Господин Йегер, то нет союзника лучше вас. Но вы просите от меня терпения, будто забыли о том, что омеги продолжают страдать. Все голоса в голове Эрвина замолкают: они так же беззвучно открывают и закрывают рот, как и он сам. Пустые, безмолвные, запрещавшие ему жить, быть самим собой в мире вечного притворства, где только ложь является ключом к победе. Леви щурит усталые глаза: — Цель, рожденная ненавистью это ошибка, — он прикрывает веки, наслаждаясь чаем, но руки его дрожат, не так сильно как Эрвин, замороженный, замерший перед этой свечой, но все же. Эрвин смотрит на пламя, он пытается осознать то, что Леви ему только сказал, понять смысл его слов, но это невозможно. Он облизывает губы, во рту пересохло. Почему у него так сильно трясутся руки. У него, и у Леви. Неужели это все?Его запах успокаивает тебя, Эрвин. Это означает, что вы совместимы.
Если они совместимы, почему все вокруг не кажется таким успокаивающим? Что вообще происходит между ними? Сколько еще он будет блуждать в своем невежестве? — Что я должен делать, Леви? — тихо спрашивает Эрвин. Леви ставит на стол пустую чашку и прячет под столом руки. — Вы должны отдаться своим чувствам и перестать пытаться их контролировать, — Леви смотрит мимо него, — Ваш инстинкт альфы не позволит вам остановиться, даже если вы этого захотите. Может быть это единственный способ справиться со всем этим… Леви бросает на него короткий взгляд и он прошивает точно пуля, вызывая дрожь по всему телу. — Я не знаю. Я ничего не знаю. Единственное, что я могу сделать, чтобы достигнуть своей цели, это позволить своим чувствам взять верх. И может быть вы могли бы сделать то же самое. Эрвин кивает, глядя на Леви не отрываясь, одержимо. Отдаться инстинктам не трудно, но не с этим драгоценным существом, полным неизведанных талантов. Лучше успокоить своего зверя, попробовать достичь их связи мягче, лишь бы не подвергать Леви опасности. Повязать себя с Леви из ненависти к Марли хуже, чем повязать себя с ним потому что этого хочет его тело. Эрвин не скрывает своего удивления, рожденного внезапным откровением: Цель, рожденная ненавистью… Глаза Леви горят ярче пламени, когда он протягивает руку и осторожно сжимает его ладонь. Первый раз, когда Леви касается его, не считая той ночи на омега-вечеринке, когда они механически трахались. Оба дышат громко, в унисон. — Ты пахнешь небом, хозяин. Свежей зеленью и свободой, — когда Леви произносит эти слова, его губы становятся ярко-алыми. Он опускает руку и молча уходит, хотя его присутствие ощущается как никогда. Словно он внутри Эрвина. Слишком глубоко, чтобы от него избавиться. Возможно, это единственное, что у него осталось, то что он так ненавидит и есть то, что ему нужно по-настоящему. Прекратить бороться с самим собой, со своими инстинктами, просто признать, что он альфа, запертый в своем теле, которое ничем не отличается от других. Неважно насколько он элдиец, он — альфа. Несмотря на то, что он продолжает стискивать зубы каждый раз, когда смотрит в зеркало, он альфа, альфа, который хочет взять Леви, который хочет сходить с ума от его аромата, трахать его до беспамятства, сливаясь с ним в одно целое. Его тело уже сделало свой выбор, это то что оно говорит ему, подталкивая к большей близости, надеясь, что это поможет ему сделать все остальное. Авторитет сопротивления лишил Эрвин права выбора. Это было унизительно. Он не хочет терять контроль не ради омеги. Он просто не может себе этого позволить, не в этой стране, не в этой операции, которое имеет такое большое значение для победы. Альфа не может отказаться от своей способности анализировать, здраво рассуждать, не может… Ненависть — ошибочная причина. Уничтожить Марли не то же самое, что подарить элдийцам свободу. У этих целей слишком разные корни. Эрвин должен позволить себе то, чего никогда не собирался делать. И он не хочет на это идти ради уничтожения Марли, но он готов, ради более важной цели. И если бы ее не было, все было бы именно таким бессмысленным и мимолетным, как и говорит Зик. В конечном счете он соглашается с ним, сам того не желая. Он этого не хочет. Нет. Только не так. Использовать невинного человека, вовлекая его в борьбу за власть. Все что он делал все это время — преследовал собственную эгоистическую цель. Со стороны могло казаться, что он типичный герой, что борется за высокие идеалы, но это было не так. Сколько пришлось пережить Леви? Сколько боли таят в себе эти горящие глаза? Чувствует ли он такую же ненависть? Кого Зик привел в его жизнь? Эрвин больше не хочет думать, эти мысли отвлекают его от сути, от возможности называть вещи своими именами. Но есть ли способ перестать делать то, что он делал всю свою жизнь? Принять в себе альфу. Альфу, который ниже омеги и готов просить его о помощи. Не думать о последствиях, просто принять это. Перестать быть придурком. — Хозяин… — Леви появляется в дверном проеме, он больше не в форме, на нем ничего нет, даже нижнего белья, только рубашка Эрвина, — Уже полночь, вам лучше лечь спать. Эрвин встает и тут же хватается за стол, чтобы удержаться, так кружится голова и горит все тело. — Помоги мне, — просит он, не понимая из каких глубин рождаются эти слова. Леви хватает его за руку, его кожа такая теплая, такая мягкая. Не отпуская его, он ведет Эрвина в спальню, сквозь мрак, легко, даже не спотыкаясь. Это инстинкт. Так должно быть. Они добираются до кровати, Леви раздевает его, помогает снять униформу, и когда остается только белье, он подает ему пижамные штаны. Эрвин надевает их, чувствуя бесконечную усталость. Так удобно. Почему он…? Он лежит на спине, Леви, как обычно на боку, на противоположном краю кровати. Эрвин поворачивается, глядя на то, как Леви дрожа обнимает себя. Почему? Инстинкт приказывает ему сделать что-то, потому что это наполняет болью все его существо, толкает в грудь, шевелится где-то под кожей. Он тоже должен ему помочь. Так ведь? — Леви? — Хозяин… — Тебе нравится запах неба? Леви кивает, и это настолько очевидно для них обоих, внезапное, новое откровение, даже если это совсем не то, что они искали, их тела сделали свой выбор. Это так очевидно. Нужно просто принять это. Серьезно, сделай это. Сдайся. — Могу я придвинуться ближе? — спрашивает Эрвин. Леви кивает, не поворачиваясь к нему, только шепчет едва слышно что-то вроде «пожалуйста», когда Эрвин подползет к нему. Они лежат бок о бок, и только сейчас Эрвин замечает, что его член, как каменный, когда он кладет руку Леви на талию. Они оба дрожат, и когда ладонь Эрвин ползет ниже, к бедру, Леви не может сдержать рваного вздоха. Эрвин смотрит на изгиб его тела, плечи, талию, ноги, притягивая к себе за рубашку и зарываясь носом в шею. — Хозяин… Достаточно это услышать, чтобы понять, что Леви страдает из-за своего инстинкта не меньше, а Эрвин, единственный, кто может ему помочь. Он больше не хочет бороться. — Леви, я нужен тебе? — Да, пожалуйста… Рука Эрвина приподнимает рубашку, ловит член Леви, такой же твердый, как и его собственный, не способный бороться со своим инстинктом. Эрвин дрочит ему, точно так же как на той омега-вечеринке — умело и быстро, доводя до оргазма за пару движений. Леви кончает со стоном, изгибаясь и дрожа, а Эрвин только ловит его бедра, словно пытаясь его успокоить. Словно ищет большего. — Я вам тоже нужен, хозяин? — спрашивает Леви, едва придя в себя. — Не беспокойся обо мне, просто постарайся отдохнуть, — Эрвин отвечает слишком быстро. — Но ведь вы испытываете то же самое. Я хочу помочь… — слова Леви становятся реальностью в ту же секунду, без лишних колебаний он опрокидывает Эрвина на спину, устраиваясь у него между ног и стягивая штаны. Аромат сильнее чем когда бы то ни было, обволакивает, тянет на самое дно. — Леви… — в отчаянии задыхается Эрвин. Как он может перестать хотеть его так сильно? Язык ласкает его член, мокро, нежно и невесомо, Леви проходится цепочкой поцелуев вдоль гладкого ствола, обжигает горячим дыханием. Эрвин вздрагивает не только из-за этих потрясающих ощущений, но и из-за всего великолепия картины, что он видит расфокусированным взглядом. Красота Леви. Чудо. Он хочет его. Его тело желает этого независимо от того насколько это необходимо делу сопротивления. — Хозяин… — шепчет Леви, щекоча его яйца самым кончиком языка. — Что? — Прекратите думать, пожалуйста. Это единственное, что вам нужно сделать, чтобы исполнить свой долг, — с гипнотической нежностью Леви посасывает его яйца, перекатывает их мягкими губами, и Эрвин стискивает зубы, ему больше ничего не остается при виде этого зрелища, — Может быть, если я скажу вам одну вещь, это поможет… — Что? — выстанывает Эрвин, не веря, что это действительно происходит, он весь дрожит в руках Леви, когда тот прокладывает дорожку поцелуев по всей длине его члена, — Ч-ч-что ты имеешь ввиду? Леви старательно полирует головку и Эрвин видит наслаждение на этом красивом лице, столь же неоспоримое, как и его собственная эрекция. И это открытие теплом разливается в груди, заставляет его чувствовать себя хорошо, так хорошо, словно и не было этого ада и мучительных противоречий прежде. — Я счастлив, что вы мой альфа, — говорит Леви прежде чем вобрать его член целиком, так глубоко, насколько это возможно. Жар окутывает Эрвина с головы до ног, захватывая все тело. — Но, почему? Он горит пожаром, внутри, снаружи — все охвачено огнем желания, удовольствие мучительное, жадное, и Леви подстегивает его, так умело подводя к краю. И тем не менее ему нужно услышать это от Леви. Вот насколько он эгоистичен, и насколько несовершенен. Вот какой он альфа. Леви выпускает изо рта его член, продолжая легонько тереться о него щекой, играть языком, оставляя влажные метки там, куда может дотянуться. Его глаза смотрят прямо на Эрвина, а зрачки, как огромные кратеры посреди двух серебристых лун. — То что для вас альф кажется естественным, для омег совершенно невозможно, — Леви целует головку члена, обхватывает губами, прежде чем снова посмотреть на него и продолжить, — Вы всегда спрашивали у меня разрешения прикасаться ко мне. Никогда в жизни, ни один альфа не беспокоился об этом.Ты согласен? Или у тебя есть какие-то еще пожелания?
С тех пор как они встретились, первое, что сделал Эрвин, это спросил. Он никогда не пытался относиться к Леви как-то иначе, чем к другому альфе. Как к равному. Не осознавая этого, не понимая, что это может значить для Леви. Он дал ему права выбора. Эрвин был честен, вот и все. Его тело было с Леви с самого начала. Все его существо было. Леви хочет его, вот почему он спит в его рубашке, вот почему он так ее обнимал, когда здесь была Ханджи, вот почему ему нравится его запах, который он называет запахом неба. Он хочет его точно так же, как Эрвин хочет Леви, вот только тот уже давным давно принял это. — Можно я возьму тебя за волосы? — спрашивает Эрвин, завороженно. Леви кивает и ладонь Эрвина ложится ему на затылок, задавая нужный темп. Он поднимается на пике удовольствия благодаря этим губам, что целуют и ласкают его, и что-то внутри успокаивается, разливается мягким теплом. У Эрвина больше нет сил бороться со своей гордостью, со своим унизительным положением. Он просто этого хочет. — Ле-ви… — выстанывает он его имя. Ему хочется забыть о миссии, причинах, формальностях. Повязать Леви, потому что они оба этого желают, а не по какой-то иной причине. Как сокровище охраняя то, что он непреднамеренно подарил просто будучи честным… Право выбора. Невзирая на обязательства и последствия. — Почти… не останавливайся! Право выбора — настоящая революция для закованных в цепи. Это единственное, чего он хочет.