Союзники

Слишком долгие объятия. Руки, отчаянно оплетающие во сне. Пальцы, которые касаются в знак прощания. Эрвин сделал это. Они оба это сделали. На пятнадцатый день Эрвин задается вопросом: это тепло, что разливается внутри, обусловлено одним лишь инстинктом, или это что-то другое, более реальное? Или его инстинкт и есть реальность? Что вообще реально в этом мире изувеченной морали, глупых правил и закованных в цепи людей? Его разум такой же онемевший, как и его тело, когда Леви сосет его член. Он больше не может думать об этом, учитывая все, что произошло между ними. После этого разговора на кухне при свечах правила игры изменились. Каждый день, каждую ночь Леви проводит рядом с ним все время. Он подкрадывается тихо и незаметно, как кошка, но его серебристые глаза кричат о том, что ему нужно. Иногда это проявляется в легком движении рук, невесомом прикосновении кисти, иногда это просто взгляд, но каждый раз это сексуальнее, чем можно вообразить. Что-то зарождается между ними, естественно, день ото дня. Это тепло наполняет их обоих. Эрвин не может понять, как жил до появления Леви. Он даже не пытается, будто его разум не в состоянии вспомнить, каково это — существовать без этого незримого присутствия. Вот как Эрвин теперь смотрит на него, вот как он тоскует, когда Леви нет рядом. Вот так. Закрывая глаза и представляя его образ. Этот тонкий баланс становится все очевидней, чем ближе период гона, тем острее он чувствует все это — боль от разлуки, радость от встречи. Это становится очевидным. Да. Ему все равно. Он больше не может. Его кожа горит, ему так нужно увидеть Леви, обнаженного, в одной только его рубашке, снова, снова и снова… — Эрвин, ты какой-то странный, — голос командира Магата доносится из ниоткуда. Эрвин открывает глаза. Он сидит в конференц-зале штаб квартиры, Майк и Нанаба слева, Ксавьер, Пик и Марсель справа. Зик, Армин и Ханджи на другой стороне стола, прямо напротив командир Магат. Миражи. Гадкие, отвратительные миражи. — Я слегка не в себе, — признается Эрвин бездумно. — Командир Магат, — говорит Ханджи, поднимаясь на ноги, — Я предполагаю, что Эрвин сейчас на первых стадиях гона. — Что? — Было бы разумно отпустить его домой, чтобы он мог провести время со своим омегой. Леви, его длинные пушистые ресницы, тонкие, как шелковые нити, его серебристые глаза, две луны с огромными зрачками, они смотрят на него через стол. Он хочет его. — Эрвин, послушай меня, — говорит командир, — Я знаю, ты просил отпуск с двенадцатого, но я видел такое и раньше. Ты можешь идти. Возвращайся, когда период гона закончится. Если найдешь время, можешь потратить его на изучение отчетов. В остальном — поговорим позже. — Но… — Эрвин моргает, пытаясь прогнать наваждение. Он не чувствовал себя так сегодня утром, когда Леви провожал его у двери, пряча лицо на груди и обнимая так крепко, как не обнимал никогда. Или…? Он больше ничего не помнит. Он теряет контроль так, как не терял никогда прежде. Внезапно. Каждое мгновение. Он так хочет его сейчас. Нет, он хочет его с того дня на омега-вечеринке, когда впервые увидел, как задралась эта чертова черная юбка и когда это призрачное тело впервые вобрало в себя его член. Может быть, его накрыло гоном уже давно, слишком давно… Он хо… — Эрвин, от такого тебя нет никакой пользы. Береги здоровье, — командир Магат заканчивает встречу и сразу же уходит. — Я отвезу тебя домой, — вызывается Зик. — Я вас провожу, — присоединяется Ханджи. Эрвин только кивает, так кружится голова. Ханджи трогает его лоб, говорит что-то о температуре, а Зик тем временем забирает ключи и заводит машину. Они едут в полной тишине, и только время от времени Зик глядит на него в зеркало заднего вида потухшими глазами. Эрвин даже не в состоянии ответить на этот взгляд. Он просто… — Эрвин, мне нужно чтобы ты меня выслушал, — требует Ханджи. Серебряные глаза перед ним горят, как два солнца. Он хочет его. — Почему я никогда себя так не чувствовал? — Эрвин сдерживает себя, но его голос звучит точно звериный рык. Это период гона. Вот почему ему нужно домой. Он хочет его. — Твой инстинкт выбрал Леви для вязки. Его близость и то, как он входит в свою первую течку, заставляет тебя впадать в гон, медленно, шаг за шагом. В этом и разница со всем, что было прежде. Пока Ханджи объясняет и дает рекомендации, Зик наблюдает за ними холодным, безжизненным взглядом и Эрвин просто закрывает глаза. Пути назад нет. Все что должно случится — произойдет. Произойдет естественно, само по себе, и это изменит его жизнь. Эрвин вымученно улыбается. Он больше не хочет бороться. Он просто больше не может. Единственное, что ему нужно — это Леви, его омега. Больше ничего. — Приехали, — говорит Ханджи. Они помогают ему выйти из машины, а Зик отдает ключи. Уже на крыльце Эрвин оборачивается: Ханджи улыбается, а Зик глядит на него с какой-то детской обидой, его глаза кричат: «Борись с этим». Но он этого не делает. Он входит в дом, запирает дверь и прислоняется к ней спиной, пытаясь выровнять дыхание. Придя в себя, он понимает, что улыбается: все благодаря запаху, который накрывает его с головы до пят. Он хочет навсегда остаться в облаке этого аромата. Внутри Леви, окутанным Леви. Вот где он хочет быть. Но где он? Эрвин смотрит на лестницу. Да, он наверху. Эрвин поднимается, но каждый шаг дается с трудом, он слишком устал, но вдруг его тело начинает включаться. Он хочет снять одежду, и думает сделать это по дороге, его бесит эта чертова униформа и эта проклятая повязка. Он должен перестать думать, сейчас же. Перестать бежать от ответственности, прятаться от неизбежного, перестать вести себя, как ребенок, что боится взрослых ссор. Все это бесполезно, бессмысленно. Позволить Зику выиграть этот спор. Он открывает дверь в спальню. Перед шкафом Леви, он держит в руках одну из его форменных курток и потирается о нее щекой. Он стоит в полумраке, одетый в вечерние тени. Идеально, но не совсем… Потому что он стоит слишком далеко от него, потому что не обволакивает собой. Он хочет… — Леви. Тот выпускает его куртку, роняя руки и слегка дрожа. Эрвин смотрит на узел фартука, что обнимает его тонкую талию, на крутой изгиб бедра, мягкие, аккуратно уложенные на затылке волосы. Он. Он хочет его сейчас. — Хозяин Эрвин… — выдыхает Леви. — Принеси чай в мой кабинет. С сегодняшнего дня я буду дома, так лучше для нас обоих. Леви дрожит сильнее. — Хорошо. Эрвин спускается по лестнице, шаг уже тверже, несмотря на боль, что разрастается глубоко внутри и наполняет все тело, сводя мышцы мучительной судорогой, выкручивая кости. В кабинете Эрвин просто падает в кресло, откидываясь назад, он смотрит на документы перед собой, но ничего не видит, в штанах каменный стояк, а перед глазами все плывет. Предметы вокруг лишены глубины и формы. В них нет прекрасной светотени. Той, что есть в Леви, который появляется будто столетие спустя и так выделяется на фоне всей этой посредственности, что окружает его: этот дурацкий поднос, сахарница, чайник, чашки, которые он ставит прямо перед Эрвином. Все вокруг Леви становится черно-белым и плоским, объекты, перспектива, свет. Все кроме Леви, его нетронутого белого фартука, его прекрасного лица. Лица, в котором было много больше, чем просто видения роз и темного шоколада, в нем была та самая сладостная горечь с запахом крови. — Ты задыхаешься, — говорит Эрвин. Леви пытается налить чай, но руки подрагивают и не слушаются его. — Вы тоже, хозяин. Эрвин судорожно сглатывает и выдыхает, осознавая все. Он устал. От так истощен своей борьбой. Он хочет потерять контроль. Он хочет Леви. Единственное, чего он по-настоящему желает. — Иди ко мне, пожалуйста. Они смотрят друг на друга. Темные круги под глазами делают Леви еще прекраснее, они придают его красоте очаровательный, немного изможденный вид. И когда Леви обходит стол, стук его каблучков по паркету пронзает сердце Эрвина, заставляя его замирать. И когда он оказывается рядом, его запах обволакивает Эрвина, успокаивая, утешая. Он обмякает в кресле, не пытаясь скрыть своих чувств. Прикрывает глаза и умоляет: — Обними меня. Леви тянет носом воздух, вдыхая, вдыхая его запах во всю мощь маленьких легких. Ткань платья шуршит, распространяя вокруг аромат омеги, обнимая его со всех сторон, когда Леви забирается к нему на колени, трется пахом о пах, свесив с кресла длинные ноги в черных нейлоновых чулках, когда руки обвивают его плечи, а нос утыкается в шею. Эрвин запускает руку ему под юбку, ему даже не нужно видеть, куда он прикасается и как, пальцы утопают в ткани, сминая ее и последние остатки воли покидают Эрвина, который отдается своим порокам. Он тянется к бедрам Леви, нежным, дрожащим, обвивает руками его талию, точно там, где ее перехватывает пояс фартука. И они замирают так оба, все еще задыхаясь и сжимая в объятиях, потираясь твердыми членами, словно наконец-то смогли найти друг друга. Это все, чего он хотел, когда его лихорадило перед уродливыми миражами. Это все. Леви в его руках. Леви зарывается ему носом в шею, и Эрвин делает то же самое, туда, к источнику этого запаха, что заставляет его глухо стонать, стискивая зубы. Его инстинкт, виновник его безоговорочной капитуляции. — Я хочу тебя, — шепчет он, — Я так хочу тебя. Леви потирается бедром о его пах, мучительно, почти болезненно, и Эрвин наконец сдается, вгрызаясь в плечо отчаянным укусом-поцелуем. — Я тоже хочу вас, хозяин. Эрвин стискивает зубы, однако он все еще умудряется как-то соображать: — У нас нет смазки. — Я… уже… Мокрый? Правая рука Эрвина действует будто по собственной воле, тянется к краю юбки, задирает ее. Он просовывает палец под трусики, нащупывая вход, у Леви действительно скоро начнется течка, которая приходит так же как и гон, медленно, день за днем, об этом говорит его дырочка: мягкая, чуть припухшая и уже влажная. Течка накроет Леви в ближайшее время. Всего через несколько дней. — Ты хочешь, чтобы я оказался в тебе? — шепчет Эрвин на ухо и Леви содрогается в его руках, скулит и царапает спину. Он обращает к нему свои огромные серебряные глаза и смотрит с таким диким и глубоким желанием, с каким ни одна омега никогда не смотрела на Эрвина. — Пожалуйста… — этот голос, нежный шелк, что гладит разум, кожу… Сердце. Почему? Как? Эрвин больше не пытается быть осторожным, он повинуется своему инстинкту, не более. И когда Леви помогает ему избавиться от одежды, единственное, что может сделать Эрвин, это повиноваться. Повиноваться желанию Леви — чтобы он был внутри. Единственный способ быть альфой, не обращать внимание на доводы разума. Леви пытается ему помочь, вместе они стаскивают его брюки вместе с бельем, и звук разрываемой ткани заставляет член Эрвина дернуться — так велико возбуждение. Оба дышат заполошно, жадно, вгрызаясь взглядом друг в друга. Леви только что разорвал на нем белье, так сильно он его хочет. — Пожалуйста, хозяин… Глаза Леви неотрывно смотрят на него, а руки обвивают плечи, Эрвин приподнимает бедра Леви, приставляя свой член к уже мокрой дырке. Леви только кивает и Эрвин насаживает его на себя одним движением, чувствуя только, как восхитительно сжимается задница Леви вокруг его члена. — Постойте, — просит Леви, — Немного глубже. — Что? — Замрите, — просит Леви. Ему так хорошо, Эрвин чувствует свой член глубоко внутри чужого тела, и тепло, которое прошивает его до самых кончиков пальцев, — Оставайтесь вот так, глубоко внутри меня… И после мир замолкает, исчезают все звуки, становясь похожими на тени. Эрвин даже не слышит собственного дыхания, и как скрипит под ними кресло, когда он насаживает на себя Леви, обхватив ладонями талию. Единственное что остается — взгляд серебристых глаз, еще более откровенный, чем прежде, и жар, которым он наполняет его до самых краев. Каким же он был идиотом, пытаясь отказаться от всего этого. Только полный кретин мог променять это на никому не нужные идеалы, вроде возможности не быть униженным ненавистной Марли, не быть рабом их ценностей, сохранить свои моральные принципы и быть порядочным альфой. Погребенный заживо под всей этой чушью, он забыл о том, что это все за что он борется — пустой звук. Ничто по сравнение с тем, что отражается в глазах Леви — концентрированная боль, такая огромная, что кажется невозможной, бесконечная усталость в этом идеальном контрасте глубоких теней под глазами. Эрвин никогда не думал бороться за права омег, в нем не было того идеализма, которым мог бы похвастаться его отец. Он был одержим только ненавистью, и думал лишь о том, как уничтожить Марли. Отомстить этим свиньям за все унижение, которые он терпел с детства, за то, во что они превратили невинного ребенка. Он совершил ужасную ошибку, когда, прикрываясь чужими идеалами, занял место героя, которое не должен был занимать. Не с его принципами альфы, человека, титана. Все ради мести. Все чтобы уничтожить Марли. Унижение, которое он испытывает день ото дня. В его мире нет ничего настоящего: собственные принципы, которые его сдерживают, мораль, которую диктует общество, все ложь. Выдумка власть имущих. Но только не эти глаза, что рвут душу. Эти глаза настоящие. Инстинкт, который подталкивал их друг к другу, придавливая все сильнее, пока не вынудил сдаться. Этот инстинкт реален. По крайней мере сейчас. Сдаться и получить гораздо больше, просто потеряв контроль. — Я обещаю тебе помочь достигнуть своей цели, — шепчет Эрвин сквозь ком в горле, он даже боится моргнуть, так заворожен красотой Леви, — Я обещаю тебе… — Как и я обещаю вам, хозяин, — Леви прикрывает глаза и льнет к его груди, такой расслабленный, такой спокойный. Чувство безопасности. Леви начинает двигаться, покачиваясь на его члене вверх и вниз, но он делает это так медленно, что это похоже на нежный секс, а не на грубую еблю, цепляется за плечи и прячет лицо у него на груди. Леви льнет к нему всем телом, отдаваясь этому жару, и Эрвин запрокидывает голову не в силах выдержать этого наслаждения. — Помогите мне, хозяин… — просит Леви шепотом. Эрвин подхватывает его за ягодицы, сжимая пальцами его плоть, и это так возбуждает. Самыми кончиками пальцев касается гладкой кожи, заставляя Леви выгибаться и умолять задыхаясь: «Пожалуйста…» Он повинуется чувствам, зарываясь носом в шею своего омеги, теперь это так просто. Руки шарят под юбкой, обхватывают бедра Леви, задавая нужный темп, помогая ему расслабиться и капитулировать перед своим удовольствием. Леви вдыхает его аромат, который пахнет небом, свежей зеленью, чем-то, что радует его по какой-то причине, которую Эрвин стремится понять. — Еще… — просит Леви. Эрвин задыхается, этот жар, этот ритм, то как Леви сжимает его внутри, все, в сочетании с нежным, как шелк шепотом, заставляют его дрожать, забывая о том, что у него есть тело, руки, ноги. Эрвин чувствует только свой член, так обычно и бывает во время близости с омегой, но в этот раз это что-то другое, большее. Его разум не спит, но он не охвачен ни войной, ни унижениями. Он наполнен этим ароматом, этим омегой, что склонился сейчас над ним. Он наполнен инстинктом, смертельным желанием делать то, что он сейчас делает: сжимать эти ягодицы, насаживать на свой член, вбиваться в податливую плоть так, как этого требует его омега. С ним никогда не случалось ничего подобного. Леви вырывается, или так кажется Эрвину, который только сильнее стискивает его в объятиях, потому что так велит ему инстинкт, который заставляет чувствовать Леви глубже, сильнее, чем кого бы то ни было прежде. Научиться читать Леви, как книгу. Его нос, уткнувшийся в шею, тело, обнимающее его, когда он скользит по его члену вверх и вниз, то как он теряет себя, растворяясь в собственных ощущениях. Делать это и ничего кроме. — Еще… — требует Леви, и насколько ошибочна эта вера в то, что у омег нет власти, если они заставляют альф быть такими беспомощными. Неудивительно, потому что Эрвин больше не имеет власти ни над чем, теряет весь контроль, а его руки нужны только для того, чтобы помогать Леви скользить вдоль его члена. Омеги не слабы. Эрвин содрогается, когда этот жар пожирает все тело. Губы Леви целуют его шею немного застенчиво, но это только подливает масла в огонь его страсти. — Леви… — Еще… Хватит. Он дрожит под Леви, вокруг ни единого звука, только всхлипы Леви, Эрвина трясет с головы до ног. Он кончает с гортанным стоном, в котором больше агонии, чем наслаждения. Последнее, что он успевает увидеть, как одна рука Леви движется в бешеном темпе, пока еще один стон не раскалывает вечернюю тишину. Это последнее, что слышит Эрвин, когда тягучее, глубокое удовольствие медленно наполняет его тело, грозясь перелиться через край. Они лежат в объятиях друг друга, все еще не в силах унять дрожь, узники своих инстинктов, или чего-то большего. Эрвин смотрит на Леви расфокусированным взглядом. Эрвину открывается вся правда, которую он никогда не хотел замечать. И эта правда там, в этих огромных зрачках, окруженных серебристым ореолом лунного сияния. Он не должен пытаться отомстить за свои унижения. Даже если эта эгоистичная цель навсегда останется с ним, она не должна быть единственным, что заставляет его двигаться вперед. Омеги не бедные существа. Леви знает, что это не так. — Сколько же горя и несправедливости тебе пришлось пережить… — говорит Эрвин с глубокой печалью, сквозь резь в горле. — Слишком много, — отвечает Леви, — Но больше это не имеет значения, хозяин. — Но… — Это больше не важно, — измученный Леви припадает к его плечу и закрывает глаза, капельки пота под челкой медленно высыхают, — Важно лишь то, что вы это понимаете. Эрвин только кивает, его веки тяжелеют, усталость накатывает гигантской волной, прибивая к креслу. Он хочет надеяться, что понимает. А еще надеется, что это понимание позволит ему сделать то, что он должен сделать — повязать омегу. Дать ему свободу воли, чтобы Леви мог использовать свою силу для достижения своей прекрасной мечты, которая, возможно, станет реальностью, если это оружие окажется в руках правильного человека. Леви Аккермана. Не Эрвина Смита.