Союзники

Это зрелище способно свести с ума любого альфу. Оно способно сломить его волю, покорить, обречь на вечное рабство своего инстинкта, заставляя его трахаться до тех пор, пока сердце не перестанет биться. Может быть именно поэтому власть имущие — Марли, империя лжи, так старательно пытается дать всем гарантии того, что у омег никогда не будет никаких прав. Они готовы сделать все для того, чтобы настоящие хозяева мира никогда не получили той власти, за которую Марли держатся не на жизнь, а на смерть. Истинные властители — такие как Леви, который лежит сейчас распростертый, испачканный в собственной смазке, глядящий ему в глаза. В омегах есть правда, сила и власть. Власть, которой Эрвин должен подчиниться. Это единственные мысли, которые проносятся в его голове, когда Леви шепчет ему: — Возьмите меня, трахните меня, хозяин. Повяжите меня… пожалуйста! Эрвин чувствует, как у него едет крыша от этих слов. Иначе и не описать чувства, которые охватывают альф во время гона — съезжающая крыша, не оставляющая и шанса, думать, рассуждать, анализировать, все исчезает. Прежде всего исчезает здравый смысл, такой бесполезный перед инстинктом. Который прямо сейчас приказывает ему повязать Леви, засунуть в него член и… — О! — кричит Леви, прижимая к груди юбку, когда Эрвин разрывает на нем нижнее белье, притягивая за бедра, — Пожалуйста, пожалуйста… Леви раздвигает ноги как можно шире, пытаясь освоиться в этих ощущениях, он понятия не имеет, что делает, как и Эрвин, который может думать только о запахе его смазки, которую так хочется попробовать на вкус, но он продолжает пытаться контролировать себя. — Отсоси мне, — умоляет Эрвин, хватая Леви за голову. Тот быстро спускается вниз, целует головку и сразу заглатывает на всю длину, позволяя рукам Эрвина управлять процессом. Серебристые глаза смотрят на Эрвина, пока он трахает мягкий, податливый рот сильными, резкими толчками, глубоко, до самого горла. Руки Эрвина дергают за волосы, вынуждая Леви выпустить член, хватают за плечи и резко разворачивает к себе спиной. «Трахни меня» — кричат глаза, губы, все в Леви кричит, снова и снова. Эрвин вжимает Леви в дверной косяк, задирает юбку и пристраивается сзади, сгибая колени, чтобы нивелировать разницу в росте. — А-а-ах! — кричит Леви, принимая его. — Черт подери! — вторит ему Эрвин, проскальзывая по естественной смазке на всю длину члена в одно резкое, короткое движение. Внутри так мокро, так тепло, и так легко двигаться, что Эрвину кажется, что он сможет контролировать себя. Да, он может, но так только кажется, ровно до момента, пока его руки не начинают сжимать задницу Леви до красных отметин, вжимая его в косяк все сильнее. Эрвин закусывает губу, оставаясь глубоко внутри Леви, позволяя своему члену наслаждаться этим жаром, что опаляет течкой Леви. — Повяжите меня, — просит Леви, срываясь на крик. Он рыдает, но не от боли, страха или отвращения, а от того, что в нем наконец-то движется член, которого он так отчаянно желал, — Повяжите меня, пожалуйста! — Еще рано, — отвечает Эрвин, упираясь лбом в плечо Леви, не в состоянии понять, о чем его просит омега. — Но...! Эрвин двигает тазом: подается назад и резко вперед, стискивая бедра Леви еще крепче. Тот оборачивается к нему едва дыша: тонкая ниточка слюны тянется из уголка губ, зубы стиснуты, а зрачки огромные. Эрвин еще ни разу не целовал его. — Трахните меня! — умоляет Леви, насаживаясь на его член, словно желая, чтобы он был еще глубже, будто это возможно, будто того что есть — недостаточно. Течка, гон — в них все дело. Им этого мало. Всегда будет мало. Тело Эрвина реагирует, наращивая темп. Он хочет чувствовать удовольствие, но не может, оказавшись в этой ловушке ощущений, которых слишком мало. И это совершенно невыносимо, он погружается в Леви снова и снова, чувствуя, что не может больше этого вынести, и в то же время этого недостаточно. Всего слишком мало и слишком много одновременно. Он вдыхает полной грудью, в поиске волшебного аромата, который наполнит его, но не чувствует ничего — только неудобство связанное с физическими потребностями их механических действий: вынуть-вставить-вынуть. Эрвин бьется пахом о задницу Леви, оставляя красные следы на бледной коже, униформа горничной мешает, раздражает, трется между телами. Кто они сейчас? «Просто сделай это…» Кто из них ведомый, а кто ведущий? «Черт побери…» Кому принадлежит этот голос? «Повяжите меня!» Кто такой Эрвин Смит? Тот, кто утратил всякую способность мыслить и рассуждать, для кого мир смешался в одну сплошную какофонию звуков, в белый шум, едва различимый на задворках сознания. Толкаться вперед, туда, в эту тесноту и жар, чувствовать мягкие скользкие стенки, слышать чьи-то высокие стоны, ощущать близость чужого тела, качаться на этих волнах, повинуясь стихии. Единственное, что остается сейчас — просто механический секс. Что-то пустое, несовершенное. Эрвин кончает с гортанным ревом глубоко внутри Леви, но эрекция даже не думает отступать. Леви судорожно хватает ртом воздух. Вот и все. Они стоят опершись о косяк, пытаясь восстановить дыхания и начать соображать хоть что-то. Во всяком случае это то, что пытается сделать Эрвин, но терпит неудачу снова и снова. Влажный жар окутывает его, он весь в сперме и смазке, все еще твердый, но… все какое-то серое, бесцветное. Он хочет большего. Эрвин пытается выскользнуть из Леви, но пульсирующее колечко мышц не хочет выпускать его. — Повяжите меня, — звучит голос, похожий на Леви, умоляя его. Этот голос он еще помнит. Эрвин дышит. Наконец-то он приходит в себя и думает, что знает, что делает. Конечно это ложь, но в нее так хочется верить. Он делает глубокий вдох и падает на спину, выпуская Леви из рук. — Не оставляйте меня, — шепчет Леви, прогибаясь в пояснице, призывно выпячивая задницу, одной рукой придерживая юбку, а другой упираясь в косяк. — Дай мне минутку, — просит Эрвин. Не то чтобы он действительно нуждался в перерыве — его член все еще стоит, так обычно и происходит во время гона, но что-то не так… Проблема в этом сером, бесцветном ощущении, что отравляет все что происходит между ними. Причина, по которой он ненавидит период гона. Все это настолько механическое, пустое, это просто удовлетворение животного голода. Так было в последний раз с горничной господина Магата, так было в первый раз с Леви. Может быть ему просто стоит предоставить Леви возможность быть сверху и перестать беспокоиться? Быть просто живым фаллоимитатором до тех пор, пока жар течки не утихнет, прогорев дотла? — Хозяин, пожалуйста… Но он не может. Эрвин помнит, каким увидел его впервые. Он и Леви заключили сделку, придумали решение, они должны увлечься друг другом, это их обязанность на время миссии. Леви даже не нужно ничего делать, как и любой омега, он едва может терпеть свою течку, так что трахаться для него легко, даже слишком. Небольшое преимущество альф в том, что им чуть легче управлять собой в период гона. Омегам — нет. Единственное, что они могут, это раздвигать ноги. Что за странная горечь наполняет его, смешиваясь с этим серым парализующим чувством? Как ему вести себя чтобы быть приличным альфой и трахаться, трахаться, трахаться? Как ему игнорировать это и перестать думать? Сколько можно так усложнять ситуацию? — Пожалуйста, — рыдает Леви, продолжая вжиматься в косяк и глядя на Эрвина вполоборота. Но вовсе не рыдания привлекают внимание Эрвина, а взгляд, полный желания, боли, и… ярости, — Вы обещали мне, что сделаете это! Вы обещали пробудить мою силу! Почему, черт возьми, вы меня предаете?! Почему вы надо мной издеваетесь? Эрвин продолжает думать. — Пожалуйста!!! — кричит Леви, молотя кулаками по двери. — Леви… — Повяжите меня! Если Эрвин не сделает этого, не продолжит начатое, течка может попросту убить Леви. Эрвин чувствует, как эти слова заставляют его хмуриться, как они делают ему больно, бьют куда-то глубоко внутри, это что-то большее чем просто физическая потребность, которой все равно недостаточно. Он ощущает это, когда морщит нос, вдыхая как можно глубже, словно надеясь надышаться впрок, сквозь горький ком в горле. Это больно. Боль пронзает его, когда инстинкты снова берут верх, и он бросается к Леви, чтобы обнять сзади и повалить на пол. И когда Леви поворачивается к нему и смотрит прямо в глаза — больно все так же. Леви задирает юбку, улыбается ему, облизывая губы, его движения жадные, пылкие… — Пожалуйста! Эрвин хватает Леви за бедра, просовывая руки под униформу, сминая юбку, он приподнимает Леви и проникает в него одним движением, быстрым и правильным, таким же неудержимым и голодным, как и их взгляды, прикованные друг к другу. Он опускается рядом, прижимаясь щекой к щеке, пока их бедра отчаянно подаются навстречу друг другу, повинуясь этой безумной тяге, что сплавляет их вместе. Леви обхватывает его за талию и шепчет «да», заставляя Эрвина ловить ртом воздух — он задыхается. Остальные звуки просто теряются, им нет здесь места — в этой сладкой агонии Леви, в этой пусть несовершенной и шероховатой близости, в этом возвышенном тепле, что излучают их тела, оседающим на щеках багровым румянцем, в этой страсти, такой сильной, будто они хотят прорасти друг в друга. Но этого удовольствия недостаточно, оно не имеет отношения к той боли, что колет Эрвина в груди, точно острый кинжал, заставляющий кровоточить сердце: внутри, снаружи. Эрвин снова кончает, едва понимая, что происходит. Он вымотан, с прошлого раза прошло не слишком много времени. Он остается внутри, глубоко внутри и пытается перевести дух. Это похоже на самый жаркий день в раскаленной солнцем пустыне, именно так он ощущает жар, пожирающий все его тело. И это больше похоже на битву, чем на секс. Его щека приклеилась к щеке Леви, их пот, слезы, все смешалось. — Мне нужно кончить, — хрипло шепчет Леви, — Помогите мне… Что-то внутри Эрвина отзывается на эту просьбу, он пытается понять что — его разум, или его инстинкт? Его рациональная часть должна уступить, позволить животному началу служить потребностям своего омеги, доставить ему удовольствие, которое принесет облегчение и заставит это необузданное желание отступить хотя бы на несколько мгновений. Его рука скользит к промежности Леви, сжимает его и доводит до оргазма меньше, чем за минуту, оставляя Леви совершенно расслабленным, лежащим прямо так. Грубый секс на полу — разве достойно это столь совершенного существа? Недостойно. Хотя скорее несправедливо. Инстинкт омеги позволяет им насытить свою плоть только так, только через насилие. Можно подумать грязная ебля на полу многим хуже, чем ровно то же, но в постели, месте предназначенном для похотливых игр. «Какая это привилегия» — думает Эрвин, глядя Леви прямо в глаза, он все еще плачет, слезы неудержимо катятся по щекам, оставляя влажные дорожки. Леви уже не способен контролировать свою природу. А Эрвин еще может. Так может быть разумнее использовать это для чего-то полезного? — Давай приведем тебя в порядок, — говорит Эрвин, — Помоги мне снять твою форму. Леви только кивает, он все еще плачет, пытаясь совладать со своим телом, со своей душой, со своей течкой. Вместе они расстегивают его платье, снимают юбку, испачканную спермой, и Эрвин находит свою рубашку под серым корсетом, плотно прилегающим к талии. Щеки Леви пылают — от слез, от смущения, от жара. — Вам не нужно мне помогать. — Но я хочу. — Чтобы чувствовать себя лучше? Перед ответом Эрвин задумывается на несколько мгновений, наслаждаясь возможностью анализировать, которую он, возможно скоро утратит вновь. Он знает, что должен сказать. — Я снова могу себя контролировать, и хочу использовать это время, чтобы тебе помочь. Сделать так, как лучше для тебя, понимаешь? — Эрвин выпускает корсет, который уже начал расшнуровывать и легонько поглаживает Леви по щеке, — Я хочу помочь. Леви кивает, но ни один из них не пытается пошевелиться. Скованные этой близостью они просто смотрят друг на друга. Эрвин никогда не целовал Леви. Как можно себе позволить целовать эти драгоценные губы? Это награда, которую ему еще предстоит заслужить. Именно поэтому он не делает этого. Или может быть, потому что… — Альфа… — шепчет Леви, орошая слезами его щеку. — Что с нами? — спрашивает Эрвин, в тихом восторге. Тишина вокруг них такая плотная, а этот дом такой маленький, словно весь мир сжался в одну крошечную точку, центром которой стали их тела. Глаза Леви вновь наполняют слезы, непролитые, они заставляют его глаза сиять, точно драгоценные камни. Руки Эрвина обхватывают его лицо, пылающие щеки, этот жар… он все еще там, внутри, скрытый, едва затихший, но он все еще там… — Вы так холодны… — начинает Леви, смаргивая слезы и уклоняясь от него, — Почему? Большие пальцы Эрвина ласкают щеки Леви, когда он расслабляется, отдается этим прикосновениям, даже его взгляд становится мягче, а суровая морщинка на лбу разглаживается. Слезы по-прежнему стелят глаза, но огромные зрачки смотрят прямо и неподвижно. Мир вокруг замирает: звуки, свет, тени. — Иногда мы настолько убеждены в том, что понимаем мир, в котором живем, что перестаем сомневаться в собственных заблуждениях, — говорит Эрвин, и боль, сжимающая его грудь, ослабляет свою хватку, с каждой лаской на которую отзывается Леви, с каждым ответным взглядом, она рассеивается в ритме этих невесомых прикосновений, — Элдийские альфы, примкнувшие к сопротивлению, привыкли не реагировать на эмоции, игнорировать проблемы, даже если они прямо у нас под носом. Просто чтобы вынести все это дерьмо. Борьбу во имя ненависти. «Антимарлийское сопротивление» — одно название таит в себе эту извращенную суть их протеста. Леви сглатывает. — Вы так холодны, потому что вы больше не верите в сопротивление, вы просто трахаетесь, верно? — заключает Леви, — Тогда почему вы помогаете мне, хозяин? Боль возвращается. И Эрвин соглашается и с ней, и с Леви. Это то, чего он заслуживает. — Потому что я наконец понимаю, насколько это трудно для тебя, и мне не нужно ничего больше, чем просто быть полезным. Понять, проникнуть в суть, одержать победу над собственным невежеством, узнать истину, даже если его сердце не способно ее вынести. И еще… Слабеющими руками Леви пытается развязать корсет. — Нет, просто вам нужна моя сила, — говорит Леви, ослабляя шнуровку. Эрвин смотрит на эти губы, целует их взглядом, мысленно проводит языком от одного уголка к другому. Он так хочет припасть к ним, попробовать на вкус, по-настоящему… Нет, еще нельзя. — Это потому что я должен стать достоин твоей цели, — бездумно отвечает он, и какое облегчение наполняет его, когда он произносит эти слова. Он наконец-то дает себе свободу, разум капитулирует перед инстинктом. Они хорошо промыли ему мозги. В чем же привилегированность его положения? В том чтобы жить ослепленным невежеством, абсурдными правилами, которые вынуждают его игнорировать реальные проблемы? Жить не в состоянии испытывать чувства, без героизма и идеалов, не сочувствуя, не сопереживая. Забыв о потребностях других людей, которые также важны и равны. Подлинно так. Привилегия игнорировать собственное существование. Игнорировать Леви, потому что Леви нуждается в их близости точно так же, как и он, сломленный своим гоном, отравленный невежеством и глупыми предрассудками. Это не исковеркает его жизнь, лишь запятнает гордость. А это чувство ничего не значит. И понимание этого просто отвратительно. Эта «привилегия» впивается в сердце тысячью раскаленных игл. Леви оставляет корсет в покое, берет в руки его лицо, приближается и шепчет на ухо, чувственно и нежно: — Вы уже достойны моей цели. Мир вокруг Леви по-прежнему серый, пустой и безжизненный, но после этих слов, он словно осыпается вокруг них. Ладошки Леви такие горячие, а щеки пылают, словно их обдало кипятком. И этот запах… он растет, захватывает все вокруг, пробирается под кожу, заполняет Эрвина целиком. Его гон вот-вот проснется с новой силой, идущий рука об руку с этим невыносимым жаром, с течкой Леви. — Разденьте меня, пожалуйста. Эрвин повинуется, и это не быстрый процесс: сколько там всего под этой униформой, которая кажется такой простой и такой строгой. Течка омеги. Дикий, иррациональный опыт. Правда об омегах, скрытая под всеми этими социальными, политическими, биологическими условностями. Какой риск оказаться в их руках альфе — привилегированному, ослепленному существу, привыкшему жить во лжи. Они недостойны омег, которые ни капли не слабы. Эрвин заканчивает с корсетом и помогает избавиться от обуви, чулок и подвязок, и, наконец, он снимает с Леви свою рубашку. Он впервые видит Леви обнаженным. И единственное на что он способен, чтобы укротить свой инстинкт, это превратить свои чувства в благоговейное почтение перед доверием, которое ему оказали. Но какое-то новое чувство прорастает в его груди. Эрвин встает, берет Леви на руки и относит в душ, включая горячую воду. Он обнимает его в ванне, стоя под душем. Ему хочется поцеловать эти розовые губы, поцеловать их тысячу и тысячу раз. Почему он не делает этого? — Тебя надо хорошо промыть внутри, чтобы не осталось спермы. Так тебе будет гораздо комфортнее. Леви смотрит вниз, тонкая морщинка пересекает лоб, а глаза уже высохли от слез, и что-то в нем кажется одновременно волнующим и раздражающим. Он великолепен. — Я знаю, что мне делать, хозяин. Не нужно объяснять, просто… — румянец вспыхивает на щеках Леви, — …просто не смотрите на меня, пожалуйста. Эрвин улыбается, разворачиваясь спиной. — Я не буду. Разделив единственное мыло на две части, он отдает одну Леви. И каждый занимается собой и своим телом. Тишина окружает их, несмотря на то, что призрак недавней близости по-прежнему витает вокруг: молчаливый свидетель, что делает всю ситуацию мягче и понятнее. Взаимное уважение, они вместе во время такого деликатного и интимного процесса, но все же не вторгаются в пространство друг друга, предоставляя толику независимости. Магия живет, пока Леви не нарушает эту тишину, касаясь его руки — Х-х-хозяин… Они смотрят друг на друга, пытаясь понять, что происходит. — На колени, держись за край ванной, — приказывает Эрвин. Леви, делает, как велено, вода горячим дождем орошает его спину, он снова идет красными пятнами, из-за течки, что пробудилась с новой силой. Эрвин встает позади на колени, наслаждаясь открывшимся видом: божественными линиями этого восхитительного тела, изящным прогибом поясницы, узкой талией, выставленными в немом приглашении бедрами. И вновь, без лишних слов, он натягивает на себя Леви одним движением. — Хозяин… — стонет Леви. Это быстро, жестко, но не так мимолетно, как предыдущие разы. В этом сексе больше смысла, но пока весь он в простой, срочной потребности, в поиске облегчения. Это ненамного больше. Этого по-прежнему недостаточно. Все заканчивается быстро, пара минут пошлых звуков, отражающихся от стен, звонких и мокрых ударов плоти о плоть. Взгляд Эрвина прикован к заднице Леви, он смотрит как его член скользит и исчезает в этой горячей влажной тесноте, и это восхитительно. Эрвин снова кончает внутрь, и, не меняя положения, тянет руку, додрачивая Леви, доводит его до оргазма в пару прикосновений, а после подхватывает поперек груди, помогая прийти в себя. — Вытрись, я отнесу тебя в комнату. — Вам не нужно обо мне беспокоиться. — Я сам этого хочу, — отвечает Эрвин, чувствуя облегчение, которое наполняет его грудь, окутывает и успокаивает. Это приносит ему радость и удовольствие, точно такое же, как если бы эти нежные губы, целовали и ласкали его член прямо сейчас. Нет, эта радость в тысячу раз сильнее. Вернувшись из ванной они лежат, каждый на своей половине кровати, но Эрвин не может сдержаться, исподтишка рассматривает наготу Леви, улавливая каждую деталь, каждую мелочь, каждый изгиб его нежного тела. Он берет с тумбочки часы — без пяти два пополудни. — Схожу за едой, — говорит он. — Я не голоден, — отвечает Леви. — Признаться, я тоже. Мы можем подождать, если сейчас не хочется, — говорит Эрвин, — Но ты должен поесть позже. Течка для омег опасное время. Твоему телу нужна энергия, чтобы оно могло выдержать весь процесс. — Но… — Леви замирает, прижимая полотенце к груди. — Что? — Вы нужны мне здесь, рядом, — Леви едва заметно дрожит. Эрвин немного раздражается, но это раздражение не приносит ему дискомфорта, напротив, он наслаждается им: насколько же зависимыми становятся омеги от альф во время течки. Они даже не могут пережить короткую разлуку. Они просто не в состоянии. Эрвин изучающе смотрит на свою кровать: три подушки, пять валиков… Он подходит к Леви и обнимает его со спины: — Во время течки омеги боятся оставаться одни, но не волнуйся, я приготовлю для тебя гнездышко. Леви вздрагивает, едва уловимо, это сводит с ума. Эрвин чувствует, как тяжелеет его член, как же он хочет Леви! Хочет целовать его тысячу и тысячу раз. Нет, еще нельзя. Он делает глубокий вдох, зарываясь носом в еще влажные волосы Леви, и продолжает: — Ты знаешь что это такое? — Нет. Невежество это всегда примерно одно и то же. Отказаться от знаний ради контроля. Пальцы Эрвина порхают по обнаженной спине Леви, они рисуют замысловатые узоры, поднимаясь от талии к плечам, мягкие линии, невесомые прикосновения, что ласкают и успокаивают. — Гнездо для омеги — его убежище, удобное место, где они могли бы прийти в себя, даже если их альфы нет рядом. Секрет в том, чтобы окружить тебя моими вещами, моим запахом. Тебе нравится эта идея? — Да, — голос Леви дрожит, — Пожалуйста. Эрвин укладывает Леви в кровать, окружая подушками и валиками, находит плед, которым обычно греется во время чтения, он кладет его в изголовье, рядом с Леви. Но этого недостаточно. Он открывает шкаф, находит свои пальто, униформу, рубашки. Укладывает их рядом с Леви, укрывая его сверху. Непрошенные мысли лезут в голову, когда он глядит на то, как Леви потряхивает в ворохе его одежды, как он отчаянно трется о его пальто, задыхаясь. Эрвин накидывает черный халат. — Я постараюсь вернуться как можно скорее, — обещает он, запирая дверь на ключ.