Трещит хрусталь

Уйдя в ту ночь, София вернулась в резиденцию рода Сильвиайм. Объяснять внезапное изменение решения она не стала, а сам граф, будучи достаточно тактичным человеком, чтобы не расспрашивать, лишь гостеприимно принял девушку и разрешил оставаться столько, сколько она того пожелает. Лжеледи всю оставшуюся ночь просидела в специально отведенной для нее комнате и на следующий день не возвращалась в столичное поместье герцога Литхи. Ею руководила не обида. Она желала переговорить с Астером. Ею руководил страх, и именно из-за него девушка пыталась отсрочить неизбежный разговор с юношей. За то время, пока она провела в покое и одиночестве, София успела о многом поразмыслить. Она, конечно, догадалась, что произошедшее было последствием аномалий мира, и вины самого Астера в том не было. Однако это совершенно ее не успокоило. Если ее подозрения являлись истиной, дела приобретали неизвестный исход. Мир попросту навязывал мысли о главной героине, независимо от воли главного героя? Или все дело в браслете Морты? А может, все дело в ней самой? На этот раз путаница имен. Казалось бы, ничего особенного. Ну, мало ли, случайность, только и всего. Но в мире, где малейшая деталь имела свое место в механизме, именуемом «судьбой», подобные мелочи пророчили ломку всех устоев, предзнаменовали беды. Сегодня Астер спутал имена, а завтра и вовсе забудет о ее личности. Что дальше? Тревога росла, неприятно напоминала о себе, доставляла дискомфорт, словно под плотью чесались сотня мелких заноз. Сложно было успокоиться, когда твоим невидимым врагом было само мироздание. *** Так и знала, что он будет плакать. Перед ее глазами уже всплывал его одинокий опечаленный образ. Она, кажется, видела его столь грустным во сне. В этой белой льняной рубахе свободного кроя, в этих темных шортах и черных гольфах на худощавых непривычно обнаженных ногах. Он примерил на себя новый образ. Не мужчины, правда, но прекрасного юноши. И все-таки успокоения ему это не принесло. А причиной тому была… Она. София слабо улыбнулась этому осознанию, тихо подходя ближе. Астер наверняка заметил ее присутствие, услышал ее движения с тихим шорохом подола платья, с аккуратными стуками каблучков ее туфель. Слышал, но предпочел сидеть на кровати, прижимая оголенные, потемневшие от синяков коленки к груди, продолжая ронять свои слезы на девственно белоснежную простынь. — Отчего же ты печалишься, милый? — спросила она ласково, невесомо пригладив ладонью розовую макушку. Ни ответа, ни всхлипа не последовало. Но напряженность атмосферы развеялась, а хмурые морщинки смягчились, словно нежный тембр голоса пронесся легким шлейфом спокойствия. — Вижу, ты не рад мне, — продолжила Софи, по-доброму усмехнувшись. — Я волновалась, — произнесла она с особой чувственностью. Он молчал с опущенным взором. — На самом деле ты не зол, ты в отчаянии, — утвердила она, будто читала его как раскрытую книгу. Юношеские плечи невольно дрогнули. — Может, ты до сих пор мне и не веришь, но я правда знаю, какой ты. И я правда полюбила настоящего тебя, Астер. Ты можешь не сдерживаться со мной. Прикосновения ее теплых рук, будоражащие его, повторялись вновь и вновь, как бы уверяли его, что девушка к нему лояльна, что она не убежит от него вновь, не растворится в прошлом злополучном сумраке, оставив наедине с его внутренними сущностями, что были похуже всяких древних духов. Астер не двигался, опасаясь, что она прекратит гладить его. — Я знаю, что твоя привязанность к людям все равно что одержимость. Раньше ты был одержим Ритаусом и Кайлой. Я принимаю тебя вместе с нею, — она выдержала определенную паузу, а затем продолжила: — Ты мог побыть эгоистичным и настоять на своем, а не страдать и притворяться счастливым, — ее ладонь переместилась к его лицу, к его светлой коже, словно отражающей лунный свет. — Ритаус, Кайла, — повторил он имена, поднимая взгляд, достигающий самых чувствительных мест ее души. — Ты не права, — внезапно заявил он. Слова заставили девушку внутренне сжаться. Чужеземка удивленно похлопала глазами. В омуте темной увядшей сирени ей было туго вдохнуть воздух. Его прямой взгляд душил непривычной серьезностью. Вокруг сгущалась тьма, она верно сопровождала потомка короля духов на пути к границе его безумия, боролась с освобождающим отблеском света на новых зеркалах, обставленных по комнате заместо прошлых. Служанки старательно вычищали помещение, приводили его в «первозданный» вид, будто тем самым можно было стереть само воспоминание о произошедшем ранее, можно было стереть явление «сумасшедшего проклятого принца» для остальных. Все знали, когда нужно вовремя замолчать, о чем стоит умолчать. Поди и юный господин успокоится, и жизнь их маленькая и обыденная нормализуется. Но младший из Литхи никогда не переставал быть собой. Может, в нем ничего не могло нормализоваться от того, что с самого своего прихода в этот мир, с начала своего рождения он был таков. И Герцог, и Ритаус, и Кайла, и даже эти маленькие люди как врачи и слуги — все занимались бессмысленным делом, надеясь исправить, изменить, улучшить Астера, любимца великого создателя, сделавшего его одновременно и самым совершенным, и самым порочным существом этого мира. София жалкие попытки поменять главного героя бросила. Она теперь предпринимала другие, возможно, более наивные — принять его. — Ты не знаешь, — тихо произнес он. — К тебе я чувствую совсем другое. — Что? — чужеземка замерла, не отводя взгляда. Она не сразу поняла, о чем говорил ей Астер, а он, будто назло, медлил с ответом, продолжая внимательно, жадно вглядываться в ее темную сетчатку глаз. Парень провел ладонью по линиям ее тонкой талии. Софи стояла, облаченная в темное обтягивающее платье, столь выгодно подчеркивающее ее стройную фигурку и вместе с этим скрывающее нелицеприятную болезненную худобу и всякую бесформенность ее слабого тела. Благо не такого, как прежде. Очертания ее стали более плавные и женственные с тех пор, как она немного набрала. Длинные пальцы юноши коснулись узких бедер, что в будущем должны были стать более округлыми, когда тело ее окончательно сформируется, когда она повзрослеет и станет женщиной. Астер даже не моргнул, когда вцепился в девичий таз, рукой начав надавливать на тонкие кости, будто намереваясь их разломить. Это причинило дискомфорт, и Софи поджала свои губы. Страх громко заскулил в голове, но девушка не шелохнулась. Ей было не больно, просто неприятно. Терпимо, потому она продолжила стоять. — Мне не хватает одного твоего присутствия, одной твоей любви, одного твоего внимания, — начал говорить Астер тихо, второй рукой проводя по ее предательски задрожавшим ногам. — Я хочу всю тебя. — Астер… — Хочу тебя сильнее, чем ты можешь себе представить. София сглотнула, но горло ее осталось пересохшим. От нервов на лице ее застыла слабая улыбка, будто она могла задобрить рассвирепевшего зверя. — Я хочу причинить боль тебе и себе. Да, она не понимала его, и не знала, насколько все было серьезно. Подобно истерике, только нескончаемой, переходящей в хроническую. Его разрывало на несколько частей. И особенно сильно Софи умиляла его, когда со столь невинным выражением лица падала в его объятия, щебеча что-то о принятии и одержимости. Такая вся всепрощающая и понимающая девочка, его хорошая милая Софи, говорящая ему о том, что все прекрасно понимает, что все знает. О нет, Софи, если бы это была просто одержимость, это бы ощущалось совершенно иначе, не настолько болезненно. Будь он просто одержим, он бы взял ее силой, взял бы любовь, чувства, внимание, заботу, время, отнял бы все это с радостью, ни о чем более не переживая. Он бы просто заполучил бы это. Но это была не одержимость, это была чертова л ю б о в ь. Во всех проявлениях этого чувства, при котором он столь уязвим, столь слаб. — Но еще я хочу, чтобы ты была счастлива, — он чуть ослабил хватку и уткнулся лицом в тело Софии. — Счастливее всех на свете. Смейся, веселись, радуйся, будь собой в этом порочно несовершенном мире, который ты заставила себя принять из-за него. Заставляй его смотреть, любоваться такой простой и настоящей собою. Чтобы она была счастлива, он должен был ее отпустить, позволить делать, что только угодно ее вольной странной душе, чтобы в итоге не потерять ее окончательно. Чтобы остановить себя, он хотел наносить себе увечья, перекрывая пугающие внутренние порывы физической болью. — Ты даже не знаешь, что я хочу с тобой сделать прямо сейчас… Как я сдерживаюсь, — произнес он дрожащим голосом и обнял, нет, скорее заключил в своих тугих объятиях. Но в какие-то моменты ему хотелось схватить ее и завладеть ею. В голове вертелись и жужжали как надоедливые пчелы «хочу»: забрать, украсть, закрыть, запереть, не выпускать, приковать к цепи, дробить кости хрупких ног, чтобы не сбежала, умолять никуда не уходить, бесконечно просить, просить, просить, пока не устанет и не скажет долгожданное «да», ждать мимолетно брошенной только ему одному улыбки и радоваться, раскрывая всю палитру своих чувств, более не сдерживаясь, чтобы доказать, насколько это серьезно. Он готов был даже стоять на коленях перед богом, униженно и по-раболепски склонять голову, умолять того разрешить быть вместе с Софи, чтобы тот не вставал на пути и, если наглый бог все же не согласится, просто уничтожить все, что ему дорого — его прелестный, щепетильно созданный мирок. — Астер… — обратилась к нему она голосом отрезвляющим. Дальше не успела произнести ничего более. Резким движением фаворит духов повалил ее на кровать, накрывая тонкую шею трясущимися в воздухе пальцами, еле касаясь кожи. — В этом мы с тобой похожи, — ответила она неожиданно уверенно, а затем улыбнулась. — Ты тоже многого не знаешь обо мне. — Чего? — спросил он, не улыбаясь ей в ответ. — Например, как я сильно ревную, — призналась она, и улыбка с ее лица пропала. — Я ненавижу, когда ты называешь имя Кайлы. Хочу стереть его с твоих губ навсегда. Внезапно София потянулась к его лицу, целуя совершенно не как иначе — жадно и страстно, как она обычно не делала. Воспользовалась его замешательством, высвободилась из ослабевшей хватки и повалила на кровать. На сей раз сверху была уже она. От шока и смятения Литхи раскраснелся, потеряв дар речи. Она всегда умела удивить. — Хочу, чтобы ты видел и помнил только меня, — София нагнулась, принимаясь проводить дорожку из поцелуев лица до шеи. Она озвучивала его желания. — Никого другого, — прошептала она у уха, вызывая табун мурашек по всему телу. — Я ужасно ревную и хочу, — она отстранилась, — чтобы ты произносил только мое имя. Астер неловко сомкнул губы, чувствуя, как сильно трепещет его сердце. Он видел эту сторону Софии лишь однажды, но она уже ему понравилась, потому что она вызывала в нем смешанные чувства и бурное ликование. Одержимая им Софи.