Превратности судьбы

Палпатин сделал Трауну подарок. «Пользуйся, мой друг», — сказал император чиссу, и на том все инструкции закончились. Палпатин мог связаться с Трауном в любое время суток; Траун, хоть и обладал едва ли не равной с ним привилегией ответного срочного сообщения, всё же предпочитал не тревожить лорда ситхов лишний раз. Именно поэтому он не стал даже пытаться уточнить, что это всё вообще означает, и как следует понимать полученную информацию. На «Химеру» прибыл небольшой шатл, и того, кто на нём находился, Траун, подчиняясь отданному свыше распоряжению, обязан был встретить лично. Он не гадал и не строил предположений на тему того, кто это мог быть, — если ему не дали таких сведений, значит, так необходимо. В данной ситуации у него нет права выразить своё недовольство. Направляясь в ангар, Траун готовился к худшему. Его не покидало чувство дежавю, и сомневаться не приходилось — кроме коварства щедрость императора ничего иного в себе содержать не может. Загвоздка была ещё и в том, что Траун давно ожидал какого-нибудь явного намёка, который дал бы ему понять, что он оступился, что это было замечено, и что с него в любом случае стребуется. Он знал, в чём его вина, и единственное, что ему оставалось — держать ответ. За себя он оставался спокоен, и только предчувствие чего-то из ряда вон выходящего портило весь настрой. Ему было нетрудно признаться себе: он не хотел, чтобы предстоящая хорошо завуалированная форма наказания касалась кого-то ещё помимо него. Кого-то конкретного, если уж на то пошло, кого-то, чьё имя сейчас он не произносил даже мысленно, сосредотачивая всё внимание на ярком ощущении повисшей над ним угрозы. К чему тут опасения за того, кого здесь нет?.. …Бриджер был здесь, и настоящую причину этому у Трауна не выходило даже элементарно предположить. Он увидел парня сразу, стоило трапу начать опускаться; Эзру окружало несколько фигур в алом, и точно обозначить их роль не представлялось возможным, так как находящийся в их власти юный джедай не выглядел ни подавленным, ни испуганным. У Эзры было такое выражение лица, будто он всеми силами пытается сдержать улыбку, такую непонятную Трауну в данный момент. Одетый в офицерскую форму, которую чисс так быстро успел привыкнуть видеть на нём, он держался непринужденно и свободно. Едва трап был опущен, Эзра, не оглядываясь на личных императорских убийц, лёгким шагом направился к застывшему внизу гранд-адмиралу.

***

 — Ты в порядке?  — В полном, — Эзра вышагивал рядом, и Траун, краем глаза наблюдая за ним, пытался уловить в движении его тела что-нибудь странное, что-то, за что бы он смог зацепиться. Но Эзра не давал никаких видимых причин для беспокойства. Он был расслаблен, спокоен и даже, судя по всему, в очень хорошем настроении. В его поведении не чувствовалось привычной скрытности и осторожности — парень явно не ощущал дискомфорта, уверенно двигаясь по светлому коридору и совершенно не глядя по сторонам. У Эзры был слишком беспечный вид, и это напрягало Трауна. Они, не сговариваясь, дошли до рабочего кабинета чисса.  — Объяснись, — единственное, на что хватило Трауна, когда он опустился в кресло, обескураженный и смешавшийся.  — Не понимаю, о чём ты. Пауза. Траун машинально сцепил руки в замок, опершись о стол. Он соображал, с какой стороны подступиться, потому что Бриджер либо очень хорошо притворяется, либо в самом деле не понимает, чего от него требуется. Связь тоже не давала никаких подсказок. Эзра был рад, и это вводило в самый настоящий тупик. Тем более что, чем дольше Траун рассматривал парня, тем больше деталей он замечал; да, Эзра буквально лучился неподдельным и оттого непостижимым счастьем, однако в то же время белки его глаз были подозрительно розовыми, а цвет лица — бледнее обычного. Безупречная форма перетягивала на себя всё внимание, и заметить необъяснимую тусклость Эзры получилось не сразу.  — Где ты был? — Вырвалось у Трауна. Эзра озадаченно склонил голову вбок. Он пребывал в недоумении, так же, как и чисс. Только, в отличие от него, он не чувствовал никакого подвоха. На этом все расспросы прекратились. Поняв, что таким образом от Бриджера он ничего не добьётся, Траун замолчал, погружаясь в размышления и на время выпуская Эзру из поля зрения. Ответ на вопрос, что всё это значит, так и не был найден. Впрочем, создавалось стойкое ощущение, что парню хорошенько промыли мозги, раз он не способен осознать неестественность происходящего. Траун не знал, на какую мысль ему стоит опираться. Первое, что пришло ему в голову — Эзра присоединился к Империи. Но Траун не представлял, что должно произойти, чтобы джедай переменил свои убеждения. Смущало также и то, что роль парня в имперской системе не была чётко обозначена; если он теперь адепт Тёмной стороны Силы, то где его специфическая форма инквизитора? Но отсутствовала не только надлежащая форма — при Эзре даже светового меча не наблюдалось. Сомневаться не приходилось лишь в том, что Бриджер точно на их стороне, потому что вряд ли ему, официальному преступнику, предоставили бы такую свободу действий на имперском разрушителе. Но, опять же, личные телохранители императора… Могло ли быть так, что Эзра заключил с Палпатином сделку, об условиях которых не может рассказать?.. Впрочем, вечером того же дня Траун, если и не добрался до истины, то, во всяком случае, размышлял уже в верном направлении, составив для себя примерную картину произошедшего. Эзра ему помог в этом, но совершенно случайно, причём он удивился обнаруженному не меньше, чем Траун. Чисс подумал, что, раз Бриджер так уверенно себя чувствует, то, вероятно, знает лучше кого бы то ни было, что ему следует делать. Траун оказался прав. К концу рабочего дня Эзра никуда не ушёл из его кабинета; он, как ни в чём не бывало, направился в спальный отсек чисса, умылся и стал раздеваться, чтобы лечь спать. И вот тут-то у Трауна перехватило дыхание. Эзра снял китель, и на его правом плече, на не скрытых чёрной майкой участках кожи тянулся непрерывный красный след.  — Что это у тебя? — упавшим голосом спросил Траун, хотя в ответе он, по сути, и не нуждался. Эзра проследил за его взглядом, оттянул край майки, проверяя, и в итоге без слов стянул её, чтобы осмотреть туловище.  — Я не знаю, — поражённо ответил он. И тут же добавил с испугом в глазах: — но мне теперь очень больно. Трауну всё стало ясно. Палпатин поймал Бриджера, подверг его пыткам и вдобавок ко всему умело загипнотизировал. Чисс знал: Эзра никогда бы не присоединился к Империи добровольно. И ветвистый след от молнии на весь правый бок являлся подтверждением этому. На всякий случай он изучил шею парня и уже нисколько не удивился, обнаружив несколько маленьких пятнышек от уколов, оставленных, без всяких сомнений, пыточным дроидом. Траун помог Эзре обработать все повреждения. Он толстым слоем нанёс ему на красные от полопавшихся сосудов участки кожи бакту, затем принялся лепить широкие полосы пластыря с ватой. Он делал всё автоматически, находясь в какой-то мрачной прострации. Впрочем, что бы его лицо ни выражало во время обрабатывания ран, Эзра сохранял молчание не потому, что ему было страшно или не по себе. Испытывая волнение от прикосновений, он невольно краснел; вместе с тем ему по-прежнему было больно, и он тихо втягивал через зубы воздух, чтобы ненароком не застонать. Однако, к тому моменту, как чисс стал оперировать пластырем, подействовало обезболивающее, боль поутихла, и теперь Эзра просто смущался, не глядя Трауну в глаза. Было неизвестно, о чём он думал. Траун как-то и не обратил внимания на его смущение — голову занимали совсем другие мысли. Больше тем вечером они не разговаривали. Траун был зловеще молчалив, и Эзра благоразумно решил не отвлекать его от размышлений. А чиссу поразмыслить было над чем. Эту ночь Траун провёл без сна. Безмятежно спящий рядом Бриджер не вызывал чувства неловкости. Перед тем как провалиться в сон, парень нашёл его руку и вложил в неё свою ладонь. Траун запоздало отметил, что рука Эзры холодная и очень сухая. Траун думал о том, когда и где он упустил из виду важные детали, которые привели к такой ситуации. Логическая цепочка сложилась легко и просто. Первым её звеном был факт, что случившееся с Эзрой не столько наказание для самого Эзры, сколько наказание для Трауна. За тот сговор о том, чтобы не испытывать вирус на жителях из Неизведанных Регионов Палпатин потребовал расплату с обоих; чисс не сомневался, что у императора была прекрасная возможность избавиться от Бриджера, но вместо того, чтобы воспользоваться ею, лорд ситхов решил продемонстрировать Трауну своё всевластие посредством мальчишки, который теперь не представлял существенной угрозы. Второй момент, который заставил Трауна ощутить не только злобу, но даже и разочарование — их связь не дала своевременно понять, что с Бриджером что-то не так. Он не почувствовал, что над Эзрой издеваются. Прежде Траун был в некоторой степени равнодушен к связи, но теперь он считал её бестолковым и бесполезным дополнением к родству душ. Какой в ней смысл, если чувствовать эмоции возможно только на близком расстоянии? Понять настроение Эзры, глядя ему в лицо, он был способен и без её помощи. Раздражало и то, что о пленении Эзры Траун ничего не знал. К нему не поступило никаких отчётов, никаких докладов о попавшемся джедае. У императора, разумеется, могут быть свои секреты. Но Траун почему-то был уверен, что Палпатин разделяет эзотерику и предметность. Оказалось, что нет; Палпатин пользовался любыми, даже косвенно связанными между собой элементами, извлекая для себя из этого максимальную выгоду. Следовало отдать ему должное — император был изумителен в этом плане. Изумителен и беспощаден. Было ещё кое-что. Палпатин определённо повлиял на восприятие действительности Эзры, и Траун пока не мог утверждать, что точно знает, что именно император внушил парню и с какой целью. Заложенная программа могла оказаться какой угодно и включать в себя любые установки, вплоть до задачи устранить неугодное Палпатину лицо в самый подходящий для этого момент. Собственная смерть Трауна мало трогала; вопрос вызывало только незнание того, что после этого будет Бриджером. Вероятно, от джедая тоже избавятся, если не увидят в нём пользы. Но над этим чисс подумает позже. Траун хотел помочь Эзре. И первым делом он намеревался узнать, какими сведениями тот теперь жил и какие имел взгляды на окружающий его мир. Он должен был определить тот смысл существования, которому император заставил подчиняться его сознание. Стремления Трауна теперь заключались в том, чтобы выяснить суть программы, на которой основывались все действия Бриджера, его мысли и желания. Потом чисс будет искать способ вытащить Эзру из плена гипноза. Траун следовал своему плану; он дал Бриджеру полную свободу действий. Эзра не делал ничего полезного на разрушителе. Он разгуливал по кораблю, не отягощённый тревожными мыслями (в отличие от Трауна), непринужденно разговаривал с другими офицерами, так, будто знал большинство из них всю жизнь и будто эти разговоры были его привычным занятием. Он напоминал собой кота, который был сам по себе, с идентифицирующими его кодами, открывающими ему доступ в какую угодно часть «Химеры». Траун ждал, наблюдал и оценивал. Эзра держался с ним открыто и легко. При любом удобном случае он искал контакта, проявляя при этом тактичную осторожность — Эзра часто появлялся рядом с Трауном, когда тот был один, понимая, что чисс вряд ли хочет, чтобы кто-либо мог видеть их непозволительно близкие взаимодействия. На публике он сохранял дистанцию. Бриджер лез к нему. Ему постоянно не хватало поцелуев или объятий; время от времени он говорил Трауну, что любит его. Траун во всём это видел нечто невротическое, хотя знал, что Эзра поступает так искренне. Он старался не потакать ему — целовал коротко, на все признания в любви отвечал едва заметным кивком. Может, в иных обстоятельствах у него и получилось бы наслаждаться таким вниманием. Он смог бы принять это, если бы Эзра пришёл к этому сам (хотя, зная его характер, чисс знал, что до такого не дошло бы), а не резко изменил свою манеру поведения из-за произведённой с ним насильственной модификации. Разговаривать с Эзрой было просто и сложно одновременно. Всё, что Трауну раньше приходилось выискивать в его словах, всё то, о чём приходилось не то что бы догадываться — предчувствовать, — всё было вытащено на поверхность. Бриджеру как будто вывернули душу наизнанку. Он был добросовестно распотрошён, и Траун внутренне протестовал, испытывая полное отвращение к палачу Эзры. Чисс не прекращал поддерживать диалог. С особой осторожностью он стремился нащупать те границы, за которые Эзра не мог выйти. С завидным терпением он задавал одни и те же вопросы, каждый раз перефразируя их, чтобы добраться до сути обходными путями. Подсознание Бриджера было не обмануть, даже если парень ничего не подозревал — когда разговор так или иначе затрагивал запретную тему, Траун замечал, как стекленеют у Эзры глаза, как он опускает их, принимая вид человека, слушающего из вежливости, уверенного в том, что его оппонент заблуждается в предмете обсуждения. Траун думал, как пробить эту блокаду. В какой-то момент Трауну показалось, что он рано разоблачил Каллуса и зря позволил ему сбежать. Тогда бы он смог относительно безопасно передать Бриджера повстанцам, к джедаям, которые в техниках внушения разбирались значительно лучше, чем он. Подтолкнуть парня к решению покинуть «Химеру» оказалось невозможно; добровольно Эзра теперь не был в состоянии оставить Трауна. Когда чисс попробовал обговорить этот вариант, по связи он ощутил такое сильное возмущение и протест, что на физическом уровне смог почувствовать, как Бриджера трясёт от нервного напряжения. Больше подобных попыток Траун не предпринимал. Эзра его любил. Траун и раньше это знал, но теперь чувства Бриджера перешли в какую-то опасную крайность, схожую с помешательством. Сомнений быть не могло — это и была та самая программа, которой сломленный императором мальчишка не был способен противостоять. Траун пребывал в тихом бешенстве: вот уж небывалая императорская щедрость — подсунуть ему безвольную куклу (другого определения он не сумел подобрать), обозначив данный жест ничем иным, как даром. Лишить рассудка его соулмейта — восхитительное по своей жестокости наказание. Траун был впечатлён. Эзра не переступал за рамки дозволенного. Он ограничивался поцелуями и недолгими прикосновениями, но всё его существо требовало большего. Он честно старался сдерживать свои желания, которые буквально жгли его изнутри, однако в один из вечеров у него не получилось совладать с собой. Неизвестно, как ему удалось обмануть бдительность имперца, но, к тому моменту, когда Траун пришёл в себя, вместо того, чтобы спать, Эзра, приподнявшись на локте, отчаянно его целовал, свободной рукой направляя его ладонь под своей майкой. Траун на мгновение растерялся от такого напора, понимая, к чему идёт дело; подчинить свои взбунтовавшиеся чувства воле оказалось особенно тяжело, когда Бриджер в нетерпении застонал ему в губы. Но Траун смог взять себя в руки. Осознание того, что Эзра не понимает, что делает, резко отрезвило. И он, судорожно вздохнув, мягко, но уверенно отстранил от себя лицо Эзры, несильно надавил на его плечо, чтобы тот опустился, и одним движением прижал к себе, утыкаясь подбородком в его макушку. Эзра рвано дышал, как в припадке; он был в замешательстве, не достигнув того, чего хотел, и сильно страдал, так как его нервная система давала сбой. Тогда Траун, успокаивающе массируя ему затылок, думал о том, что Бриджера стоит показать медикам, специализирующимся на диагностике психики. С этим нервным перевозбуждением надо было что-то делать, чтобы хоть как-то облегчить мучения. А на следующий день у них случился откровенный разговор. Траун как-то не ожидал, что Эзра захочет обсудить произошедшее ночью. Чисс, как всегда, проснулся первым, и, убедившись, что его соулмейт спит спокойно, покинул спальный отсек и с чистой совестью приступил к выполнению своих обязанностей. Пара часов прошла в привычном рабочем ритме и настроении. Немногим позже Траун ощутил пробуждение Эзры (то ли их связь стала ещё крепче, то ли он просто научился различать такие тонкости — точно нельзя было сказать), и практически сразу же на него нахлынул такой шквал эмоций, что мозг на миг отказался воспринимать действительность. Траун буквально утопал в непривычном для него страхе и огорчении. В этом эмоциональном потоке он различил также вину и недовольство Эзры самим собой; Бриджер переживал отказ по полной. Траун счёл нужным проконтролировать, чтобы Эзра, поддавшись тревожному настроению, не перешёл в опасное для него состояние истерики. Поэтому он не стал тянуть и отправился в свою каюту, где в одиночестве от чувства вселенской несправедливости страдал Эзра. Эзру Траун застал сидящим на краю кровати, схватившимся за голову в душевном сокрушении. Удивительно, но чисса он заметил не сразу, а когда заметил, то вздрогнул от неожиданности. Его моментально прорвало:  — Я не понимаю, что я делаю не так?! — Он не скрывал отчаяния в своём голосе. — Что во мне вызывает у тебя сочувствие?.. Траун молчал, соображая, как и что следует говорить, чтобы ситуация не ухудшилась. Он чувствовал, как непросто подбирать слова Эзре, и так же стремился как можно правильней составить фразу, чтобы донести мысль без возможного вреда.  — Почему тебе так больно, когда ты смотришь на меня? — Эзра говорил негромко, и по охватившему горло фантомному спазму Траун понимал, что кричать у парня просто не получается. Он и сам был взбудоражен.  — В этом нет твоей вины, — наконец сказал чисс, опускаясь рядом. Он подумал: есть ли смысл что-либо утаивать? В одиночку у него точно ничего не выйдет, содействие Бриджера было необходимо. Он был полон уверенности, когда решил ответить на вопросы прямо: — над тобой хорошо поработали, Эзра, и ты этого не помнишь; из-за насильственного вмешательства в твоё сознание пострадала твоя нервная система. Растерянность и ошеломление охватили Трауна, и так они были явственны, что он почти поверил, будто эти переживания действительно принадлежали ему.  — Мне промыли мозги, — интонацию Эзры невозможно было передать.  — Да. Эзра ненадолго затих, переваривая полученную информацию. Он был совершенно выведен из равновесия. Траун ждал.  — Но я же и так любил тебя, я прав?  — Да.  — В чём тогда разница? Чисс хотел что-то ответить, но на него внезапно накатило такое сильное раздражение (уже его собственное), что ему потребовалась дополнительная минута молчания, чтобы овладеть собой.  — Наши отношения зависели только от нас с тобой. Никто в них прежде не вторгался.  — О, — казалось, об этом Эзра не подумал. Траун не счёл нужным добавить что-то ещё. Развивать сказанное не хотелось, а то, не ровен час, поддавшись эмоциям Бриджера, он сам сорвётся. А сейчас было важно, чтобы хоть у кого-то из них голова нормально соображала. Поэтому он, пользуясь возникшей паузой, занимался самовнушением, не позволяя себе отвлекаться на волнующие мысли. В целом он сохранял спокойствие, и был бы не прочь поделиться им с Эзрой. Эзра тоже молчал. Критический момент удалось миновать, но, не получив должной разрядки, не избавившись от напряжения, Эзра испытывал сильное душевное смятение. Он всё ещё был очень взволнован, и его мозг совершал тяжёлую работу, пытаясь справиться с никуда не девшейся эмоциональной нагрузкой.  — Я тебя понял, — в итоге сказал он. — Только дай мне немного времени, чтобы всё это принять, — и, не в силах больше сдерживаться, парень закрыл лицо руками, давая выход слезам и накопившимся внутри сложным эмоциям.  — Конечно. Эзру можно было понять. Он знал, что Траун его любит, и его не беспокоило, что чисс оставался немногословным, практически не выражая никаких своих мыслей об их отношениях. Бриджер опирался на чувства Трауна, доступ к которым ему услужливо открывала их связь. Стоит признать, что этот момент Траун почему-то пропустил в своих расчётах. Наверное, он был так поглощён случившейся с Эзрой трагедией, что всё его внимание оказалось направленным исключительно на пострадавшего. Поэтому, занятый оцениванием поступающих к нему эмоций, он совершенно забыл, что связь работает не в одну сторону, и что Эзра так же способен чувствовать его душевные состояния. Хотя, даже если бы Траун и держал бы это в голове, вряд ли бы это как-то повлияло на дело. Эзра всё равно бы ощутил непонятное ему негодование, беспричинные с его точки зрения раздражение и отвращение, фоном для которых служило отчётливое чувство любви к нему. И сопереживание, в конечном итоге смутившее Бриджера, тоже никуда бы не делось. Эзра, постоянно сталкиваясь с необъяснимыми для него негативными чувствами чисса, которые тот, несомненно, переживал из-за него, не мог выявить допускаемую ошибку со своей стороны. Что-то определённо вызывало у Трауна недовольство, но что?.. У Эзры не получалось приблизиться к разгадке, и чаша его терпения стремительно наполнялась, ухудшая и без того неважное состояние парня. Сейчас же, заглянув за приоткрытую перед ним завесу ужасной тайны, Эзра испытывал облегчение и вместе с тем растерянность. Он был рад, узнав правду, он был благодарен Трауну за честность, но тяжесть этой правды немилосердно давила на него, подтвердив, что с ним всё же что-то не так. Хуже всего было то, что он не чувствовал в себе ничего необычного или неправильного. Попросив у Трауна небольшую отсрочку (перед чем — неизвестно), Эзра хотел самостоятельно найти в себе эти отклонения от нормы, хотя он даже не представлял, какой эта норма должна быть. Задача казалась непосильной. Траун пробыл с Эзрой до тех пор, пока тот не успокоился. Он ничего не говорил, зная, что самое важное на данный момент уже сказано. Он просто находился рядом и не уходил, так как чувствовал, что его присутствие действует на Бриджера подобно утешению — парень постепенно справлялся с волнением, стремясь достигнуть внутреннего равновесия. После случившегося разговора Эзра приходил в себя примерно два дня. Он сделался печально-задумчивым, молчаливым и, что для Трауна было удивительно, абсолютно спокойным. Он отдалённо напоминал себя прежнего, будучи погружённым в глубокие размышления. Чисс не волновался за него — по связи он чувствовал то уравновешенное состояние, в котором пребывал Эзра. Время от времени в эмоциях парня что-то вспыхивало, но эти вспышки были такими слабыми и краткими, что определить их суть как положительную или отрицательную Траун элементарно не успевал. След от таких кратковременных эмоций быстро терялся и тонул в общем потоке спокойствия, что говорило о том, что Бриджер неплохо справляется со своими мыслями. Один раз, засидевшись над важными отчётами и пропустив время отбоя, чисс прошёл к себе, когда до подъёма оставалось всего несколько часов. По связи он ощущал неизменное за последние дни спокойствие. Он думал, что Эзра уже давно спит, и потому никак не ожидал увидеть его на тот момент бодрствующим. Эзра, раздетый по пояс, изучал своё отражение в зеркале. Он был в непонятном для Трауна настроении. — Я чувствую, что всё дело в этом, — сказал он ровным голосом, подразумевая след от молнии. Что конкретно он имел в виду, определить было невозможно. Вряд ли он просто констатировал факт. Траун приблизился к нему, встав позади.  — Как клеймо, — добавил Эзра с той же интонацией, продолжая себя рассматривать. Он был ни расстроен, ни огорчён. Он выглядел так, будто у него действительно получилось не только понять, но и принять природу своего недуга. Только Эзра не говорил об этом прямо, и нельзя было сказать, почему он сообщает о достигнутом успехе именно так, учитывая заданную императором максимальную открытость в общении и неспособность что-либо утаить. Трауну хотелось думать, что это было не что иное, как проявление настоящего характера Бриджера. Такая мысль давала надежду.  — Мы разберёмся с этим, — чисс как будто задал Эзре вопрос, готов ли тот искать вместе с ним решение их общей проблемы.  — Да, — Эзра был готов, и Траун видел непоколебимую решимость в его глазах. Прекрасно Чувство твёрдой уверенности бесконтрольно разлилось по связи, и невозможно было определить, кому точно из соулмейтов оно принадлежало.