Превратности судьбы

Порой Трауну казалось, что на Эзру наложено проклятие, которое постепенно, день за днём усиливалось, и запущенный им разрушительный процесс становился всё более заметным и ощутимым. В дополнение тревожным мыслям и постоянно возникающим страхам у Эзры в один момент совершенно внезапно пропал аппетит. Немногим позже добавились периодичные головные боли и колебания давления. Эзра стал вялым, и даже долгие часы сна уже не давали ему возможности полностью восстановить свои силы; без всяких сомнений, это была следующая ступень в развитии недуга, и новый поход к врачу позволил обозначить её суть коротко и ясно — нервное истощение. …Бриджер израсходовал все свои внутренние ресурсы, и в том, чем это чревато для них обоих, ни Траун, ни сам Эзра сразу не разобрались. Сказать, кто из них первым заподозрил неладное, сложно; изменения в поведении Эзры и поставленный диагноз в комментировании, казалось, не нуждались. Однако совсем скоро после проявления начальных симптомов новой формы недуга у Эзры Траун повторно осознал, что император действительно не так прост, и, вероятно, о связи родственных душ ему известно больше, чем кому бы то ни было в этой галактике. К такому выводу нельзя было не прийти, не после ещё одной обнаруженной способности соулмейтов. Обнаруженной так же случайно, как и предыдущие. Так сложилось, что совместные тренировки с Эзрой получили себе законное место в распорядке дня Трауна; как бы ни было тяжело Эзре в физическом плане, в своеобразной разгрузке мозга он не перестал нуждаться, поэтому он больше не дожидался, когда чисс предложит ему отвлечься таким образом, - он сам приглашал Трауна в зал. На два часа его уже, конечно, не хватало, но сорок минут он вполне был способен продержаться. Бывало, они заканчивали немного раньше, когда Эзра прерывал бой прерывистым «всё, больше не могу». Первое время Траун думал, что тренировки необходимы только Бриджеру. О себе он мало беспокоился. До тех пор, пока не заметил, что каждый раз после выхода из зала он чувствовал облегчение, и вовсе не из-за того, что он сбросил нервное напряжение или ощущал лёгкость, принадлежащую Эзре. Почему-то это показалось ему странным, и, проанализировав свои мотивы и цели, неожиданно для себя он заметил то, чему с самого начала не придавал особого значения. Это была мысль, которая возникла давным-давно и которая так никуда и не делась – что, если задача, лежащая в основе программы Эзры — устранение Трауна? Беспокойство по поводу дальнейшей судьбы Бриджера после его, Трауна, смерти, вышло за пределы обыкновенного «принимать во внимание», и уже долгое время учитывалось не просто как нечто вероятное и возможное (что, должно быть, и не является действительностью), а как чуть ли не единственный ожидаемый вариант провала. Каждым рукопашным боем с Эзрой Траун пытался убедить себя, что парень может дать отпор недоброжелателям, с которыми ему определённо точно придётся столкнуться. И всё бы ничего, вполне логичное опасение с не менее адекватным способом решения. Но чисс смог увидеть здесь подвох – тревожная мысль сделалась фоновой, заставляя каждый день думать о предстоящей тренировке. Спарринг превратился в обязательный ритуал, который позволял ненадолго забыть о неконтролируемом неотступном страхе. Глубоко в душе Траун понимал, что его неосознанные (до текущего момента) попытки защитить Бриджера таким образом на самом деле бесполезны. Сам Эзра сказал ему, что погибнет без него, так какой смысл в этом ежедневном стремлении «проверить» парня ещё раз? В этом желании не было даже элементарной надежды на благоприятный исход, только порядок действий, который приводил к кратковременному психологическому комфорту. Траун был намерен прервать этот бесконечный круг неугасаемой тревоги, и он сделал это, пусть ему и пришлось проявить жестокость по отношению не только к себе, но и к Эзре. Он сказал обо всём Бриджеру прямо, поделившись с ним тем, что удалось так внезапно обнаружить в себе. — Звучит паршиво, — хоть Эзра и сохранял спокойное выражение лица, он знал, что Траун всё равно чувствует, как ему не по себе от услышанного. Решимости, впрочем, у него не убавилось: — так что мы тем более обязаны разобраться со всем этим. Такой ответ устроил чисса. Казалось, что теперь можно с уверенностью двигаться дальше, однако нет, после сказанных слов подобные странности не прекратились, и Трауну понадобилось время, чтобы догадаться: проклятие Эзры перешло и на него. Через их с Бриджером связь. Он стал раздражителен. Даже если у него получалось вовремя придавить стремительно растущее недовольство (вызванное буквально незначительной мелочью) и не дать ему отразиться на своём лице, в словах и осознанных движениях, сам факт наличия чувства едва ли не постоянного неудовлетворения никуда не исчезал. Ему это было не свойственно – раздражаться по пустякам и проявлять нетерпение. Знание этого выводило Трауна из себя. Его тянуло к Эзре. Желание то и дело вспыхивало в нём, импульсами пробегало по нервам, каждый раз испытывая его на стойкость, независимо от того, находился ли в такой момент Бриджер поблизости, или нет. Чисс провёл параллели — у Эзры тоже всё начиналось очень похожим образом, а значит, контролировать себя будет становиться всё тяжелее. Днём, когда Траун был настроен сделать как можно больше и лучше, ему удавалось душить в себе порывы немедленно добраться до Эзры и уединиться с ним где-нибудь в пустующем тёмном зале или кабинете; ночью всё становилось в разы сложнее — главной задачей было уснуть как можно скорее и до этого спасительного момента не дать себе распустить руки и в конечном итоге сорваться. Он помнил об условиях, которые сам же и установил, и был близок к тому, чтобы их нарушить. Его усмиряло данное Эзрой обещание (другими словами, согласие с его условиями и их принятие), болезненно сдавливающее ему грудь при каждой отчаянной мысли и тем самым удерживающее его от шага за опасную грань. Это было очень мучительно — разрываться между принципиальным требованием к самому себе и с трудом сдерживаемым вожделением к Бриджеру, который в предшествующие сну часы вообще не соблюдал никакой дистанции. И ведь не могло быть так, чтобы Эзра ничего из этого не чувствовал. — Тебе не надоело? — Задал он вопрос в один из таких вечеров, когда Траун пытался провалиться в сон, безуспешно стараясь придать мыслям нейтральное и спокойное направление, чтобы перебить то будоражащее воздействие, которое Эзра оказывал на его мозг просто тем, что лежал рядом. — А ты как думаешь? — Тихо выдохнул в ответ чисс, не открывая глаз. Эзра ненадолго замолчал, соображая, как лучше сформулировать и совместить то, что он на самом деле хочет произнести, и что в действительности следует сказать в данной ситуации. — Я думаю, что если бы я это утверждал, ты бы со мной не согласился. Траун неслышно хмыкнул. — Ты прав, потому что согласие с моей стороны означало бы, что я сделал неправильный выбор где-то в самом начале, — он не стал договаривать, какое начало подразумевает — начало их с Бриджером отношений, свалившейся на них проблемы или в принципе всего жизненного пути. Это Траун оставил додумывать Эзре самостоятельно, добавив в заключение: — а это не так, ты сам это знаешь. Эзра тогда уткнулся лбом в его плечо, тронутый его словами до глубины души. Тем не менее, поднятая Бриджером тема, в самом деле, была довольно щекотливой. Отрицать было бесполезно — Трауна очень изматывало противостояние физическому влечению. Ему хотелось поступить рационально и логично и значительно упростить себе задачу, переселив Бриджера в другое помещение, чтобы не лишаться возможности полноценно отдыхать по ночам после начавшихся дневных нервотрёпок. Эзра, казалось, прочитал его мысли, хотя, наверное, одно время их мог прочесть кто угодно (конкретно после пары бессонных ночей, когда проявились новые побочки императорского «подарка»), элементарно взглянув на хмурое лицо чисса. Парень не стал дожидаться, когда его вежливо выпроводят из спального отсека гранд-адмирала, и сам изъявил желание сменить место сна. То была единственная ночь за весь период борьбы Трауна с самим собой, когда ему удалось выспаться и набраться сил для следующего дня. Единственная, потому что последствия такой безобидной уловки оказались крайне неприятны — тем же утром выяснилось, что Эзра, в отличие от Трауна, не спал вообще и по этой причине чувствовал себя отвратительно. Ему было так плохо, что он не смог встать с койки без чужой помощи. В тот день Трауну пришлось провести несколько часов рядом с Бриджером, обложив его постель рабочими датападами, чтобы парень хоть немного пришёл в себя, а сам он в это время управился со своими обязанностями и не пропустил никакой важной информации. К слову, тогда к Эзре его не перестало тянуть, но на свежую голову перенести испытание оказалось гораздо легче. В общем, Траун остался под сильным впечатлением и Эзру больше никуда не перемещал. Вывод был сделан: чисс помогает парню восстанавливать и пополнять его внутренние резервы, и поэтому хотя бы пару часов им необходимо проводить вместе. Подвох заключался в том, что Траун думал, что он выполняет роль стимула или катализатора, благодаря чему у Эзры появляется возможность восстанавливать свои силы. Он не думал, что на самом деле Бриджер делает это, грубо говоря, за его счёт. В то утро Траун наверняка бы проспал время подъёма, если бы Эзра, по неизвестной причине вставший гораздо раньше, не разбудил его. Чисс проснулся от осторожных прикосновений к своим волосам. К внезапным приливам нежности, которые теперь время от времени случались с Эзрой, он уже успел привыкнуть, поэтому никакого удивления или (в любом случае, маловероятного) недовольства с его стороны не последовало. Он уловил лёгкий аромат геля, понял, что парень уже побывал в душе, и больше ни о чём не думал, позволив себе ненадолго забыть о том, что нужно вставать, и насладиться приятными ощущениями. Эзра неспешно перебирал Трауну волосы, делая его безнадёжно лохматым. От него исходило тёплое чувство спокойного утреннего умиротворения, спокойствия и любви. Возможно, Траун так бы и заснул, потерявшись в этом успокаивающем мозг потоке, если бы краткая вспышка панического страха вдруг не полыхнула чёрным пятном перед его внутренним взором, как будто осознание чего-то страшного. Эзра остановился. — Эзра, в чём дело? — У тебя седой волос. Траун даже проснулся от неожиданности — столько потерянности он услышал в голосе парня. Его не встревожило наличие седого волоса, хотя, конечно, он не считал, что ему полагается по возрасту. Первая мелькнувшая мысль показалась самой логичной — это всё из-за длительного стресса, не более того. Реакция Эзры — вот что его озадачило. Вероятно, оттого, что он не выспался и не отдохнул за ночь, чисс, находился в некоторой прострации; он автоматически поднялся с постели, выполнил утренние процедуры, оделся. Слегка ошеломлённый после эмоциональной встряски, он не стал ни о чём спрашивать Бриджера. Он решил, что для начала стоило немного разгуляться, чтобы рассуждать было легче. Весь день он думал о том, что могло так взволновать Эзру. Ответ пришёл после того, как он попытался взглянуть на ситуацию со стороны парня: о чём тот мог тогда подумать? Должно быть, о смерти; размышления Трауна плавно перешли к их с Эзрой связи, поднимая злободневную тему — Трауну передался недуг Эзры, Эзра психически истощён и без его помощи не может с этим справляться… Трауна осенило. Ему стало понятно, что именно ужаснуло парня. — Ты ведь всё понял, — разговор состоялся тем же вечером. — Я знаю, что ты догадался, — это была не претензия, скорее, желание убедиться, что он не промахнулся в своих соображениях. — Это только предположение, — Эзра не отпирался, но осторожничал. Траун чувствовал его страх, опасение, что если он скажет свои мысли вслух, то они станут реальностью. У чисса у самого мороз по коже пробежал от нехорошего предчувствия. — Давай, — он знал, что Бриджер не ослушается. — Скажи это. — Я вытягиваю из тебя жизненные силы, — последовал очень тихий ответ. Да, это было как раз то, что Траун ожидал услышать. Они узнали об ещё одной пугающей возможности, которая им давала связь родственных душ — возможность как спасти в самый отчаянный момент, так и убить. Неужели Палпатину в самом деле было об этом известно?.. — Не закрывайся от меня, — это было всё, что Траун посчитал нужным сказать тогда. Всё и так понятно — они с Эзрой оба в смертельной опасности, и повторять это лишний раз ни к чему. Стоило только предупредить Бриджера, чтобы он не делал глупостей — парень был воспитан, как джедай, и продолжал поступать соответствующе. В данной ситуации, по мнению чисса, сострадание могло сыграть с ним злую шутку, так что предостережение было здесь вполне уместно. Эзра кивнул. Вид у него был обречённый. …Траун не прекращал наблюдать. Он не забывал смотреть на себя со стороны, без конца анализировал поведение Эзры, отмечал, как быстро прогрессирует теперь их общий недуг, и невольно пытался что-то спрогнозировать. С того момента, как Эзра обнаружил у Трауна седой волос (который больше относился к чему-то символическому, чем связанному с действительностью), многие случайности перестали восприниматься как что-то беспричинное, и отыскать связующую нить уже не составляло особого труда. В том, что Эзра использует чисса как источник необходимой ему энергии, сомнений больше не возникало. Парня выдавало его постоянное стремление к касаниям, которое впору было назвать нездоровым. Эзра был зависим от любой удобной возможности в очередной раз элементарно тронуть Трауна за руку, и делать это не на виду у всех, не попадаясь никому на глаза, ему было непросто. Это очень выбивалось из привычного понятия нормальности (хотя в сложившихся обстоятельствах нормальность уже давно была относительна); ранее неконтролируемое желания контакта можно было объяснить влечением и обозначить ничем иным, как выходом наружу пылких чувств. Теперь же прежнее возбуждение как будто погасло, и желание близости осталось тихонько тлеть где-то глубоко внутри и толкать на отчаянные поступки уже не могло. Эзрой руководил инстинкт самосохранения: парень подсознательно стремился выжить и что-либо сделать с этим был не в состоянии. Рано или поздно они просто сойдут с ума, если что-то не предпринять, и Трауна это злило, потому что план, на который они возложили едва ли не все надежды, не спешил осуществляться. Повстанцы как будто специально залегли на дно и не давали о себе знать; наступило подозрительное затишье — никаких громких сообщений о массовых беспорядках или выражений недовольства. Где следовало искать мятежников, если они ни на что не реагировали, Траун не мог сказать. Те либо опустили руки и сдались, что маловероятно, либо готовили что-то поистине грандиозное, и на это, в общем-то, хотелось рассчитывать. Как ни крути, надо было запастись терпением, которое у Трауна медленно, но верно истекало, и временем, которым, по сути, они с Бриджером особо не располагали. Выжидать было мучительно; в связи с тем, что чисс сам стал принимать седативные (которые по вечерам помогали ему проваливаться в сон, едва он занимал горизонтальное положение), днём он всё чаще погружался в апатичное состояние. Он совершенно не отдыхал за ночь, с трудом просыпался и вставал по утрам и только сила воли не позволяла ему добавить в рацион какие-нибудь стимуляторы, чтобы не мешать их с уже принимаемым препаратом противоположного действия. Эзра тоже чувствовал себя не лучше. Кто знает, не опустил ли бы он руки, если бы не завидное, а оттого и заразительное, упорство Трауна. Им стало не до совместных тренировок — поход в зал больше отнимал силы, чем помогал справиться с мыслями в голове или общей тревогой. Впрочем, Траун быстро сообразил, чем можно заменить спарринги. Ещё раз покопавшись в определённых документах, он обнаружил не менее действенный способ (он даже удивился тому, что не обратил на него внимания раньше) — ряд психических упражнений, практиковавшихся адептами Силы. Он стал медитировать с Эзрой, но не по-джедайски, не так, как учили парня. Бриджер, конечно, мог окунуться в поток Силы, но сам Траун сделать это был не способен, и поэтому он сосредотачивался на другом, на том, что им обоим было доступно — на их связи как соулмейтов. Как ни странно, результат оказался выше, чем Траун того ожидал. Пусть Эзра в первый раз перестарался с тем, чтобы расслабиться, и попросту уснул, но, как в дальнейшем показала практика, медитация в самом деле помогала достичь уравновешенности и на какое-то время освободить разум буквально от всех переживаний и беспокойных мыслей. Если бы Траун был в хорошем расположении духа, он бы сказал, что медитировать Бриджеру понравилось. Иначе (как чисс выяснил немногим позже после начала их совместного времяпрепровождения таким образом) никак было нельзя объяснить, почему он стал так много уделять этому внимание. Эзра больше не крутился рядом с Трауном, и тот, когда работал в своём кабинете, иногда заглядывал в спальный отсек и заставал парня в специфической позе, которую обычно принимали джедаи при медитации. Что ж, у парня, по крайней мере, есть на это время. Трауна же от службы никто не освобождал.

***

Как-то раз, ближе к вечеру, разбираясь с отчётами и подписывая приказы, Траун почувствовал что-то странное. Он точно знал, что в кабинете кроме него никого не было, тем не менее, у него появилось чёткое ощущение, что он в помещении был не один. Кто-то, невидимый глазу, находился совсем близко, но обозначить его место в пространстве не представлялось возможным. И почему-то сразу возникшая мысль о том, что этот некто так же отчётливо чувствует присутствие Трауна, казалась максимально близкой к реальности. Чья-то слабая тревога вперемешку с радостью и хорошо различимым облегчением эхом отозвалась в чиссе, и тот на мгновение забыл, как дышать, потому что эти эмоции принадлежали не Бриджеру и уж точно не ему самому, а кому-то чужому, неизвестному третьему лицу. Кто-то вторгся в их с Эзрой связь, и Траун, подстёгнутый вспыхнувшим в один момент страхом, что это может быть император, бросил всё и поспешил в спальню. Эзра был там, расслабленный и так глубоко ушедший в себя, что попытки Трауна привести его в сознание не увенчались успехом. Иного варианта, как просто опуститься рядом с ним и ждать, чисс не увидел. Так он просидел, не шевелясь, около часа, чутко прислушиваясь к плавно протекающим сквозь него эмоциям Бриджера. Он уловил лёгкое недоумение, странное веселье, отобразившееся светлым пятном перед закрытыми от усталости глазами, и тёплое чувство доверия. Никакого страха и тревоги Эзра не испытывал, однако Траун знал, Палпатин обладает умением убеждать и вызывать у разумного существа нужные чувства и эмоции, поэтому уверенности в том, что парню не угрожает опасность, не было совсем. Тем не менее, как бы Траун ни был отягощён беспокойными мыслями, тепло и свет, которые передавались ему по связи, действовали на него успокаивающе. Траун, невольно концентрируясь на них, вскоре забылся и, сражённый последствиями недосыпа, задремал. Немногим позже Эзра разбудил его, пошевелившись. — Я говорил с кем-то, — Траун ощущал его воодушевление, как собственное. — Я без понятия, кто это был, но у меня очень хорошее предчувствие, — впервые за долгое время он улыбался так живо и бодро. Чисс промолчал, не зная, стоит ли доверять интуиции Бриджера. — Он спросил, где меня искать, — на этих словах у Трауна почему-то сразу отлегло от сердца. В самом деле, зачем императору интересоваться их местоположением, он же и так знает?.. — Ты сказал ему, где? — Да, — Эзра вспыхнул, смутившись. — Он был очень настойчив, — и добавил, замявшись на секунду: — он сказал, чтобы мы ждали его. Траун кивнул. Что ж, теперь хорошее предчувствие Эзры беспрепятственно передалось и ему. Нельзя было утверждать, что он решил плыть по течению, и поэтому не стал гадать, кто спешит им с Эзрой на помощь. Он просто доверился парню и был (ему хотелось в это верить) морально готов к чему угодно и к кому угодно. Спустя несколько дней, в кабинет к Трауну вошёл штурмовик. Без приветствия, не отдавая честь, он снял шлем, и чисс тут же узнал его. Это был Кэнан Джаррус.