Снова новый день
Холод и метель
Скрой это во мне, немая тень
Снова одинок
Может, я не тот?
Злые мысли, кто бы мне помог?
***
Я пять минут сидел на кровати и буравил взглядом нижний ящик стола, долго не решаясь заглянуть в него, но, кажется, этот момент настал… сейчас. Моя нервная система дала сбой, мозги, по ощущениям, встали набекрень, а постоянные галлюцинации сводили с ума. Разве нормально видеть в обычных фотографиях пропавших одноклассников их обезображенные лица? Разве нормально думать, что лес, который был здесь всю мою сознательную жизнь, — живой? Разве нормально разговаривать с лисой? Или с самим собой? Ответ очевиден. Я выдохнул, прикрыв усталые глаза, медленно поднялся, на негнущихся ногах подойдя к цели, и сел на корточки перед столом. Выдох — и трясущейся рукой открыл последний ящик. Взору предстали очки, те самые, в которых был Эмиль в последний его день в школе. Не помню, как их туда убрал, видимо, бросил на автомате. Сердце сжалось, и я поспешил отвести взгляд. Вытянул ящик еще больше и протянул вспотевшую ладонь в черноту мертвого дерева, очень медленно, боясь, будто руку схватит то самое чудовище из детских кошмаров. Скользкая ладонь наткнулась на два небольших острия, такие до боли знакомые. Слишком знакомые. Покрепче ухватившись за них рукой, я резко выдернул, нервно забивая ногой ящик обратно. Удар эхом пролетел по комнате. Задребезжало окно расстроенной скрипкой. Я скривился. Честно говоря, не помню, когда в последний раз так сильно нервничал из-за такого вот пустяка, не считая последних событий. Выпрямившись, я уронил себя на старый прихрамывающий стул. Откидываясь на спинку, уставился на нечто, противным грузом лежащее у меня в ладошке; глаза раздражало яркое холодное сияние, питающиеся лунным светом. Серебряная вещь пугала меня до трясущихся поджилок, до сокращения сердечных мышц, но я привык стойко игнорировать эти ощущения. Холодок страха пробежал по всему телу, от макушки до пяток. Но делать нечего, и я все-таки решился, аккуратно, словно крадучись, достав сначала зеленый кругляшок из блистера, я закинул его на, казалось, засохший, чуть разбухший и онемевший язык и запил это все огромным количеством воды, чтобы не чувствовать мерзкого вкуса во рту, возвращающее в такое уже забытое прошлое. Затем шел розовый кругляшок… О да, я помнил прекрасно, как еще лет пять назад употреблял их каждый день, по назначению врача, а теперь пришлось и без него. Таблетки всегда были со мной, и даже после переезда они меня не оставили. Отец принёс мне их недавно, но теперь уже никак напоминание о старых страхах, а как спасение жизни от этого дерьма. Наверное… Поставив стакан на стол, я снова полез в ящик и аккуратно взял очки Эмиля. Защитившись одеялом, я уселся на кровати, держа поблескивающие линзы перед глазами и пытаясь рассмотреть хоть что-то, что помогло бы мне найти и спасти Эма. Но холодное сияние стекол не давало ни одной подсказки, лишь насмешливо щекоча глаза, и даже небольшая трещина на них не подсказывала, ведь могла быть на них уже очень давно. Вдруг я почувствовал, как потихоньку все внутри стало успокаиваться, сердцебиение замедлилось, веки потяжелели, будто в них собрался весь груз моей жизни, дыхание стало ровным, глубоким, словно мерно качающийся лес за окном. Закрыв глаза, не в силах сопротивляться, я провалился в сон, прижав очки к груди, как единственное связывающее меня с другом. Сон казался легким и сладко-крепким, тянущимся как патока, таким, что я не сразу понял, как стало трудно дышать. Я начал задыхаться и, попытавшись поднять руку, чтобы снять с себя тяжелое, как дерево по весу, одеяло, с ужасом осознал, что не вышло. Тело было словно не мое. В ушах потихоньку начинало шуметь, потрескивать костром, как будто где-то открылся кран с водой. Я прислушался к звуку. Нет, это не вода. Это словно шумит старый телевизор, наверное, отец пришел с работы и захотел посмотреть какую-нибудь передачу, но канал не ловил. Шум усилился, теперь телевизор стоял уже будто около моих ушей. Он резко прибавил и так оглушающую громкость; я снова попытался поднять руку и выключить прибор, но снова ничего не получилось: конечности онемели и лежали мертвыми лианами. Вдруг я ощутил на своих запястьях чьи-то холодные, как смерть, ладони, держащие меня сильно, впиваясь в тонкую кожу и не отпуская. Сердце бешеной птицей забилось о клетку ребер, стараясь выбраться, спастись. Я попытался сделать вдох, но не смог, все сдавило, словно на грудную клетку улеглась тяжелая земля. Страх сковал все тело. — Я что, умер и попал в ад? — быстро пронеслось у меня в голове. Я пытался бороться с собственным телом, но оно не отзывалось, замерзшим деревом валяясь на снегу кровати. Глаза мои открыты, и я заметил на периферии, как нечто аккуратно двигалось на меня. Оно шло медленно, возвышаясь над кроватью как гора, во всем черном, однако лицо было ярко-белое. Приглядевшись… я ужаснулся. Лица как такового у существа не было, вместо него только белая пустота, заменяющая голову. Это нечто будто плыло на меня, медленно и тягуче, я заметил его черный костюм в белую дурацкую полоску. — Что это? — я попытался спросить у себя, но вышло только мысленно, губы будто склеились самым быстрым и лучшим клеем, тем, которым в детстве отец клеил ботинки. Черное существо было почти рядом, в его серых скрученных руках я что-то заметил. Это что-то сильно шуршало, будто бы это был пакет. Головой я понимал, что сейчас он накинет этот пакет мне на голову и задушит, а я даже не смогу дать отпор, ведь мои руки все ещё кто-то держит. — Антоооша, — услышал гнусавый противный голос этого нечто, голос, прорывающийся через весь шум, бьющий по ушам. Вдруг движения его рук усилились, и этот пакет зашуршал невыносимо громко, раздражающе, мне безумно захотелось заткнуть уши и никогда его больше не слышать. — Мам! Пап! — я попытался закричать, но снова ничего не вышло. Тело неподвижно, будто его прибыли к кровати гвоздями, оно лежит пластом и не шевелится. Словно все во мне мёртво, и только сознание все еще наблюдает за предсмертной агонией. Тем временем это нечто уже стояло у моей кровати и медленно опускалось к моему лицу. Оно дышало смрадом и серой, заставляя меня задыхаться, судорожно пытаясь найти хоть чуточку воздуха. В его пустоте, словно в зеркале, я неожиданно увидел свое перекошенное от страха лицо и побледнел еще больше. Очень страшно. — Антоша, — по всей видимости, у меня уже появилось что-то вроде клички. — Как же ты так, Антош? Он же тебе доверял, — голос существа заполнял весь мой разум. Внезапно из-за его спины появились два больших коричневых крыла, которые размахнулись почти на всю мою комнату. — Что же ты молчишь? — хитро спросило оно и провело по лицу когтистым пальцем, оставляя глубокую рану, которая начала сильно жечь и печь, будто лава, попавшая на кожу. — Антоша, Антоша… ты же им не нужен совсем, — упорно шептало нечто на ухо. — Может, ты отстанешь от него? — услышал я второй голос со стороны двери, который неожиданно показался мне смутно знакомым. Я попытался посмотреть в сторону говорящего, но нечто надо мной закрыло весь обзор, окутав меня в тьму своей тени. — И ты здесь? — по его интонации я понял, что он обрадовался. — Что ж, вдвоем будет веселее. Присоединяйся. — Скрюченный указательный палец нагло указал на меня: — Он почти готов. — И обязательно к нему лезть именно Этим способом? — с нотками скепсиса спросил второй голос, кажется, женский, но он был какой-то слишком сухой и глухой, как сложенная вместе накладная бумага, поэтому я не смог разобрать и узнать говорящего. — Дааа, — выдохнуло мне в лицо, и я хотел было отвернуться, потому что приторно сладкий трупный запах из его «рта» заставлял мои легкие слипаться. Я задумался. Там был не только этот тошнотворный запах, но еще я чувствовал легкие ноты чего-то хвойного и… лесного? — Антоша, привет, — донесся до меня второй голос совсем рядом, почти перед лицом, и мой мозг вдруг нарисовал страшную, обезображенную морду лисицы, со стекающей слюной и кровью. Ее пасть была перекошена не то в улыбке, не то в оскале. И запах этот еще ужасный, будто они на пару рылись в помойке… — Уйдите, — попытался промычать я, но рот все ещё был «заклеен». — Ой, смотри, он пытается что-то нам сказать, — весело щебеча проговорил второй голос на ухо. — Лисичка? — подумал я. — Что она здесь делает? Она с этим безлицым чудовищем заодно? Они пришли убить меня? — Мое тело все еще отказывалось меня слушать, а мозг, наоборот, работал в разы быстрее. Да с такой скоростью, что я не успевал ухватиться за какую-нибудь соколом пролетающую мысль, не связанную с собственной смертью. Я твердо решил во что бы то ни стало поднять хотя бы руку или хотя бы пошевелить пальцем, пока мои незваные гости беснуются в моей комнате. Они исполняли какие-то дикие танцы, похожие на восхваление луны, они весело задирали руки к потолку, отплясывая в углу комнаты, как в последний раз, и сметая все на своем пути. В душе я радовался и надеялся, что на этот грохочущий звук вот-вот прибегут родители. Я помнил, что у отца в шкафу было охотничье ружье. Надеюсь, он прихватит его с собой. Казалось, прошла целая вечность, но родители так и не пришли. Неужели они не слышат? Совсем ничего? А что, если они специально не приходят? Хотят, чтобы меня здесь прикончили, и тогда тяжелый груз упадет с их плеч? Ведь тогда не за кем будет ухаживать, никто не будет трепать нервы матери, никто не будет доставать отца своими просьбами. Тогда всем будет лучше, правда? Эти мысли так прочно укоренились в моей голове, что я уже почти отчаялся что-либо сделать. Как-то спастись. — Пускай, это все быстрее закончится, — молил я мысленно в голове. И вдруг я заметил, как нечто в костюме начало ходить по потолку, задевая крыльями лампочку, которая на это отзывалась скрипом и мерзким скрежетом. Гости заливались громким сухим смехом, будто старый пыльный мешок с мукой ударялся об пол, тревожа сухие доски. Но в миг они резко остановились, и я заметил, как из пасти и клюва текли почти черные слюни, а глаза блестели безумием, хотя лиц так и не было, только страшная пустота. Они медленно, будто дикие кошки, крались за своей добычей. Раз… и они прыгнули на меня, я вздрогнул и открыл глаза. Передо мной никого не было, сердце заполошно стучало в районе пяток или того ниже. Забившись в угол и укрывшись одеялом, я пытался унять дрожь, меня трясло, как осиновый лист на ветру. Такого страха от сонного паралича* я ещё никогда не испытывал. Понемногу отойдя от мерзкого и липкого, сковывающего все тело страха, я снова заснул, проваливаясь в небытие.***
Ты не можешь понять, почему тебе снится
Эта черная колесница,
Чертова кровь на руках и ресницах,
И опять эти лица.
Где-то на периферии что-то назойливо зудело, чирикало, словно веселая птичка. Я с тяжестью открыл глаза, ощущая противную боль во всем теле, а глазные яблоки зудели и были такие же сухие, сморщенные словно деревья, вздыхающие за окном. Это была тяжелая, не приносящая облегчения ночь. Я совершенно не выспался. Подняв слабое тело, я взглянул на часы и похолодел от ужаса. Проспал. Судорожно вскочив с кровати и кое-как нащупав тапочки, я понесся одеваться. Тяжело, тело совершенно не слушалось, руки и ноги висели подобно надломанным веткам, я все еще не мог отойти от ужаса, произошедшего ночью. Собравшись, я оглядел комнату, остановившись взором на блистере таблеток. Внутри вдруг разгорелась такая злость и ненависть. Я подбежал к тумбочке и смял пластмассовую упаковку, чувствуя, как острые края впиваются в ладонь. Мне показалось, что еще чуть-чуть — и алые капельки побегут вниз, тяжело падая на скрипучий пол. Но эта боль не тревожила меня, наоборот, она приносила мне садистское удовольствие. Взглянув на утренний лес, потягивающийся за окном, я понял, что не хочу дальше жить забитым зверьком. Солнце где-то далеко, но все же первые лучи уже царапали небо. Я оторвался и пошел вниз. Мать сидела за столом, подперев рукой подбородок, и строго смотрела на меня. Кухня была холодной, как будто пропитанной одиночеством и разочарованием. Слабый электрический свет дрожал, создавая мрачную картину. Но на все это мне было глубоко плевать. Меня все еще разрывала непонятная колючая злость. Я подошел и кинул смятый блистер на стол перед матерью. Та вздрогнула, и по кухне пролетел звук удара. Комок, остановившийся прямиком у рук, тоже задрожал, вторя маленькой лампочке. — Я не буду больше их пить, — четко и резко проговорил я, меня совершенно не волновало то, что я могу не успеть в школу, меня не волновало, что скорее всего сейчас разразится скандал. Я устал, устал от того, что происходит со мной, от всех этих ужасов, преследующих меня, но больше всего я устал от непонимания. Единственный человек, в котором я чувствовал хоть какую-то крупицу поддержки, был где-то там, в лесу, возможно, уже мертвый. Злые слезы начали душить меня, но я не разрешал себе заплакать. Нельзя, нервы, пожалуйста, не сейчас. — Как ты не будешь это пить? Ты сам сказал, что тебе опять эта вся ересь видится, — в голосе матери звучали холод и раздражение. А ветер, поднявшийся за окном, нагонял атмосферу напряженности и страха. Противно завывая между щелей, он нес предостережение чего-то плохого. — Да потому что они нихуя не помогают! Я продолжаю видеть эти странные видения! Я не могу больше, смысл пить эту херь, если толку ноль? — Я перешел на крик, у меня не было сил решать проблемы по-другому. Мне все надоело. Хочется простого человеческого спокойствия и понимания. Но что-то давало мне понять, что вряд ли этой мечте суждено сбыться. — Перестань материться. Ты, мелкий иждивенец, сначала капаешь на мозги нам своими сказками, а когда мы тебе, такие плохие родители, пытаемся помочь, так ты отказываешься и еще и обвиняешь нас во всех грехах. — Дыхание резко прихватило, я ждал всего — криков, битья посуды, ударов — но не такого холода и пустоты. Что-то чужое было в этих словах, что-то совершенно неправильное. — Знаешь, я устала от тебя. Тогда, восемнадцать лет назад, я послушала твоего отца и вышла из кабинета врача так и не свершив задуманное. Подумала, что так действительно будет правильно, но сейчас я понимаю, что совершила самую большую ошибку в своей жизни. Знаешь какую? Я родила тебя. Вы с отцом испортили мне жизнь, из-за вас я сижу среди этого чертового леса в богом забытом месте, а могла жить по-другому. И я жалею, что тогда сдалась под напором просьб и заверений, что растила тебя. А ты словно чувствовал, что я тебя не люблю, давил на жалость, придумывал болезни. Я устала слушать твои сказки, я сыта ими по горло. Хватит. Строить. Из. Себя. Несчастного. Грудь сдавила боль, и я вырвался из кухни, ударяясь о проходы и оставив такого чужого? мне человека. На бегу схватив вещи, я выскочил на улицу. Холод сковал меня, стараясь забрать все чувства и эмоции, охладить огонь, сжигающий меня изнутри. А лес, наблюдающий свысока, вздохнул словно сочувственно, всколыхнув сухими руками, качающимися на сильном ветру. Я ринулся в лес, видя в нем такое нужное мне сейчас утешение и спокойствие, но был остановлен крепкой рукой. — Антон, садись в машину, ты опаздываешь, — меня силой впихнули в машину, хлопнув напоследок старой железной дверью отцовского джипчика. Машинально пристегнувшись, я уставился на деревья. Те молчаливыми стражниками качались, тянули ветви, будто хотели обнять, защитить. Они танцевали в замысловатом танце, гонимые ветром, словно музыкой. Белые шубы поблескивали, тонкие станы причудливо склонялись. И я, убаюканный их поддержкой и сказочной красотой, которую писало мое воображение, заснул, прислонившись лбом к холодному стеклу двери. Темнота мягким кольцом опутала меня, даруя такие необходимые отдых и расслабление. — Антон, мы приехали, вылезай. Антон! — голос отца слышался словно через толщу воды. Мне так не хотелось вылезать из этого небольшого уюта в моей голове, теплоты, хоть какого-то пристанища радости. Но требовательная рука, трясущая меня за плечо, все же заставила меня открыть глаза. Вздохнув, подобрался и развеял последние капли наваждения. Я коротко и сухо попрощался с отцом, вылез из машины, на автомате идя к зданию школы. Учиться не было ни сил, ни желания. Хотелось лечь в снег, закопаться и больше не думать ни о словах матери, ни о боли, пульсирующей внутри. Посмотрев на дверь школы, я вздохнул, искренне молясь и прося о том, чтобы ничего не произошло больше. Больше я не выдержу. Раздевшись, я намеревался уже пойти наверх к классу, но тут меня остановила «сухостой». Снова придержав рукой за плечо. Что-то всем хочется меня удерживать за плечи. Я обернулся и всмотрелся в ее силуэт. Сегодня она почему-то была бледнее и худее обычного, но подумать об этом мне тоже не дали. — Антон, пройдем, тебя ждут, — сказала она и, не дождавшись хоть какого-то моего ответа или встречного вопроса, потащила меня в ближайший кабинет на первом этаже. Мне стало не по себе, внутри нечто уверенно твердило мне о том, что что-то будет, что-то неприятное, липкое. Интуиция била тревогу, звоня в колокола паники и разума. Я понимал, что ничего хорошего этот поход не сулит. Но сделать ничего не мог. Затолкав меня в кабинет и закрыв дверь, «Сухостой» подвела меня к уже знакомым милиционерам. Сердце забилось, а рука мягко сжала лежащие в кармане очки. Что же из этого выйдет? — Здравствуйте, Антон, — начал капитан Журавлев. — Как вы понимаете, мы здесь не просто так. Вы должны еще раз нам все рассказать. Я думаю, вы догадываетесь, что главным подозреваемым в этом деле пока что являетесь вы, так как описанные вами свидетели попросту не существуют. Мы делали запросы в соседние районы, но ответ нулевой. Либо вы нам врете, либо магическим образом свидетели избежали внесение в систему. — То есть вы считаете, что я убил их двоих? А вы не думали, что они могли быть не местными? Приезжими, например? — я сжал очки сильнее и понял, что про них я точно говорить не буду. Смысла нет, да еще и хуже сделать могу. — И вас совершенно не волнует, что дети и до этого пропадали? Вам так лень искать, что вы беретесь за самую простую теорию? — По телу снова прокатилась волна раздражения. Меня взбесило то, что я снова и снова во всем виноват. Хоть умом я и понимал, что ситуация неоднозначная, но мне надоело быть козлом отпущения. Я ненужный ребенок, я убийца, я то, я се, я пятое, десятое. Хоть об стену бейся от безысходности. Кто мне поверит? Правильно, никто. — Поймите, вы видели их последними. И мы считаем, что вы — убийца, и, как вы и сказали, приезжие за последнее время только ваша семья, — по-звериному оскалился второй милиционер. Во рту пересохло от страха. — Но он же еще ребенок, как он мог? — тихо возмутилась учительница, заламывая сухие тонкие пальцы. Мне вдруг показалось, что они сейчас сломаются, переломятся как веточки. Но нет. Перестав заламывать пальцы, она подхватила край кофты и стала мучить уже его. — Ему восемнадцать, да и вообще, как мы выяснили, он всегда был психически неустойчивым, таким не место в обществе, они опасны для него, — прошипел ухмыляющийся милиционер, на что Дмитрий нахмурился и зло посмотрел на него. Я выпал. Здесь все не так, здесь все неправильно. Там в городе все было хорошо, меня считали нормальным, меня не подозревали, так что происходит сейчас, почему? Я схватился за голову, вцепившись пальцами в волосы. Мне уже было все равно, нервы сдали окончательно. Словно насмехаясь надо мной, я услышал мерный перелив такой знакомой мелодии, словно успокаивающей меня. Но это не помогло, я почувствовал, как внутри все оборвалось и появилось что-то звериное, озлобленное. — Знаете, — прорычал я, вцепившись глазами в капитана, — лучше бы я тогда с Эмилем в лесу потерялся и сдох, лучше бы меня разорвали звери. Он единственный, кто поддержал меня и понял. А вы...вы хуже животных. Вы ленивые, омерзительные твари, существующие ради денег! — Внутри что-то клокотало, билось. И я сорвался с места и вылетел из кабинета. Захватив на бегу куртку, я выпрыгнул из школы. Они не догонят. Не смогут. Единственной моей целью был лес, такой спокойный, густой, расползающийся по огромной территории. Там легко заблудиться, там легко умереть. Там слишком сложно найти кого-то. Сзади слышались окрики милиционеров и учителя, но мне было плевать. Я лишь припустил сильнее, они меня не поймают и не схватят. Я не дамся в их мерзкие потные ладони просто так. До кромки леса я добрался быстро, словно в несколько прыжков, и вступил в этот странный, прежде чуждый мир. Меня сразу же пропустили густые деревья, расступившись передо мной и открывая вид на красивую заснеженную тайгу, укутанную землю в сугробы и редкие колючки кустарника. Где-то вдалеке я еще слышал голоса милиционеров и, недолго думая, припустил в глубь леса. Злость и раздражение подгоняли меня, заставляя все глубже и глубже убегать в уже темнеющий лес. Темные косматые великаны укрывали меня от лишних глаз, делая меня в их тени почти незаметным. Они шумели напряженно, словно переживая, волнуясь. Но мне было все равно на это тревожное завывание ветвей, меня обуяла обида и ненависть, сжигающая меня изнутри. Сколько пробежал, я не знаю. Я потерял счет времени, петляя между стволами разодетых сосен и елей. Словно заяц я пытался запутать следы, чтобы меня не поймали, не нашли. Когда же небо начало темнеть, я устало свалился под очередное, пушистое дерево в белой шубе. Во мне не осталось ни сил, ни эмоций, только вязкая и холодная пустота и маленькие хрупкие бабочки ненависти, будто бьющиеся о стекло где-то внутри груди в ритм с ударами сердца. Я огляделся. Вокруг был лишь темный и загадочный лес, повторяющийся метр за метром своими стражниками-близнецами. Тайга раздраженно шумела, стряхивая снег, она словно подбоченилась, ощетинилась, вздыбив острые колючки шерсти. Но я на это лишь вздохнул и прислонился к шершавому, но такому теплому и словно пульсирующему стволу небольшой сосенки. И постепенно усиливающееся ворчание раздраженного леса начало меня усыплять. Тяжелые веки опустились, и холод, покалывающий и пощипывающий мое тело, уволок меня в темноту. Одинокую и успокаивающую. Где-то на грани сна и яви я вдруг понял, что лес давно стал моей панацеей.***
Вечером, в холоде
В маленькой комнате
В этом злом городе
Я тону в омуте
Я проснулся от дрожи во всем теле, мокрая насквозь одежда прибивала меня к земле своей тяжестью и жесткостью, не давая подняться. Все было словно в тумане, в таком тягучем, вязком киселе. Изо рта клубился пар, поднимаясь высоко в небо, словно одинокая птица, и там исчезая в тени черных туч. Постепенно собравшись, я с трудом поднял и согнул в колене сначала одну ногу, затем вторую. Невысокая пушистая сосенка, у которой я лежал, тревожно шелестела иголками. Я чувствовал, как руки онемели, они не слушались совсем. В голове вдруг вспомнился голос матери из детства, который говорил: «нельзя брать снег и лед голыми руками, отморозишь — и они отвалятся». Сейчас именно это и происходило, я отморозил все и причем очень сильно. Осторожно я повернулся на бок, но сил подняться на ноги у меня не было. Я почувствовал щекой, как снег подо мной сначала растаял, а после — замерз, корочкой обхватив кожу, потому что тепла моего тела не хватало для того, чтобы растопить его полностью. Я зарылся рукой в снег, и замерзшую конечность вдруг прострелила дикая боль, и я не то заскулил, не то захрипел. Ветер подхватил мой крик и разнес по округе, ударяя его о крепкие стволы деревьев, будто звал на помощь, но кто придет? Я ведь ненужный никому человек, я убийца и псих по мнению общества. Да и не хотелось, чтобы милиционеры увидели меня таким. Мне не хотелось снова видеть их лица. Что-то вдруг толкнуло меня, и я, стиснув всю волю в кулак, поднялся с земли. Медленными шаркающими шагами я шел, через силу передвигая деревянные конечности, в поисках тепла и укрытия, но меня окружал лишь темный и могучий лес, с угрожающими ветвями рослых сосен и елей, шуршащих и шепчущихся между собой, и густая пустота. Здесь тихо и спокойно, будто отключили все звуки, и я брел, сгорбившись, не зная куда. Вялость и апатия кричали в голове, что я должен остановиться и идти дальше нет смысла. Усталость предлагала воспользоваться их советами и лечь прямо в снег, ведь он такой пушистый и мягкий, такой же, как одеяло в моей комнате. И только остатки разума пытались привести меня в чувства, настаивали, что нужно идти, иначе я останусь здесь навсегда, под каким-нибудь промерзшим кустом, став очередным сугробом. Ноги в мокрых ботинках путались и заплетались, я почти падал, но в последний момент успевал ухватится за какую-нибудь ветку, услужливо подставленную лесом, будто оказывающим свою помощь. Брел и брел по этому бескрайнему одинаковому лесу, температура воздуха, казалось, падала все ниже и ниже, вторя заходящему солнцу, словно тепло убегало за ним. Неожиданно я почувствовал прилив жара** по всему телу, вместе с этим меня одолел безумный зуд и чесотка, складывалось ощущение, что кто-то лижет мою кожу чем-то обжигающе горячим. Я начал снимать одежду, сначала скинул с себя одну варежку и бросил куда-то в сторону, затем вторую, и наконец-то смог почесать ладони. Так приятно, но прилив тепла не прекращался, а наоборот, усиливался, растекаясь по всему телу. Я снял с себя шапку и запустил холодные почти негнущиеся пальцы в волосы и почесал голову. Определенно, это лучшее, что я чувствовал за последнее время, сейчас в таком кайфе даже поднявшийся ветер, будто убирающий мои руки от головы, был мне не страшен. Я принялся расстегивать опухшими, почти не двигающимися пальцами молнию на куртке. Грудь пекло так сильно, что я хотел лечь на снег и растопить ей все вокруг, лишь бы все прекратилось, лишь бы огонь внутри потух. Но неожиданно я заметил, как вдалеке трепетал бледно-оранжевый светлячок, который с каждым шагом становился все больше и больше. Почуяв какую-то странную надежду, я с новыми силами направился в его сторону, отвлекшись от жара в груди. С каждым маленьким шагом огонь становился все ближе и ближе, и я смог даже услышать голоса. Сейчас мне было плевать, кому они принадлежат, я чувствовал лишь тепло, исходившее от пламени костра. Я побрел к нему и поднес руки к спасительному теплу, почти упав в него лицом, но чьи-то крепкие руки удержали меня и поставили на место. — Да ему совсем плохо, — заговорил знакомый голос удерживающего меня за плечи. Я медленно повернул голову и увидел серую звериную морду с ярко-желтыми, как два лунных блюдца, глазами. Они оценивающе смотрели на меня, цепко ловя все мельчайшие движения. — Ты почему пришел сюда? Разве уже пора? — спросила у меня волчья пасть, но я не знал, что ответить, в голове была сплошная пустота. Поэтому я стоял и слушал, как потрескивал костер, лаская теплом и болью мое тело. — А ты уверен, что он может говорить? — насмешливо спросила с другого конца костра маска совы, разглядывая меня своими огромными глазами, и я узнал этот классический костюм в ублюдскую белую полоску. — Конечно, говорит, — весело улыбаясь, ответил ему чуть рычащий голос, и я готов поставить свои остатки разума, что я его тоже уже где-то слышал. Причем слышал совсем недавно. Повернув голову в ту сторону, я попытался рассмотреть этого человека, зверя, или кто он там, но увидел лишь только рысью шубку и темные глаза оскаленной образины, она словно улыбалась мне, и в сердце что-то прострелило, забилось. — Может, он онемел просто? Давайте кинем его в костер и делов-то? — басом прорычали с другой стороны и заревели громким смехом, смотря своими черными глазами-бусинками, а из мохнатой медвежьей пасти почти вывалился темно-сиреневый язык. Медведь был огромен. Высокий, грузный силуэт, опушенный густым мехом, вселял поистине животный страх. — Ты совсем сдурел? Тооша просто немного замерз, вот и не соображает ничего, — мелодично и хитро произнесла лисичка, закружившись вокруг себя и взмахивая пушистым хвостом. Ее такая знакомая рыжая шубка отливала каким-то необычайным светом, языки пламени играли с ней, делая зрелище просто фантастическим. — Да какая разница? Нормальный он или нет, замерз он или нет? Если он в лесу, значит, время пришло и так надо, а если надо, то надо, — произносит немного лениво кто-то еще, и это оказывается личина Росомахи. Небольшой, крупный силуэт, облаченный в темную шубу, почти не различимую в сумерках. В лесу. Человек в маске Росомахи. Ночью. Кому скажи — не поверят. Кажется, я реально умер где-то в лесу и вижу этот зоопарк в наказание. Это что, мой личный ад из говорящих зверюшек? Я не удержался и прыснул от смеха. — Нет. Ему еще р-рано, его вр-ремя еще не пр-ришло. Он еще не готов, только не сейчас, — сказал Ворон, осматривая меня оценивающим взглядом с ног до головы. Мне стало неуютно. Его черный, острый клюв тоже горел огнем. Красиво. — Его нужно согр-реть, он не должен умер-реть сейчас. Он нам нужен. — Я помогу ему, — вызывалась Рысь, — моя шуба теплая, он согреется в два счета, — благодушно сказал он и в миг оказался рядом со мной, прижимая меня к себе и обнимая. Я обмяк в его руках, зарывшись в его короткий пятнистый мех руками, пытаясь найти хоть толику тепла. Но вдруг со стороны послышалось утробное рычание. На это меня лишь сильнее прижали, окутав мягкой шерстью, пахнущей густым лесом. — Ему нужно домой, — заметила Лисичка, поглаживая меня по волосам и за ухом, отчего я полностью расплавился, подобно снегу весной.
Спросишь: "Что не так?" Силы соберу в кулак И закрыв глаза, уйду во мрак Вечером, в холоде В маленькой комнате В этом злом городе Я тону в омуте
Голова пуста и забита мыслями одновременно, я ничего не понимал, но только чувствовал такой знакомый запах и вкусный от шерсти зверей и приятные поглаживания по спине. Они молчаливыми охранниками стояли вокруг потрескивающего костра, он словно гипнотизировал, отражаясь своим танцем на блестящих шубах. Успокоившись, я решил, что уже согрелся. И в момент, когда хотел уже было отстраниться от своего неожиданного спасителя, я почувствовал, что начал проваливаться в обморок, утопая в черной бездне, но такой приятной, жаркой. Звук костра постепенно стих, оставив после себя пустое ничего. — Вы знаете, что делать. Он нам нужен, но не сейчас, — прокаркал нахохлившийся ворон, сидевший на груде камней, будто на троне.***
— Антооооон! — громкие крики будоражили спокойный и сонный лес, но тот словно и не думал сердиться, уступая дорогу нескольким силуэтам, упорно пробирающимся сквозь колючки веток, утопая по колено в чистом и пушистом снегу. — Да господи, где этот несносный? Не хватало, чтобы и он потерялся, и так люди пропадают, — раздраженно заявил силуэт покрупнее, поправляя постоянно спадающую лямку некрупного рюкзака. — Я боюсь, мы его вообще не найдем, — шепотом сказал второй, стараясь сделать так, чтобы их третий спутник не услышал его. Его собеседник на это лишь сокрушенно цыкнул. Три фигуры все шли и шли, бороздя бескрайнее море деревьев. Гробовая тишина была их верным спутником. Они плутали, но не сдавались в своих поисках. Тайга же молчала и словно замерла, изредка лишь вскрикивая испуганной птицей или эхом отзываясь на громкие крики людей, разнося их дальше по своим владениям. Когда же сумрак начал охватывать деревья, проглатывая их в свою спокойную темноту. Где-то вдали замельтешило что-то темное, так похожее на человека. — Это он! Это точно он, Антооон! — судорожно прокричал третий силуэт и рванул. Добежав, он увидел тело, укутавшееся в куртку и облокотившееся о небольшую, пушистую сосенку, тревожно перебирающую веточками. Она небольшим тельцем укрывала лежачего человека, что пригрел голову у нее на груди. — Господи, у вас есть что-то теплое? — нервно спросил мужчина, начиная суетливо оглядывать юношу и пытаясь растереть его замерзшие конечности. Парень словно спал, на его лице отображалась безмятежность и спокойствие. Словно ничего его не волновало, и он вот-вот проснется. — Не волнуйтесь вы так, все будет хорошо, главное, что мы нашли его, — проговорил силуэт, доставая из рюкзака заранее приготовленный плед. Он опустился перед телом, аккуратно замотав его в ткань и передав в руки переживающего мужчины. Стало уже совсем темно, и пронизывающий холод так и покусывал оголенные участки тела. — Вам придется донести сына до машины. Вы знаете, что делать при обморожении? — и получив утвердительный кивок от родителя, продолжил: — Хорошо, тогда мы отвозим его к вам домой, а вы постарайтесь там его выходить. Если что, попробуйте позвонить в скорую, приехать вряд ли приедут, но хоть советом помогут. А парень молодой, выкарабкается. И фигуры удалились от небольшого деревца, качающегося на тонком тельце и словно махавшем на прощание. Лес тоже зашумел, смыкая за спинами людей ветки, словно навсегда закрывая дорогу обратно к этому месту. Тайга засыпала, укутавшись темным одеялом ночи.***
Я проснулся и сквозь боль в глазах увидел очертания своей комнаты, но в сознании я пробыл недолго, снова падая в мучения. Мое тело горело, мне было больно, жарко, хотелось пить. Я то выныривал из бреда, то снова окунался в бешено проносящиеся странные картинки. Я ворочался, ощущая, что меня бьет озноб. Ночь была тяжелой. Метаясь по кровати, я безумно хотел, чтобы все кончилось, мне так хотелось спокойствия, чтобы все прошло, я умолял всех, прося уснуть, крепко. Но это не помогало. Неожиданно я словно сквозь вату услышал скрип окна и почувствовал, как в комнату залетело что-то крупное, тяжелое. Вдруг острые когти вонзились в тело рядом с шеей, я уже подумал, что снова повторится тот кошмар, но, на удивление, душить не стали, а, наоборот, немного потоптались грузным телом и пощекотали мягкими перьями, усаживаясь на грудь. Дышать стало легче. Успокоившись, я почувствовал резкий удар по лбу, острый, словно в череп вонзился клюв. Темнота легко и быстро окружила меня, мне вдруг стало так хорошо, будто бы больше не было жара, ноющего тела. Будто не было больше ничего, только теплая успокаивающая темнота, в которую я и проваливался.