×××
Кафе напротив парка только открывается, когда они заходят, поэтому на кухне стоит оживленный гул, пахнет кофейными зернами и чем-то сладким, а в тепло, принявшее их с распростёртыми объятьями, хочется кутаться. Алина оглядывается на Грима, сидящего у входа, и переводит вопросительный взгляд на Александра. — Разве сюда пускают собак? — Грима — да. Он в целом воспитанный и не шумный, если рядом нет Уллы. Их привязанность друг к другу слишком громкая, — Александр снимает утеплённый синий жилет, вешает его на крючок и приказывает собаке. — Сиди тут. Не успевает Алина стянуть свою жилетку, как Александр тянет её вниз, помогая, как если бы это было пальто. Она благодарно улыбается, надеясь, что он не заметил, как дрогнули руки. — Почему с ним гуляешь ты? — Улла занята, — уклончиво отвечает Морозов, по-джентльменски отодвигая её стул. Сделав заказ, Алина старательно избегает долгих зрительных контактов, делая вид, что заинтересована в изучении интерьера больше, чем в своём спутнике, хотя бывала здесь и знала почти все детали наизусть. Морозов держит одну руку на столе, иногда барабаня пальцами по поверхности, а вторую на коленке и играет в ту же игру, что и она. Подыгрывает, точнее. Уж он-то знает как заговорить, с какой стороны подступиться, но почему-то не делает этого. Неужели его кто-то предупредил или он сам увидел в ней угрозу? Смешно, конечно, но мысль о том, что она могла если не быть, то казаться таковой, придавала уверенности. — У тебя разноцветные веснушки. Алина недоуменно воззрился на него. — Ты рисуешь? — спрашивает Александр. — Я должен был догадаться ещё в галерее. Вот почему ты показалась мне такой органичной. Пальцы взлетают к щекам, и слова, сказанные им, наконец-то обретают смысл. Идиотка. Утром, едва разлепив глаза, она умылась холодной водой и ушла на пробежку, боясь, что опоздает. Не глянула толком в зеркало, а краска после рисования накануне осталась на лице акриловыми пятнами разных размеров, разбросанных в хаотичном порядке, которые и не смыть без должного упорства. — Веснушки — поцелуи солнца, а это последствия моей неаккуратности, — фыркает Алина, собираясь воспользоваться уборной и перестать слыть такой недотёпой, а ещё ей требуется время на передышку, чтобы унять желание воткнуть вилку ему в руку. Разве монстры не должны быть монстрами во всём? Как же это облегчило ей дело. — Дай мне минутку. — Нет нужды их стирать. Они тоже органичны. — Ты издеваешься надо мной? — Нисколько. Позволишь узнать свой номер телефона? — звучит он серьёзно, не оставляя надежды, что шутит, и Алина остаётся сидеть, прикипевшая к стулу, на всякий случай сжав пальцы под столом посильнее, чтобы удержать их от лишних поползновений в сторону острых предметов, чьё отсутствие ощущается ещё острее. — Зачем это? — Чтобы связаться с тобой после. Полагаю, со встречами с намёком на падение в парке нужно заканчивать? Старкова хмыкает, доставая телефон. Когда с обменом номерами, сытным завтраком и парой фраз покончено, они расстаются на доброжелательной ноте, а Алина влетает в вагон метро и прислоняется к холодной металлической стенке, телефон пищит уведомлением — это приходит сообщение. Если веснушки — поцелуи солнца, то синяки под глазами — поцелуи луны? 8:23 Она хмурится, ловя в отражении своё лицо, раскрасневшееся из-за температуры и нелепости собственной шутки, и закушенную губу. Запрет на улыбки, вызванные Дарклингом, смехотворен по определению, но мысленно Старкова на нём настаивает, печатая ответ.Нет, не поцелуи. Пинки. 8:23
Мне нравится твоя несгибаемая оптимистичность. Адрес, время и место скину позже. Иван заедет за тобой. 8:24 Улыбка не трогает её губ.×××
Агрессивно молотя по груше и чередуя удары ногами и руками, Алина думает лишь об одном — о желанном опустошении. Почему мысли такие оглушительна? Они и визжат, и кричат, и пищат. Словом, концентрируют внимание на себе, что в её ситуации вполне может обернуться неприятностями. Почему, чёрт возьми, голову нельзя сдать на пару дней в аренду кому-то, кому не хватает шума, или отключить себя от питания, как какую-то машину? — Полегче, ты чего такая дикая сегодня? — Тамара снимает перчатки, поглядывая на Алину, пьющую воду. Пот стекает по ним ручьями, а мышцы приятно ноют. — Завтрак с Дарклингом не задался или, напротив, был очень мил? — Всё в порядке. — Многообещающее начало. Минутку, — звонит телефон и Тамара, отбросив перчатки, отвечает. — Да, дорогая, — улыбка мимолетная, но тёплая, адресованая звонившей, скрывается в уголке губ. — Нет, я ещё не нашла квартиру, но занимаюсь этим в перерывах. Нет, я не хочу слышать его храп, а он храпит хуже медведя. Не беспокойся. Как только найду лучший вариант, скину фотки. Целую. — Извини, но я услышала, ты квартиру ищешь? Я ищу соседку, поэтому если тебя интересно это предложение, могу вечером устроить экскурсию. — Ты уверена? — хмурится Батар, садясь на край ринга. — Ты выглядишь так, — подмечает Алина, садясь рядом и свешивая ноги, — словно намерена меня отговорить. Почему нет? — Что ж, — с заминкой задумчиво мычит Тамара, — посмотрим, до вечера ещё уйма времени. Поднимай задницу. Сегодня приедет Макхи. — Я только села, — жалобно стонет Старкова, улёгшись на спину. Она чувствует себя в тонусе, но даже в таком состоянии нужны длительные передышки, а не скромные паузы. — Зачем Макхи приедет? — Посмотреть на тебя в деле. Входи в обычный темп. Ты ещё не выдохлась, раз хватает сил давить на жалость. — Злыдня, — шутливо кричит Алина в спину ухмыляющейся девушке, но внутренне напрягается. Визит Макхи не сулит ничего хорошего.×××
Минуты превращаются в часы, тянущиеся по ощущениям вечность. Её испытывают физически и морально, проверяют на прочность, словно она — кусок глины, мокрый, оттого пластичный, поддающийся чужому давлению и принимающий форму, которой желает гончар. Алина терпит всё, про себя повторяя два слова, становящиеся заповедью: «Ради Мала». Это всё ради него и возмездия. Ради него. Тамара не комментирует, скрестив руки на груди, но перед боем ободряюще сжимает плечо. Остальные Крайты мигом сбегаются поглазеть, перемыть ей косточки, увидеть, как Макхи одержит над ней верх и снова вдавит в грязь. Если бы Хорёк был здесь, то скалился пуще остальных, она готова дать руку на отсечение, но сейчас рвано дышит. Схватка затягивается, и Табан, вероятно, решает взять её измором, измотав до такой степени, что налитыми свинцом конечностями не получится даже пошевелить. И, что ж, у неё вполне может это получится. Макхи в бою — воплощение дисциплины и искусства. Отточенные, сокрушительные движения, грация, зачаровывающая взгляды, стратегия и невозмутимость. Как в игре в покер. У неё сотни козырей в рукаве, которые она медленно, но верно разыгрывает друг за другом. Алина восхищается, уходя от очередного удара в горло и автоматически ставя блок у виска. Макхи одобряюще улыбается. — Маленький феникс только учится летать? Наноси удар. Попытайся закончить бой, это не танцы. Толпа смиренно наблюдает, вызывая раздражительный зуд, но не решается выдать себя звуком. Удар за ударом, захват, выпад, ещё и ещё, обманный маневр, стремительный поворот. Это не танцы, но с виду — да — с виду это песня, поющая в костях, в крови и мышцах, это виртуозные па и кружащийся в вихре красок внешний мир. Когда голова Макхи слегка дёргается назад, у Алины чуть не подкашиваются коленки. Прищуренный взгляд наставницы, яростный и горящий отсветами внутреннего огня, пригвождают к полу. — Простите… — тяжело дыша, протягивает Старкова. — Не раскидывайся извинениями, не теряй времени и никогда не позволяй себе отвлечься. Удар в живот опрокидывает и её, и мир. Кожа горит, а боль кусает до крика, застрявшего в горле. Она захлёбывается глотком воздуха и, морщась, подтягивается на руках. Макхи приближается скользящими шагами, поступью кошки. Нет, ястреба, парящего над увечным и дефектным птенцом. Над добычей. Жертвой. Нет, жертвой ни чужих амбиций, ни чужих синдромов бога, она не будет. Больше нет. Крайний обманный маневр. Алина ловит руки и шею женщины в захват, из которого непросто выбраться (Тамара проделывала это на протяжении трёх недель почти ежедневно), получив удар по рёбрам, загремевшим сродни костям в мешке, и бьёт коленом в висок. В пол силы, но это срабатывает: Макхи падает. Это опасно, чересчур жестоко, но другого выхода у Алины нет. Жгучий пот заливает глаза, сердце колотится, как полоумное. Тамара закусывает губу, награждая мимолетной улыбкой. Довольной, дразняще довольной. Как учитель — ученика. Макхи сжимает пальцы до белизны, но улыбается. Однако улыбка не достигает её глаз, те холодны и жестоки. — Неплохо, маленький феникс. Идём дальше.×××
Кованое железо больно впивается в висок и никак не желает становиться удобным. Приближаются сумерки, поэтому свет, ранее льющийся из окна сплошным потоком, медленно угасает. Наручные часы показывают половину седьмого. Чем ближе крадётся зима, тем быстрее темнеет. Алина хочет спать — глаза наливаются предательской слабостью и неминуемо закрываются веки. Жени всё нет, зато её соседи то и дело тревожат ждущую Старкову шорохом шагов, расспросами, с претензией, а не бездомная ли она и как попала в подъезд. Спустя ещё час тело уже не подчиняется, оно сковывает конечности ломотой из-за неудобного полулежачего положения, как на первом этаже раздаётся мелодичный голос Жени, с кем-то перекидывающейся парой любезностей. Растерев глаза и помассировав виски, желая унять напряжение, Алина поднимается на ноги. Женя в этот же момент оказывается у подножия лестницы и сдержанно вздыхает одно-единственное: — Живая. — И невредимая, — подтверждает Алина. — Извини меня. Сафина растягивает губы в намёке на слабую улыбку, забирается на этаж и крепко прижимает к себе. Дышит едва-едва, как и сама Старкова, тронутая внезапной, нежданной и незаслуженной близостью. Женя открывает дверь и приглашает подругу внутрь, но ни снимать верхнюю одежду, ни включать свет в прихожей, наполненной ароматом цветов, не спешит. Замирает в молчании и ожидании. — С чем именно ты помогаешь Макхи? Это ведь обязательно сделка. По-другому такие не работают. Что ты пообещала ей взамен? — Какая разница? Ничего особенного. — Ответь мне честно, Алина. Пожалуйста. — И ты тут же захочешь меня отговорить. — Я боюсь, что это сломает тебя, как ты этого не поймёшь? Ты уже убила кого-то? Алина с трудом сглатывает, вспомнив, как холодный пот скользнул по виску, когда она наставила пистолет на живого человека. Стальной голос Макхи. Приказы. Давление. Грохот крови в ушах. Курок под пальцем. Тяжесть оружия в руке. Проклятия в собственный адрес. Снова приказы и снова колебания. Она не сомкнет глаз ещё долго. — Зря я пришла. Береги себя, Женя. И бросается вниз в поисках воздуха, которого катастрофически не хватает. Как и после тренировок с Макхи Табан, потому что Алина дрогнула и не смогла завершить проверку.×××
Единственная мысль, стучащая в голове, поскорее лечь спать, даже принятие душа откладывается до утра — настолько нестерпимо принять горизонтальное положение и закрыть глаза, впрочем они справляются и так. Однако не успевает Алина прошмыгнуть к двери, как тень девушки, прежде бесшумно сидящей и, вероятно, заснувшей, дёргается следом. Она вскидывает руку прежде, чем это осознает, хватает чужое запястье и выкручивает так, чтобы занять положение с преимуществами, а затем прижимает кинжал, всегда лежащий под рукой, к горлу девушки. — Кто тебя подослал? Отвечай! Незнакомка вскрикивает ото всего разом — от неожиданности, боли и испуга. Лицо искажает гримаса недоумения. От неё пахнет изысканными духами, в свете фонарей блестит ухоженная кожа. И, наконец, она сдавленно сипит: — Алина, это Эри. Мне больно. На миг опешив, Старкова одёргивает руку и прячет кинжал, чуть не поразивший вторую из семейства Табан. На улице никого, кроме них. Стоит тишина. Табан неверяще терет горло, руки её бьёт мелкая дрожь, а губы, как она не старается, дёргаются так, что складывается впечатление: ещё миг — и она заплачет. — Ты идиотка? Я могла прирезать тебя. Никогда не приближайся, не окрикнув. — Прости, я… — на удивление, голос Эри звучит стойко и спокойно, из-за чего Алину колит зависть — её при шквале эмоций жалко провисает, — я хотела поговорить. — О чём? У нас тем-то общих для общения не найдётся. Доброй ночи, Эри. — Почему ты так зла на меня?! — не сдержанно вскрикивает Табан. В ушах звенит от раздражения. Алина прикрывает глаза, делает вдох-выдох от мысли, что так просто от нежеланной собеседницы отделаться не получится. Всё тело связывает узлом. — Что ты хочешь от меня? — Просто поговорить. — Говори. В дом не приглашаю. Эри возмущённо вздыхает, но быстро берет себя в руки, поправив волосы и шарф. — Мал говорил, что ты хорошая. Его имя в устах Эри режет не только по слуху, но и по сердцу, порядком уставшему истекать кровью. И тон, и слова до глупого смешно звучат. По-детски совсем. — Ты не знала, да? — сочувствующе поджимает губы Эри. — О нас с ним. Мы были помолвлены. Если бы раскаты грома разверзли небеса, то они без труда бы нашли идеальную цель для попадания. Её. Алину. — Он хотел тебе сказать. — Но не сказал, — сжав челюсти, выдавливает из себя Старкова. — Он застал тебя с… Николаем, кажется. Мальен услышал, как ты его отвергла и почему… из-за кого. Он не решился сказать тебе всё в лоб. Ты ведь была в него влюблена. «Я любила его». Алина ненавидит себя и весь мир в ту же секунду, когда с губ золотой девочки срываются последние слова. Эри знала всё. Эри-без-году-три-месяца-невеста-Мала. Алина не владела и долей этой информации. Горло сдавливает ком обиды и невыплаканных слёз. Мал застал их с Николаем на их съёмной квартире, когда тот её поцеловал, а Алина весьма вовремя сказала «нет». — Из-за Оретцева? — Да. И Оретцев испугался, как мальчишка. Испугался, подумать только, растоптать её сердце вдребезги. Он хотел как лучше, но получилось как всегда. Мал хотел преподнести вести об их с Эри помолвке в уместной ситуации в правильное время. Он даже не догадывался об алининых определенных чувствах к нему. — Алина, если понадобится помощь… — Не понадобится. Справлюсь сама. — Я бы хотела побыть в его комнате, — умоляюще просит Эри. — Хотя бы чуть-чуть. Ты не одна оплакиваешь его. Мне не хватает Мала. Я… — В другой раз. Захлопнув дверь, Алина зажимает рот рукой и тихо плачет. Это причиняет нескончаемую боль. Всё это. Смерть друга, расследование, игры с Дарклингом, разговор с Эри, конфликты с Женей. Кто знает, насколько её ещё хватит. И хватит ли вообще?