***
Мисс Грейнджер, Как правило, я не стала бы отвечать на обращение с такими двусмысленными деталями и отсутствием доказательной базы, но ваш статус «Ярчайшей ведьмы своего времени» наводит меня на мысль, что было бы глупо не выслушать вас. Кроме того, любой, кто располагает Министром магии, безусловно, способен навести шороху в этом деле. Я доверяю вам, Гермиона Грейнджер. Как насчёт среды в полдень? И я согласна. Драко лучше оставаться в неведении до поры до времени. Когда дело касается вас или его матери, его эмоции могут взять верх. Лучше действовать осторожно. До скорой встречи. Амара Гермионе приходится перечитать строчку четыре раза, прежде чем убедиться, что она не стала вдруг безграмотной. Когда дело касается вас или его матери, его эмоции могут взять верх. Она? Гермиона Грейнджер? Мысль о том, что Малфой мог говорить о ней вне работы, была для неё абсурдной. Большую часть дня он даже не мог смотреть ей в глаза, а те дни, когда смотрел, тратил на поддразнивания или споры с ней. Конечно, эмоциональный аспект, на который ссылалась Амара, был исключительно проявлением ярости и раздражения. Тем не менее, это не та часть письма, на которой ей следовало сосредоточиться. Она сразу же пишет Кингсли, интересуясь, сможет ли он выкроить для неё и Амары время в среду, поскольку это может помочь и департаменту авроров, и благополучию волшебников в целом. Она допускает, что её текст несколько драматичен, но думает, что это повысит шансы на то, что Кингсли согласится. Вскоре она получает письмо с его согласием. Она отмечает это событие второй за день бутылкой тыквенного сока, который с Хэллоуина заменил ей огненный виски. Как бы ей ни было больно признавать, что Малфой был прав, она должна была перестать так много пить. Она была на грани зависимости и, кроме того, после Хэллоуина вряд ли когда-нибудь сможет взглянуть на этот напиток. На следующее утро Гермиона приходит на работу со своим кофе и только потом обнаруживает, что Малфой не купил его сегодня. Она потягивает сладкий напиток со сливками под его осуждающим взглядом, а тем временем они начинают перестилать стены и расставлять полки на главном этаже магазина. — С Уизелом всё в порядке? — спрашивает Малфой, пока Гермиона измеряет угловой участок стены у окна. Она хмурится, не решаясь посмотреть на него и тем самым вызвать желаемую им реакцию. В его голосе слышится некое подобие обеспокоенности, пусть и незначительное, поэтому она отдаёт ему должное, а не срывается на нём. — Ты же не можешь серьёзно спрашивать об этом и быть искренним, если даже не удосужился назвать его настоящее имя. — Тогда забудь, что я спросил. Она со вздохом оборачивается, чтобы увидеть самодовольную ухмылку на его губах. — Его зовут Рон, и с ним всё хорошо, спасибо. Его выписали из Святого Мунго сегодня утром. — Значит, у меня нет причин не называть его так, если он жив и здоров, — ухмыляется Малфой. Она хмурится в ответ и опускает руку на бедро. — Ни одной причины, кроме элементарного уважения и порядочности. — Ты всё воспринимаешь в штыки, Грейнджер. Она поворачивается к нему лицом. Он выглядит так, будто снова провёл всю ночь без сна. — Рон — мой друг. Я не буду извиняться за то, что мне не кажутся смешными твои глупые прозвища. Выражение его лица мрачнеет, он закатывает глаза, смахивая прядь волос со лба. Он смотрит на неё, его глаза сужаются, когда он приходит к выводу, что она не собирается играть в его игры. — Ладно. Я рад, что с Уизли всё в порядке. Даже если я считаю его самым надоедливым гадом, когда-либо ходившим по планете — даже по сравнению с Поттером, который чуть не убил меня своим дурацким проклятием Сектумсемпра на шестом курсе. Гермиона бросает линейку и прибор для выравнивания и направляется к нему. Почему-то даже в условиях нового перемирия они всё ещё не могут не действовать друг другу на нервы. — Он поступил ужасно, но сейчас все стараются жить дальше, — говорит она, вторгаясь в его личное пространство и вынуждая его встретиться с ней взглядом. Он возмущённо смотрит на неё, явно не удивлённый тем, что она приняла его шутку так близко к сердцу. — Так правильнее. Мы оставим всё это позади — прозвища, соперничество. У нас есть дела и поважнее. — Ты такая лицемерка, Грейнджер, — хмурится Малфой, опуская дрель на металлическую лестницу рядом с собой. — Ты несёшь всю эту чушь о прощении, воздаянии и движении вперёд, а в действительности в тупике находишься ты. Это поражает её, как удар заклинанием в грудину. По блеску его глаз она понимает, что он знает, что проник в её душу, под кожу. Его глаза загораются вызовом. Он пробует свои силы, выясняя, как далеко может зайти. Она слишком упряма, чтобы не поддаться. — Да что ты вообще знаешь, Малфой? — гневно спрашивает она, сильно вдавливая палец в его грудь. Он чуть не отшатывается назад от неожиданности, но спохватывается. Затем он стремительно хватает её палец, отрывая его от грудной клетки и крепко сжимая в руке. — Умоляю, Грейнджер, я не слепой. Я был на проигравшей стороне, помнишь? Я всё это уже видел, — в его серых глазах холод и отрешённость, отчаянное желание победить в их схватке любыми средствами. — Я видел, как Тео чуть не напился до смерти после гибели родителей — в точности как ты таскаешь фляжку в кармане, словно это палочка. Я знаю, что этот магазин — не просто развлечение в свободное время из-за любви к книгам — ты можешь переделать здание, Грейнджер, но поверь мне, ты никогда не сможешь восстановить то, что потеряла из-за войны. Драко поражает каждое её слабое место, как острие стрелы центр мишени. Гермиона чувствует истину в его словах, и ранит именно правда, а не то, что он её говорит. Драко вдыхает воздух, прежде чем продолжить, его рука всё так же держит её пальцы, и он смотрит на неё таким свирепым взглядом, что она думает, что он способен расколоть её. — А те кошмары, которые тебе снятся, Грейнджер? Из-за которых тёмные пятна под глазами и бессонные ночи, после которых ты сразу приходишь в магазин? Те, что прокручиваются в твоих глазах, пока ты работаешь, и превращают тебя в ту испуганную девочку, которую я видел во время войны? Они похожи на мои, Грейнджер. Так что не стой здесь и не говори мне, что пора двигаться дальше; что я должен оставить всё позади только для того, чтобы уберечь чувства твоего жалкого друга. Ты не хуже меня знаешь, что так просто не бывает. В который раз она не может подобрать нужные слова, чтобы ответить ему. Она уверена, что он чувствует учащённый пульс по вене на запястье, видит понимание в её глазах и молчание на открытых губах. Она поражена током его прикосновений и болезненной откровенностью его обвинений. А она-то думала, что в последние несколько месяцев он практически не обращал на неё внимания. Оказывается, он замечал всё, что, как ей казалось, она умело скрывала. Внезапно он отпускает её запястье, давая ему упасть на бок. Она сдерживает слёзы, но не по его вине, а из-за собственных неудачных попыток притвориться, что она снова может быть нормальной. Она не сводит с него взгляда, её янтарные глаза противостоят его стальным, пытаясь найти хоть какой-то признак того, что он наслаждается её ничтожностью. Этого ли он хотел? Разрушить её стены, обнажить уязвимое чрево и наброситься на неё как в школе? Но когда она вглядывается, то не обнаруживает за ним ничего подобного. Ни превосходства, ни осуждения, ни злобы. Просто суровая правда, преподнесённая в той единственной форме, в какой она готова её услышать. Это пугает. Это та же уязвимость, возникающая при обнажении или при осознании того, что она неправильно ответила на тест. По её щеке катится слеза, и она хочет перестать плакать в его присутствии. Гермиона видит, как его глаза опускаются на слезу, как Драко сглатывает и пытается осмыслить её проявление слабости. Она тяжело вдыхает и предпринимает ещё один решительный, дерзкий шаг в его сторону. Теперь ей приходится вздёрнуть подбородок, чтобы взглянуть на него. Она демонстративно разводит руки в стороны, качает головой и сдаётся. — Что ж, поздравляю, Малфой. Похоже, ты меня раскусил. Настоящая Гермиона Грейнджер. Не храбрая. Не смелая. Не достаточно сильная, чтобы оставить всё позади и двигаться дальше. Прости, что разочаровала тебя. В его глазах вспыхивает огонь, а мышцы челюсти напрягаются. И прежде чем она успевает перевести дух, он накрывает её губы своими. Драко прижимается к её губам с невероятной силой, так крепко, что она чувствует стук их зубов перед тем, как ощущает болезненное прикосновение его губ, движущихся с жаждущей свирепостью и безрассудной несдержанностью. Ей требуется секунда, чтобы понять происходящее — Драко Малфой целует её и он неумолим в своём желании — и затем она целует его в ответ с той же невероятной силой, тянет и надавливает с не меньшим рвением. И ох. Это ощущение превосходит всё, что Гермиона когда-либо чувствовала. Его рука скользит вверх по её лицу к волосам, большой палец ложится на челюсть, а остальными пальцами он запутывается в её локонах и притягивает ближе. С её губ срывается стон, и если бы она не была так увлечена, то, возможно, смутилась бы. Но это производит противоположный эффект на Драко, который обхватывает другой рукой её талию и притягивает её тело к своему, а их губы остаются соединёнными в сумасшедшем обмене дыханием. Она упирается руками в его грудь, твёрдую как мрамор и острую как стекло, и их поцелуй становится ещё более глубоким, если это вообще возможно. Он на мгновение захватывает зубами её нижнюю губу, а затем проталкивает свой язык в её рот, давая возможность последовать его примеру, пока её пальцы впиваются в ткань его футболки. Его руки тёплые, и она чувствует прикосновение грубых кончиков пальцев к своей коже, когда задняя часть её футболки задирается вверх, а затем его ладони ложатся на её кожу, большой палец проводит по маленьким ямочкам, соединяющим позвоночник с бёдрами. Она могла бы разорваться от этого ощущения. Её сердце бешено колотится в груди, тело пышет жаром, раздаются короткие, отчаянные вдохи их обоих, когда они глотают воздух между поцелуями. Поцелуй непреклонный, беспорядочный, яростный, словно сама мысль о том, чтобы отстраниться, может стать самым чудовищным событием, которое когда-либо могло с ними произойти. Она понимает, как сильно изголодалась по его прикосновениям; чувствует, что наслаждение от его рук и губ, от его слабых стонов подпитывает её, насыщает. Гермиона испытывает головокружение, чувство быстротечности, онемения, и ей требуется немало времени на осознание того, что она поднялась на носочки, чтобы дотянуться до него, балансируя на резиновых подошвах своих кроссовок и прижимаясь к его груди. Она чувствует покалывание в районе пупка и жар, прокладывающий себе путь вниз, к её центру. Её ещё никто и никогда так не целовал. Он раскрывает её с каждым движением языка или кончиков пальцев. Она не уверена, можно ли считать его поцелуи благоговением или наказанием. Возможно, это одно и то же. Но, как и всё хорошее, восторг мимолётен и рано или поздно заканчивается. Когда он отстраняется, она воспринимает его потерю как фантомную боль, тупую ломоту там, где прежде были его губы и руки. Она с усилием открывает глаза, её веки тяжёлые, как после приёма успокоительного. Малфой выглядит так, будто его поразили оглушающим заклинанием: глаза расширены, волосы в беспорядке, губы ярко-красные и распухшие. Она уверена, что выглядит так же безумно, если не больше. Он стремительно пятится назад, на его лице проступает осознание, а грудь то вздымается, то опускается. Каждый из них пытается перевести дыхание, глотая воздух так, словно они были лишены его в течение многих лет. — Что… — начинает Гермиона, поднося пальцы к губам. Малфой прерывает её прежде, чем она успевает сказать что-то ещё. — Это была ошибка. Он в отчаянии проводит рукой по лицу, бормоча проклятия и увеличивая расстояние между ними. Гермиона с трудом переваривает происходящее: его бегство из магазина, слова «Это была ошибка», звон колокольчика, когда он выходит, и его отсутствие, ощущающееся дырой в стене. Всё её тело покалывает, губы болят и немеют, и она опасается, что из-за учащённого сердцебиения она может потерять сознание. Проходит несколько секунд, может быть, минут — она не уверена — прежде чем до неё доходит, что только что случилось. Малфой поцеловал её. Это был не нежный, непродолжительный поцелуй или одно прикосновение губ на прощание, а настоящий поцелуй, растянувшийся на минуты или часы. Казалось, время столь же неопределённо при поцелуе, как и под воздействием огневиски. А дальше последовали его слова после поцелуя. Это была ошибка. Конечно, он был прав. Конечно, это была случайность. Неуместная страсть в пылу спора. Реакция на власть, полученную им над ней, и попытка утвердить её ещё больше. Мгновенная потеря рассудка. Тогда почему всё было так прекрасно?***
После поцелуя Драко Малфоя с Гермионой Грейнджер остальной мир продолжает жить как обычно, а Гермиона не верит, что всё когда-нибудь будет как прежде. Ей не по душе, что она не может перестать думать об этом. У неё и так полно других дел, требующих внимания и планирования: сделка Нарциссы по признанию вины, день рождения Дафны, безопасность Рона и Гарри, продвижение магазина — и всё же каждый раз, когда она закрывает глаза, она возвращается к его губам на своих, его рукам повсюду и тому, как потрясающе она себя чувствовала. Эти ощущения пронизывают всё её тело, проникают в грудь и в самую глубину души, разжигая огонь в тех местах, которые, как она думала, были потушены пережитым ужасом войны. Теперь стало трудно отрицать — она что-то чувствует к Драко Малфою. И это не ненависть. Не отвращение, не жалость и не презрение. В Малфое есть что-то, что влечёт её к нему, и, хотя она не может дать этому точное определение, чувства существуют, чёткие и постоянно живущие в её голове. До войны Гермиона Грейнджер ненавидела Драко Малфоя. После войны… ну, она не уверена. Она лишь знает, что хочет поцеловать его снова. Также она понимает, что существует огромная вероятность того, что она никогда больше не увидит его, что всё произошедшее между ними окончательно отпугнуло его. Их предварительная дружба длилась всего один день. Перемирие, белый флаг, оливковая ветвь, а затем взрыв — это было неизбежно, полагает она. Вместе они были витыми проводами, обречёнными высекать искры — будь то гнев или страсть — и взрываться. Создаваемые ими осколки всякий раз разрушают её заново. Но в пиротехнике таится соблазн и наслаждение, волнение и немного опасности. Сколько раз можно взрываться и собирать осколки воедино, прежде чем окончательно погибнуть? Гермиона думает, что ради Драко Малфоя она могла бы делать это вечно. Это была ошибка. Его прощальные слова проносятся в её сознании как предупреждение, как дуэль с её собственными чувствами, как стук сердца, когда она вспоминает его стальные серые глаза и мягкость губ. Несмотря на её чувства, Малфой ясно дал понять, что не хочет никаких отношений с ней — ни дружеских, ни любовных, ни каких-то других, кроме как временного сотрудничества. Поэтому Гермиона решает закопать их. Что бы она ни чувствовала. Она хоронит их глубоко внутри, вместе с воспоминаниями о родителях, о том, кем она была до войны, о мечтах, которые у неё когда-то были. Потому что все они бесполезны, и всё это — моменты, которые она предпочла бы забыть, если не может их обрести. Держаться за призрачную вещь — это значит постоянно ускользать от неё, как только боль станет слишком сильной. Чем бы ни была эта история с Малфоем, если она не зароет её сразу, то впоследствии это может разрастись и причинить ту же боль — а она не верит, что у неё хватит сил добавить к её списку что-то ещё. Когда она приходит в магазин в среду утром, Драко ещё нет. Она отпирает дверь и ставит вещи на пол, а одиночество гудит в её ушах, как комар. Она привыкла к его молчаливому присутствию по утрам — к звукам пилы и дрели, дразнящему стакану чёрного кофе на прилавке. Она раскладывает вещи в своём кабинете и готовит записи к сегодняшней встрече с Кингсли и Амарой. Малфой не появляется всё утро. В полдень она отправляется в Министерство через камин и нервно крутит в пальцах локон, пока поднимается на лифте в кабинет Кингсли. Она договорилась с Амарой встретиться там, и они вместе пройдут внутрь. Перед её глазами проносятся несколько межведомственных записок, но в остальном лифт пуст. Благодаря этому у неё появляется время пригладить волосы, поправить блузку и помедитировать, прежде чем лифт объявит о её прибытии на нужный этаж. Она уверенно шагает по коридору, посылая скромные, профессиональные улыбки тем, мимо кого она проходит, и все они безусловно узнают её. Когда Гермиона оказывается возле кабинета Кингсли, Амара уже сидит в небольшой приёмной на мягком кресле с высокой спинкой, выглядя так же элегантно, как и в прошлый раз, когда она её видела. Увидев Гермиону, она встаёт, разглаживает ткань своей мантии и приветливо улыбается. — Гермиона, я рада тебя видеть, — произносит Амара мягким голосом, её губы накрашены тёмно-красным цветом, а длинные волосы собраны в аккуратный хвост. Гермиона протягивает руку для рукопожатия, вспоминая свою огромную гриву волос и сравнивая её с прической Амары. Она обязательно спросит позже, когда закончится профессиональный аспект их встречи, какими средствами для волос Амара пользуется. — Я тоже рада вас видеть, мисс Бирман, — говорит Гермиона, присаживаясь на идентичное кресло напротив Амары. — Я очень признательна вам за то, что вы согласились встретиться со мной сегодня. Я обещаю, что вы не разочаруетесь. — Пожалуйста, зови меня Амарой, — отвечает девушка, с явным любопытством вглядываясь в глаза Гермионы. — Потом я смогу похвастаться перед всеми своими друзьями, что знакома с самой яркой ведьмой своего времени. Гермиона заливается румянцем при упоминании титула — ей всегда становилось не по себе, когда она слышала его, словно надежды, возложенные на неё, были слишком велики, чтобы когда-нибудь их оправдать. Это льстило, но, вероятнее всего, было преувеличением и предвещало неудачу. — Мне также повезло, что я познакомилась с тобой, — говорит Гермиона, отвергая комплимент, — Я провела небольшое расследование… твоя профессиональная карьера впечатляет. Амара наклоняет голову и принимает комплимент с лёгким смешком. — Мы будем льстить друг другу весь день, Гермиона? — усмехается она, её пальцы ритмично постукивают по подлокотнику кресла. У неё невероятная осанка, отмечает Гермиона, сознательно выпрямляясь. — Драко сказал, что ты очень милая девушка. Не удержавшись, Гермиона начинает саркастически смеяться. — Это совсем не похоже на Малфоя, — быстро говорит она после того, как Амара вопросительно смотрит на неё. — Ты уверена, что он это сказал? — В некотором роде… — Амара покачивает головой из стороны в сторону, в её глазах появляется веселье и заинтересованность реакцией Гермионы. — Я бы сказала, что он выразился как «раздражающая благодетельница», но я полагаю, что ты осведомлена о… неприязни Драко к любезностям. — Вполне, — говорит Гермиона, прочищая горло. Губы Амары подрагивают, и она кивает. — Почему ты так стремишься помочь ему, Гермиона? Им? По взгляду Амары Гермиона понимает, что не сможет ответить на этот вопрос; что ведьма видит её насквозь, и ответы вроде «справедливости» или «примирения» — не те ответы, которые она ищет. Гермиона держит себя в руках, непоколебимая в своей уверенности, и смотрит в глаза Амаре. — Потому что я знаю, каково это — остаться без родителей. И учитывая всё, что Малфой потерял, он заслуживает того, чтобы его мать была рядом и видела, как он становится лучшим человеком, чем был его отец. Амара вскидывает бровь в духе Малфоя и слегка кивает, но, когда она открывает рот, намереваясь ответить, дверь в кабинет Кингсли распахивается, и он выходит, чтобы поприветствовать их. Гермиона знакомит министра с Амарой, прежде чем мужчина приглашает их обеих в свой кабинет, и, к радости Гермионы, он пребывает в прекрасном настроении. Гермиона и Амара садятся на стулья перед его столом, пока он располагается за ним, и Грейнджер не может отделаться от мысли о последнем разе, когда была здесь, покупая магазин и ещё не желая переспать с Драко Малфоем. — Мисс Грейнджер, я знаю, что вам есть что сказать, поэтому давайте сразу перейдём к делу, хорошо? — говорит Кингсли, авторитетно сцепив пальцы на письменном столе. Гермиона кивает, перемешивая стопку заметок, которые она сделала, и прочищает горло. — Я хочу помочь освободить Нарциссу Малфой из Азкабана, — Гермиона переходит к делу, глядя прямо на Кингсли своим самым яростным взглядом. — А ещё я хочу помочь вашей команде авроров остановить остатки повстанческой группы от разжигания новой войны. И я думаю, что мы сможем решить обе проблемы, связав их друг с другом. Кингсли скрещивает руки на груди, его интерес растёт, и он переводит взгляд с Гермионы на Амару. Ведьма лишь приподнимает бровь. Она действует вслепую, как и Кингсли. — И как вы предлагаете это сделать, мисс Грейнджер? — спрашивает он, кивая ей, чтобы она продолжала. — Сделка о признании вины, — говорит Гермиона, передавая одну из бумаг из своей стопки Кингсли, а другую — Амаре рядом с ней. Они берут пергамент в руки и с интересом просматривают их, пока Гермиона продолжает. — Я провела небольшое исследование по магическому уголовному праву, и думаю, что с помощью Амары мы сможем предложить Визенгамоту сделку о признании вины. Я знаю о заложнике-повстанце и о предполагаемой связи повстанческой группы с Люциусом Малфоем. Только Люциус мёртв. Но Нарцисса жива и здорова. Кингсли поднимает голову и с любопытством окидывает её взглядом. Он кладёт пергамент перед собой и снова сводит руки вместе. — И вы думаете, что у Нарциссы есть информация об этих людях? О группировке повстанцев? — спрашивает он, похоже, не будучи убеждённым. Гермиона сглатывает и кивает, глядя на Амару, которая невозмутимо наблюдает за Гермионой, обдумывая её предложение. — Я думаю, стоит попробовать. Согласно моим данным, юридически Министерство не вправе допрашивать Нарциссу о преступлениях её покойного мужа — нет никаких реальных доказательств того, что Люциус когда-либо был связан с этой группировкой, — Гермиона смотрит на Амару, которая кивает в знак подтверждения. Её сердце замирает, когда выясняется, что её исследование принесло результат. — Но если Нарцисса добровольно предоставит информацию, это будет законно, и может помочь аврорам добыть то, что им нужно, чтобы положить конец всему этому. Я предлагаю обратиться в Визенгамот за разрешением на сделку о признании вины: информация от Нарциссы в обмен на её досрочное освобождение. Если миссис Малфой предоставит информацию, которая поможет аврорам задержать повстанцев, она будет освобождена с испытательным сроком, как и её сын. Кингсли неспешно кивает, обдумывая слова Гермионы и на мгновение закрывая глаза. Вероятность того, что Визенгамот отклонит это предложение, составляет пятьдесят на пятьдесят, и Гермиона это понимает, но всё же считает, что попробовать стоит. — А что, если Нарцисса не сможет предоставить информацию? — спрашивает Кингсли, открывая глаза. Сердце Гермионы замирает — она думала об этом и раньше — что, возможно, Нарцисса не поможет. Она могла только надеяться, что женщина была осведомлена о делах своего мужа или внимательно следила за его встречами, за теми, кто промышлял в поместье. — У меня такое чувство, что Нарцисса Малфой — не та ведьма, которая упускает что-то из виду, — с уверенностью заявляет Гермиона. Она снова переглядывается с Амарой, которая отвечает ей понимающей ухмылкой. Она говорит Гермионе, что та права — Нарцисса может обладать информацией, необходимой для успешного исхода дела. — Если миссис Малфой не сможет предоставить аврорам достоверную информацию, я не вижу ничего хорошего в этом соглашении, кроме надежды. Вполне возможно, что миссис Малфой даже не станет доверять Министерству — она может посчитать, что оно выискивает дополнительную информацию, чтобы уличить её, — отмечает Кингсли. Гермиона в раздумье опускает глаза на свои туфли. Она не задумывалась об этом раньше. Если Нарцисса похожа на своего сына и на типичную слизеринку, то она не доверится им так легко. — Тогда разрешите мне поговорить с ней, — говорит Гермиона, оглядываясь на Кингсли и опуская руки на край его стола. — Позвольте мне завоевать её доверие. Я работаю с её сыном уже несколько месяцев — может быть, она сможет понять, для чего я это делаю. Министр снова внимательно смотрит на неё, словно пытаясь понять, зачем ей это нужно. Но он знает её слишком хорошо. Он был её соратником и другом во время войны и знал, что Гермиона ощущает себя более полезной, когда пользуется своей логикой для помощи другим. Его взгляд останавливается на Амаре, и он вопросительно приподнимает бровь, глядя на стройную ведьму и опираясь на локти. — И что вы думаете, мисс Бирман? — спрашивает он, указывая на пергамент с записями Гермионы и набросками предложения в её руках. Амара поворачивается к Гермионе и награждает её взглядом гордой матери, держащей табель успеваемости своей дочери. — Я думаю, моя клиентка готова практически на всё ради свободы. И я думаю, что мисс Грейнджер — наш лучший шанс покончить со всем этим раз и навсегда. У меня также есть подозрение, что такая информация будет слишком ценной для аврората, чтобы от неё отказываться. Я уверена, что это предложение будет принято Визенгамотом. Гермиона чувствует прилив гордости и предвкушения, наполняющие её сердце. Она была уверена в своём плане, но в то же время готовилась к тому, что всё может пойти не по её сценарию. Услышав уверенность Кингсли и Амары в этой идее, она испытала такое же воодушевление, как если бы успешно сдала СОВ или знала все ответы в тесте. — Хорошо, Гермиона, я назначу встречу Визенгамота и мисс Бирман, и мы представим сделку о признании вины и надеюсь, что они увидят тот же потенциал, что и мы. Молодцы. Гермиона не может не улыбнуться и рефлекторно протягивает руку через стол, чтобы пожать ладонь Кингсли. — Спасибо, Министр, — говорит она и радостно оглядывается на Амару после того, как Кингсли тайно подмигивает ей. — Я свяжусь с вами, мисс Бирман, относительно времени встречи с Визенгамотом. А пока, если бы вы оставили свои данные у моего помощника, это было бы замечательно. — Конечно, Министр, — склоняет голову Амара, когда они с Гермионой встают. — Я думаю, что в ближайшие дни ты также получишь от меня весточку, Гермиона, — говорит Кингсли. Она испытывает волнение от того, что может стать частью плана. Возможно, ей стоит пересмотреть свой выбор в пользу магического права, но пока что ей нужно достроить магазин. — Рад познакомиться с вами, мисс Бирман. И, как всегда, приятно видеть вас, мисс Грейнджер, — говорит Кингсли, щелчком палочки открывая дверь своего кабинета. Ведьмы покидают кабинет, и Гермиона дожидается, пока Амара поговорит с Пенелопой, помощницей Кингсли. Они молча идут к лифтам, а Гермиона пытается скрыть ухмылку. Амара держится спокойно и профессионально, и когда за ними закрываются двери лифта, она краем глаза смотрит на Гермиону, вцепившись в портфель ухоженными ногтями. — Драко будет предупреждён об этой маленькой встрече? — спрашивает Амара, приподняв брови. Гермиона качает головой. — Нет, пока предложение не утвердят. Вряд ли он переживёт, если всё пойдёт не так. Амара кивает, и они выходят, когда оказываются на главном этаже, и медленно идут к ряду каминов, где в зелёном цвете появляются ведьмы и волшебники. — Ему повезло с тобой, Гермиона, — обращается к ней Амара, когда они доходят до пустого камина. У Гермионы от её слов сводит живот, и она вспоминает слова ведьмы из её письма. Когда дело касается вас или его матери, его эмоции могут взять верх. Она задаёт вопрос прежде, чем успевает остановить себя. — Что вы имели в виду в своём письме? — её щёки пылают, и Гермиона едва может смотреть ведьме в глаза. — Об эмоциях Малфоя. Грейнджер старается оставаться бесстрастной, пытается не выдать себя. Амара улыбается ей своей фирменной улыбкой, держа обеими руками ручку портфеля перед собой. — Давай не будем забегать вперёд, Гермиона. Я не вправе говорить о том, в чём Драко ещё не разобрался сам. Всего доброго. Прежде чем Гермиона успевает задать ещё какие-нибудь вопросы, Амара заходит в камин и исчезает в зелёном облаке, оставляя Гермиону в растерянности относительно чувств Драко Малфоя к ней.