Сказ об одном 《волкодаве》 и прирученном звере

Марья уж дремала у печи, пока Наталья Кирилловна, всё еще поглядывая в окно, готовилась ко сну. Уж доложили ей, что Петруша у себя и сердце материнское немного, но успокоилось. Чего только царица не надумала себе и, со вздохом перекрестившись порешила, что утро вечера мудренее. - - - -Шел бы ты в сени спать. Пётр сидел на кровати, свесив длинные худые ноги к полу. Назначила мать денщиком не разберешь кого, а ему мучайся. -Как же это, Пётр Алексеич... -В сенях расстели себе, сказано! - парнишка-денщик аж подскочил, и склонив слегка голову шмыгнул быстро за дверь, оставляя царя одного. Пётр рвано выдохнул. Совсем ему не здоровится, да и к матери не пойдешь - раскричится, лечить от хвори неведомой начнет и прощай его манёвры военные на месяц целый. Только и остаётся спать лечь, ведь сон от любой напасти лечит. Пётр откинулся на подушки, вытянулся во весь рост и закрыл глаза, не разглаживая нахмуренных черных бровей. Долго лежал, только сон все нейдет: не то перина твердая, не то  рубашка перемятая, не то жарко, не то холодно. Тревога со скрежетом клокотала внутри, заставляла сильнее зажмуривать глаза в попытках уснуть, только всё без толку. И чего с ним целый день такое? Пётр всегда поднимался чуть свет, успевал только в лицо плеснуть водой и сразу из дому бежал на работу. Всё ему было интересно, всё хотелось изучить и опробовать и до отдыха ему и дела не было. Сегодня день выдался насыщенным - и манёвры с потешными отработал, и плотничал, даже в кузницу заглянул. Только все будто совсем не таким было, как обычно. То в глазах потемнеет, то рябь по деревьям запляшет, и отвлечься не получается как ни старайся. Думал сначала, припадок близится, но обошлось, только тревога всё не уходила,  нарастая с каждою минутой. Лег спать Пётр Алексеич раньше обычного. Коль не здоровится, толку от него не будет никакого, сам знает, что перетрудился. Вот мамка теперь не нарадуется: Петенька-сыночек беречь себя начал! Ворочался с час. За окном испарились в тумане сумерки и вот-вот норовила из-за густых лесных сосен выглянуть жёлтая луна. Что за ночь такая? Всё будто над ним глумится, нагнетает и давит неизвестной доселе сердцу тоской. Нестерпимо захотелось вдохнуть полной грудью свежего воздуха, а лучше опустить голову в ушат ледяной воды. Пётр резко вскочил с перины и пошел желание своё выполнять, только не к двери, а к окну. Дурак он что ли - через дверь идти? Всех мамкиных нянек соберет, еще и денщика разбудит, шуму будет и крику на всю ночь. Через окно он уж не первый раз сбегает, потому без лишних движений открывает настежь ставни и ловко прыгает в ночную прохладу. Хорошо! Лучше уж чем в келье этой, словно он правда монах какой - по углам иконы развешаны да свечки горят. "Не монах, а покойник" - усмехается Пётр про себя и идет дальше от терема. Пока умывался и жадно глотал студеную воду, вокруг все совсем притихло, смешиваясь воедино с тихим стрекотом сверчка и гулом ночной птицы, что где-то далеко в самой чаще леса будто зазывала к себе. Пётр прислушался, казалось, все чувства в нем обострились до предела, сердце в груди зашлось бешенно, а голова гудела, словно в ней поселился рой пчел. По-звериному вслушиваясь в ночной ропот, он терял последнее самообладание. Хотелось сорваться с места и бежать, пока не повалишься на твердую землю, там и будет наконец спокойно изголодавшемуся по свободе сердцу. Снова глянув по сторонам, царь скоро двинулся за забор, а затем и вовсе побежал, будто упырь за ним погнался. Не испытывал Пётр Алексеевич за всю жизнь такого счастья, как сейчас. Бежит через широкое поле, босой, совсем одичавший, а ветер развивает спутанные кудри, завывает в ушах и бьет наотмашь в лицо. Никто б ему не позволил так бежать, никто бы не дал выпрыгнуть через окно в желанную свободу. Он - царь, ему надо учиться, ходить прямо, смотреть гордо и уж точно не проводить время за ручными ремёслами. Ему не нужно всего того, в чем нуждается каждый юноша в семнадцать лет, ибо он - помазанник божий, грешно всё, что в сердце пробуждает страсть и радость. Сколько раз он слал к черту нянек да учителей, сколько раз ругался с матерью до боли в сжатых кулаках, сколько раз всерьез думал убежать от этих проклятых бояр и вечно хмурой Софки, что видела радость лишь в смерти его. А сейчас был он ничей и бежал не разбирая дороги, совсем не думая о том, что будет утром, когда его хватятся. Хотелось разорвать всех в клочья, замучить каждого врага в адском пламени его безграничного гнева и в том было для него истинное счастье и победа. Оклемался только, почувствовав, что лежит в траве, в окружении высоких скрипящих на ветру сосен, отбрасыващих зловещие тени вокруг себя. И впрямь в лес убежал, причем в самую глубь. Дышать было тяжко, полная луна била в глаза яркою вспышкой. Петр поднял к верху руки и округлил бешеные глаза: ладони все в крови, ссадинах и занозах, будто он дрался с кем-то, причем по-звериному отчаянно. Рубашка была изодрана, моталась на хаотично вздымающейся груди ненужным куском. Хотел приподняться, но в голове завыла, затрескалась и забилась невыносимая боль, словно он приложился ей об чугунный колокол. -А ну лежи, бес проклятый!!!-послышался отчаянно-смелый, но дрожащий голос из-за кустов. Пётр нахмурился, думал почудилось, но всё-таки привстав на изодранных локтях, увидел сквозь пелену за стволом, укрытым порослью кустарника два ошалелых синих глаза, что светились в лучах луны. -Говорю, лежи, окоянный!!!-заорал дурнем обладатель голубых очей и сам показался из укрытия в угрожающей позе. Хорош молодец, ничего не скажешь. Такого бы Петру в потешных взять, цены б не было. Высокий, в плечах широк, строен и лицом красавец. Словом, медленно до Петра доходили бранные речи незнакомца, казавшегося ему лишь сном. - Угомонился, бесноватый?- слышиться тихий шорох травы под ногами и незнакомец стал еще ближе. Пётр нахмурился: в голове пустота, едва себя помнит, как после припадка, только в несколько раз дурнее. Может и вправду с ним очередной приступ случился, а этот паренек ненароком рядом оказался. Первый раз все пугались, но этот чего-то больно ошалевший был: палку толстую в руках держит, да бранит его как вора последнего. Злость накатила с новой силой и Пётр резко сел на траве, морщась от вспышек в глазах и утирая рот грязной ладонью. -Ты, холоп, меня еще бранить будешь?! Совсем что ли от радости, коль царя встретил, последний ум растерял?! А ну, пошел отсюда, собака!!! Юноша чуть отошел, но палки не откинул и уж точно уходить по приказанью не собирался. -Какой ты царь?! Чего ты брешешь!!!-взвился парень, таращась на него во все глаза, - ты тут только что зверем диким обернулся и на меня кинулся!!! Ох, не врут бабки, ох не врут, так и знал, что оборотни по лесам бродят, люд простой на куски рвут, а никто и не ведает, ох, не врут... Пётр терял последнее терпение, слушая торопливые бредни и причитания, как ему казалось, юродивого. Кулаки, с запекшейся кровью на костяшках, нервно сжимались и разжимались. Без рукоприкладства здесь, ясно как белый день, не обойдется, но Пётр хотел пока обождать и по хорошему заставить божьего человека пойти своею дорогой. -Ты чего мелишь?!-поднимаясь на ноги Пётр Алексеич несколько раз шатнулся из стороны в сторону,- Молись, коль я тебя прибить не могу, ежели на ногах не держусь! Высечь прикажу, коль не уйдешь отсюда! Недоверчиво глядя на Петра, ночной незнакомец откинул палку в сторону, но ближе не подходил. -Ты не помнишь что ли ничего?- он сложил руки на груди, выжидающе обводя взглядом еле стоявшего напротив "бесноватого". -А чего я помнить должен? Уйдешь ты или нет?-кипяченый гнев Петра начал постепенно сходить на нет. В голове прояснялось и вместе с тем бурлило обилием мыслей, каждая из которых обрывалась на половине. Вместе с тем дотошный незнакомец пропускал все угрозы мимо ушей, то ли любопытный больно, то ли и впрямь не узнал в Петре царя. Да тут бы и мать родная не узнала: еле стоит, словно пьяный в канаве с неделю валялся, весь в крови, не разберешь чьей да еще и присказки тут какие-то глаголит, мол, царь он. Убедившись, видать, окончательно, что стоявший перед ним бог пойми кто, не шибко опасен, юноша подошел ближе, осматривая того внимательным, цепким взглядом, чуть прищурясь и лукаво склонив набок голову. -Да-а, брат, рожа у тебя заживать ещё долго будет...- он без тени страха прикоснулся перстом к ране на щеке Петра, - хорошо я тебя огрел, а? Ты б уж сказал, кто ты есть, откудова в лес прибёг, я может и помочь чем смогу. Чем боле Пётр Алексеич слушал, тем меньше сознавал, какая с ним беда приключилась? Этот-то его и впрямь не узнает, то палкой машет, то бранит, а сейчас и вовсе будто не пужается. "Терять мне нечего", - горько порешил про себя Пётр. - Да, не помню я ни черта, - он отшатнулся от незнакомца, тяжело садясь на твердую землю, опираясь сутулой спиной на толстый ствол сосны, - тебя как звать-то? - А тебе какое дело? Откуда мне знать, что ты не кинешься больше? - юноша стоял поодаль, растирая ушибленную руку. - Так ты сам помочь хотел, дурак! - кричать сил не было, но в звенящей тишине голос Петров и так звучал убедительно. - Жалко тебя, дурня, - просто ответил незнакомец. - Чего это - жалко? - Пётр нахмурился. - Того это. Это, видать, наговор какой тёмный на тебя навели, слыхал я про такое. Мне бабка одна про всякую нечисть сказывала, приходилось ей оборотня настоящего видеть. Пётр не ответил. Уснуть хотелось нестерпимо, прямо под высокой сосной на грязной земле. Его бил озноб и холодные струйки пота катились по изодранному лицу градом. - Алексашка я Меншиков, - неожиданно сел рядом с Петром юноша, - Кукуйские мы.