Мыс Фиолент

«Ты идешь ко сну, а я ко дну...» Что?.. Конверт с такой надписью Макс нашел у себя в двери кабинета. Внутри обнаружились стихи, мельком проглядев которые, взгляд выхватывал строчки: «Как будто другой выбор был у меня» «Я самый спокойный» «И если я вдруг по ком-нибудь и тосковал» Так. Макс быстро сунул письмо в карман халата и нырнул в кабинет — готовиться к смене. В мыслях творился полный сумбур. При вдумчивом прочтении оказалось, что это что-то вроде песни, судя по повторяющемуся припеву. Но Макс не знал такой песни. И почерка такого не знал, хотя… было что-то знакомое. Или только казалось. Ему определенно кто-то признавался… в чем-то, осталось только понять — кто. Ерунда какая-то. У него сто человек прикрепленных моряков, и надо иметь совершенно отбитое чувство юмора, чтобы так шутить. Или чувства. Но. Такого просто не бывает. Макс работал судовым врачом уже пять лет. После окончания университета и короткой специализации он осел в Севастополе, где теперь жили его родители, пошел сразу на работу в местный порт и даже собирался жениться. Ну как собирался, родители иногда капали на мозги, что пора бы уже, дело идет к тридцати, но он все никак не выбрал. Конечно, кому нужен скучный судовой врач, когда вокруг полно красивых покорителей морских просторов. Севастополь, город русских моряков или как еще там. В общем, им не интересовались, и он не спешил. Не особо хотелось. Платили немало, работа непыльная — сиди, выпускай в рейс и смотри, чтобы не напились. Тех, кто напился, снимай с рейса, если у тебя хорошее настроение, или стучи сразу начальству, если плохое. Все просто. Макс не жаловался. Писал стихи в стол, гулял по набережной и аккуратно вел журналы. А еще читал психиатрию на досуге, куда ему поступить не удалось, ну, точнее, удалось, но больше года работы в психушке он просто не выдержал, крыша у самого чуть не поехала. А тут немного специализировался — и ты уже морской врач. Красота. И из окна видно выход на бухту Южную. Только грустно отчего-то день ото дня. И тут это. «Так не бывает, над тобой кто-то издевается, — шептал ему внутренний голос, а он третий раз на дню перечитывал письмо. — Кто-то узнал, что ты на них заглядываешься, вот и пошутили. Теперь небось будут наблюдать, как ты будешь бегать и выяснять, кто это написал». «Не буду, — решил Макс, убирая письмо в карман. — Не буду». А потом перечитал его еще раз. Четвертый. Мыс Фиолент был масштабным местом, и Макс приходил сюда, когда ему надо было подумать. Времена, когда судовые врачи ходили в рейсы вместе с экипажем, прошли, осталось только название. Сейчас эта служба была исключительно наземной. Морякам разрешили самим оказывать медицинскую помощь друг другу и долго спорили, можно ли считать такую помощь медицинской. Макс иногда читал лекции в учебном центре — обязывали. Толку от этого, конечно, не было никакого, но доплата была не лишней. А сейчас море у мыса Фиолент штормило. Как и его мысли. «Ты идешь ко сну, а я ко дну»… А может, все же наоборот? Кто ты, неизвестный автор, заглянувший мне в душу, и открывший немного свою? Море серо-стального цвета и штормит, Макс запахивает куртку и думает о том, что он совершенно не знает, куда девать завтрашний выходной. Стоп. Если он нашел письмо в двери кабинета, так может, оно вообще предназначалось не ему? А его сменщице? Хотя… Думать о том, что кто-то написал эти стихи Зое Ивановне, бессменной работнице порта вот уже 45 лет, было как-то… К тому же его расписание висит на двери кабинета, они вполне могли знать, что он придет. Макс вздохнул еще раз и напел себе под нос: — Ты идешь ко сну, а я ко дну… Хотя понятия не имел, как оно должно звучать. *** — Бардак ты развел, Максим, — ворчит Зоя Ивановна, когда он приходит после выходного на смену. — Поклонницы твои совсем прохода не дают, обнаглели уже. — Какие поклонницы? — не сдерживается Макс, не понимая, о чем она. И что она тут делает, сегодня же его смена? — А мне почем знать, какие? Из буфета, наверное, — Зоя Ивановна кивает на стол, где лежит какая-то записка, свернутая конвертом. — Вон, в дверь уже любовные послания вставляют! — Зоя Ивановна, а вы как здесь? — спрашивает Макс, делая вид, что его совсем не волнует записка. Стаскивает куртку, надевает халат. Записка приманивает взгляд, но Макс упорно делает вид, что его не интересует. — Журналы не успела вчера заполнить. Нет, ну ты представляешь, выпуск идет, со смены все, значит, и тут один умник «на штормах» приходит. Вот мозгов совсем нет. Ну как приходит, его дежурный по причалу словил, когда он приставал к столбу, в прямом смысле. Там громкоговоритель висел, и он его пытался оторвать. Ну слово за слово, дежурный запах учуял, начальство его вызвал, мичмана то бишь, и ко мне. Я пока с ним возилась, половину и не дописала. А потом его мичману все, что я о них думаю, высказала. — А мичман что? — Макс переобувается, до смены еще десять минут. — А что он, он все время спокойно разговаривает, сутулится только. Я ему говорю всегда «Ткаченко, ну что ты сутулишься, ни одна девушка ж на тебя не взглянет, форма тогда криво сидит!», а он все отмахивается. Тухлое дело, короче. А этому пьянице Капралову все что в лоб, что по лбу, сколько ни делай замечаний, сопьётся когда-нибудь и с пирса упадет… — Так, понятно, Зоя Ивановна, — Макс все-таки подходит к столу, Зоя Ивановна поспешно подхватывает журналы и поднимается. — Все, все, ухожу, предсменный у тебя, я сейчас быстро, если что, зови, мало ли чего… Макс кивает и незаметно сует записку в карман. Мичман Ткаченко выглядит очень уставшим. Макс даже несколько раз внимательно смотрит на него, не иначе как по долгу службы, потом заполняет журнал, уточняя, во сколько мичман вчера закончил работу. — Мы пришли в порт в 18.20, — говорит Ткаченко. — Это официально. — А неофициально? — допытывается Макс. — А неофициально я еще три часа слушал выговоры о том, как напился мой матрос. Ну, и на освидетельствовании присутствовал. Только это в журнал не запишешь. — Вид уставший, — усмехается Макс. — Это тоже в журнал не запишешь. Жалоб нет. — А если найду? — Макс улыбается, но медлит. Профессиональная чуйка орет благим матом, чтобы он ничего не писал в журнале. — Не найдете, — почти бесцветно отвечает Ткаченко и протягивает руку. — Пульс. И давайте я распишусь. Макс щурится, купероз-то понятно, уже привычен, и первое время Макс все думал, что Ткаченко тоже приходит «на штормах», но потом понял, что нет, просто кожа такая. И сейчас она у него тоже дает о себе знать. Но что-то не так, и мичман замирает, стоит едва только прижать пальцы к запястью и вскинуть глаза к циферблату. Аритмия. — Я не пропущу, — заявляет Макс, сосчитав пульс. — С чего это? — 140. Пульс просто бешеный. — Я бежал и курил, — Ткаченко внезапно щупает у себя пульс на сонной артерии, и Макс отмечает, как он безошибочно ее находит. — И правда. А так совсем его не чувствую… — Ну посидите тогда, — Макс отсаживает Ткаченко в сторону и ставит точку в журнале. Он не взял с него даже роспись. В записке написано «это просто чувство». Что? — Да мне в рейс надо! — Нет! 120, куда вы пойдете! — Ну снижается же! Дайте мне таблетку, в самом деле! — Если я дам вам таблетку, мне уже придется вас отстранить, вы что, правил не знаете? Ткаченко шумно выдохнул, но спорить не стал. — Только не по давлению, они меня затаскают. Напишите, что… что-нибудь другое напишите! — Что за шум? — в кабинет заглянула Зоя Ивановна. — Все в порядке? — Почти, — Макс заполнял журнал. Графа Ткаченко так и осталась пока незаполненной. — Не допускаешь? — Зоя Ивановна поставила журналы на место. — Не знаю пока. Пульс не снижается, — Макс посмотрел на нее. — Пойдем, — это уже было к Ткаченко, тот нехотя, но послушался, Зоя Ивановна поманила за собой и Макса. — Куда рейс-то? — поинтересовалась она, доставая тонометр. — Да мы на берегу сегодня сидим. Резерв, — Ткаченко вздохнул. — А на медосмотр все равно отправляют… — Вы же говорили, что вам в рейс надо? — недоверчиво прищурился Макс. — Так по документам обозначено как рейс. Вон, даже номер есть. А по факту сидим на берегу. — Я бы дала таблетку и допустила, — шепотом продолжила Зоя Ивановна. — А то эти охламоны без него там совсем распояшутся. Но решать, конечно, тебе. — Честно резерв? — уточнил Макс. — Честно. Что я, врать буду, что ли? — Назначь вечерний контроль, хоть так посмотришь. — посоветовала Зоя Ивановна. — И таблетку, таблетку ему. Аллергии-то нет? Пульс 120. Давление в норме. Макс дает таблетку, берет подпись и отпускает. На душе что-то странное. А мичман Ткаченко совсем замотан. Это даже становится страшно. Записка, записка в кармане не дает покоя. «Это просто чувство, да?»