Мыс Фиолент

— Да что ж такое-то? — Макс никак не может понять, в чем дело. 120. Вот просто 120, как будто мичман и не уходил из кабинета, и не принимал таблетку. Макс смотрит вопросительным взглядом на Ткаченко, тот смотрит в ответ. — Что на этот раз? — больше для порядка спрашивает Макс и вздыхает. — Бежал и курил? — Нет, курил и бежал, — Ткаченко пожимает плечами. — Я не знаю, почему так. — Спать больше надо, — бурчит Макс. — Что?.. — Вид у вас замотанный. Отдыха не хватает. В следующий раз я не допущу по недостаточности отдыха. — У меня впереди два выходных, — Ткаченко поправляет воротник форменной рубашки. — Так что надеюсь, высплюсь… — Я тоже надеюсь, — Макс заполняет журнал. Он так увлекается, что через несколько минут с удивлением обнаруживает, что мичман еще не ушел. — Что? — Я просто задумался, — спохватывается Ткаченко, резко поднимаясь. — До свидания. Он уходит раньше, чем Макс успевает что-то ответить. *** — Я ничего не понимаю. Они не встречались три дня - не совпадали смены, и сейчас посвежевший и выспавшийся Ткаченко опять сидел в кресле с пульсом 130. — Я курил, — снова говорит он. — Да что вы врете! — возмущается Макс. — От вас даже табаком не пахнет! Другие вон если курят, от них на весь кабинет разит! — Что случилось? — В кабинет снова заглядывает Зоя Ивановна. — О, опять что-то? — Да опять пульс, — Макс разводит руками. — Я ничего не понимаю! — Ты не кричи. У меня вчера все нормально было, — говорит ему Зоя Ивановна. — Вы, может, перенервничали? Ткаченко пожимает плечами. Макс раздраженно бросает ручку. — Мне что, опять вечерний контроль? — говорит он. Записки сегодня не было, может, поэтому его все бесило так? Он что, уже привык к этим запискам, за два раза-то? — Я не могу вечерний контроль, я буду не в порту, — понижает голос Ткаченко. — За-ме-ча-тель-но, — тянет по слогам Макс. — Я знаю, почему вы будете не в порту. Потому что вы будете дома! — Нет! — Да! Я не собираюсь за вас переживать всю смену, что у вас там… — А вы будете за меня переживать? Макс просто задыхается от неожиданности: что?.. Вмешивается Зоя Ивановна, и Ткаченко делает вид, что он вообще ничего не спрашивал. — Конечно, будет переживать, мы за всех переживаем, а ты как думал? Ты же не первый год работаешь, Ткаченко. Лучше меня знаешь, какие сюрпризы могут быть в море. — Да это пройдет, — бурчит он. — Как только отсюда уйду, так пройдет… — Вы еще скажите, что у вас боязнь белых халатов, — язвит Макс, но пульс перемеряет. 90. Совсем с натяжкой допустить можно. Зоя Ивановна что-то говорит про моряков и их нервы, а Макс делает запись в журнале, думая о том, что ничего не понимает. Вообще не понимает. *** «Апрель снимает кожуру с сердец влюбленных, слаще меда…» Это было в следующей записке, всего одна строчка, но Макс ее уже третий раз перечитывает, стоя на набережной Южной бухты. Там отшвартовываются суда, а он глядит в низкое октябрьское небо и думает о том, что апреля ему сейчас очень и очень не хватает. Эта записка была напечатана на машинке, у которой западает буква «а», еле видна, и такая машинка стоит в штабе. Интересно, кому в штабе он понадобился и зачем? — Это уже не смешно, — Макс смотрит на Ткаченко в упор. Пульс долбит так, что даже пальцы отталкивает, и причем, и причем Макс точно видел, что когда тот заходил — этого не было. А сейчас даже жилки на шее видно. — Что происходит-то? Ткаченко пожимает плечами. — У меня боязнь белых халатов? — Не смешно. А как же вы до этого пять лет медосмотр проходили? А халат Зои Ивановны вас, значит, не смущает, раз у нее пульс нормальный? — Макс отпускает его руку и стаскивает с себя халат. — А так? Ткаченко сжимает виски пальцами. — Похоже, меня и правда надо отстранить, — выдыхает он, прикрывая глаза. — Похоже. Отстранить — это полдела. Нужно еще справиться с пульсом. Макс выпускает всех и возвращается обратно к сидящему в соседней комнате Ткаченко. Тот открывает глаза, молча протягивает ему руку, и Макс видит странную картину — пульс просто под пальцами начинает частить. Просто под пальцами. — Вы что, меня боитесь?.. — осторожно озвучивает он. Ткаченко отрицательно качает головой. — Оно само, — разводит он руками. — Я, видать, реально не высыпаюсь. Как ухожу с работы, так нормально все… — И давно это? — уточняет Макс, принимаясь писать журнал по этому случаю. Таблетка, должна же подействовать таблетка. — Не сильно. Пару недель примерно, — Ткаченко вздыхает, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Макс пишет и наблюдает за ним краем глаза. — А что было пару недель назад? — он делает вид, что увлечен журналом, но видит пристальный взгляд, направленный на него. — Шторм. — Ну, шторм, и что? — И все. Пару недель назад был шторм. А дальше все само как-то поехало. Макс ничего не понимает. Он трясет головой, перемеряет давление и отпускает наконец Ткаченко с некоторым улучшением. Записки сегодня тоже не было. *** «Ах, сударь, в море такая качка и как там наши все корабли...» Блядь. Макс смотрит на эту записку как идиот — она снова от руки, и чувствует, что начинает злиться. И как он должен ответить на это? Вообще предполагается, что он проникнется и захочет ответить взаимностью? Нет? Что это за анонимные послания, совсем смелости нет? И тут Макс понимает — нет. Система такая. Если ошибешься, пойдешь ко дну. «Я самый спокойный...» — Зой Иванна, а кто у нас самый спокойный? — спрашивает Макс как бы невзначай, когда Зоя Ивановна в очередной раз приходит «заполнить журналы». Иногда ему кажется, что ей просто скучно. — У нас — это где? В штабе или среди моряков? Или у нас с тобой? У нас с тобой и так понятно — я: ты как чуть что, сразу орать начинаешь, как будто у тебя чайки кильку украли. В штабе-то Лукьянов, вот уж того колом не прошибешь, недаром в бухгалтерии 30 лет сидит и еще столько лет сидеть будет. А у моряков Ткаченко. Вот тому все пофиг, чтобы выбесить, постараться надо, хотя иногда бывает… О, кстати, если на осмотр сегодня придет, передай, он свою папку вчера забыл с судовым журналом, поди схватится! Макс забирает папку и на автомате сует туда нос - интересно же. И замирает. Почерк. Явно похожий почерк. И это не совпадение… Блядь.