***
Новость о том, что в Облачные Глубины скоро прибудет сам глава Ордена Цзян, чтобы лично поздравить своего приемного сына и его родственную душу с нахождением друг друга, а также для того, чтобы обсудить это радостное событие с Лань Цижэнем, проходит мимо Цзян Чэна. Неугомонный Вэй Усянь в последние дни буквально бегал хвостиком за Лань Ванцзи, как никогда напоминая о таких нелюбимых шисюном собаках, но только со стороны смотрящие знали, что Второй Нефрит, до сих пор еще в какой-то степени обескураженный таким активным соулмейтом, не менее часто ходил за заклинателем как привязанный. И иногда, при виде Вэй Усяня, бегающего вокруг Лань Ванцзи, который мягко ему напоминал о следовании правил и абсолютно спокойно терпел все явно излишне частые прикосновения к себе, его голову посещали мысли. «Это так необычно — думалось ему, пока его взгляд бродил по двум людям, а рука сжимала рукоять Санду, в то время как фантомная боль все била и била по запястью, — Неужели такое может быть?». Несмотря на столь отличающиеся характеры, его брат и Второй Господин Лань выглядели гармонично. Как одно целое. Будто день и ночь, тьма и свет. Еще и приняли друг друга, пускай и не сразу, со всеми недостатками. Конечно, что уж думать, Вэй Усянь всегда принимал что-то новое, даже если оно грандиозное, со свойственной ему беспечностью, поэтому неудивительно, что с родственной душой тот сросся, будто они были и так вместе с самого рождения. Это ему, Цзян Чэну, всегда трудно удавалось принимать что-то новое, как, например, проститься раз и навсегда со своими собаками в детстве или принять тот факт, что любимым ребенком, которым он все равно никогда и не являлся, в глазах отца будет мальчик-сирота. Это, как уж вышло, теперь ему с силой придется одергивать себя каждый раз, когда взгляд зацепится за Мэн Яо, разговаривающего с небезызвестной белой фигурой. Надо же, насколько близки. Гармоничны уже в совершенно ином смысле слова — и один лишь сплошной свет, исходящий от них, мозолит Цзян Ваньиню глаза. Вот только если свет Лань Сичэня он готов вынести, то это не значит, что при виде этой сладкой парочки, находящейся вместе, он готов терпеть это лучащееся умиротворение вокруг них и гармонию чувств людей, явно понимающих друг друга с полуслова. Отвратительно. — Мерзко, — вырывается из него с чувством полного отвращения, когда плавное движение руки переходит в резкое, из-за чего острие меча режет воздух будто ненавистного противника. Безжалостно. И тошнота эта на уровне короткого потемнения в глазах и странного послевкусия на языке далеко не по причине взмокшей от пота спины из-за достаточно долгой тренировки. Это чувство грызет Цзян Чэна откуда-то изнутри практически каждую свободную минуту, которая была не занята нагрузкой, несмотря на то, что он уже сотни раз приказал самому себе раз и навсегда покончить со всем этим. Если уж его родственная душа нашла другого, то почему он должен вообще обращать на нее внимание? Почему он обязан выслушивать каждый проклятый раз виновато выглядящего Лань Сичэня, когда тот подходит к нему день изо дня со своими никому ненужными извинениями и с постоянными попытками наладить отношения? Какие к черту отношения? С какого вообще перепугу его так называемый соулмейт вдруг решил за Цзян Чэна, что, раз о романтической связи не может быть и речи, ему вообще сдалась все это обычное платоническое общение? Эта дружба? Что Цзян Ваньиню вообще сдался Лань Сичэнь. Но как бы этого ни хотелось признавать, безграничная вина на дне чужих глаз всегда, когда заклинатель отворачивается, никогда не давая Первому Нефриту договорить, заставляет внутри замереть сердцу от крохотной частицы далекого понимания. Иногда людям действительно нужно научиться видеть не только все светлое вокруг, но и когда-нибудь прикоснуться к тьме, ведь, если бы Лань Хуань не был настолько чист сердцем, он бы уже давно забыл про ненужную ему родственную душу. Просто искреннее понимание того, что он разрушил абсолютно все чужие надежды и веру, все еще и держит Первого Нефрита рядом с наследником Цзян, как и попытки хоть как-то все исправить. А ему, Цзян Чэну, выходит, просто нужно принять свою ненужность, верно? Да черта с два! — Проклятье, — шипит заклинатель, когда, забывшись, неправильно повторяет одно движение, из-за чего рука с мечом выгибается под неправильным углом, причиняя небольшую боль в плече. Его грудь тяжело поднимается и опускается, в гудящих ногах оседает утомленность, а пряди влажных от пота волос, даже собранных, противно лезут в глаза. Что ж, принятие никогда не было его сильной стороной. Цзян Чэн любил спорить. Цзян Чэн не привык проигрывать. Ведь лучше уж он лично сам спустя время увидит свою ошибку, переосмыслит ее, чем услышит о ней от других. И именно поэтому, скорее всего, он и никогда не дослушивает Лань Сичэня. Ведь Цзян Чэн до сих пор находился на стадии принятия того, что ошибся, дав себе надежду на то, что нужен другой части самого себя — чужие слова о том, что он не должен был ожидать того, что его примут как любимого человека, ему абсолютно не нужны. Так случается, что люди влюбляются в других. Иногда так происходит, что они предпочитают следовать своим чувствам, а не предначертанному, ведь желают быть вольны выбирать сами, а не идти вслед за судьбой. Это правильно. Это нормально. Это больно. — Цзян Чэн! — Вэй Усянь появляется из-за его спины, еще издалека заметив своего шиди с мечом в руке, явно занятого тренировкой уже не один час. — Уже совсем скоро будет темнеть, а ты все еще тренируешься! Цзян Ваньинь, приводя дыхание в норму и смахнув со лба взмокшую прядь волос, приподнимает бровь. — Неужели я слышу своими ушами последствия того, что мой шисюн не только болтал о своем ненаглядном Лань Ванцзи в присутствии самого Лань Ванцзи? Вспомнил о том, что в Облачных Глубинах существует отбой? Серьезно, Вэй Усянь? — с язвительной наигранностью отзывается он, ловким движением убирая Санду в ножны под вырвавшийся чужой смешок. — Эй! Я всегда о нем помнил! — с такой же ненастоящей обидой произносит тот и делает тычок локтем куда-то в бок Цзян Чэну, который не остается в должниках и посылает ответный. А затем еще раз. — Ай-яй! Меня бьют! Несправедливо бьют злые шиди! Пожалейте бедного шисюна! Ты чего такой активный под вечер?! Дав совсем легкий подзатыльник под чужие болезненные охи и ахи, за которым уже даже не прятался веселый смех, Цзян Чэн даже не совсем понял, когда именно впервые за день в груди стало так свободно и легко, а уголки губ дернулись вверх. — Прекрати паясничать, — тем не менее, практически мягко попросил заклинатель, помня о правилах. — Я прекрасно знаю, что уже скоро отбой и потому уже закончил тренировку. Вэй Ин, почесав едва ли пострадавший затылок, несмотря на спокойные слова брата, уже давно заметил необычное поведение шиди, в последние дни отличающегося от себя прежнего. Он словно стал другим, и даже Вэй Усянь понял, что это произошло почти сразу же после прибытия в Гусу — у него даже были слабые подозрения, что после встречи с Первым Нефритом. Но заклинатель все равно не мог понять истинную причину, и пускай даже его шиди никогда не любил в чем-то признаваться, особенно если оно ему не нравилось, Вэй Ин все равно ни за что не забудет об этом и не отстанет от младшего брата. И все-таки это был не тот момент, когда он мог задать тревожащие его вопросы. Следовало дождаться подходящего. — Тогда пойдем скорее отдыхать, А-Чэн, — заговорщицки подмигнув и немного понизив голос, заклинатель произнес: — Как насчет того, чтобы нам вместе с Не-сюном испить прекраснейшего вина, ту самую Улыбку Императора? Цзян Чэн недоверчиво приподнял бровь. — Хочешь нарушить правила прямо на глазах Лань Ванцзи? — Он не узнает! — клятвенно пообещал Вэй Усянь и, видя все такой же недоверчивый взгляд неожиданно быстро заинтересованного таким предложением Цзян Чэна, продолжил: — Да даже если и узнает… Лань Чжань мне ничего не сделает, и я попрошу, чтобы не говорил он ничего и о тебе с Не-сюном! Будь уверен. Цзян Чэн знает, что поступает крайне неправильно, соглашаясь нарушить правила вместе с братом, так или иначе, находящимся под защитой Лань Ванцзи. Он прекрасно понимает, что, если и родственную душу второго сына Цинхэн-цзюня не станут наказывать, то о том, чтобы забыть об этом возмутительном поступке со стороны других, не может быть и речи. Цзян Чэн просто хочет на время забыться, ладно? Ведь завтра в Ордене Лань появится Цзян Фэнмянь.***
— А-Сянь, — говорит его отец, с теплотой на дне глаз смотря на улыбающегося заклинателя в черном ханьфу, — я очень рад за тебя. Найти свою родственную душу в таком молодом возрасте действительно чудесно. Надеюсь, и сам А-Сянь счастлив? На чужих щеках появляется небольшой румянец, а из груди вырывается веселый смех. Уголки губ Цзян Фэнмяня поднимаются вверх. — Я очень-очень счастлив, дядя Цзян! — Вэй Усянь практически светится от радости, желая совершенно по-детски на глазах у всех проследить кончиками пальцев заветные линии на запястье. — Теперь Ордена Лань и Цзян породнились еще сильнее, и все это благодаря тебе, — в голосе старшего заклинателя, держащего руки за спиной, можно было расслышать гордость за своего приемного ребенка. «Интересно, — думает отстраненно Цзян Чэн, наблюдая за тем, как ладонь его отца ложится на плечо его брата и в жесте привязанности осторожно сжимает его, — если бы все было иначе, если бы я хотя бы однажды оказался первым, отец сказал бы мне те же самые слова? Посмотрел бы на меня таким же взглядом, как смотрят на своего ребенка? Или, даже если бы связи и вовсе не существовало, но я все равно нашел дорогого себе человека, ничего не изменилось?». — Вот увидишь, дядя Цзян, Цзян Чэн тоже совсем скоро встретит свою родственную душу! — когда Вэй Усянь закидывает руку ему за плечо и прижимает ближе к себе, он видит, как взгляд Цзян Фэнмяня, будто только заметившего все это время стоявшего рядом сына, падает на него и мгновенно меняется. И слова Вэй Ина впервые не так сильно кусают куда-то под ребра, почти в самое сердце, как прозвучавшее: — Как твоя учеба, А-Чэн? — со сдержанной улыбкой на губах, с отсутствием той самой искры тепла на дне чужих омутов, которая превращается в крохотный и далекий проблеск. Губы Цзян Ваньиня дрожат, когда открываются и превращаются в незаметную усмешку. — Хорошо, отец, — уважительно склонив голову, отвечает он, даже не глядя, чувствуя как Вэй Усянь бросал на него взгляды и кусал губы. — Матушка и сестра в порядке? Хорошо себя чувствуют? Нет никаких сомнений в том, что Юй Цзыюань явно не рада тому, что это новость не о ее сыне достигла ее. Цзян Ваньинь как наяву представляет ее лицо: нахмуренные брови, поджатые гневно губы. Он так и видит, как Цзыдянь на ее пальце искрится фиолетовыми молниями, грозясь превратиться в смертоносное оружие. Она зла. Она недовольна. Она разочарована тем, что всегда второй Цзян Чэн вновь оказался в стороне, в то время как абсолютно чужой для нее мальчишка заполучил себе настолько даже в юном возрасте уважаемого человека и дал огромную надежду на хорошее будущее Ордену Лань и даже Цзян. Его матери больше всего на свете не хотелось знать, что Вэй Усянь заполучил к себе внимание Цзян Фэнмяня, которого у него и так было сполна, когда глава Ордена Цзян, несмотря на дела, решил лично явиться с поздравлениями в земли Гусу. — А-Ли безумно скучает по вам и ждет вашего возвращения, — глаза отца на мгновение падают вновь на Вэй Ина, прежде чем вернуться к нему. — Твоя мать все так же активна и продолжает тренировать наших адептов. — Бедные шиди… — осмеливается тихо посочувствовать Вэй Усянь, и даже когда Цзян Фэнмянь его слышит, его не одергивают. Наоборот, уголки губ старшего заклинателя на пару секунд приподнимаются вверх в тот самый момент, когда руки Цзян Чэна сжимаются в кулаки. Невыносимо хочется отвернуться, но он с силой сдерживает себя, лишь чувствуя как Вэй Усянь, будто что-то заметив, еще сильнее прижимает его к себе. — Дядя Цзян, ты уже говорил с главой Ордена Лань? — его брат явно по-своему пытается изменить в лучшую немного странную атмосферу вокруг, да вот только он не знает, что для Цзян Чэна она становится хуже каждый раз, когда его отец предпочитает чужого ребенка своему собственному. — Я как раз направляюсь к нему, А-Сянь, — мягко отвечают тому, пока на дне его омутов пляшут смешинки. — Надеюсь, ты не успел натворить ничего такого, что бы я не хотел услышать? «Ты хочешь слушать каждое его слово, отец, — мысленно обращается к своему родному человеку Цзян Чэн, ощущая внутри сгущающуюся бурю несправедливости, ярости к нему и ни к кому одновременно, а также уже давную боль сына, которому никогда не доставалось отца. — Но что же насчет меня?». — Как ты можешь думать обо мне так плохо, дядя Цзян? — наигранно удивляется и охает Вэй Ин, и они смеются вместе: один сдержанно и коротко, другой счастливо и громко. Удивительно легко представить, что его здесь нет и что он наблюдает за всем этим откуда-то со стороны, вот только… — Цзян Чэн! — вдруг обращается к нему знакомый голос. Заклинатель, моргнув, поворачивает голову и видит приближающееся к нему лицо, а затем до него доносится заговорщицкое: — Пошли ловить фазанов? … Вэй Усянь до сих пор остается его единственной ниточкой, ведущей в реальность, которая одновременно ведет его и к дорогому свету, и к ревнивой тьме.***
Когда его брат, прицепившись к Лань Ванцзи, пытается затащить и самого Цзян Чэна за тем, чтобы исследовать беспокоющее простой люд озеро Билин на наличие водных гулей, заклинатель и не думает отказываться. Наоборот, поскольку последние недели адепты очень редко берутся за оружие, занятые в основном теорией, внутри него горит сильное желание взяться за рукоять Санду и забыться во время боя. Потому что, как бы ни прискорбно было бы это признавать, именно большая нагрузка на его тело помогает очистить голову от мыслей, оставляя лишь чудеснейшее ничего, когда все внимание сосредоточено исключительно на давно заученных движениях и желании поразить невидимого противника в самое сердце. Точно так же тренировка является неплохой отговоркой того, что он занят и совершенно не желает разговаривать о чем-либо с людьми, а особенно с постоянно выглядящим будто провинившаяся собакой Лань Сичэнем. Цзян Ваньинь абсолютно не мог понять, что же Первому Нефриту так сильно нужно от него, потому что, честно сказать, ему уже надоело каждый проклятый день натыкаться на белую фигуру, будто всегда знающую, где он находится и куда направляется. Цзян Чэну просто осточертело, замирая перед взглядом чужих глаз, будто поверженный, с силой заставлять собственные ноги двигаться и ни за что не поддаваться ни взгляду, ни словам. Потому что, что бы ни сказал Лань Сичэнь, для него уже это не имеет никакого значения. — Сичэнь, а вот и мы! Я смог уговорить Цзян Чэна пойти с нами! — говорит, довольно улыбаясь, Вэй Усянь, и поворачивает голову в сторону Лань Ванцзи в тот самый момент, когда те самые глаза цвета теплого меда находят стоявшего заклинателя в фиолетовом ханьфу. — Ваньинь, — произносит, уважительно склонив голову, знакомый голос, пока взгляд, блуждающий по совершенствующемуся, вдруг не останавливается, с силой пойманный в грозовые сети. — Лань Сичэнь, — едва ли не сквозь зубы, всецело вынуждая держать внимание лишь на себе, отвечает он. Запястье простреливает короткой болью, словно в него безжалостно вонзились сотни иголок. «Не поддавайся, — приказывает самому себе Цзян Ваньинь, — ни этой улыбке, ни чужим словам и никаким попыткам исправить то, что никогда и не существовало». Потому что, где бы ни был Лань Сичэнь — далеко от него, близко или же прямо перед ним — Цзян Чэну на него плевать. — Я рад знать, что ты присоединишься ко мне на этой ночной охоте, — с той самой искренностью, от которой тошнит и которая одновременно вызывает жалость к ее хозяину, говорит старший заклинатель. — И все же не стоит забывать о том, что это может быть опасно. Я разрешил вам идти со мной, Ванцзи и другими адептами лишь потому, что тебе и Вэй Ину, по его словам, хороши известны водные гули и плавание. С тобой ведь все будет в порядке, Ваньинь? Цзян Чэн прищуривается. — Не к тебе, а к вам, — с излишней резкостью поправляет он и краем глаза замечает, как слегка двинулся в его сторону Лань Ванцзи, явно прекрасно заметивший такое неуважительное поведение к своему брату, но от дальнейших действий его все-таки останавливает Вэй Усянь. Лань Сичэнь же со свойственной ему невинностью лишь выглядит смущенно удивленным. — Я присоединился к вам всем лишь потому, что меня позвал мой брат. Причина совершенно не в тебе. А беспокойство обо мне и вовсе излишне. — Ваньинь! — когда, пронзая ледяными глазами, более никем не сдерживаемый, Лань Ванцзи оказывает прямо перед ним, Цзян Чэн лишь равнодушно смотрит на него. — Следи за тем, кому и что говоришь. — Не тебе меня учить тому, что я должен говорить, а что нет, — в нем вспыхивает самый настоящий холодный гнев, особенно при виде столь защитного поведения к тому, кто этой защиты не заслуживает. По этой же причине его мало беспокоило то, что он не совсем уважительно говорит уже со вторым сыном бывшего главы Ордена Лань и нынешним соулмейтом его шисюна, да еще и в присутствии других адептов. Ему, честно сказать, сейчас на все это глубоко плевать, поскольку некоторых ланьцы на него уже и так давно не особо хорошо поглядывали, забывая о правилах, точно после того самого случая, когда наследник Цзян практически помешал созданию связи двух родственных душ. — Ты!.. — в золотых глазах появляется самый настоящий ледяной гнев, направленный на усмехающегося Цзян Чэна, который с некоторым темным удовольствием наблюдает за бурей таких неправильных эмоций на, казалось бы, всегда каменном лице в его присутствии, которое оттаивает лишь при виде близких. И где-то там, на грани, что-то пытается его остановить, напомнить о том, что он, похоже, наживает себе врага в лице соулмейта своего шисюна, но, увы, заклинатель сейчас слишком сильно вышел из себя благодаря одному человеку, которому он не так давно поклялся ни на что не поддаваться. Но он поддался, когда отреагировал на чужие слова, поэтому теперь расплачивается за неумение сдерживать свой характер и эмоции. — Ванцзи, — когда широкая ладонь ложится на плечо полыхающего все тем же ледяным гневом Второго Нефрита, останавливая последнего, Цзян Чэн, будто выныривая из воды, возращается в реальность, уже ощущая на своем плече руку Вэй Усяня. — Не стоит. Все в порядке. — Брат, он… — пытается что-то сказать названный, холодея глазами каждый раз, когда они натыкаются на посмевшего перейти все возможные и невозможные грани заклинателя в фиолетовом ханьфу. Однако Лань Сичэнь лишь качает головой. — Цзян Чэн, что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Вэй Ин, в этот же момент окончательно понимая, кто является истинной причиной столь изменившегося поведения его младшего брата. Лань Сичэнь. — Вэй Усянь, — только и произносят его губы, поскольку в горле будто появляется кость. «Я, — думает, проклиная самого себя, с горьким принятием он, бегая глазами то по стоящим адептам, то по Лань Ванцзи, который абсолютно точно не забудет о произошедшем, — кажется, только что действительно нажил себе врага, и даже не одного».***
Озеро Билин встречает их плотным туманом, гуляющим по водной глади, и слишком подозрительной тишиной вокруг, которая вскоре исчезает, как только Вэй Усянь обнаруживает прятавшихся под лодкой адептов Лань водных гулей. Сети для ловли последних становятся еще более бесполезными в этой ситуации, поскольку по какой-то причине этих тварей прибывает все больше и больше, несмотря на то, сколько раз острие Санду пронзает тех ровно в цель. Цзян Чэн все бьет и бьет их, перескакивая с лодки на лодку, пока в ушах на периферии слышится громкий плеск воды от падающих в глубину водных гулей, звон чужих мечей и рычание тварей. Несмотря на то, что он был занят боем, заклинатель все равно понял ненормальность происходящего, потому что столько водных гулей в небольшой озере являлось подозрительным. И совсем скоро его подозрения оправдались, когда волны внезапно зашумели, закачались едва не переворачивающиеся лодки, а озеро, точно зверь, издало гудящий рык. — Это же Водная Бездна! — закричал, едва перекрикивая шум озверевшего озера, какой-то приглашенный адепт Ордена Лань. Цзян Чэн, стоя на крыше лодки с обнаженным мечом, успел лишь, повернув голову, увидеть Вэй Усяня, находящегося вместе с Лань Ванцзи, прежде чем шум воды поглотил его. В этот же самый момент вода, закрученная огромным по своим размерам водоворотом, затягивающим на дно пока что пустые лодки, внезапно поднялась вверх, огромными и безжалостными волнами надвигаясь в их сторону. Выпустив какое-то проклятие, заклинатель резким и плавным движением, не глядя себе за плечо, пронзил надвигающегося на него гуля, а затем не дал одной из волн схватить себя, перепрыгнув на другую лодку, и на следующую, пока Водная Бездна не переключила внимание на другого. — Что нам делать?! — один из адептов явно стал сильно нервничать, судя по дрожащему из-за дрожи рук мечу, лишь постоянно панически бегая глазами, словно ожидая увидеть помощь. — Сражаться! — рявкнул Цзян Чэн, приземлившись уже прямо возле него, спасая этого труса, который моментально вскрикнул, от участи быть затянутым на дно. Вместо этого самого Цзян Ваньиня больно полоснуло по плечу, моментально оставляя кровавую полосу, да еще и в рот попало немного омерзительной трупной воды. — Ты заклинатель или трус?! У тебя в руках меч! Дерись, черт подери! Ошалев от такого крика и гнева в чужих глазах, продолжая дрожать как осиновый лист, адепт Лань покрепче схватился на этот раз двумя руками за свое оружие, но, тем не менее, продолжал стоять на скрипящей лодке, явно совсем скоро готовой сломаться напополам. Цзян Чэн же, более не обращая на того внимание, заставив Санду зависнуть в воздухе, резко направил того прямиком в воду, пронзая сразу несколько водных гулей. Спустя пару секунд его меч вновь лежал в его руке. Точно собирая последние крупицы храбрости и силы, стоявший рядом адепт вдруг, бросив на заклинателя в фиолетовом ханьфу странный взгляд, повторил за ним все те же действия — правда, его оружие вместо того, чтобы вернуться, так и продолжало опускаться на дно, как бы хозяин ни пытался его вернуть. Заметив это, когда он отбивался от очередной атаки, Цзян Чэн, уже больше не зная, как еще вразумить этого идиота, внезапно, помимо шума воды и Вэй Усяня, пытавшегося его дозваться, услышал что-то необычное. Звучание неизвестной флейты, с каждой секундой набирающей силу, которая поражала вдруг утробно зарычавшую зверем Водную Бездну, заставило внутри него чему-то резко щелкнуть. Это словно было сигналом. Не помня себя, Цзян Чэн, встав на меч, поднялся в воздух, почти сразу же замечая многих адептов рядом, которые, очевидно, еще раньше него решили оторваться от земли. Это, похоже, он почти единственный зачем-то боролся с гулями вместо собственного спасения. Флейта стала звучать еще громче, а рев Водной Бездны сильнее бить по барабанным перепонкам, точно она была разозлена тем, что ее пытались подавить. Изгнать прочь. И насколько Цзян Чэн помнил, только один человек, умеющий играть на флейте, среди них обладал достаточной духовной энергией, чтобы быть в силах противостоять самой Водной Бездне. — Лань Сичэнь, — вырвалось самой собой, когда взгляд зацепился за зависшим на мече в опасной близости от смертоносного водоворота знакомый силуэт, чье белоснежное ханьфу и волосы развивались в воздухе. Его губы поджались, а рука сжалась на рукояти меча. «Он справится. Я ему не нужен». — Цзян Чэн! — подлетевший к нему Вэй Усянь выглядел обеспокоенно, но, к облегчению, невредимым. Хотя этого и стоило ожидать с учетом уровня его подготовки и тому, что рядом с ним стоял на мече Лань Ванцзи, явно прославленный своей силой не за красивое лицо. Это его, пока он тут пытался спасти одного труса, сумели задеть, несмотря на то, что чувствовал чужую надвигающуюся атаку. — Тебя так долго не было! Я уже хотел спускаться за тобой вниз, но Лань Чжань… Цзян Чэн, ты что, ранен?! Лишь мазнув взглядом по до сих пор кровоточащему плечу, которое, тем менее, почти не приносило боли, Цзян Ваньинь, нахмурившись, по привычке произнес: — Следи за своим окружением, — не ответив на чужой вопрос, практически приказал он, бегая глазами по летящим рядом адептам: некоторые немного раненные, но в основном все целы. И все же ему казалось, что кого-то не хватало. Кого-то… — Пожалуйста, помогите! — вдруг услышал он среди постороннего шума чужой голос откуда-то снизу. Взгляд тут же опустился и нашел того самого трусливого адепта Лань, одного стоявшего на лодке, пошедшей трещинами, который, конечно же, недавно совершенно по-глупому лишился меча и потому не может взлететь. Также, судя по всему, никто на помощь ему не спешит, поскольку только сам он знал в точности где тот находится, а это значит… — Да черт тебя возьми! — ругнулся он, проклиная все на свете, и, сжав челюсть до скрежета в зубах, устремился вниз. — Цзян Чэн! — успел он лишь услышать крик Вэй Усяня и понадеяться на Лань Ванцзи, чтобы тот остановил его шисюна от необдуманного поступка, которым сейчас занимается сам он. Напуганный адепт, весь в слезах, моментально начал что-то быстро говорить, стоило ему оказаться рядом. — Не дергайся! — сквозь зубы только и зашипел он, держа за шиворот далеко не легкого человека, медленно поднимаясь вместе с ним вверх. Его духовное ядро, силы в котором уже были достаточно израсходованы, начало усиленно двигать по духовным каналам светлую ци, а пальцев, сжимающих заклинателя за одежду, и вовсе почти не чувствовалось. Мелодия флейты Лань Сичэня наполнилась еще большей силой точно перед последним рывком. Цзян Чэн, уже двумя руками держа адепта, поднял голову, ощущая где-то на грани как силы медленно покидают его тело и только упорство держит его в воздухе, не давая свалиться в глубину озера. — Возьми меня за руку! — прокричал быстро приближающийся к нему Вэй Усянь, и в голове Цзян Ваньиня пролетело короткое проклятие в сторону Лань Ванцзи, который все же не сумел удержать его брата. — Цзян Чэн, моя рука! Едва сумев отцепить одну ладонь, заставляя весь чужой вес принять только на одну, он с трудом поднял руку вверх. Кончики его пальцев практически коснулись чужих. — Цзян Чэн! Когда серые глаза неожиданно расширились, глядя куда-то мимо него, он ощутил как по ногам внезапно скользнул холод. Игра флейты оборвалась. Водные щупальца в жажде последней мести обвились вокруг его меча и резко потянули вниз. Чувствуя приближающееся падение на самое дно пожирающей все живое Водной Бездны, Цзян Чэн закрыл глаза, ожидая болезненного удара с огромной высоты. И воды озера Билин приняли его как родного, другую часть себя и одно целое. В голове Цзян Чэна еще долгое время продолжала звучать до безумия красивая игра чужой флейты, и даже когда сознание начало покидать его, он все еще видел перед собой как наяву нечто безумно светлое, чистое и белоснежное, похожее на длинную ленту — ту самую, непослушную, которую до сих пор по-глупому хотелось поймать пальцами. Его рука поднимается, минуя тиски невыносимо тяжелой воды. — Я никогда не поддамся тому, кому я не нужен. И опускается вниз, ни коснувшись ни кончика заветной цели.***